Max Nemtsov's Blog, page 340

Шел Силверстин: Черт и Билли Лохэм 4

Черт и Билли Лохэм
Билли Лохэм и муха
Последняя игра Билли Лохэма

Билли, Падла и Бог

В «Нэшвиллском кантри-уголке» пена со дна подымается,
А Билли знай свою байку трет всем, кто на нее покупается,
Руками машет, таращит зенки, орет непотребной пьяни:
«Я черту вставил, я ад одолел — кто теперь мои песни петь станет?»
И тут из угла к нему голос ползет: «Недурно аккорды берешь».
А следом — субъект: мелковат, хамоват, кругом пруд пруди таких рож.
«Паскудником звать, — говорит, — а для всех друзей, — говорит, — просто Падла.
И у меня к тебе дельце есть. От него ты откажешься вряд ли».
«Сам Паскудник! Так ты ж легендарный чувак, — обрадовался Билли Лохэм. —
Черту хвост не крутил, но чутка подвинтил, что само по себе неплохо.
Я, как дрочить наловчился, слыхал твое темное сальное имя.
Где катран нынче держишь? Фишки почем? Мне почетно водиться с такими».
«Я уже не при деле, — в ответ ему Падла, — старый стал, суставом трещу.
Но я — величайший агент на свете, хожу вот, таланты ищу.
Твоя первая схватка с чертом была — как трехтонку таранит коляска.
И вторую видал — ты себя показал, но обжегся на бабкиных сказках.
Мне светило очко: ты пойдешь далеко, надо лишь подтолкнуть тебя ровно,
Есть душа за душой — дать пинок небольшой, и никто тебе будет не ровня.
Покажу все финты, сметки схаваешь ты, как в учебке. Не рубим с плеча,
Шаг за шагом, не вдруг, предварительный круг — а там выйдешь на Первача».
«Первач? — Билли переспросил. — Это кто ж? Поди только Бог его знает».
«Он сам Бог и есть, — хмыкнул Падла. — Первей его кто на свете бывает?»
«Вона как! — Билли выдохнул. — С Богом сыграть… И каков же тогда будет приз?»
«Место на Небесах, — Паскудник в ответ. — А не эта нэшвиллская слизь.
Но за это тебя я буду гонять в гриву, в хвост и во все части тела.
Мой процент — половина. Давай, по рукам — и берись-ка уже за дело».

Минуло три месяца; мы входим в зал под вывеской «Хрустальный кий».

Дым там стоит коромыслом: хошь вешай топор, хошь — носки.
На зеленом сукне — пятна пота, слез и кетчуп, похожий на кровь.
Жирный сивобородый дедок у стола отрабатывает от трех бортов.
Билли Лохэм Паскуднику Падле ворчит: «Чего мы в эту дыру?
Я всему научился. Давай выводи меня на Большую Игру».
«Сынок, — говорит дед, — бери маз…» — А сам четверкой в лузу засветил.
«Эй, Санта-Клаус, — Билли Лохэм ему, — я не с тобой говорил».
«Э-э… приглядись, — шепчет Падла, — не кий у деда, а молния сбоку.
Не старому хрену ты нагрубил, а Господу нашему Богу».
«Боже мой, — Билл тогда, — извиняюсь, но я не подумав ляпнул в азарте.
У кого хочешь вера остынет, когда Господь режется на бильярде».
«Ну а где же мне быть? На троне и чтоб херувимы вели хоровод?
Там сижу я пять дней и ночей. На шестой я обычно спускаюсь в народ».
«На седьмой же, видать, у тебя передых», — говорит Билл, не чувствуя сраму,
А Господь: «Не твое это дело, сынок. Мы просто друзья с этой дамой.
Ты ж пришел сюда не за тем, чтобы мой образ пресветлый порочить».
«Господи, тут ты прав, — Билли Лохэм ему. — Я пришел твой нимб раскурочить».
«Со всем уваженьем, — наш Падла здесь встрял, аккуратно слова формуя, —
Но с моим клиентом никак нельзя даже вам говорить напрямую.
Честь имею, Паскудник Падла зовут, агент я и консультант,
И моя работа — вперед продвигать всякий бесхозный талант.
Каталы, менялы, купцы, шмаровозы — все у меня, млад и стар.
Мой новый мальчонка вот черта побил — и нам нужен коронный удар».
«Черта, значит? — смеется Господь. — Ну тогда перед ним как тут нимба не снять?
Так пусть хлеборезку заткнет, кий возьмет — и посмотрим, как сможет сыграть
В любую игру за любым столом, а ставка — хоть воз, хоть щепоть».
«Прямой карамболь в Небеса», — Билл сказал.
«Прямой так прямой», — рек Господь.

Тресь! Билли Лохэм бьет пирамиду вчистую, уж он рад стараться:
Вот падает пятый — кладет семерку — затем роняет тринадцать —
Девятку делает, потом от борта хоронит шестерку совсем,
Тройку, восьмерку тройным ударом — и кончает гладким массе.
Так и в следующий раз, и опять, и еще — и выигрышей уж не счесть.
Но вот мажет наш Билл, и очей у него — тыща триста семьдесят шесть.
«Ты классный игрок, — сказал Господь Бог и за мелом в карман полез, —
И мне, чтоб отыграться, удача нужна — да без трюков или чудес».
«Ты финти не финти, — Билли Лохэм ему, — я как хочешь тебя разрисую.
На твои финты мне накласть с высоты, я тебя поминать буду всуе».
«Ого!» — сказал подавальщик киев. «Ого-го!» — молвили все, кто в хоромах.
«Ого! — выдавил Падла, — тут ты допустил легкий тактический промах».
«Ты зря так, сынок, — укорил его Бог, — не стоило этого молвить».
И кий у него заискрил, заблистал, плюясь шаровою молнией,
И всё по карманам смел со стола, взмыл в окно, что давно не мыто,
И с лязгом стекла улетел в небеса, визжа, как вакханок свита.
Кружился биток и вертелся, горя, летел и прицельно метил,
И врывался во все бильярдные кий, что только ни есть на свете,
Бил все пирамиды на всех столах, зрение зрителей радуя,
И все шары мирозданья, гляди, — отскакивали, как заклятые!
И вот уж в окно они с грохотом все валятся, будто в грозу —
Мильярды шаров из всех уголков, и каждый — прямо в лузу.
«Вот удар, — Паскудник сказал, — каждый день не увидишь такой, перец ясен.
Боже, тебе же нужен агент, чтобы с прессой налаживать связи?
Мой контракт с этим олухом исчерпал себя чисто и красиво,
А Господь и Паскудник Падла — вот тут я вижу перспективу».
Меж тем влетает в окно биток, шутихой фырча и плюясь,
От борта пружинит и — чпок! — в лузу, как зуботычина в глаз.
«Фол, — говорит Билли Лохэм, — а ты утверждал, что умеешь играть».
«Фол! — орет Падла. — Я вам говорил — мой мальчонка играет на ять!»
«Фол, — бормочут зеваки, — ну наконец хватит с нас тех боев без правил».
«И впрямь фол, — ворчит Господь, — я, видать, слишком по-французски заправил.
Толика несовершенства — никак мне не повысить свой ранг.
Давай так, сынок: я дам тебе фору в три мильёна шаров — и ва-банк».
«Банк чего? — уточняет Билли, — ведь я надрал тебя, как ребенка.
Место на Небесах — мое, там я и посижу, как в печенках».
«Вот ссыкло, — усмехается Бог, — а я мнил, у тебя и нервы стальные.
Как свезло — так в кусты? Чем, скажи мне, ты лучше, чем все остальные?»
«Эгей, — смекает тут Билли, — да мне голос твой что-то знаком».
И — дерг Бога за бороду. А под ней сам черт стоит голяком!
«Ты же врал, что Господь, — Билли Лохэм кричит, — и финтам твоим дескать кранты!»
«Иногда я Бог, иногда — сам черт, так и эдак. Совсем как ты.
И добро я, и зло — это, брат, и есть идеальное сочетание,
И про это все знают, кроме тебя. Так устроено мироздание.
Но — валяй, — вздыхает Господь, а сам на бумажке что-то карябает. —
Записку отдашь ангелу на вратах. Посидишь там, на арфе побрякаешь.
А в восьмерку со мной кому не слабо?» И наш Билли выходит в ночь,
Перед ним — золотая лестница, и сияет она во всю мочь.
Он берется рукой за перила и уже подымается в Рай,
Но: «Минутку, дружок! — ему Падла кричит. — Мою долю гони давай!
Я помог тебе выиграть чемпионат — ты ж не кинешь старого друга,
И раз выигрыш — место на Небесах, без меня тебе там будет туго».
«Погоди-ка, — соображает тут Билл, — где-то я видал эту рожу…
Да и все голоса, что мне в уши поют, звучат как-то очень похоже…»
Глядь, а вместо Паскудника Падлы — черт, не успела личина сорваться.
«Боже правый! — орет Билли Лохэм, — и тут ты! Куда ж от тебя мне деваться?»
«Никуда, — ему отвечает черт, — я повсюду. Что, скажешь, — сюрприз?
Я метил в Рай у тебя на горбу, под маской, к тому ж это — приз.
Конечно, войти Иеговой можно, но будет не так картинно.
Но ты вот решил в Дика Трейси сыграть и мне обломал всю малину.
Валяй, взбирайся давай в свой Рай, сиди там, как полный мудак —
Да только смотри: коль твоя харя треснет — тогда удивишься не так».
И вот ползет Билли Лохэм наверх, пьяно шатаясь, к Раю,
А в вышине его песни поют и все его соло играют,
И где-то внизу Падла костерит и Билли, и Билла отродье,
И стучат, стучат по столам шары…
То Господь Бог кого-то разводит.

Filed under: men@work

reality checks

поскольку все новости снаружи изрядно заебали, а рабочему процессу не видно исхода, вот вам портрет того, как выглядят книжки настоящих читателей:

неожиданное от Пирсона:

что общего у Пинчона с ООН?

поговорим про Йети:

вот еще какой плакат есть заодно:

о “Внутреннем пороке” написали даже “Арабские” и “Цифровые” времена

под брусчаткой не пляж, а – что? что там?.. кто здесь?

еще немного заметок кинозрителя – Стивен Коэн

Писатель ВД и продолжение графического романа (стр. 107, 115-116):

Аннабель продолжает читать Трилогию Маккабрея в своем Доме Книг (а первую часть по-русски уже верстают)

Filed under: pyncholalia, talking animals

Шел Силверстин: Черт и Билли Лохэм 3

Черт и Билли Лохэм
Билли Лохэм и муха

Последняя игра Билли Лохэма

«Доброе утро, Билли, пора потягушечки делать, мерзавец».
То явился черт, и его слова Биллу снова мозги терзают:
Он открыл налитые кровью глаза и узрел свою жизнь после смерти, —
А когтистая лапа смрадного черта уже сустав ему вертит.
«Просыпайся, солнышко, — черт сопит. — У нас поворот в игре».
«Я и так верчусь, — рычит Билли. — Дай мне спокойно гореть».
«Но ты же игрок, Билли Лохэм! Неужто упустишь счастье?»
«Опять на тринадцать? Иди ты к черту — вот он пускай и подаст те.
Пару раз бросал твои кости, и всем, кого я любил, нынче плохо.
Уж лучше пожарюсь на этом костре, чем выйду в игре твоей лохом».
«Ну какие капризные мы спросонок, — черт ему говорит. —
Я тут ни при чем. И в аду, и на небе все делается по три».
«Поцелуй меня трижды в прожаренный зад, — Билли ему отвечает. —
И в башмак свой нассы. — И с теми словами ложится, глаза закрывает. —
А кости твои…» — «Кто сказал о костях? — щелкает черт хвостом. —
Эй, бес, притащи-ка моему корешку чарку воды со льдом!»
Билли аж сел: «Не припомню, чтоб ты презенты мне подносил,
Окромя глотков кипящих говён да тычков своих пламенных вил».
«Так Рождество же, — в ответ ему черт, — даже мы его иногда
Внизу тут по-своему празднуем. А ты у нас нынче звезда.
Я видел надысь эту вашу луну, что смущает умы без заботы,
И сказал себе: а ведь моему дружбану неплохо бы трахнуть кого-то».
«Трахнуть? — орет Билли Лохэм. — Да мне свой бычок ни в жисть не поднять.
Лучше пепельницы для моих костей ни шиша ты не сможешь мне дать».
«Черт вас, бесы, дери! — вопит вдруг черт. — Простое ведь было заданье:
Я вас Билли просил жарить медленно — не сжигать ему все желанья.
Оставлять мечты и надежды, чертяки, любому клиенту надо,
Ведь забудет на миг, как сладко любить, — и ад ему будет не в радость.
Короче. Чтоб память себе освежить, на землю отправишься, Билли,
А я в назиданье не дам позабыть, как тебя когда-то любили.
Тринадцать часов ты будешь там еть без перерыва на сон и обед,
И никто на всем Божьем свете не сможет сказать тебе “нет”.
А мы вместе с бесами, прочим исчадьем и грешников целой уймой
Будем тобой любоваться в цвете на экране в двадцать пять дюймов.
Мы услышим и стон, и всякий твой хлюп, пока ты будешь ебаться,
И дружно ржать станем над твоей рожей, как вернешься к чертям в палаццо».
«Ты очень добр, — говорит Билли Лохэм, — и адом ты правишь умело:
Подарок, который приятно вспомнить, — это, я понимаю, дело.
Игра есть игра, — продолжает он и встает с раскаленного ложа. —
Но если вдруг кто со мной не пойдет, решив, что это негоже?»
Черт не верит ушам: «Откажет тебе? Да тебе никто не откажет,
Коль сам черт вызывает ставки, с тобой тварь любая охотно ляжет —
Хоть мужик, хоть баба, тут не бывает увольнительных или больничных.
Да скорее весь Гадес промерзнет до дна, чем решат, что ебстись неприлично.
Но если вдруг кто-то откажет тебе, тут уж, пеняй не пеняй,
Волен ты оставаться в живых.
А теперь — вали и играй».

Вспышка молнии, грома хлопок — и вот Билли снова вернулся домой,
И асфальт Музыкального Ряда поет у него под ногой.
Для начала он входит в бар «Выход», соблазняет блондинку за стойкой.
Затем секретаршу «Ар-Си-Эй» — и та оказалась нестойкой.
На полу у «Мэка» еще одну взял: у той были перси что персики…
Тут уж вовсе ему покатила лафа — прям бери и хоть себе хер секи.
Четыре девахи из «Би-Эм-Ай» не сходя со стола Фрэнсис Престон…
Ни одна — ни путана, ни синий чулок — не казалась ему слишком пресной.
Все, что может краснеть, хихикать и петь, строить глазки, хуйню высказывать,
Хныкать, ерзать, ползать и жопой вертеть, — Билли не противопоказано.
Дебби и Полли, Дотти и Долли, и Джинни, и Джесси, и Джэн,
Потом Маршалл и Сэм, и та рыжая мэм, что берет за вход в «Оприлэнд».
Затем Хэйзел и Карла, и бывшая Харлана, Мелва, и Мардж, и Мари,
И жирное трио, что соул голосило, зажав пальцы Билли внутри.
И Бренда, и Сэлли, и Шэрон, и Сэнди, Лоретта, и Баффи, и Лена,
И Терри, и Линн в холле «Холидэй-Инн», и одна из невест Супермена.
Затем Шерри и Рита, Дайэн и Анита, Оливия, Эмми и Холли,
Потом Донна и Кэй в «Эллистон-Плэйс» прямо на кучах фасоли.
Он ворвался на запись в студию Б, где выеб и Дженет, и Джун —
Джону Гимблу пришлось уступить ему скрипку с такого-то куражу.
От Конни до Бонни, от Трэйси до Стэйси — сколько бы ни вопили,
Как от песенок Портера Уэгонера, все снимали трусы перед Билли.
Но вот пялит он Королеву Кантри, а черт ему дышит в шею:
«У тебя в запасе тринадцать секунд — ты старайся, но поскорее.
Мы тебе рукоплескали, пока ты ебся и яйцами тряс,
И теперь нам не терпится поглядеть, как ты заебешься у нас».
«Погоди, — отвечает Билл, Королеве вставляя по самые гланды, —
Мое право — последний перепихон, а вы уж извольте атанде».
«Тогда выбирай, — говорит ему черт, — к кому будешь клинья бить.
Но кончи при этом так, чтоб потом уже никогда не забыть».
Орда голосит: «Кому? У кого мурашки пойдут по мездре?
Звездульке, бабульке, хипушке, простушке, монахине, медсестре,
Сторчавшейся групи, хозяйственной гуппи, что с вульвою как насос?»
А Билли Лохэм щурится черту: «Тебя я беру, обсос!»
«Нечестно, — орет охуевший черт, — ко мне правило ты применил!»
«Сам же сказал: тварь — любая», — в ответ ему излагает Билл.
Тут демоны взвыли, весь ад принялся громоздить Пелион на Оссу,
А бесы — визжать: «Он будет ебать не кого-то, а нашего босса!»
«Ты грязная мразь! — рычит ему черт, заливаясь адским румянцем. —
Я шанс тебе дал жизнь снова начать — а ты надо мной изгаляться?»
«Не играешь — плати, — Билли Лохэм ему. — Отпусти меня быстро на волю,
Либо хвост задирай, и все слышат пускай, как я тебе запердолю».
«Поймал ты меня, — черт на землю плюет, — и мне с тобою не сладить.
Живи да мучайся, песни кропай, но знай — на тебе проклятье:
Миллион баб захочешь, но ни одна с тобою не ляжет в кровать,
Напишешь сто тысяч песен — ни одну не станут играть,
Всех твоих дорогих я оставлю себе, чтобы мучить их мукой любой,
Для тебя ж твоя совесть станет тем адом, который всегда с тобой».
«Ну что ж, — говорит Билли Лохэм, — черт дал их и черт же побрал.
Ни семьи, ни пизды, ни пластинок — но от зла не ищут добра».
И — привычный к таком раскладу, он стоит пред знакомою дверью:
Его песен опять никто не слышит, его байкам опять не верят.
Ни баб, ни хитов, но что на уме, то и на языке — вот работа…
Купи ему выпить, не обеднеешь. Он пьет все равно только воду.
Но заметь, как дрожат его руки, когда он решит рассказать,
Как черт испепелил ему душу,
А он подпалил черту зад.

Filed under: men@work

news and views

ну, перво-наперво у нас сегодня премьера обложки следующей книжки в азбучной серии “Другие голоса”. художник, я полагаю, опять Вадим Пожидаев. тут я переводил только “Странника”, редактировала Шаши (и ей, кажется, понравилось)

на Радио Голос Омара заодно я решил вспомнить о “Хорошем немце” Джозефа Кэнона

Пол Томас Эндерсон разговаривает о Лос-Анжелесе

к хору говорящих о фильме присоединился художник по костюмам Марк Бриджес

Кэтрин Уотерстон продолжает разговаривать о кайфах работы

All the confusion and misguided optimism of a dying age in one idle gesture.

After the oppressive, grim tidings of The Master, Paul Thomas Anderson switches it up with a giddy adaptation of Thomas Pynchon’s 2009 detective novel.

а тут можно посмотреть “анатомию сцены” (комментарий ПТЭ)

в копилку настоящего пинчоноведа

и о другом:

семейство Уиншо в “Каком надувательстве!” Джорнатана Коу

Алексей Певчев о “Будущем” Ричарда Уотсона

НеНаташа продолжает вдохновляться Ричардом Хьюго

ну и еще один концерт боевого “Сантиано” нам в коллекцию:

Filed under: men@work, pyncholalia, talking animals

Шел Силверстин: Черт и Билли Лохэм 2

Черт и Билли Лохэм

Билли Лохэм и муха

На раскаленном вертеле вращается Билли Лохэм:
Шкура его подрумянилась, настал конец охам и вздохам —
Да и не вздохнешь в серной вони, и слизь вредна ему для здоровья;
Мелкий бес его поливает гадкой паучьей кровью.
Глаза вскипают в орбитах, в гортани — сплошь угольки…
Билли видит сны жареных поросят (а иные ему не с руки).
Тут заходит черт в желтом колпаке, адские двери лязгают.
Вытирает кровавые лапы черт, обращается к Билли ласково:
«Как дела? Извини, что котел — не люкс: в преисподней бывает тесно.
Но как с гунном Аттилой покончим — тебя сразу на его место.
Подружился с соседями? Славный люд. Не мешают ли воплями спать?..
Эй, побольше серы девятому номеру, да и жару невредно поддать.
Да, с хорошей прислугой нынче беда — за гроши здесь охота кому?..
Вверх тормашками прелюбодейку подвесь! Неужели все мне самому?
Работенка не сахар, скажу я тебе, — геенну раскочегарить:
Волокиты бумажной столько, что души не успеваешь прожарить.
Кстать, затем и зашел. О тебе ходит слух как о стойком игроке,
И я спорить готов, ты б не прочь отдать всё за кости в кулаке.
Чего бултыхаться в мерзкой грязи и у черта жариться в ступе?
Ты мне продай за бросок костей того, кто тебя больше любит».
«Душу любимую? Ни за что! Даже за все блага ада!»
«Геройские речи, — хмыкает черт. — Огоньку бы подбавить надо».
«Жги меня, жарь или пеки, — задыхается Билли от жажды. —
Трус подыхает тысячу раз, храбрец кинет кони — однажды».
«Поэзия, Билли, — черт говорит, — только жизнь не рифмуется складно.
Я умею так, что и храбрецу миллион раз придется несладко».
«Так давай, ебала! — Билли Лохэм орет. — Но любви не дождаться врагам».
Черт хохочет: «Такое все говорят. А поддам огоньку — и ага».
Пламя жжет добела, шкура Билли черна, и — без дурного умысла —
Адские крысы грызут ему нос… Тут кто угодно б задумался.
И Билли думает о подружке: та любила его и парией.
О седой своей матушке думает он — черт, все равно уже старая.
Думает о малютке-дочке — ей писал он два года тому…
Но тут черт сделал ему такое, что рассказывать не по уму.
«Забирай их всех!» — вопит Билли. И — бац! Вот он стоит на полу
На коленях в «Лайнбау», а черт опять предлагает ему кабалу.
Билли меж тем замызганный пол щупает исподтишка.
Вон друзья сидят — ковыряют в носу, погрязли в своих стишках.
Воняет мочой и духами, джукбокс ревет всею душой.
Билл вдыхает поглубже стоялый дым и думает: «Как хорошо…»
«Ну что, сыгранем? — говорит ему черт. — Ишь расселся, гляди, оладьею.
Или ты эти плитки всю ночь будешь гладишь, как уличной девке лядвия?»
Была не была — Билли кости берет, ведь Гадес покажется раем,
Если ему на сей раз свезет и душу он отыграет.
«Целим в чертову?» — уточняет Билли, потряхивая с прихлопом.
«Цель та же, — хмыкает черт, — а ставка — по-прежнему твоя жопа».
«Поди угадай, — говорит Билл, — когда фортуна взметнет свое знамя.
Уж если тринадцать не светит поджарке, то я тогда прямо не знаю».
И вот Билли Лохэм трясет костьми и шепчет: «Тринадцать, ко мне!»
И катятся кости — вот шесть, вот еще… И тут, как будто во сне
С соседней тарелки к ним муха жужжит, как ангел небесный в каморку,
И — серет на кубик, и шесть очков вмиг превращает в семерку.
«Есть! — голосит Билли Лохэм. — Мне нынче не брат сам черт».
«А вот черта с два, — отвечает тот. — Меня ты не брал в расчет».
И сметает какашку с костяшки. Говорит: «Что это за дрянь?
Если ставишь на кон свою жопу, так не ставь на мушиную срань».
«Жизнь такова, — вздыхает Билли. — И не повернешь, точно дышло.
Но из мухи, что серет на эти кости, чертовская песня бы вышла».
Черт ржет: «Вот музыкант говенный. Дурень — и что с тебя взять?
Стоит раз проиграть — как эту продрочку кидаешься воспевать.
Жизнь со смертью — не только аккорды, как ты их ни пиши.
Петь блюза может каждый придурок. Ты его попробуй прожить».
И — фигак! Билли вновь на том же костре и в том же вонючем аду:
Снова шкуру ему опаляет, снова уголья жгут в заду.
В глотке — плавлёный свинец, а он сам, точно хряк, на вертеле жарится…Рядом хохочет на корточках черт и его душой подтирается.
Билли слышит крик своей матушки — та сгорает в пурпурном огне;
За игру его платит дочурка — в преисподней малютки в цене;
И любимая заливается смехом деревенского дурачка —
Ей так сладко отсасывать черту мозги через то, что пониже пупка.
А по костям, по печеным мясам и сквозь череп от уха до уха,
По горящим глазам Билли Лохэма
Ухмыляясь, ползает муха.

Filed under: men@work

nu, news

про актеров:

вот кто будет негодяем в “Маккабрее”

а во “Внутреннем пороке”, оказывается снимается Белладонна

про наше все:

все отчего-то возбуждены саундтреком Джонни Гринвуда. послушать его можно, например, тут

еще один прорыв. и так далее:

‘Inherent Vice’ Can’t Overcome Flaws

Inherent Vice: Paul Thomas Anderson’s Pynchon Adaptation Is Not Just for Stoned Detectives

Closer Look at an Underdog

Inherent Vice — Tripping… and Stumbling

ну и наконец – чем кино все-таки отличается от романа

в “РоллингСтоуне” – Пинчон для начинающих: Секс, наркотики и почтовая служба

для пинчоноведов за каким-нибудь рожном: The Simulated Identity in Thomas Pynchon’s The Crying of Lot49 and Mason and Dixon

еще один читатель “Винляндии” рассказывает о своих переживаниях

а тут Кромка Навылет с синдромом дефицита внимания:

Писатель ВД продолжает рисовать “Внутренний порок” (стр. 108-114):

и про другое:

почему письмо Джоан Эндерсон – это важно

вдохновившись некоторое время назад Ричардом Хьюго, НеНаташа открыла для себя Джима Доджа

лица друзей:

у Киры Фрегер в том же владивостокском криптоиздательстве тоже выходит книжка. презентация – тогда же и там же

глядя в другую сторону, мы делаем это настолько вдумчиво, что пропустили появления в сети старого друга Василия Тушкина (Враджендра Кумар дас). у него сайт, школа, лекции, фильмы и фейсбук, жизнь кипит. если кто-то давно не видел, то вот:

а это почти 40-минутный концерт “Сантиано” под практически открытым небом:

Filed under: pyncholalia, talking animals

Шел Силверстин: Черт и Билли Лохэм 1

про это я уже говорил и музычку ставил. и вот пришла ночь, убирайте своих короедов и спиногрызов от наших мутных мониторов, сейчас вас будут развлекать искусством. иллюстрации Брэда Холланда.

Черт и Билли Лохэм

В «Лайнбау» явился ночью черт под нэшвиллским дождем:
Заблудшие души сосали там суп, и было им тошно, как днем.
В желтом неоне черт огляделся и на колени встал:
«Найдется средь вас, подонки, такой, кто бы в кости со мною сыграл?»
Рыжий вроде как не расслышал его и дернул сильнее струну;
Эдди — тот лишь отвернулся к стене да кислого пива хлебнул;
Винс произнес: «Чертовни с меня хватит, стал-быть, кто как, а я пас», —
И — пуще карябать стишки на салфетке, которые точно продаст;
Ронни какой-то лахудре влез в ухо, намерений не тая;
Кто-то на пол харкнул… Черт ухмыльнулся, намылился было к дверям.
«Погодь-ка, — раздался вдруг голос из-за его плеча, —
Тебе приключений? Так я, старина, костями-то уж постучал».
В углу стоял Билли Лохэм — известная в городе пасть:
Похабные песни орал что ни день, на которые всем накласть,
Бит и резан так, что в его глазах мудрой грусти стоит клеймо,
И все его песни — уличный хай, и все его счастье — дерьмо.
«Я знаю тебя, — сказал он. — В вонючих потемках видал,
Но всякий раз ты мне в этой тьме новую рожу казал.
А я ставил все в Музыкальном Ряду, где что ни гений — то блядь.
И будь я проклят, если боюсь в твои чертовы кости сыграть».
«Коль так — на колени, — речет ему черт, — ты с Богом, я вижу, на вы, —
И кости бери в бессчастный кулак. А правила не новы:
Кидай не спеша (твоя ставка — душа), и коли тринадцать катнешь,
Все злато и радости плоти — твои: хоть жри, хоть пускай под нож.
А коль в мою дюжину не попадешь, тогда, дружок, не серчай:
Душа твоя станет моею, а прах никчемный ты Богу вручай».
«Тринадцать? — сказал Билли Лохэм. — О как. Да я и покруче бы снес:
Взбалмошных теток любил я, ездил в товарняках без колес.
Подвинься, вонючка, давай катать это твое барахло.
Никому еще столько не выпадало — но, может быть, время пришло».
И когда Билли Лохэм кости взял, тяжелы они были, как гири.
«А чего ты ждал? — хмыкнул черт. — Ведь их из костей Иисуса пилили».
Вертит Билли чертовы кости в руке, а на кубиках — ни очка.
«Прости, — ему скалится черт, — но не стану же я играть тут с тобой в дурачка».
Тогда говорит Билли Лохэм: «Конечно, не стоит права качать,
Но не думал, что здесь меня разведут, как последнюю еб-твою-мать».
«Так вали отсель, — отвечает черт, — ты же не покупал билет».
«Валить — куда? — уточняет Билли. — Другой игры в городе нет.
Прежде, чем катать, я хочу сказать — и желанье мое известно:
Гитару я завещаю тому, кто блюз свой лабает честно,
Кто не боится хуем звать хуй, а также говну знает цену
И, чтоб заработать свой трудный хлеб, не ссыт выходить на сцену.
Но если чирикает он соловьем, а песни от патоки блеклы,
Тогда я стану ему являться, пока мы не свидимся в пекле».
Трясет Билли кости, кричит: «Эх, бля, давай, выпадай, тринадцать!»
И катятся кости, и — пусто на них; а черт — ну себе улыбаться.
«Продулся! — кричит. — Но, надо признать, мне нравится твой кураж.
Из всех дураков, коих я обыграл, никто не входил в такой раж».
«Скажу тебе так, — говорит ему Билли. — Тут ни при чем твоя сила.
За четырнадцать лет в Музыкальном Ряду мне впервые так подфартило».
И тогда рука об руку Лохэм и черт вышли в ночную мглу,
А битая банка Билли осталась лежать на полу.
Зайдите сегодня в «Лайнбау», и вы ее сможете увидать:
Висит до сих пор на облезлой стене, где до гвоздя не достать, —
Та гитара старая, и на ней
Никто не смеет играть.

Filed under: men@work

Мэттью Пёрл–Тень Эдгара По 12

01 | 02 | 03 | 04 | 05 | 06 | 07 | 08 | 09 | 10 | 11

13

Даже с моею непоколебимой верой в аналитические таланты Дюпона; даже со всеми восторженными историями, что я знал о его достиженьях из газет, от зазывал и полицейских в Париже; даже помня то, чему сам я был свидетелем в парижском саду и на борту парохода, когда он выявил безбилетного пассажира; даже припоминая, что сам По указывал на сие в своих историях — что перед нами гений, отличный от других; даже при всем этом я все равно не мог поверить тому, что произошло в волглом коридоре этого зданья. Привратник глянул на нас яростно, отступил вбок, затем жестом повелел нам ступить на порог за своею спиной…

Сигнал, кой предоставил нам допуск — словно в какой-то детской сказке о волшбе, — сие выраженье «Румяный Бог» я время от времени слышал на улицах как простонародное обозначенье дешевого красного вина. Что за необычайный шифр можно было узреть в полах, стенах, ступенях лестницы, в самой физиономии либо наряде привратника, дабы он позволил Дюпону разгадать код сего пропуска — пропуска, что мог изменяться со временем года или же от часа к часу, — в сие приватное и хорошо охраняемое логово?

— Как вам… — начал я, остановившись на полпути вверх по скрипучей лестнице. — Мсье, пропуск…

— Дорогу! Дорогу! — Мимо нас протиснулся человек, спешивший по ступеням сверху. Дюпон прибавил шагу. Хриплые вопли сверху слышались теперь яснее.

Верхний этаж представлял собою небольшую комнату, всю заполненную дымом и шумом. За игорными столами сидели пожарные и тряские от выпитого головорезы — они требовали новой и новой выпивки у подавальщиц, чья нагота была едва прикрыта: верхние вырезы платья едва достигали молочной белизны их шей. Один громила распростерся на ложе из острых устричных раковин, а сотоварищ пинал его в левый бок, дабы самому покрепче утвердиться у бильярдного стола.

Дюпон отыскал незанятый сломанный столик более-менее в самой середине комнаты, где мы оказались у всех на виду. Пока мы усаживались на некрепкие стулья, от нас не отлипали разгоряченные взоры. Дюпон сел и кивнул подавальщице — будто в респектабельном кафе где-нибудь на парижском тротуаре.

— Мсье, — шепнул я, тоже располагаясь за столиком, — вы должны мне сказать незамедлительно: как вы узнали пропуск, позволивший нам войти сюда?

— Объясненье довольно несложно. Никакого пропуска я ему не давал.

— Дорогой мой Дюпон! Это же подобно «сезам, откройся»! Если б сие произошло двумя столетиями ранее, вас сожгли бы на костре, как ведьму. Не могу утерпеть — просветите же меня обо всем до сего момента, прежде чем мы двинемся дальше!

Дюпон потер глаз, точно просыпаясь.

— Мсье Кларк. Зачем мы пришли в сие зданье? — спросил он.

Я нимало не возражал против того, чтобы изобразить перед ним школяра, если только он предоставит мне все ответы.

— Посмотреть, заходил ли сюда и барон Дюпен, и если да, чего он искал здесь прежде, чем наткнуться на нас.

— Вы правы — хорошо. Итак, будь вы владельцем тайного или частного сообщества, интересно ли вам было бы разговаривать с посетителем, кой сообщает верный пропуск, что дается всяким и каждым болваном и пьяницей, наблюдаемым нами в данном притоне… — сие он произнес, не понижая голоса, отчего некоторые головы качнулись в нашу сторону, — …или же вам будет интереснее побеседовать с человеком необычным, который заявляется ниоткуда и вполне дерзко сообщает совершенно неверный пропуск?

Я задумался.

— Полагаю, последнее, — признал я. — Вы хотите сказать, что сами измыслили фразу, прекрасно зная, что она неверна; и именно в силу того, что она неверна, нас сюда с такой готовностью допустили?

— Именно. «Румяный Бог» здесь ничем не хуже любой другой фразы. Мы могли бы избрать почти любое слово, коль скоро всем видом своим проявляли равную заинтересованность. Они бы все равно поняли, что вы не входим в их обычное сообщество, однако осознали бы, что мы всерьез желаем попасть внутрь. Стало быть, если принять сии допущенья, будь намерения наши по вероятию агрессивными и даже буйными, как легко заподозрить первоначально, они бы предпочли разбираться с нами здесь, внутри, в окружении своих довольно крупных союзников и того оружия, кое, возможно, здесь скрывается, — а отнюдь не внизу, где, как можно себе вообразить, наши друзья могут прятаться за наружною дверью. Вы разве стали бы рассуждать иначе? Разумеется, никакой насильственной конфронтации мы не желаем. Времени здесь мы проведем немного — нам потребно не более нескольких минут для того, чтобы начать понимать, чего здесь хотел барон.

— Но как вы добьетесь, чтобы вас провели к хозяину?

— Он сам подойдет к нам, если я не ошибаюсь, — ответил Дюпон.

Через несколько минут перед нами стоял благообразный седобородый человек. Пообок него маячил зловещего вида привратник, отрезая нам пути к отходу. Мы поднялись из-за стола. Первый человек — тоном гораздо жестче, нежели предполагала его внешность, — представился лишь председателем вигов Четвертого округа и спросил, зачем мы здесь.

— Лишь помочь вам, сударь, — поклонился Дюпон. — Полагаю, не далее часа назад сюда пытался проникнуть один господин — вероятно, он сулил деньги вашему привратнику в обмен на сведенья.

Владелец повернулся к привратнику:

— Это правда, Тиндли?

— Махал купюрами, господин Джордж, — застенчиво кивнул тот. — Я дал этому тупице от ворот поворот, сударь.

— Чего ему было угодно? — поинтересовался Дюпон. Хотя спутник мой никакой властью здесь не обладал, привратник, казалось, забыл о сем и ответил:

— Его так и пучило — хотел знать, не вмешивались ли мы тут в выборы октябрем месяцем два года тому, не перекачивали голоса и всякое такое. Я ему сказал, что мы — частный клуб вигов, поэтому лучше он пускай говорит пропуск или уматывает.

— Ты взял у него деньги? — строго спросил его начальник.

— Нет, конечно! Я тут начеку стою, господин Джордж!

Г-н Джордж сварливо глянул на своего подчиненного, когда тот назвал его по имени.

— А вы до сего какое дело имеете? Вас подослали демократы?

Я видел, что Дюпона удовлетворило то, что столь быстро нам было явлено: что сие за клуб, чего здесь хотел барон, а также имя предводителя этого сообщества. Теперь же лицо моего партнера осветилось новым замыслом.

— Я проживаю вдали от Америки и вига от демократа не отличу ни за что. Мы явились просто лишь для того, чтобы дружески вас предостеречь, — успокоил хозяина Дюпон. — Тот господин, что заглядывал сюда сегодня вечером, не удовлетворится ответом вашего привратника. Сдается мне, я мог бы наставить вас на верный путь предотвращенья сего негодяйства. Он намерен поссориться с вами из-за моральных принципов вашего клуба.

— Вот как? — задумчиво молвил владелец. — Что ж, сердечно благодарен вам за такую заботу. А теперь — не испытывайте-ка больше здесь судьбу, пока не случилось новых ссор.

— Ваш покорный, господин Джордж, — ответил с поклоном Дюпон.

В американском политическом жаргоне «перекачка голосов» — незаконная временная регистрация избирателей из других штатов для получения дополнительных голосов на выборах.

Filed under: men@work

La chanson de Prévert

…а потом мы прервемся на цикл особых ночных трансляций

Серж Генсбур

Песенка Превера

Я так хочу, чтоб ты не забывалась

Та песенка твоя со мной осталась

Кто сочинил ее, увы,

Не знаю

Но кажется — Превер и Косма

Опавшим листьям не удастся

Тебя из памяти стереть

И день за днем

Былое счастье

Никак не может умереть

Я забывал себя в других, конечно

И песня их казалась вечной

Со временем мне слушать

Надоело

И с этим ничего тут не

Сделать

Осенним листьям не удастся

Ее из памяти стереть

Проходят дни —

Былое счастье

Никак не может умереть

Как знать, зачем хандра моя вернется

Или когда она прервется

Зиму сменит осень

Наверно

Прямо как в песенке

Превера

И песня про сухие листья

Сотрется в памяти к утру

И в эту ночь

Былые жизни

Во мне нечаянно умрут

Filed under: men@work

translatese news

эпиграф:

word by word
your cock on a board

новость дня у нас, конечно, такая:

во Владивостоке, в издательстве “niding.publ.UnLTd” выходит книжка Дёмы. презентация назначена на 21 декабря в баре “Чкалов”

еще вести братьев по разуму:

появились вот такие люди – “Педаль сцепления с реальностью”. занимаются литературным туризмом. в программе у них уже две наших книжки:
- “Sacre Bleu” Кристофера Мура, пройденный нами маршрут
- и “Бродяги Дхармы” Джека Керуака

витрина пинчонофила – и ответ на вопрос “Куда поставить Пинчона” (молчать, господа офицеры)

ну и наши пинчон-ньюс, как обычно:

опять вспомнили про известный дом

хор обычных таджиков:

Adapting ‘Inherent Vice’ Made Director Feel Like A Student Again

Director Paul Thomas Anderson on ‘Inherent Vice,’ Tackling Pynchon

Хоакин Финикс продолжает разговаривать

и новый голос в хоре – Сортилеж:

Joanna Newsom on becoming the mysterious narrator of ‘Inherent Vice’

‘INHERENT VICE’ WILL GET HIGH SO YOU DON’T HAVE TO

книжку тоже читают и показывают:

а Писатель ВД продолжает ее иллюстрировать (стр. 103-107):

наша переводческая дискотека:

Filed under: Дёма, pyncholalia, talking animals