Мэттью Пёрл–Тень Эдгара По 07
8
Неужто все это было невообразимо огромной ошибкою, плодом некоего бредового побужденья, выманившего меня за пределы обычных моих рамок и ответственности? Если б только удовольствовался я теплотой и надежностью Хэтти и Питера! Разве не было в детстве моем такого времени, когда мало что требовалось мне, помимо весело горящего очага «Глена Элизы» и моих надежных товарищей по играм? К чему обращать помыслы и самую душу к человеку, подобному Дюпону, заточившему себя в нравственном карцере и так далеко от моего дома?
Я преисполнился решимости бороться со своим уныньем и занять себя посещеньем тех мест, кои, по совету моего путеводителя, в Париже «должен увидеть всякий приезжий».
Во-первых, я осмотрел дворец на Елисейских полях, где в пышном великолепьи проживал президент Республики Луи Наполеон. В громадном вестибюле тучный лакей в ливрее, отороченной кружевом, принял у меня цилиндр и предложил взамен деревянную фишку.
В одном из первых же покоев, в кои допускалась публика, имелась возможность увидеть самого Луи Наполеона — принца Наполеона. Уже не впервой доводилось мне лицезреть президента Республики и племянника некогда великого императора Наполеона, кой по-прежнему оставался у народа любимым символом Франции. Парою недель ранее Луи Наполеон проехал верхом по авеню де Мариньи, принимая парад своих ало-голубых воинов. Дюпон наблюдал за сим с интересом, а я (поскольку в ту пору он еще терпел мое присутствие) его сопровождал.
Уличные толпы приветствовали президента радостными кликами, а те зеваки, что одеты были побогаче, со страстью выкрикивали «Vive Napoleon!» В такие мгновенья, когда президент оставался всего лишь нечеткою фигурой всадника, окруженной гвардейцами, нетрудно было заметить сходство — хоть и слабое — с другим монархом, с иным Наполеоном, скакавшим сквозь восторженные крики сорока годами ранее. Некоторые утверждали, будто президентом-принцем Луи Наполеона избрало одно его имя. Сообщалось, что неграмотные батраки в бедных селах Франции полагали, будто голосуют за настоящего Наполеона Бонапарта (к сему времени уже три десятка лет как покойного)!
Но присутствовали там и двадцать или около того мужчин, чьи лица, руки и шеи были измазаны черной сажей, — сии твердили пугающий напев: «Vive la République!» Кто-то из моих соседей пояснил, что их сюда прислала «Красная партия» — дабы протестовать. Каким образом крики «Да здравствует Республика!» могут считаться протестом или оскорбленьем официальной Республике было выше моего пониманья текущей политики. Полагаю, сам тон их сообщал словам угрозу и одним лишь понятием «Республика» вселял страх в сторонников нынешнего президента, словно бы люди сии утверждали: «Никакая это не Республика, ибо с таким человеком во главе это чистое надувательство, однако настанет день, и мы свергнем ее и установим истинную Республику без него!»
Здесь же, во дворце он представлялся человеком более задумчивым — довольно бледным, мягким и вообще господином вполне благородным. Наполеона переполняло удовлетворенье от вида окружавшей его толпы людей преимущественно в военных мундирах: многие груди блистали в ней внушительно позолоченными наградами. Однако заметил я в нем и болезненную неловкость, вызывавшуюся тем почтеньем, с коим все относились к президенту-принцу — вот он монарх, а вот избранный президент.
В тот миг из соседней залы вышел префект полиции Делакур и тихо обратился к президенту Наполеону. С изумлением отметил я, что префект весьма непочтительно бросил свирепый взгляд туда, где стоял я.
Сие непрошеное вниманье ускорило мое отбытие с Елисейских полей. Оставалось ознакомиться с Версалем, и путеводитель мой рекомендовал выезжать ранним утром, однако же я решил, что еще не поздно насладиться визитом в пригороды и в этот день. Кроме того, посетить Версаль мне советовал Дюпон — быть может, узнай он, что я внял его совету, суровость его ко мне смягчится.
Едва железнодорожные рельсы покидают Париж, метрополия резко исчезает, сменяясь открытыми сельскими далями. Пока наш поезд громыхал мимо, взгляд мой из окна ловили женщины всех возрастов в гвоздичного цвета чепцах, работавшие в полях.
Остановились мы на железнодорожном вокзале Версаля. Толпа едва не подхватила меня и не понесла в поток шляп и шляпок, что заканчивался под железными воротами огромного Версальского дворца, за коими слышалось игривое журчанье фонтанов.
* * *
Припоминая, я полагаю, что все, должно быть, началось, пока я обходил дворцовые покои, я ощутил жженье некоего общего стесненья, точно в первый зимний день надел сюртук, слишком легкий для нового времени года. Неудобство свое я приписал людским толпам. Чернь, изгнавшая из сих стен герцогиню Ангулемскую, вряд ли шумностию своею могла бы сравниться с нынешним сбродом. Пока мой сопровождающий пояснял, какие битвы изображены на различных живописных полотнах, меня отвлекало ощущенье, что в меня вперяется чрезвычайно много взоров.
— В этой галерее, — говорил меж тем сопровождающий, — Людовик XIV выставлял напоказ все величье королевской власти. Двор был столь великолепен, что даже в такой громадной зале придворным было тесно.
Мы находились в величественной галерее Людовика XIV, где семнадцать арочных окон, выходящих в сады, отражались в семнадцати зеркалах напротив. Я поневоле задумался, не стало ли само понятье о монархии привлекательнее для черни теперь, когда последняя революция его упразднила.
Сдается мне, что сопровождающий мой, коего я нанял за франк в час, устал от моего невниманья в продолжение всего дня. Боюсь, он решил, будто я совсем не разбираюсь в тонкостях искусства и истории. Правда же заключалась в том, что во мне росло отчетливое ощущенье: за мною наблюдают, — а в сей зеркальной зале непомерных взоров хватало.
Я принялся отмечать людей, что вновь и вновь возникали в одних покоях со мною. Сопровождающего моего я убедил изменить наш маршрут по дворцу — мысль, должен сказать, показавшаяся ему совершенно невместной. Он же, тем временем, облегченью моего умственного состояния совершенно не помог, обратившись к теме иностранцев в Париже:
— Им многое станет известно о том, как вы здесь проводите время, коли вы такой деятельный молодой человек, — рассуждал он, вероятно стараясь как-то мне досадить.
— Кому станет известно, мсье?
— Полиции и правительству, само собой. В Париже не случается ничего, что не стало бы кому-либо известно.
— Но, мсье, боюсь, что во мне ничего особо интересного не наблюдается.
— Они все узнают от хозяев вашего отеля, от швейцаров, кои наблюдают за вашими приходами и уходами, от кучеров фиакров, зеленщиков, виноторговцев. Да, мсье, боюсь, вам тут не совершить ничего такого, о чем бы им не стало известно.
В моем нынешнем нервическом состояньи замечание сие отнюдь не способствовало умиротворенью. Я уплатил сопровождающему то, что был ему должен, и отпустил его. Без него я мог бы перемещаться быстрее, огибая медленные скопища черни в каждом из покоев. За спиною своей я уловил сумятицу — мужчины от некоего беспокойства недовольно фыркали, женщины вскрикивали. Похоже, зеваки выражали недовольство тем, что кто-то грубо проталкивается сквозь толпу. Я свернул в следующую залу, не дожидаясь выявления нарушителя спокойствия. По ходу я проворно огибал всякую статую либо предмет дорогой мебели, что попадались мне на пути, пока не достиг выхода из дворца в невообразимо огромные сады.
— Вот он! Вот кто везде пихается!
Едва слуха моего коснулись сии слова, за руку меня кто-то схватил. То был охранник.
— Я? — возмутился я. — Я никого не толкал!
Но тут охраннику сообщили, что грубияна заметили у нас за спиною, и меня отпустили. Очутившись в саду, я быстро постарался отойти подальше от охранника — на тот случай, если он вдруг передумает. Но вскоре мне предстояло пожалеть, что я выскользнул из-под его надежного крылышка.
Я припомнил наставленья мадам Фуше о самых опасных областях Парижа. «Там есть такие — и мужчины, и женщины, — кто вас ограбит, а потом и с моста в Сену скинет», — говорила она. Вот из такого народа революционеры в марте 1848 года и набирали своих «солдат», дабы скинуть короля Луи Филиппа и установить во имя народа Республику. Один возница рассказывал мне, что во время восстания сам видел одного из подобных мерзавцев — его окружила полиция в намерении пристрелить, а он завопил «Je suis bien vengé!» и выгреб из карманов пятнадцать не то шестнадцать человеческих языков. Перед тем, как умереть, он швырнул их в воздух, и они попадали на плечи и шляпы полиции, а одному служителю закона даже угодило в рот, недоверчиво распахнувшийся от столь мерзкого зрелища.
Но теперь я пребывал в роскошном убежище безупречных версальских садов, а вовсе не в квартале головорезов. Однако же все равно, ощущенье, что за каждым шагом моим следят, не пропадало. Острые ограды и ряды садовых деревьев являли мне фрагменты лиц. Миновав шеренги статуй, ваз и фонтанов, я остановился пред Богом Дня — отвратного вида божеством, вздымавшимся из плещущего фонтана с дельфинами и морскими чудищами. Насколько безопаснее мне было бы в покоях дворца, в окруженьи орд посетителей, в обществе моего суетливого сопровождающего! Вот тут-то предо мною и возник человек — и схватил меня за руку.
* * *
Вот что запомнилось мне после. Я — в тряском экипаже, несущемся по камням и ухабам. Подле меня — лицо, кое я видел последним перед тем, как лишился чувств в садах Версаля: дородное и неподвижное, словно бы вытесанное под равнодушным лбом. Лицо, кое я приметил и ранее в нескольких покоях дворца. Так вот кто был моею тенью! Я облизнул себе зубы и десны и обнаружил его на месте — язык, то есть.
Задумался ли я, прежде чем потянуться к дверце экипажа? Сего припомнить я не в силах. Я навалился на нее и выкатился на дорогу. С трудом поднявшись на ноги, я увидел, что прямо на меня катится еще один экипаж. Он резко отвернул и промчался в том узком промежутке, что оставался между мною и экипажем, меня везшим.
— Gare! — рявкнул его кучер, показавшийся мне лишь мазком крупных желтых зубов, надвинутой на глаза широкополой шляпы и развевающегося воротничка. Из окна сего экипажа взвыл тощий пес.
Я побежал к полям, уклоном спускавшимся от дороги. За ними расстилалась равнина.
Поимщик мой уже выскочил из экипажа и двинулся ко мне — перемещался он крайне проворно для человека его комплекции. Затем я ощутил быстрый и решительный удар в голову.
* * *
Руки мои, связанные за спиною, утратили чувствительность. Я озирался вокруг — или, лучше сказать, озирал верх. Придя в себя, я понял, что лежу в широком рву, футов на двадцать ниже уровня земли. Надо мною высились стены: они вовсе не походили на стены миниатюрных зданий и жилищ, кои можно видеть на всякой парижской улочке. Меня словно бы переместили в иной мир, и над нами простиралась чудовищная тишина, как в широчайшей пустыне.
— Где я? Я требую знать! — закричал я, хотя не видел вокруг никого, кому можно было бы адресовать сей крик.
Я услышал голос, что-то пробормотавший по-французски. Изогнул шею, однако, разглядеть, что у меня за спиною, мне не удалось. Лишь тень пала на меня — полагаю, тень моего поимщика.
— Где мы, негодяй? — вопросил я. Тот не подал и виду, что меня услышал. Он просто ждал. И лишь когда помянутый негодяй появился с другой стороны, осознал я, что тень принадлежала кому-то другому.
Наконец тень сия шевельнулась и переместилась в поле моего зрения. Но оказалась она вовсе не мужскою.
Предо мной в свежей белой шляпке и неброском платье стояла та, что могла бы произрастать в каком-либо из парижских садов. Она остановилась пред моим стулом и склонилась ко мне с видом вроде бы трепетной заботливости, оглядев меня глубоко посаженными глазами — настолько глубоко, что вообще-то казалось, будто глядят они откуда-то из глубин ее головы. Выглядела она совсем юной.
— Хватить верещать.
— Вы кто? — прошептал я, охрипнув от собственных воплей.
— Бонжур, — ответила девушка, затем отвернулась и отошла прочь.
Я ответил на ее приветствие, посчитав, однако, странным сие проявленье учтивости в подобных обстоятельствах.
— Дурень, — упрекнул меня мой первый поимщик, словно бы стараясь, чтобы девушка его не услышала, как будто за мою ошибку упрекнут его. — Так ее зовут. Бонжур!
— Бонжур? — повторил я. И тут же осознал, что видел ее прежде — в другой раз, когда оказывался в опасности. — В «Кафе Белж»! Я видел вас там, вы держали корзинку! Зачем вы там были?
— Ну вот! — громыхнул по-английски новый голос. К произношению примешивался легкий французский выговор, но в остальном оно было безупречно. — Неужели необходимо так обуздывать нашего желанного гостя из великих Соединенных Штатов?
Ответ был достаточно сдержан, чтобы показать: вожак здесь — новоприбывший. Поимщик мой подступил к нему поближе и заговорил доверительно, словно я неожиданно утратил слух:
— Он упал в обморок в Версале, а потом сбежал из экипажа — кинулся в дверь, как полоумный. Чуть не убился…
— Не важно. Здесь мы все в безопасности. Бонжур, прошу тебя?
Девушка проворно распутала веревки и освободила мои запястья.
До сего мига я был неспособен разглядеть новоприбывшего — лишь блики белой накидки и легких брюк. Но размяв кисти, я поднялся и оборотился к нему лицом.
— Мои извиненья за то, что пришлось на такое пойти, мсье Кларк, — промолвил он, обведя унизанной перстнями рукою все, нас окружавшее, точно оказались мы здесь случайно. — Но, боюсь, сии несчастные крепости — редкие места в окрестностях Парижа, где я могу по-прежнему перемещаться в относительном спокойствии. Самое главное…
— Но позвольте! — прервал его я. — Ваш негодяй прежестоко обошелся со мною, и теперь… Но для начала мне бы хотелось знать, куда именно вы меня привезли и почему!.. — Я поперхнулся словами, уставившись на него, ослепленный вспышкою внезапного узнаванья.
— Самое главное, как я сказал, — продолжал он мягко, и ухмылка растянула оливковую кожу его лица, — что мы наконец-то встретились лично.
Он взял мою руку в свою, и кисть моя обмякла от осознанья истины.
— Дюпен! — вскричал я, не веря себе.
Наполеон III (Луи Наполеон Бонапарт, 1808—1873) — французский император в 1852—1870 гг., племянник Наполеона I. Используя недовольство крестьян режимом Второй республики, добился своего избрания президентом (декабрь 1848 г.); при поддержке военных совершил 2 декабря 1851 г. государственный переворот. 2 декабря 1852 г. провозглашен императором. Низложен Сентябрьской революцией 1870 г.
Да здравствует Наполеон! (фр.)
«Красные» республиканцы — сторонники социальных преобразований, группировавшиеся вокруг газеты «Reforme».
Мария-Тереза-Шарлотта Французская, герцогиня Ангулемская, дофина Франции (1778—1851) — старшая дочь короля Людовика XVI и Марии-Антуанетты Австрийской. Королевская семья была вынуждена покинуть Версальский дворец в октябре 1789 г.
Я отмщен! (фр.)
Фонтан Аполлона, символизирующий правление Людовика XIV, «Короля-Солнца».
Берегись! (фр.)
Добрый день (фр.).
Filed under: men@work
