Max Nemtsov's Blog, page 344

True Love Leaves No Traces

ну и еще одна колыбельная Леонарда Коэна

Любовь не оставит следа

Как туман не оставит шрамов
На темном зеленом холме
На тебе не оставлю я шрамов
Не оставишь и ты их на мне

В окна, по тусклым ступеням
Дети уйдут навсегда
Как стрелы без мишеней
Как оковы из льда

Если мы с тобой станем как братья
Любовь не оставит следа
Затеряется в наших объятьях
Как в свете солнца звезда

Как листик помедлит чуть-чуть
Сдаваясь под натиском тьмы
Ты мне голову склонишь на грудь
И вместе забудемся мы

Как ночи безлунные терпят
А ночам без луны нелегко
Так и мы с тобой перетерпим
Когда кто-то из нас далеко

Если мы с тобой станем как братья
Любовь не оставит следа
Затеряется в наших объятьях
Как в свете солнца звезда

Filed under: men@work

unsystematic reading & watching

The Wicked Traveler by Howard Tomb

My rating: 5 of 5 stars

явно источник вдохновения для “Вавилонского разговорника”, только несколько полезнее и разнообразнее

 

 

 

Where the Wild Things Are by Maurice Sendak

My rating: 5 of 5 stars

 

 

 

The Sweet and Sour Animal Book by Langston Hughes

My rating: 4 of 5 stars

 

 

 

Dad Runs Away with the Circus by Etgar Keret

My rating: 5 of 5 stars

 

 

 

 

 

Art & Max by David Wiesner

My rating: 5 of 5 stars

 

 

 

 

 

 

 

  и пара ласковых слов о последней годзилле

дискотека в полном стерео:

Filed under: just so stories

Мэттью Пёрл–Тень Эдгара По 09

01 | 02 | 03 | 04 | 05 | 06 | 07 | 08

10

«Гумбольдт», лайнер компании «Кьюнард», направлявшийся в Америку, имел на борту семьдесят восемь офицеров и моряков, а также достаточное количество пассажирских мест — узких кают, войти в кои можно было из сплошь устланного коврами главного салона, — для более чем сотни пассажиров. Кроме того, имелся целый лабиринт дополнительных покоев — библиотека, курительные комнаты и гостиные, а также крытые загоны для скота.

Мы с Дюпоном прибыли к сему плавучему дворцу одними из первых, и меня от одного вида ковчега, что доставит нас в Новый свет, переполнило нетерпенье. Дюпон же, выйдя на верхнюю палубу, не двинулся с места. Я тоже замер. Я воображал, что его одолели внезапные сомненья, некое предчувствие, и он в последний миг откажется от путешествия.

— Мсье Дюпон? — тактично осведомился я, надеясь ему угодить. — Все хорошо?

— Прошу вас, мсье Кларк, — ответил Дюпон, беря меня за локоть, — убедите стюарда поставить в известность капитана нашего корабля, что на борту находится безбилетный пассажир. Вооруженный.

Тревога моя моментально сменилась крайним изумленьем. В достаточной же мере овладев собою, я потребовал беседы со стюардом с глазу на глаз в укромном уголке.

— Сударь, на борту сего корабля находится безбилетный пассажир, — настоятельно прошептал я. — Вероятно, вооруженный.

В ответ он нахмурился, не выказывая никакого ко мне снисхождения:

— А вам откуда это известно?

— Имеет ли сие какое-либо значение?

— Мы уже проверили все кладовые и каюты, сударь, как бывает обычно. Вы заметили кого-то на борту?

— Нет, — ответил я. — Мы только что прибыли.

Стюард кивнул, убежденный, что подтвердил свою правоту.

Я посмотрел на Дюпона, стоявшего на палубе. Невозможно было подвести его так скоро — после всего, что потребовалось предпринять, дабы заручиться его поддержкою. Мне хотелось, дабы он был уверен: что бы он ни предложил, все будет тотчас же исполнено.

— Сударь, известно ли вам об умозаключеньи? — осведомился я у стюарда.

— Так точно. Это новое чудище морское — о шестиста ногах и с горбом на спине.

Я отмахнулся:

— Сие редкая способность знать — посредством рассуждений, не только использующих привычную логику, но и высшую логику воображенья — то, что располагается за пределами мыслительной деятельности большинства обычных людей. На борту — могу вас заверить — находится вооруженный безбилетный пассажир с самыми злодейскими помыслами. Я бы предложил вам поставить о сем в известность капитана как можно быстрее и хорошенько все проверить еще раз.

— Я и без того собирался посмотреть, — напыщенно отвечал он. Отходил он от меня намеренно медленным шагом.

Несколько минут спустя стюард сей кричал — хотя скорее, визжал, — призывая своего начальника в почтовый отсек. Вскорости дюжий капитан судна и стюард откуда-то снизу выволокли на свет Божий орущего и сопротивляющегося человека.

Вырываясь, нарушитель растопырил локти, толкнул стюарда, и тот распростерся на палубе. Некоторые пассажиры, прогуливавшиеся поблизости в тот момент, бросились врассыпную, опасаясь за свои жизни — или, по крайней мере, за сохранность своих драгоценностей. Другие, подобно Дюпону и мне, сбились вместе, наблюдая за сей сценою. Капитан выпрямился пред нарушителем, и палубу окутала тишина.

— Красть нашу почту? — рявкнул капитан. Лайнер наш, подобно прочим океанским судам, немалым образом дополнял свои финансы тем, что перевозил почту.

Безбилетный пассажир на какой-то миг помстился мне фантазмом иного мира — огромный, с багровым лицом. На капитана, вероятно, он оказал сходное воздействие, поскольку мореход выставил перед собою руки и умиротворяюще произнес:

— Спокойно.

— Вам не узнать того, что ведомо мне! — предупредил его нарушитель, глядя за спину капитану, на пассажиров, словно бы примериваясь, кого из нас захватить в плен. Все мы невольно сделали шаг назад — все, кроме Дюпона.

Капитан от заявленья нарушителя не вздрогнул, зато недалекий стюард сим блефом был заинтригован.

— Это вроде? — уточнил он. — Что такого ты можешь знать?

Нарушитель оскользнулся на влажных палубных досках, и капитан со стюардом кинулись на него снова и усмирили свою жертву. После нескольких неудачных попыток под ободряющие клики пассажиров они сбросили нарушителя прямо за борт.

Капитан перегнулся через борт, озирая барахтающегося в воде субъекта: слетевшая с того шляпа открыла всему миру заблестевшую в солнечных лучах лысину. Я не мог не проникнуться жалостью к потрясенному негодяю. Капитан, полагая члена своего экипажа ответственным за сие открытие, долго тряс стюарду руку — быть может, гораздо сердечнее, нежели прежде.

Под конец того же дня, когда мы уже вышли в море, стюард застал меня одного и прорычал:

— Как вы, к дьяволу, о нем узнали?

Я придержал язык.

— Как вообще можно понять, что на судне безбилетник, едва ступив на борт? Как, черти вас раздери? Как вы раздобыли это умно-заключенье?

Мелочно отомстил он нам с Дюпоном, усадив нас за обеденный стол на самые нежеланные места. Но в тот день с лица у меня не сходила своеобразная ухмылка, коя возвращалась ко мне всякий раз, когда я встречал этого стюарда в продолженье всех трех недель нашего вояжа в Америку.

«Кьюнард» — крупная судоходная компания, обслуживает линии между Великобританией и Северной Америкой; основана в 1838 г., названа по имени основателя, британского магната сэра Сэмюэла Кьюнарда (1787—1865). Пароход назван в честь Вильгельма фон Гумбольдта (1767—1835) — немецкого филолога, философа, языковеда, государственного деятеля и дипломата.

Filed under: men@work

from the outside

про письмо и почему это круто

больше двух часов говорящего Хэнка

CAYENDO EN EL VIENTO

для аудиофилов: в подкасте Пинчона-на-публике – главы 14 и 15 “Внутреннего порока”

еще немного вменяемого про кино

еще немного нашего героя

человек с тысячей лиц

НеНаташа обзавелась “Пусковым городом” Ричарда Хьюго

лица друзей:

необходимый контрапункт:

Filed under: pyncholalia, talking animals

I Left a Woman Waiting

Леонард Коэн

Я женщину оставил

 

Когда-то ждать осталась

Мы встретились под старость

Она сказала, что мои глаза мертвы

Что стало с тобой, милый

Что стало с тобой, мой милый

Что стало с тобой, милый

Что стало с тобой?

 

Я видел, что она не лжет

Мне тоже лгать был не расчет

Что бы там ни было в глазах

С красой твоею стало

С красой твоею стало

С тобой самою стало

Стало со мной

 

Нас привело в чью-то постель

И там мы пали вместе

Словно звери быстры были мы

Проворными как реки

Свободными как реки

Свободными как реки

Свободными как мы

Так как и должны

Так как и должны

Милая

Filed under: men@work

Мэттью Пёрл–Тень Эдгара По 08

01 | 02 | 03 | 04 | 05 | 06 | 07

9

Вы, без сомненья, припоминаете, что я серьезно рассматривал пятерых или шестерых человек как возможные источники вдохновения По при создании образа Дюпена, и лишь потом отказался от них в пользу Дюпона.

Некий барон Шарль Дюпен был одним из них: французский поверенный, который, как утверждали, не проиграл ни единого дела, а кроме того похвалялся отдаленным родством с королевской фамилией, отчего и возник сей сомнительный титул. Многие годы он числился среди самых выдающихся юристов Парижа: его полагали героем за успешную защиту множества обвиненных, однако ж симпатичных правонарушителей. Он даже некогда был кандидатом на должность генерального адвоката, а округ «барона» едва не сделал его депутатом во время одного переворота во французском правительстве. Некоторые считали, будто он в защите своей применяет сомнительные тактики, и он вскоре отказался от работы вовсе и на время занялся иными предприятьями в Лондоне. Будучи там, в период, исполненный страха пред возможным бунтом, он принял присягу как «особо уполномоченный констебль» и в звании сем выказал немалое мужество, что дало ему возможность сохранять звание и далее — уже в «почетном» свойстве.

Все эти сведения собирались постепенно в ходе моих тщательных штудий французских периодических изданий. До моего отъезда в Париж было время, когда я преисполнился совершеннейшей уверенности в том, что Шарль Дюпен и есть основа Ш. Огюста Дюпена, и направил барону несколько писем, интересуясь дальнейшими подробностями его истории и описывая настоятельность ситуации в Балтиморе. Вскоре после сего, однако, я наткнулся на статьи, касавшиеся Огюста Дюпона, и теорию свою изменил. Когда Шарль Дюпен мне ответил, я отправил ему посланье с извинениями и объяснил свою ошибку.

Одно из французских изданий содержало в себе иллюстрацию — портрет барона Дюпена, — кою я изучил в деталях. Таким образом, человека, ныне пожимавшего мне руку, я знал, как своего старого друга. Вот когда в изумлении и тревоге я вскричал:

— Дюпен!.. Вы — Шарль Дюпен!

* * *

— Прошу вас, — великодушно молвил он в ответ, — зовите меня бароном!

Я отдернул руку. Мне хотелось немедленно сбежать, и я принялся озираться в поисках наилучшей возможности. Экипаж, доставивший меня сюда, ожидал в проломе кладки стен, однако овладеть им мне и в голову не приходило, поелику мой первый поимщик вернулся к нему и теперь сидел на козлах.

Ров вокруг Парижа представлял собою часть неприступных укреплений, выстроенных для защиты от будущих штурмов города. Он опоясывал все парижские предместья, и над ним были устроены бастионы для артиллерии, окруженные окопами и траншеями.

В таких вот устрашающих обстоятельствах Дюпен ныне заверил меня в полнейшей моей безопасности и пустился в объясненья: дескать, его соратник по фамилии Хартвик — так звали моего поимщика, задержавшего меня в Версале и определившего в свой экипаж, — просто желал обеспечить таким манером мое присутствие на этой с ним встрече.

— Хартвик самого Сатану переплюнет, а однажды он едва начисто не откусил человеческую руку, но при всем том человек он неплохой. Прошу вас его простить.

— Простить? Простить его на меня нападение? Боюсь, Дюпен, сего я сделать не смогу! — воскликнул я.

— Видите ли, познакомиться с вами — уже большое облегченье само по себе, — отвечал мне Шарль Дюпен. — Проведя столько времени в Лондоне, боюсь, давненько не слышал я, чтобы хоть единая живая душа правильно произносила мою фамилию, как истинный француз!

— Послушайте, мсье, — высказал ему я, хотя редкий комплимент моему французскому пришелся мне весьма по душе. — Не надо ко мне подлизываться. Если вы желали со мною говорить, почему не избрали какого-нибудь цивилизованного места в городе?

— Уверяю вас, мсье Кларк, ничто не доставило бы мне большего удовольствия, как разделить с вами demi-tasse кофе. Но могу я звать вас Квентином? — Говорил он стремительно, что выдавало в нем великую страстность.

— Нет!

— Легче, легче. Позвольте же мне объясниться получше, мой добрый Квентин. Видите ли, на сем свете существует два сорта друзей: друзья и враги. В Париже я располагаю обоими. Боюсь, одной из сих компаний хотелось бы видеть меня на голову короче. Возможно, несколько лет назад я связался не с той публикой и пообещал им некие денежные суммы, кои, по тщательной и нелицеприятной математической оценке оказался не в силах предоставить. Я был беден, как крыса Иова. По счастию моему, едва не загремев в долговую яму, в Лондоне я располагал достаточной защитой, дабы сильно о сем не беспокоиться. Но сами видите, где я вынужден устраивать встречи, если мне вдруг захочется навестить Париж, — добавил он, обведя рукою окружавшие нас фортификации. — Вам же, брат Квентин, достаточно повезло, как я считаю, располагать неким собственным состояньем. Выгодные дела? Или родились с серебряной ложкой во рту? Впрочем, неважно.

Удивительно и несколько тревожно было видеть, как Дюпен из кармана сюртука извлек мои к нему письма. Если я приведу здесь описанье физической внешности барона, вы сами убедитесь, насколько трудно было отказать ему в беседе, невзирая на то непростительное обращенье, коему он меня подверг. Одет он был дорого — в кричащий, почти щегольской белый костюм и перчатки броской разновидности; в петлице у него был укреплен цветок, а сам он был безукоризненно причесан и носил тщательно ухоженные усы. Манишку его украшали брильянтовые запонки, часовую цепочку — какие-то сверкающие драгоценные камни, и каменьями же украшались два или три перстня у него на пальцах; однако к чести его он, похоже, не прилагал никаких усилий к тому, чтобы выставлять их напоказ. Сапоги его начищены были до того, что, казалось, поглощают все солнечное тепло. Он был театрален и располагал к себе; говоря коротко, он словно сошел с журнальной иллюстрации.

Больше всего манеры барона выдавали в нем избыток учтивости и благотворительной щедрости — под сим последним я имею в виду ту благотворительность, кою являют проституткам на улице, прихватывая парочку их к себе домой. Хотя он похитил меня и увез в заброшенную крепость, я поймал себя на том, что тревожусь, не показался ли пред ним грубияном. Я спокойно поинтересовался, как он отыскал меня в Париже.

— Среди тех, кого я до сих пор числю среди своих друзей, имеется несколько служащих полиции, довольно пристально надзирающих за приезжими из-за рубежа. В своем последнем письме вы упомянули, что станете искать здесь Огюста Дюпона, и я всего-навсего предположил, что искать его вы станете здесь. Бонжур подтвердила, что вы и впрямь здесь объявились. — Он улыбнулся прекрасной нимфе, коя теперь курила сигарету; она проследила за мною до «Кафе Белж» в тот вечер, когда состоялась рискованная игра Дюпона на бильярде.

— Как вышло, что ее зовут Бонжур? — тихо спросил я, словно бы стараясь, чтобы она не услышала. Призна́юсь, что даже посреди этой суматохи сей вопрос меня смущал. Меня, тем не менее, проигнорировали.

Одно ли имя зачаровало меня? Нет, не думаю. Выразительностью своего маленького рта и больших глаз она была прекрасна. Девушка не проявляла ни малейшей заинтересованности ни во мне, ни в том, что здесь происходит, но моей зачарованности сие не уменьшало.

— Я вполне уверен, что мы с вами теперь можем исполнить наш уговор, брат Квентин, — произнес барон, выдернув меня из отрешенности. Он развернул мои письма и предъявил их мне.

— Уговор?

Барон, разочарованно нахмурившись, меня упрекнул:

— Мсье. Уговор, согласно коему мы вместе разрешим загадку смерти Эдгара По!

Сила подобного заявленья едва не заставила меня забыть, почему сие невозможно.

— Но это ошибка, — сказал я. — Боюсь, что вы в действительности не являетесь моделью для историй По о Дюпене, как я некогда вывел. Я обнаружил истинного прототипа — Огюста Дюпона. Вы же прочли об этом в моем последнем письме, не так ли?

— Это ли вы мне поистине желали сообщить? Я решил, что о Дюпоне вы заговорили в шутку. Мсье Дюпон, я полагаю, уже начал свой анализ ужасной и неправедной кончины нашего возлюбленного По? И преисполнен решимости выцедить из нее все до дна?

— Э-э… Мы довольно глубоко погрузились в секретные исследования. Более ничего я вам сообщить не могу. — Я развернулся, вновь охваченный нетерпеньем, однако бежать было по-прежнему некуда. Готов признать — неким извращенным манером мне вовсе не хотелось избегать сего затрудненья. Меня волновало, что кто-то говорит о кончине По столь бесстрастно. Я слишком долго разговаривал о ней с Дюпоном, ничего не добиваясь взамен.

— Могу сказать, мсье Квентин, вы оказались в неловком положеньи, — сказал Дюпен. Он сложил вместе руки, словно бы в молитве, а затем и сжал ладони в два кулака. — Но истинный Дюпен — я. Я — тот, кого вы все это время искали.

— Вот так притязанье!

— Неужели? У англичан я — особо уполномоченный констебль. Что сие как не хранитель истины? Как поверенный я не проиграл ни одного дела, а сей аргумент обладает железной несокрушимостью. Что есть поверенный, как не глашатай истины? Кто подлинный Дюпен, если не защитник истины? Мы с вами оба поверенные, мсье Кларк; наши владенья — весь мир истины. Живи мы в те времена, когда Эней спускался в преисподнюю, мы бы тоже отправились с ним в подземное царство, дабы присутствовать при его аудиенции с Миносом, не так ли?

— Наверное, — ответил я. — Хотя обычно я занимаюсь ипотекой и ей подобным.

— Пора нам осуществить финансовый уговор, кой вы предлагаете в своем письме, требующем моих услуг, — и приступить. Мы оба извлечем из сего выгоду.

— Ничего подобного я не сделаю. Я уже сказал вам — я лоялен Огюсту Дюпону. В него я верю безоговорочно.

Бонжур бросила на меня быстрый упредительный взгляд.

Дюпен вздохнул и скрестил на груди руки:

— Дюпон уже давно пребывает в замешательстве. У него обострение болезни, кою мы можем поименовать прецизионность, а она висит мертвым грузом на всем, что бы он ни предпринимал. Да он сродни старому умирающему художнику, что лишь в уме у себя продолжает делать вид, будто он тот творец, коим был прежде. Марионетка собственного рассудка.

— Полагаю, вас сие интересует из-за денег, коими вы смогли бы уплатить долги, — с негодованьем произнес я. — Огюст Дюпон — вот первоначальный «Дюпен», мсье барон, сколь бы вы ни принижали его своими оскорбленьями. Вам повезло, что его сейчас нет с нами.

Барон сделал ко мне шаг, и следующие его слова медленно просочились из сомкнутых уст:

— И что бы этот ваш Дюпон сделал, окажись он здесь?

Мне хотелось сказать ему, что Дюпон раскроил бы ему череп надвое, но я не вспомнил подобающего французского выраженья, равно как не сумел убедить себя, что сие правда. Шарль Дюпен, равно сияя усами и драгоценностями, ухмыльнулся и велел Бонжур сопроводить меня к экипажу.

Девушка взяла меня за руку хваткой удивительно крепкою, как у Хартвика, и повела прочь по рву. В Париже мужчины едва ли потребны для деятельности общества. К сему моменту я уже видел женщин без присмотра мужчин — модисток, возчиц огромных телег, мясников (сиречь мясниц), молочниц, интриганок и менял; даже подавальщиц в банях. Однажды в Балтиморе мне довелось услышать оратора, защищавшего права женщин, который доказывал с пеною у рта, что если бы женщины занимались мужскими делами, они были бы добродетельнее. Теперь предо мною была молодая особа, коя с радостью бы с сим не согласилась.

Мы удалились от барона так, что он не мог уже нас услышать. Я повернулся к Бонжур:

— Зачем вы служите его прихотям?

— Вам дозволили говорить?

Странно было слышать подобное от юной дамы, казавшейся на несколько лет моложе Хэтти, — причем голосом настолько хриплым, что он более подобал ветхому старцу, и столь же магнетическим.

— Полагаю, что нет, но Бонжур… госпожа… мадмуазель. Мадмуазель Бонжур, вам следует всячески остерегаться сего человека.

— Вы лишь желаете спасти свою шкуру.

Сие было бы разумнее всего, как мне представлялось, — однако самосохраненье не было первым из моих помыслов. В блеске ее глаз зримо виделась самостоятельность духа, к коей я мгновенно испытал расположенье. Единственным изъяном на гладкой коже ее лица был шрам — или, вернее, вмятинка, — что вертикально пересекал ее губы, протягиваясь выше и ниже их и вместе с ее улыбкой образуя довольно чарующий крест.

— Приближаются! — закричал по-французски голос где-то над нами. К своему хозяину бежал Хартвик с длинной подзорной трубою в руке.

— Нас обнаружили! — возопил Дюпен. — Быстро в экипаж!

Очевидно, кто-то из менее дружелюбных друзей барона отправился на его поиски. Все мои спутники бросились к экипажу.

— Скорее, осел, сматываем удочки! — рявкнул Дюпен, пробегая мимо.

Я увидел, как Хартвик, стоявший подле экипажа, рухнул при звуке выстрела и неуклюже преткнулся на камнях. От него донесся вопль:

— Дюпен! — но слово сие замерло у него на устах. Когда его безжизненное тело перевернули на бок, общим взорам явилось багровое пятно на месте его уха.

Глаза мои отметили сей ужас, и тропа к экипажу стала круче; я споткнулся и съехал вниз по откосу рва. Полагаю, расцениваться сие могло и как стратегическая уловка, дабы я отъединился от своих захватчиков. В действительности же, ноги мои подкосились от вида пистолета, извлеченного бароном Дюпеном. Бонжур метнулась ко мне.

— Оставь его! — приказал Дюпен. После — мне: — В следующий раз, быть может, мы встретимся где-либо в более благотворных для наших общих интересов обстоятельствах и без нынешних препон! А тем временем — ступайте и да обрящете вы славу, брат Квентин!

Да. Я сознаю, что читателям моим помстится фантастическим произносить подобное, когда в вас стреляют, а ваш главный подручный лежит бездыханный, вы же карабкаетесь вверх по склону рва, однако я сообщаю ровно то, что произошло.

Я поднял голову, наблюдая. И незамедлительно почувствовал, как меня спутывают по рукам и ногам и резко влекут куда-то вниз. Тело мое скатилось комом — я понял, что на меня бросилась Бонжур. Одну руку мою она прижимала к земле своею. Вообразив, как за мною сейчас наблюдала бы Хэтти, я ощутил мимолетный укол совести и соблазна и попытался выскользнуть из-под нее, но тщетно. Я не мог не содрогнуться от легкости, но неколебимости ее тела.

— Лежать, — прошипела она по-английски. — Даже когда я уйду. Ясно?

Я кивнул.

Затем она оттолкнулась и последовала за бароном в экипаж, не удостоив меня более ни единым взглядом. Лошади их кинулись в пролом. Несколько минут спустя среди укреплений загремели копыта и колеса другого экипажа. Последовали новые выстрелы, направленные в удаляющийся экипаж барона. Я прикрыл голову руками и не шевельнулся, когда со всех сторон на меня дождем осыпались каменные осколки.

* * *

Спасение мое явилось в виде фиакра германских путешественников, приехавших осмотреть укрепленья; они любезно дозволили мне отправиться с ними в Париж.

Разумеется, мне отчасти хотелось немедленно бежать к Дюпону и рассказать ему, что стряслось. Но пользы бы сие не принесло. После встречи с Шарлем Дюпеном я понял одно: все перепуталось. Истинный аналитик не желал помогать ни за какое вознагражденье, а шарлатан, вроде этого «барона», выказывал слишком уж рьяное желанье сделать вид, будто помогает, за невеликие деньги. С таким же успехом я мог больше никогда не видеть Огюста Дюпона.

Выяснилось, что мой сопровождающий из Версаля был прав: агенты полиции действительно следили за моим жильем в Париже. Вскоре после того случая мои запасы наличности стали иссякать, и я переехал в пансион подешевле. По прибытии туда я обнаружил двух офицеров полиции, вежливо меня дожидавшихся, дабы записать мой новый адрес местожительства.

Решенье мое избегать в дальнейшем Дюпона изменилось всего два дня спустя, когда над сапогами моими трудился чистильщик. Мне случилось проходить мимо будки, и владелец ее с типичною французской учтивостью слегка поклонился мне и показал, что обувь моя запылилась. У меня с собою была газета. За скамьею чистильщика было установлено большое зеркало, дабы хозяин, чистя обувь клиента, мог читать его газету. Мне рассказывали, что в Париже существует разновидность чистильщиков, за многие годы научившаяся читать газетный шрифт в зеркальном отраженьи, дабы спастись от скуки. Я не верил, что в себе можно выработать подобный навык понимания слов, эдаким образом вывернутых наизнанку. До того дня.

Я быстро перелистывал страницы, но тут меня остановил чистильщик:

— Переверните страницу назад, любезный мсье? Что, Шарль Дюпен опять в Париже? Да его тут травят похлеще дикого зверя в лесу. Так люди говорят.

С этими словами я перевернул страницу и обнаружил следующую поразительную заметку — платное извещенье:

Прославленный адвокат и поверенный Шарль Дюпен, за всю свою карьеру не проигравший ни единого дела, был нанят одним из первых граждан Америки [полагаю, сие означало — мной] для разрешения тайны, окружающей смерть любимейшего и блистательнейшего гения сей страны, создателя множества литературных шедевров Эдгара А. По. Более того, Шарль Дюпен послужил основой и тезкой знаменитого персонажа «Дюпена» из историй г-на По, включая «Le Crimes de la Rue Morgue» — рассказа, широко известного как на английском, так и на французском языках. Чувствуя необходимость почтить уважением сию связь, Шарль Дюпен отправился в Соединенные Штаты и ровно через два месяца, начиная с сего дня лета 1851-го, раскроет загадочные обстоятельства смерти По совершенно и окончательно. Мсье Дюпен вернется в Париж, его родной город, после щедрого вознаграждения и возвещенья его новым героем Нового Света…

Я ощутил, как у меня стискивается горло. Мне следовало вернуться к Дюпону немедленно.

* * *

Я не мог покинуть континент, оставив Дюпона полагать, будто я предал его, наняв Шарля Дюпена, как он бы наверняка подумал, прочтя сие извещенье. И впрямь, он бы не мог не провести связь со мною. Даже некоторые выраженья в газете были моими — барон похитил их непосредственно из моих писем. Я лишь надеялся, что Дюпон не видел сего выпуска. Я велел кучеру гнать к жилищу Дюпона, вбежал в ворота и промчался мимо привратницкой.

— Постойте! Эй! — Консьерж замахнулся на меня, но не достал. Я ринулся вверх через две ступени. Дверь Дюпона была отворена, однако внутри никого не оказалось.

Судя по запаху, газовый рожок над его кроватью недавно зажигали, а посреди ложа валялась газета. То был выпуск «La Presse» — не той газеты, кою я читал в будке чистильщика, — но раскрыта она была на том же извещеньи. Иные предметы — бумаги и прочее — были сдвинуты к изножью кровати. Я вообразил, как Дюпон медленно садится, одной рукою расчищая неизменно загроможденную поверхность своего покрывала, а другой сжимая газетный лист, и глаза его от подобного зрелища заволакивает — что? Ярость? Огорченье? Что он мог испытать, прочтя о найме барона Дюпена? Он уже приговорил меня за предательство.

— Мсье! — В дверях стоял консьерж.

— Вы! Только вздумайте мне помешать! — закричал я, подхлестываемый гневом на барона Дюпена. — Я покидаю сегодня Париж, но сначала я должен найти — и я найду — Огюста Дюпона. Вы немедля сообщите мне, где он, ибо в противном случае вам придется иметь дело со мной!

В ответ он покачал головой, и я уже чуть не вогнал свой кулак ему в подбородок, но тут он пояснил:

— Его здесь нет. — Он едва переводил дух. — Внутри, то есть! Мсье Дюпон съехал, вместе с вещами.

* * *

Дальнейшие расспросы явили мне, что лишь за несколько минут до моего прихода консьерж лично помог мсье Дюпону вынести багаж во двор. Случилось это после того, как Дюпон изучил ядовитое газетное извещенье коварного барона. Вероломство, наверняка воображенное им с моей стороны, повергло его в меланхолию столь ошеломляющую, что он не мог долее здесь оставаться. Перед тем, как спуститься, я выглянул в окно квартиры — не видно ли где-то его следов.

От пансиона отъезжал экипаж, как я заметил, груженный сверху кофрами. Безуспешно пытался я докричаться до возницы, чтобы тот остановился, но экипаж выехал на улицу, и я мог лишь бессильно всплеснуть руками. Каково было мое удивленье, когда перед домом я не обнаружил и своего кучера, коему велел ожидать. Кипя от сего последнего оскорбленья, я был потрясен видом возвращающегося экипажа Дюпона — но то был вовсе не экипаж Дюпона; то есть, внутри сидел Дюпон, а сверху шатко громоздились его вещи, поэтому ныне владение оспаривать не приходилось, но и возница, и сам экипаж ранее были моими.

Лошади с топотом остановились предо мною.

— Хотел просто лошадок развернуть, чтоб сподручнее отъезжать было, мсье, — сообщил мне возница. — Чтобы время не терять.

Он слез с козел и открыл мне дверцу с другой от Дюпона стороны, но мне сначала хотелось встретиться с ездоком. Я обошел экипаж. Аналитик сидел, недвижимо уставясь в одну точку. Неужто лживые притязанья барона Дюпена на личность Ш. Огюста Дюпена возымели наконец такое действие на него, кое не могло сравниться со всеми моими посулами и соблазнами?

— Мсье Дюпон, значит ли это… намерены ли вы?..

— Опоздаете! — заорал возница. — На поезд к вашему кораблю, господа. Билеты сгорят. Садитесь, садитесь же!

Дюпон кивнул мне.

— Теперь время пришло, — сказал он.

Чашечку (фр.).

Эней — в античной мифологии защитник Трои, странствовал после ее падения и в Италии с помощью кумской сивиллы спустился в царство мертвых, где получил предсказание о своей судьбе и будущем своих потомков. Минос — царь Крита, после смерти вместе с Радаманфом и Эаком в Аиде судит умерших, держа в руках золотой скипетр.

Первое вольное переложение «Убийств на улице Морг» на французском вышло в июне 1846 г. в газете «Ла Котидьен» под названием «Смерть, беспримерная в анналах юриспруденции» и без указания авторства за подписью «Г.Б.». В октябре 1846 г. газета «Ла Коммерс» опубликовала его под заглавием «Кровавая загадка» тоже без указания авторства за подписью «О.Н.» (Old Nick, англ. старый черт — псевдоним журналиста Э.Д. Форга). Газета «Ла Пресс» подала на Форга в суд за плагиат из первой газеты, и в декабре 1846 г. он дело проиграл, хоть и утверждал, что «Ла Котидьен» также виновна в плагиате «американского автора». Форг подал на «Ла Пресс» ответный иск за клевету, и в ходе процесса неоднократно восклицал: «Вы не читали По? Читайте По!» — что вызвало к имени тогда малоизвестного автора немалый интерес в кругах французской творческой интеллигенции. Этот скандал с плагиатом был известен и самому Эдгару По. Первый легитимный перевод рассказа был сделан Изабеллой Менье в 1847 г. В целом, к 1897 г. произведения По издавались во Франции 34 раза.

Filed under: men@work

there’s always something

пару дней назад у нас на Радио Голос Омара случилась премьера обложки:

Зачем ты на нашу голову так прекрасен со всех сторон, Нил?

рецензия на перевыпущенную аудиокнигу “Радуга тяготения”. я слушал ее частями. вот как надо делать аудиокниги, дорогие аурально-ориентированные друзья

еще одна версия плаката. тема психоделических волос прослеживается

“Внутренний порог” – книга и кино

а тут только кино

пять причин, по которым стоит поклоняться Полу Эндерсону…

…потому что Пол Эндерсон – инкарнированный Леонардо

в “Пустой комнате” – трогательная рецензия на “Винляндию”:

А вывод всего один: нам всем, скудным умом и образованием читателям, действительно нужна большая книга с комментариями к книгам Пинчона. Для понимания той самой художественной стратегии. Понятное дело, что на перевод того же «Finnegans Wake» и «Skeleton Key to Finnegans Wake» Кэмпбелла деньги не найдутся никогда, но вот на Пинчона очень надо. Уважаемые издатели, пожалейте нас, найдите деньги. Может, хоть тогда мы что-то поймем.

напомню, что когда-то там была рецензия и на “Внутренний порог”
а также – на “Радугу тяготения”

Filed under: pyncholalia, talking animals

Leonard Cohen and Love

ну вот на сон грядущий посмотрите этот милый фильм, недавно откопали:

и песенка, конечно, тоже старая

Танец до конца любви

Скрипкою пылающей к себе меня веди

Погрузи в отчаянье, оставшись впереди

Веткою оливы стань, голубкой позови

В танце до конца любви

Пусть уйдут свидетели, пусть нас оставит сон

Дай мне ощутить тебя, дай вспомнить Вавилон

Дай познать пределы те, что я всю жизнь ловил

В танце до конца любви

Танцем приведи меня к венчанью своему

К красоте и нежности — и больше ни к чему

Над нашей страстью и под ней весь танец проживи —

Танец до конца любви

К детям неродившимся, что просятся на свет

Сквозь полог поцелуев — в нем и нити целой нет

Распахни покров свой, пусть укроет он наш след

В танце до конца любви

Скрипкою пылающей меня к себе веди

Погрузив в отчаянье, останься впереди

Рукою — иль перчаткою — мне душу оживи

В танце до конца любви

В 1995 г. Коэн писал об этой песне: «Я бы поставил ее во главу списка собственных любимых песен. У этой песни — десятки и десятки куплетов, которые я писал на протяжении многих лет. Обычно я переписываю песни подолгу, по многу лет иногда. Я продолжаю стараться раскрыть то, что пытаюсь сказать. Я знаю, что если остановлюсь слишком скоро, то дело закончится лозунгами». А в интервью радио «Си-би-эс» 26 августа 1995 г. ЛК говорил: «Любопытно, как начинаются песни, поскольку в происхождении каждой есть какое-то зерно или семя, которое тебе кто-то передает или мир вручает, и поэтому процесс написания песни так таинствен сам по себе. Вот эта появилась из того, что я где-то слышал или читал, или знал: что в лагерях смерти возле крематориев — в определенных лагерях смерти, то есть — заставляли играть струнный квартет, пока происходил весь этот ужас, и то были люди, кому этот ужас тоже предстоял. И они играли классическую музыку, пока их собратьев-заключенных убивали и сжигали. Поэтому вот эта музыка — “Скрипкою пылающей к себе меня веди” — означает, что там есть красота окончательного оформления жизни, конец этого существования и элемент страсти вот в этой консуммации. Но язык здесь — тот же, каким мы пользуемся, сдаваясь своей возлюбленной, поэтому песня… Не имеет значения, будет ли кто-нибудь знать весь генезис этой песни, поскольку язык в ней — из того же источника страсти, он сможет обнять любую страсть».

Filed under: just so stories, men@work

Мэттью Пёрл–Тень Эдгара По 07

01 02 03 04 05 06

8

Неужто все это было невообразимо огромной ошибкою, плодом некоего бредового побужденья, выманившего меня за пределы обычных моих рамок и ответственности? Если б только удовольствовался я теплотой и надежностью Хэтти и Питера! Разве не было в детстве моем такого времени, когда мало что требовалось мне, помимо весело горящего очага «Глена Элизы» и моих надежных товарищей по играм? К чему обращать помыслы и самую душу к человеку, подобному Дюпону, заточившему себя в нравственном карцере и так далеко от моего дома?

Я преисполнился решимости бороться со своим уныньем и занять себя посещеньем тех мест, кои, по совету моего путеводителя, в Париже «должен увидеть всякий приезжий».

Во-первых, я осмотрел дворец на Елисейских полях, где в пышном великолепьи проживал президент Республики Луи Наполеон. В громадном вестибюле тучный лакей в ливрее, отороченной кружевом, принял у меня цилиндр и предложил взамен деревянную фишку.

В одном из первых же покоев, в кои допускалась публика, имелась возможность увидеть самого Луи Наполеона — принца Наполеона. Уже не впервой доводилось мне лицезреть президента Республики и племянника некогда великого императора Наполеона, кой по-прежнему оставался у народа любимым символом Франции. Парою недель ранее Луи Наполеон проехал верхом по авеню де Мариньи, принимая парад своих ало-голубых воинов. Дюпон наблюдал за сим с интересом, а я (поскольку в ту пору он еще терпел мое присутствие) его сопровождал.

Уличные толпы приветствовали президента радостными кликами, а те зеваки, что одеты были побогаче, со страстью выкрикивали «Vive Napoleon!» В такие мгновенья, когда президент оставался всего лишь нечеткою фигурой всадника, окруженной гвардейцами, нетрудно было заметить сходство — хоть и слабое — с другим монархом, с иным Наполеоном, скакавшим сквозь восторженные крики сорока годами ранее. Некоторые утверждали, будто президентом-принцем Луи Наполеона избрало одно его имя. Сообщалось, что неграмотные батраки в бедных селах Франции полагали, будто голосуют за настоящего Наполеона Бонапарта (к сему времени уже три десятка лет как покойного)!

Но присутствовали там и двадцать или около того мужчин, чьи лица, руки и шеи были измазаны черной сажей, — сии твердили пугающий напев: «Vive la République!» Кто-то из моих соседей пояснил, что их сюда прислала «Красная партия» — дабы протестовать. Каким образом крики «Да здравствует Республика!» могут считаться протестом или оскорбленьем официальной Республике было выше моего пониманья текущей политики. Полагаю, сам тон их сообщал словам угрозу и одним лишь понятием «Республика» вселял страх в сторонников нынешнего президента, словно бы люди сии утверждали: «Никакая это не Республика, ибо с таким человеком во главе это чистое надувательство, однако настанет день, и мы свергнем ее и установим истинную Республику без него!»

Здесь же, во дворце он представлялся человеком более задумчивым — довольно бледным, мягким и вообще господином вполне благородным. Наполеона переполняло удовлетворенье от вида окружавшей его толпы людей преимущественно в военных мундирах: многие груди блистали в ней внушительно позолоченными наградами. Однако заметил я в нем и болезненную неловкость, вызывавшуюся тем почтеньем, с коим все относились к президенту-принцу — вот он монарх, а вот избранный президент.

В тот миг из соседней залы вышел префект полиции Делакур и тихо обратился к президенту Наполеону. С изумлением отметил я, что префект весьма непочтительно бросил свирепый взгляд туда, где стоял я.

Сие непрошеное вниманье ускорило мое отбытие с Елисейских полей. Оставалось ознакомиться с Версалем, и путеводитель мой рекомендовал выезжать ранним утром, однако же я решил, что еще не поздно насладиться визитом в пригороды и в этот день. Кроме того, посетить Версаль мне советовал Дюпон — быть может, узнай он, что я внял его совету, суровость его ко мне смягчится.

Едва железнодорожные рельсы покидают Париж, метрополия резко исчезает, сменяясь открытыми сельскими далями. Пока наш поезд громыхал мимо, взгляд мой из окна ловили женщины всех возрастов в гвоздичного цвета чепцах, работавшие в полях.

Остановились мы на железнодорожном вокзале Версаля. Толпа едва не подхватила меня и не понесла в поток шляп и шляпок, что заканчивался под железными воротами огромного Версальского дворца, за коими слышалось игривое журчанье фонтанов.

* * *

Припоминая, я полагаю, что все, должно быть, началось, пока я обходил дворцовые покои, я ощутил жженье некоего общего стесненья, точно в первый зимний день надел сюртук, слишком легкий для нового времени года. Неудобство свое я приписал людским толпам. Чернь, изгнавшая из сих стен герцогиню Ангулемскую, вряд ли шумностию своею могла бы сравниться с нынешним сбродом. Пока мой сопровождающий пояснял, какие битвы изображены на различных живописных полотнах, меня отвлекало ощущенье, что в меня вперяется чрезвычайно много взоров.

— В этой галерее, — говорил меж тем сопровождающий, — Людовик XIV выставлял напоказ все величье королевской власти. Двор был столь великолепен, что даже в такой громадной зале придворным было тесно.

Мы находились в величественной галерее Людовика XIV, где семнадцать арочных окон, выходящих в сады, отражались в семнадцати зеркалах напротив. Я поневоле задумался, не стало ли само понятье о монархии привлекательнее для черни теперь, когда последняя революция его упразднила.

Сдается мне, что сопровождающий мой, коего я нанял за франк в час, устал от моего невниманья в продолжение всего дня. Боюсь, он решил, будто я совсем не разбираюсь в тонкостях искусства и истории. Правда же заключалась в том, что во мне росло отчетливое ощущенье: за мною наблюдают, — а в сей зеркальной зале непомерных взоров хватало.

Я принялся отмечать людей, что вновь и вновь возникали в одних покоях со мною. Сопровождающего моего я убедил изменить наш маршрут по дворцу — мысль, должен сказать, показавшаяся ему совершенно невместной. Он же, тем временем, облегченью моего умственного состояния совершенно не помог, обратившись к теме иностранцев в Париже:

— Им многое станет известно о том, как вы здесь проводите время, коли вы такой деятельный молодой человек, — рассуждал он, вероятно стараясь как-то мне досадить.

— Кому станет известно, мсье?

— Полиции и правительству, само собой. В Париже не случается ничего, что не стало бы кому-либо известно.

— Но, мсье, боюсь, что во мне ничего особо интересного не наблюдается.

— Они все узнают от хозяев вашего отеля, от швейцаров, кои наблюдают за вашими приходами и уходами, от кучеров фиакров, зеленщиков, виноторговцев. Да, мсье, боюсь, вам тут не совершить ничего такого, о чем бы им не стало известно.

В моем нынешнем нервическом состояньи замечание сие отнюдь не способствовало умиротворенью. Я уплатил сопровождающему то, что был ему должен, и отпустил его. Без него я мог бы перемещаться быстрее, огибая медленные скопища черни в каждом из покоев. За спиною своей я уловил сумятицу — мужчины от некоего беспокойства недовольно фыркали, женщины вскрикивали. Похоже, зеваки выражали недовольство тем, что кто-то грубо проталкивается сквозь толпу. Я свернул в следующую залу, не дожидаясь выявления нарушителя спокойствия. По ходу я проворно огибал всякую статую либо предмет дорогой мебели, что попадались мне на пути, пока не достиг выхода из дворца в невообразимо огромные сады.

— Вот он! Вот кто везде пихается!

Едва слуха моего коснулись сии слова, за руку меня кто-то схватил. То был охранник.

— Я? — возмутился я. — Я никого не толкал!

Но тут охраннику сообщили, что грубияна заметили у нас за спиною, и меня отпустили. Очутившись в саду, я быстро постарался отойти подальше от охранника — на тот случай, если он вдруг передумает. Но вскоре мне предстояло пожалеть, что я выскользнул из-под его надежного крылышка.

Я припомнил наставленья мадам Фуше о самых опасных областях Парижа. «Там есть такие — и мужчины, и женщины, — кто вас ограбит, а потом и с моста в Сену скинет», — говорила она. Вот из такого народа революционеры в марте 1848 года и набирали своих «солдат», дабы скинуть короля Луи Филиппа и установить во имя народа Республику. Один возница рассказывал мне, что во время восстания сам видел одного из подобных мерзавцев — его окружила полиция в намерении пристрелить, а он завопил «Je suis bien vengé!» и выгреб из карманов пятнадцать не то шестнадцать человеческих языков. Перед тем, как умереть, он швырнул их в воздух, и они попадали на плечи и шляпы полиции, а одному служителю закона даже угодило в рот, недоверчиво распахнувшийся от столь мерзкого зрелища.

Но теперь я пребывал в роскошном убежище безупречных версальских садов, а вовсе не в квартале головорезов. Однако же все равно, ощущенье, что за каждым шагом моим следят, не пропадало. Острые ограды и ряды садовых деревьев являли мне фрагменты лиц. Миновав шеренги статуй, ваз и фонтанов, я остановился пред Богом Дня — отвратного вида божеством, вздымавшимся из плещущего фонтана с дельфинами и морскими чудищами. Насколько безопаснее мне было бы в покоях дворца, в окруженьи орд посетителей, в обществе моего суетливого сопровождающего! Вот тут-то предо мною и возник человек — и схватил меня за руку.

* * *

Вот что запомнилось мне после. Я — в тряском экипаже, несущемся по камням и ухабам. Подле меня — лицо, кое я видел последним перед тем, как лишился чувств в садах Версаля: дородное и неподвижное, словно бы вытесанное под равнодушным лбом. Лицо, кое я приметил и ранее в нескольких покоях дворца. Так вот кто был моею тенью! Я облизнул себе зубы и десны и обнаружил его на месте — язык, то есть.

Задумался ли я, прежде чем потянуться к дверце экипажа? Сего припомнить я не в силах. Я навалился на нее и выкатился на дорогу. С трудом поднявшись на ноги, я увидел, что прямо на меня катится еще один экипаж. Он резко отвернул и промчался в том узком промежутке, что оставался между мною и экипажем, меня везшим.

— Gare! — рявкнул его кучер, показавшийся мне лишь мазком крупных желтых зубов, надвинутой на глаза широкополой шляпы и развевающегося воротничка. Из окна сего экипажа взвыл тощий пес.

Я побежал к полям, уклоном спускавшимся от дороги. За ними расстилалась равнина.

Поимщик мой уже выскочил из экипажа и двинулся ко мне — перемещался он крайне проворно для человека его комплекции. Затем я ощутил быстрый и решительный удар в голову.

* * *

Руки мои, связанные за спиною, утратили чувствительность. Я озирался вокруг — или, лучше сказать, озирал верх. Придя в себя, я понял, что лежу в широком рву, футов на двадцать ниже уровня земли. Надо мною высились стены: они вовсе не походили на стены миниатюрных зданий и жилищ, кои можно видеть на всякой парижской улочке. Меня словно бы переместили в иной мир, и над нами простиралась чудовищная тишина, как в широчайшей пустыне.

— Где я? Я требую знать! — закричал я, хотя не видел вокруг никого, кому можно было бы адресовать сей крик.

Я услышал голос, что-то пробормотавший по-французски. Изогнул шею, однако, разглядеть, что у меня за спиною, мне не удалось. Лишь тень пала на меня — полагаю, тень моего поимщика.

— Где мы, негодяй? — вопросил я. Тот не подал и виду, что меня услышал. Он просто ждал. И лишь когда помянутый негодяй появился с другой стороны, осознал я, что тень принадлежала кому-то другому.

Наконец тень сия шевельнулась и переместилась в поле моего зрения. Но оказалась она вовсе не мужскою.

Предо мной в свежей белой шляпке и неброском платье стояла та, что могла бы произрастать в каком-либо из парижских садов. Она остановилась пред моим стулом и склонилась ко мне с видом вроде бы трепетной заботливости, оглядев меня глубоко посаженными глазами — настолько глубоко, что вообще-то казалось, будто глядят они откуда-то из глубин ее головы. Выглядела она совсем юной.

— Хватить верещать.

— Вы кто? — прошептал я, охрипнув от собственных воплей.

— Бонжур, — ответила девушка, затем отвернулась и отошла прочь.

Я ответил на ее приветствие, посчитав, однако, странным сие проявленье учтивости в подобных обстоятельствах.

— Дурень, — упрекнул меня мой первый поимщик, словно бы стараясь, чтобы девушка его не услышала, как будто за мою ошибку упрекнут его. — Так ее зовут. Бонжур!

— Бонжур? — повторил я. И тут же осознал, что видел ее прежде — в другой раз, когда оказывался в опасности. — В «Кафе Белж»! Я видел вас там, вы держали корзинку! Зачем вы там были?

— Ну вот! — громыхнул по-английски новый голос. К произношению примешивался легкий французский выговор, но в остальном оно было безупречно. — Неужели необходимо так обуздывать нашего желанного гостя из великих Соединенных Штатов?

Ответ был достаточно сдержан, чтобы показать: вожак здесь — новоприбывший. Поимщик мой подступил к нему поближе и заговорил доверительно, словно я неожиданно утратил слух:

— Он упал в обморок в Версале, а потом сбежал из экипажа — кинулся в дверь, как полоумный. Чуть не убился…

— Не важно. Здесь мы все в безопасности. Бонжур, прошу тебя?

Девушка проворно распутала веревки и освободила мои запястья.

До сего мига я был неспособен разглядеть новоприбывшего — лишь блики белой накидки и легких брюк. Но размяв кисти, я поднялся и оборотился к нему лицом.

— Мои извиненья за то, что пришлось на такое пойти, мсье Кларк, — промолвил он, обведя унизанной перстнями рукою все, нас окружавшее, точно оказались мы здесь случайно. — Но, боюсь, сии несчастные крепости — редкие места в окрестностях Парижа, где я могу по-прежнему перемещаться в относительном спокойствии. Самое главное…

— Но позвольте! — прервал его я. — Ваш негодяй прежестоко обошелся со мною, и теперь… Но для начала мне бы хотелось знать, куда именно вы меня привезли и почему!.. — Я поперхнулся словами, уставившись на него, ослепленный вспышкою внезапного узнаванья.

— Самое главное, как я сказал, — продолжал он мягко, и ухмылка растянула оливковую кожу его лица, — что мы наконец-то встретились лично.

Он взял мою руку в свою, и кисть моя обмякла от осознанья истины.

— Дюпен! — вскричал я, не веря себе.

Наполеон III (Луи Наполеон Бонапарт, 1808—1873) — французский император в 1852—1870 гг., племянник Наполеона I. Используя недовольство крестьян режимом Второй республики, добился своего избрания президентом (декабрь 1848 г.); при поддержке военных совершил 2 декабря 1851 г. государственный переворот. 2 декабря 1852 г. провозглашен императором. Низложен Сентябрьской революцией 1870 г.

Да здравствует Наполеон! (фр.)

«Красные» республиканцы — сторонники социальных преобразований, группировавшиеся вокруг газеты «Reforme».

Мария-Тереза-Шарлотта Французская, герцогиня Ангулемская, дофина Франции (1778—1851) — старшая дочь короля Людовика XVI и Марии-Антуанетты Австрийской. Королевская семья была вынуждена покинуть Версальский дворец в октябре 1789 г.

Я отмщен! (фр.)

Фонтан Аполлона, символизирующий правление Людовика XIV, «Короля-Солнца».

Берегись! (фр.)

Добрый день (фр.).

Filed under: men@work

If It Be Your Will

что-то понравилось мне рабочий день песенкой завершать. вот еще одна из старого

Если ты велишь

Если ты велишь
Мне умолкнуть вновь
И настанет тишь
Как давным-давно
       То умолкну я
       Пока не разрешишь —
       Молвят за меня
Если ты велишь

Если ты велишь
Истинно мне петь
С этих горних крыш
Я спою тебе —
       С самых высших крыш
       Лишь хвалам тебе звенеть
       Если ты велишь
И дашь мне петь

Твоя воля будь —
Если выбор есть
Реки пусть текут
И ликует лес
      Милость изольешь
      На тех, чье сердце просит пить
      Если ты велишь
Нас исцелить

Соединя
Нас всех одеть
В рубища огня
Всех своих детей
      В рубищах огня
      Нас не отразишь —
      Пасть тьма должна
      Если ты велишь
Если ты велишь

Filed under: men@work