Max Nemtsov's Blog, page 336

Шел Силверстин: Черт и Билли Лохэм 6

Черт и Билли Лохэм
Билли Лохэм и муха
Последняя игра Билли Лохэма
Билли, Падла и Бог
Паденье Билли Лохэма

Женитьба Билли Лохэма

И вот горны ада весть понесли, как визгливый трубный глас.
И вот горны ада весть понесли, чтобы все услышали враз.
И вот горны ада весть понесли до самых небесных ворот
Ангелам, демонам и полукровкам: жену себе сам черт берет.
Попарно идут из Жемчужных Врат с руками друг дружке оплечь:
Когда женится черт, никто не посмеет приглашением пренебречь.
Сам Иисус спускается в первых рядах сквозь ночь мрачную и немую,
Дева Мария ошуюю с ним, Иосиф идет одесную.
За ними Адам, следом Ева, затем святые все маршируют,
Все добрые, кроткие, праведные шагают сквозь землю сырую
Вниз, в бездны ада нисходят они, в этот кровавый пожар,
Звездами падают в самую глубь — и каждый несет черту дар:
Храбрецы, гордецы, умники и глупцы, и те, кому больше невмочь.
А последним идет Билли Лохэм, проклиная чертову ночь.
Все палаты ада увешаны лентами, пиршество ждет гостей,
А черт с невестой сидят на троне из черепов и костей.
Сам хозяин и барин доволен весьма и гостям ласково улыбается,
И один за другим они входят туда, и один за другим черту кланяются.
«Спасибо те, Господи», — шепчет черт, раздуваясь от такой чести.
А те все идут и подарки кладут к ногам его невесте.
Лукреция Борджа сварила пунш из стрихнина, вина и живицы,
А Иуда несет поминальную чашу на скатерти из плащаницы.
На столе — жареха из человечины под соусом бери-бери
С приправой из гноя блудливых грешников по рецепту Тифозной Мэри.
Клокочет варево в глотках, слетает добродетель с господ и дам.
Черт гордо сияет и провозглашает: «Пусть же начнется бедлам!»
И вот уже стены между адом и раем оползают, как кислое тесто,
А черт смеется и машет хвостом, дирижируя адским оркестром.
Нерон жарит на скрипке там, Гавриил из трубы исторгает стон,
Бухенвальдская Тварь лупит в свой барабан, Артур Рэнк колотит в свой гонг.
У Мари Лаво — из костей ксилофон, Йорик в свой череп бьет невпопад,
На гитаре у Хэнка трех струн уже нет, и вот это, скажу я вам, — ад.
А Дженис и Элвис, и Джими, и Кэсс воют блюзы квартетом вьюги,
Меж тем как Гитлер и Жанна д’Арк отплясывают буги-вуги.
Потом Кэрри Нэйшн пустилась в стриптиз, и тут все уж сделали паузу,
Только леди Макбет продолжала минет Леонардо и Санта-Клаусу.
А маркиз де Сад делает променад, его кнут хлещет справа налево,
Мэрилин учит всех танцу живота, сиськами затрясла даже Ева.
А Сара Бернар и Джесси Джеймз достают неприличные фото
И в фойе Ричард Третий своим горбом меряется с Квазимодо.
На перилах в чем мать родила Эдгар По, невзирая на жуткий мандраж,
Позирует Микеланджело — тот рисует дружеский шарж.
Гитана Роза Ли у Фрэнка Скотта Ки на закорках звенит монистом,
Иван Грозный меж тем дерзко лезет в трусы не кому-то, а Деве Пречистой.
Генрих Восьмой во всю мочь голосит: «Больше выпивки, больше жен!»
Лиззи Борден и Джек Потрошитель в саду уж тянут ножи из ножон.
Ленни Брюс, на люстре качаясь, всему светит обществу голым задом,
А Иисус с Иудой пьют на брудершафт: обижаться, мол, больше не надо.
Катерина Великая дает свой номер коню Пола Ревира,
А Дон Жуан Хелен Келлер на ушко шепчет сальности жарко и сыро.
В углу Роберт Ли с генералом Грантом играют в трик-трак, а рядом
Фройд и Распутин блядей обсуждают с Аттилою и Сократом.
Джон Уилкс Бут набухался, а Дж. Эдгар Хувер — в таком платье, что вздрогнешь аж.
На балконе Амелия Эрхарт и Линдберг делят заначенный баш.
Мэри Бейкер Эдди до зеленых соплей и грязных шуточек нализалась,
Где-то Жирик Арбакл орет: «Ни у кого лишней коки не завалялось?»
Элис Токлас и Гертруда Стайн за дверью прыскают в один голосок,
А Дщери Лота вопят: «Эй, папаша, слабо тебе с нами еще разок?»
Флоренс Найтингейл угощает пивом Человека в Железной Маске,
А Платон орешки в очко Марко Поло сует, маскируя замазкой.
Билли Санди и Магдалина в любви признаются, таимой в секрете,
Абель и Каин ведут хоровод с Дженет Макдоналд и Нелсоном Эдди.
Потом доктор Фауст под кокаином бьет морду Эрролу Флинну
Из-за тринадцатилетней сикушки… Но это история длинная.
Нерон веселится, зажженные спички суя Мате Хари в прическу,
И Пацана Билли наверх Оскар Уайлд зовет оценить ночевку.
А черт меж тем пьет кипящую кровь и поглядывает по сторонам —
То в глаза Билли Лохэму глянет, а то и в глаза прекрасных дам.
Но вот скрежет музыки стих, на местах все гуляки, примерзши, остались,
А Билли к трону шагнул: «Можно мне станцевать с невестою танец?»
«Никак Билли Лохэм? — черт усмехнулся. — Тот, кто чистюлей вдруг стал?
Да нет, он не станет к руке подходить той, кого блядью назвал.
Но кем бы ни был сей жалкий мудак, таков мой сегодня каприз —
Никому не отказывать. Так что танцуй, дорогуша, спускайся вниз».
Улыбается черт и машет рукой, и оркестр тихонько охает,
А дамочка нервно нисходит с трона в объятия Билли Лохэма.
И вот гости хихикают, фыркают, ждут, на танцоров украдкой кивая,
А те круг за кругом в танце идут в аккурат между адом и раем.
«Ох, моя куколка, — шепчет Билли, — я обидел тебя, как дебил.
Чтоб ты знала, до чего мне паршиво, даже песенку я сочинил.
Не стоило мне называть тебя блядью, плевать на твою кровать
И в аду бросать только за то, что черту вздумала ты отсосать.
Все исправлю я — правда, не знаю, как, потому что из ада нет выдачи.
Пусть яиц я лишусь, но душою клянусь — я тебя отсюдова вытащу».
И распутно осклабилась дамочка, наматывая за кругом круг,
И шепнула Билли в самое ухо: «Тут есть один маленький трюк…»

Вот музыка стихла, зал опустел, все гости ушли домой.
В золотых гирляндах на ржавом троне черт сидит с молодою женой.
«Ну и день, — он зевает, супругу свою гладит по руке, ухмыляется. —
Теперь, мне сдается, пора закрепить наши узы как полагается».
Вилы он отставляет и алый плащ начинает скабрезно снимать,
И высвобождает раздвоенный хвост, чтоб жену свою в жены взять.
А та подвенечное платье свое снимает — в одежде негоже, —
И они рука об руку вместе идут на чертово пламенно ложе.
Ее груди тверды, ее ноги стройны, а лоно — козырная масть.
И впервые у черта с начала времен во чреслах шевелится страсть.
«О любовь моей нежити», — шепчет черт, рассыпаясь мелким горохом.
«Тебя тем же концом», — смеется она — голосом Билли Лохэма.
Так взвыл черт, что геенна заиндевела. Ему отвечает суженый:
«Подумаешь, диво. Пока танцевали, мы с ней обменялись душами,
И она в раю мои песни поет, и с Богом они — как братья.
Она в руце Господа навсегда, я же — в твоих объятьях».
«Ах ты шпана! — орет сатана. — Моей чистой мечты не трожь!
Ты родишь мне дитя весом семьдесят тонн — и посмотрим, как запоешь!»
«Не спеши, — говорит ему Билли, — жена я тебе названьем, не делом.
Подойдешь с двуглавым хуем ко мне — и расстанется с ним твое тело».
«Не так громко, — черт ему шепчет, — в аду позора не оберешься.
Здесь тебя засмеют, заклюют и забьют, если ты хоть чуть-чуть обосрешься.
Желанное тело с душою кидалы — как ты мог поступить так со мной?
Но о муках ты знаешь больше меня. Тебе и быть мне женой».
Отвечает Билли: «Не обижайся. Все могло быть гораздо хуже:
Мое тело с ее душою внутри — я б тебе просто жутким был мужем.
А у нас с тобой много общего есть: мы не терпим тупую работу,
Оба любим курить, карту картою бить и дурацкие анекдоты.
И раз мы никогда не умрем, у нас идеальная будет семья,
Так что медовый наш месяц открыт. Ты сдаешь или я?»

И вот брачная ночь сотню лет как прошла, сгнили тряпки, повылезла шерсть —
А они все в огне негасимом сидят и сдают то по пять, то по шесть.
Иногда они режутся в покер, иногда играют в безик,
Иногда сатана загребает весь банк, иногда у жены блицкриг.
А порой сидят и вспоминают брачный пир свой и буйных гостей.
От зари до зари чес идет, и они
Никогда не ложатся в постель.

Filed under: men@work

Шел Силверстин: Черт и Билли Лохэм 5

Черт и Билли Лохэм
Билли Лохэм и муха
Последняя игра Билли Лохэма
Билли, Падла и Бог

Паденье Билли Лохэма

Билли Лохэм сидит на нестираном облаке — не брился уже неделю,
Пыльные крылья стоят в углу, струны арфы давно заржавели,
Грязь под ногтями, глаза как стекло, перхоть, колтун в волосах…
Он сидит там торчком в откидоне и пялится на небеса.
Во млеке и мирре купали его и в серебро одевали,
Вручили ему золотой венец и гитарный гриф подровняли,
Ему дали место за райским столом и у источника знаний,
Но Билла глаза шарят по небесам, а ум преисподней занят.
Мыслями он — все в том же аду, не сменилось его житиё,
Он думает о своей матушке и как боль утишить ее.
О малютке-дочери думает он, как бы ей больше не рыдать,
И любовь из его головы нейдет — как бы ей хребтину сломать.
И вот среди ночи, лишь ангельский хор затягивает аллилуйю, —
Билли Лохэм берется за шелковый шнур — веревку довольно простую, —
Снимает венец и серебряный плащ — не станет их больше носить —
И давай потихоньку спускаться с небес, чтоб Боженьку не разбудить.
Сквозь надушенный воздух наш Билли ползет и зефирные облака,
Зависает над крышами мира он, над толпою качаясь слегка,
И — в открытый люк ныряет он, прямо в знакомую вонь,
Под сточный коллектор, пока не встает на брегах преисподних говён.
Перелазит ржавые ворота, адским шавкам кидает кость,
Форсирует жутко смердящий Стикс, все дальше, в несметную злость,
Мимо обжор, сводников и пройдох, мимо убийц в их клетках,
Мимо рок-звезд, что свои имена тщетно ищут в желтых газетках,
Мимо печей поджигателей войн и корыт с пуританами вечными,
Мимо ульев фанатиков — прямо к дверям с вывескою «Грехи безупречные».
Вот котел, где варится матушка, — он ее вытащил из бульона.
Вот жаровня с малышкой — она у него на руках успокоилась сонно.
Вот костер, где любимая жарится, — тут Билли только плюнул ей в пламя,
Проклял адскую блядь, отвернулся опять, обложил ее грубо по маме.
«Отныне, — сказал Билли Лохэм, — я верю только в дитя и мать,
А любви на обтруханных сучьих устах больше не стану искать».
И снова наверх по веревке полез он через орды страдальцев,
Держа в объятьях тех двух дорогих, ради коих стоит стараться,
Еще рывок — и еще разок — не прихлопнет адский сачок,
Но — «Здравствуй, Билли!» — над ним стоит не кто-нибудь, а сам черт!
В алой мантии он, и рога у него отполированы ярко,
И на белых перчатках — кровь, и в ночи шкура красным светится жарко,
Вьется сальной змеею хвост, а из глаз адский свет полыхает.
Он на скалах стоит, и путь явно закрыт для Билли Лохэма к раю.
«Ну и что тут у нас? — Биллу черт говорит. — В моих владеньях немытых?
Я Князь Тьмы тут давно, но впервые в окно ко мне хитрый взломщик с визитом.
Что же тут за смельчак? Что же тут за чувак, что так неудержим и проворен?
Мой старинный дружбан Билли Лохэм — тот гад, что когда-то меня опозорил.
Я слыхал, ты в Раю. Неужель надоело ангелов горних ебать?
Что случилось? Неужто небесный хор устал твои песни орать?
Или совесть тебя замотала за тех, кого ты мне продал за грех?
Или, как всех неудачников, тебя снова тянет к игре?
Твои песенки — про тех людей, кто силен, ты вечно поешь о свободе,
Но, как пиздострадалец и нытик, все время ко мне приходишь.
Ты сделал посмешищем, Билли, меня, что весь свет до сих пор потешает,
А сам снова в гости ко мне завалил. Так и кто кого соблазняет?
Я не звал тебя, Билл, и руку тебе тоже никто не выкручивал,
Но ты у меня в гостях — тут тепло, уютно, хоть, может, и скученно.
Все игры сыграны, брошены кости и никого больше рядом —
Здесь только черт и человек висят между раем и адом.
Но чу! — продолжает черт. — Только две души ты освободил?
Сдается мне, что ты поспешил и просто о ком-то забыл.
Никак, это твоя любимая, что с ангельскою улыбкой?
Та, кого ты клянешь за то, что она с чертом спуталась слишком уж шибко?
И вот после этого ты, ханжа, считаешь себя свободным,
А сам бросил любовь в аду за минет? Так не гоже даже животным.
Что ей было — прыгать в кипящий навоз, только чтоб ты сохранил
Сраные идеалы своей чистоты, пуританин, мудак и дебил?
Хоть она и спасла твою жопу, ты проклинаешь свою подругу.
Блядь, да ты миллион хуев отсосешь, лишь бы не рожать тебе в муках».
«Про “жопу спасать” легко тут базлать, — Билл ему. — Прощение, ишь…
А если стыд жжет сильней, чем в аду, — как тут поговоришь?»
«Стыд? — хмыкает черт. — Она — женщина, слышь, и делает, что придется.
Права или нет — без твоих попреков она как-нибудь обойдется.
И теперь она станет править со мной Царством Пламени, крепко и гордо,
А твоя, ханжа, не забудет душа: состраданья у черта — до черта».
«Эй, постой, — Билли Лохэм ему говорит, — неужели ты хочешь сказать,
Что вся философия тут для того, чтобы ей у тебя отсосать?
Ты — слюнявый романтик, как я погляжу. Она доли не знала иной.
Погоди — сам узришь, как она тебе даст, когда станет твоею женой».
«В Аду, — черт орет, — это святотатство, и я тебя испепелил бы в науку,
Но тот яд, что ты носишь в сердце своем, пусть будет тебе смертной мукой.
Так цепляйся крепче за шелковый шнур, в землю обетованную драпай
Да крепче держись за дочурку с мамашей грязными потными лапами.
А поймешь, что такие же суки они, — тогда заорешь от обиды
Богу в уши. А врата Ада отныне для тебя будут вечно закрыты».
И Билли, держа любимых своих, карабкается на Небеса.
Но только ли холодом ветреной ночи ему опаляет глаза?
Или то серный дым ползет снизу? Солнце ли прожигает до дыр?
Или то бесы в аду веселятся, готовя начальству свадебный пир,
А сам черт с нареченной на троне сидит и любовь ей свою обещает?
Вися в небесах на тонком шнурке,
Билли Лохэм рыдает.

Filed under: men@work

reality still sucks

зато у нас вот какие новости:

и два новых телеролика:

и еще один плакат уже совсем другой оперы:

…а, нет – не один:

…далеко не один:

меж тем роман рекомендует великий Грейл Маркус

нашли даже еврейского Томаса Пинчона

Get Lured into Delirium with Inherent Vice

“Inherent Vice” Rambles

If You Liked Thomas Pynchon’s Inherent Vice, Will You Like Paul Thomas Anderson’s?

хор говорящих:
- Саша Питерсе
- Кэтрин Уотерстон (там же забавный ролик о том, как бедняжек снимают на разных красных дорожках. наши представления о гламуре никогда не будут прежними)
- собственно сам ПТЭ (100 минут, вы предупреждены)

о другом:

народ недоволен странным сборником “17 рассказов” Кена Кизи. неудивительно, это говно какое-то, а не издание. т.е. рассказы хорошие, а издателя в топку

с удивлением обнаружил, какая книжка на нашей маленькой делянке возглавляет рейтинг “озона”. сборник интервью Чарлза Буковски, оказывается

ну и совсем о другом. у меня были смутные воспоминания о том, что в детстве (моем) фирма-мелодия издавала нечто импортное с потешным названием “Бонни Дзякс”. я лениво поискивал некоторое время нечто подобное в интернетах и не обретал. уже решил, что сошел с ума, но нет. это японский вокальный квартет “Bonny Jacks”, который, оказывается еще не умолк (с 1958 года, заметим). в совке-то их любили за любовь к песне “Сулико”, но они тянутся своей загадочной японской душой к русским вселенским гармониям до сих пор. красиво, никуда не денешься

загадки википедии, кстати. на эту песню страница там только на русском (что понятно) и почему-то на турецком. и немножко больше советского ада. “Красное и черное” – песня про рулетку на стихи Стендаля:

Filed under: pyncholalia, talking animals

Шел Силверстин: Черт и Билли Лохэм 4

Черт и Билли Лохэм
Билли Лохэм и муха
Последняя игра Билли Лохэма

Билли, Падла и Бог

В «Нэшвиллском кантри-уголке» пена со дна подымается,
А Билли знай свою байку трет всем, кто на нее покупается,
Руками машет, таращит зенки, орет непотребной пьяни:
«Я черту вставил, я ад одолел — кто теперь мои песни петь станет?»
И тут из угла к нему голос ползет: «Недурно аккорды берешь».
А следом — субъект: мелковат, хамоват, кругом пруд пруди таких рож.
«Паскудником звать, — говорит, — а для всех друзей, — говорит, — просто Падла.
И у меня к тебе дельце есть. От него ты откажешься вряд ли».
«Сам Паскудник! Так ты ж легендарный чувак, — обрадовался Билли Лохэм. —
Черту хвост не крутил, но чутка подвинтил, что само по себе неплохо.
Я, как дрочить наловчился, слыхал твое темное сальное имя.
Где катран нынче держишь? Фишки почем? Мне почетно водиться с такими».
«Я уже не при деле, — в ответ ему Падла, — старый стал, суставом трещу.
Но я — величайший агент на свете, хожу вот, таланты ищу.
Твоя первая схватка с чертом была — как трехтонку таранит коляска.
И вторую видал — ты себя показал, но обжегся на бабкиных сказках.
Мне светило очко: ты пойдешь далеко, надо лишь подтолкнуть тебя ровно,
Есть душа за душой — дать пинок небольшой, и никто тебе будет не ровня.
Покажу все финты, сметки схаваешь ты, как в учебке. Не рубим с плеча,
Шаг за шагом, не вдруг, предварительный круг — а там выйдешь на Первача».
«Первач? — Билли переспросил. — Это кто ж? Поди только Бог его знает».
«Он сам Бог и есть, — хмыкнул Падла. — Первей его кто на свете бывает?»
«Вона как! — Билли выдохнул. — С Богом сыграть… И каков же тогда будет приз?»
«Место на Небесах, — Паскудник в ответ. — А не эта нэшвиллская слизь.
Но за это тебя я буду гонять в гриву, в хвост и во все части тела.
Мой процент — половина. Давай, по рукам — и берись-ка уже за дело».

Минуло три месяца; мы входим в зал под вывеской «Хрустальный кий».

Дым там стоит коромыслом: хошь вешай топор, хошь — носки.
На зеленом сукне — пятна пота, слез и кетчуп, похожий на кровь.
Жирный сивобородый дедок у стола отрабатывает от трех бортов.
Билли Лохэм Паскуднику Падле ворчит: «Чего мы в эту дыру?
Я всему научился. Давай выводи меня на Большую Игру».
«Сынок, — говорит дед, — бери маз…» — А сам четверкой в лузу засветил.
«Эй, Санта-Клаус, — Билли Лохэм ему, — я не с тобой говорил».
«Э-э… приглядись, — шепчет Падла, — не кий у деда, а молния сбоку.
Не старому хрену ты нагрубил, а Господу нашему Богу».
«Боже мой, — Билл тогда, — извиняюсь, но я не подумав ляпнул в азарте.
У кого хочешь вера остынет, когда Господь режется на бильярде».
«Ну а где же мне быть? На троне и чтоб херувимы вели хоровод?
Там сижу я пять дней и ночей. На шестой я обычно спускаюсь в народ».
«На седьмой же, видать, у тебя передых», — говорит Билл, не чувствуя сраму,
А Господь: «Не твое это дело, сынок. Мы просто друзья с этой дамой.
Ты ж пришел сюда не за тем, чтобы мой образ пресветлый порочить».
«Господи, тут ты прав, — Билли Лохэм ему. — Я пришел твой нимб раскурочить».
«Со всем уваженьем, — наш Падла здесь встрял, аккуратно слова формуя, —
Но с моим клиентом никак нельзя даже вам говорить напрямую.
Честь имею, Паскудник Падла зовут, агент я и консультант,
И моя работа — вперед продвигать всякий бесхозный талант.
Каталы, менялы, купцы, шмаровозы — все у меня, млад и стар.
Мой новый мальчонка вот черта побил — и нам нужен коронный удар».
«Черта, значит? — смеется Господь. — Ну тогда перед ним как тут нимба не снять?
Так пусть хлеборезку заткнет, кий возьмет — и посмотрим, как сможет сыграть
В любую игру за любым столом, а ставка — хоть воз, хоть щепоть».
«Прямой карамболь в Небеса», — Билл сказал.
«Прямой так прямой», — рек Господь.

Тресь! Билли Лохэм бьет пирамиду вчистую, уж он рад стараться:
Вот падает пятый — кладет семерку — затем роняет тринадцать —
Девятку делает, потом от борта хоронит шестерку совсем,
Тройку, восьмерку тройным ударом — и кончает гладким массе.
Так и в следующий раз, и опять, и еще — и выигрышей уж не счесть.
Но вот мажет наш Билл, и очей у него — тыща триста семьдесят шесть.
«Ты классный игрок, — сказал Господь Бог и за мелом в карман полез, —
И мне, чтоб отыграться, удача нужна — да без трюков или чудес».
«Ты финти не финти, — Билли Лохэм ему, — я как хочешь тебя разрисую.
На твои финты мне накласть с высоты, я тебя поминать буду всуе».
«Ого!» — сказал подавальщик киев. «Ого-го!» — молвили все, кто в хоромах.
«Ого! — выдавил Падла, — тут ты допустил легкий тактический промах».
«Ты зря так, сынок, — укорил его Бог, — не стоило этого молвить».
И кий у него заискрил, заблистал, плюясь шаровою молнией,
И всё по карманам смел со стола, взмыл в окно, что давно не мыто,
И с лязгом стекла улетел в небеса, визжа, как вакханок свита.
Кружился биток и вертелся, горя, летел и прицельно метил,
И врывался во все бильярдные кий, что только ни есть на свете,
Бил все пирамиды на всех столах, зрение зрителей радуя,
И все шары мирозданья, гляди, — отскакивали, как заклятые!
И вот уж в окно они с грохотом все валятся, будто в грозу —
Мильярды шаров из всех уголков, и каждый — прямо в лузу.
«Вот удар, — Паскудник сказал, — каждый день не увидишь такой, перец ясен.
Боже, тебе же нужен агент, чтобы с прессой налаживать связи?
Мой контракт с этим олухом исчерпал себя чисто и красиво,
А Господь и Паскудник Падла — вот тут я вижу перспективу».
Меж тем влетает в окно биток, шутихой фырча и плюясь,
От борта пружинит и — чпок! — в лузу, как зуботычина в глаз.
«Фол, — говорит Билли Лохэм, — а ты утверждал, что умеешь играть».
«Фол! — орет Падла. — Я вам говорил — мой мальчонка играет на ять!»
«Фол, — бормочут зеваки, — ну наконец хватит с нас тех боев без правил».
«И впрямь фол, — ворчит Господь, — я, видать, слишком по-французски заправил.
Толика несовершенства — никак мне не повысить свой ранг.
Давай так, сынок: я дам тебе фору в три мильёна шаров — и ва-банк».
«Банк чего? — уточняет Билли, — ведь я надрал тебя, как ребенка.
Место на Небесах — мое, там я и посижу, как в печенках».
«Вот ссыкло, — усмехается Бог, — а я мнил, у тебя и нервы стальные.
Как свезло — так в кусты? Чем, скажи мне, ты лучше, чем все остальные?»
«Эгей, — смекает тут Билли, — да мне голос твой что-то знаком».
И — дерг Бога за бороду. А под ней сам черт стоит голяком!
«Ты же врал, что Господь, — Билли Лохэм кричит, — и финтам твоим дескать кранты!»
«Иногда я Бог, иногда — сам черт, так и эдак. Совсем как ты.
И добро я, и зло — это, брат, и есть идеальное сочетание,
И про это все знают, кроме тебя. Так устроено мироздание.
Но — валяй, — вздыхает Господь, а сам на бумажке что-то карябает. —
Записку отдашь ангелу на вратах. Посидишь там, на арфе побрякаешь.
А в восьмерку со мной кому не слабо?» И наш Билли выходит в ночь,
Перед ним — золотая лестница, и сияет она во всю мочь.
Он берется рукой за перила и уже подымается в Рай,
Но: «Минутку, дружок! — ему Падла кричит. — Мою долю гони давай!
Я помог тебе выиграть чемпионат — ты ж не кинешь старого друга,
И раз выигрыш — место на Небесах, без меня тебе там будет туго».
«Погоди-ка, — соображает тут Билл, — где-то я видал эту рожу…
Да и все голоса, что мне в уши поют, звучат как-то очень похоже…»
Глядь, а вместо Паскудника Падлы — черт, не успела личина сорваться.
«Боже правый! — орет Билли Лохэм, — и тут ты! Куда ж от тебя мне деваться?»
«Никуда, — ему отвечает черт, — я повсюду. Что, скажешь, — сюрприз?
Я метил в Рай у тебя на горбу, под маской, к тому ж это — приз.
Конечно, войти Иеговой можно, но будет не так картинно.
Но ты вот решил в Дика Трейси сыграть и мне обломал всю малину.
Валяй, взбирайся давай в свой Рай, сиди там, как полный мудак —
Да только смотри: коль твоя харя треснет — тогда удивишься не так».
И вот ползет Билли Лохэм наверх, пьяно шатаясь, к Раю,
А в вышине его песни поют и все его соло играют,
И где-то внизу Падла костерит и Билли, и Билла отродье,
И стучат, стучат по столам шары…
То Господь Бог кого-то разводит.

Filed under: men@work

reality checks

поскольку все новости снаружи изрядно заебали, а рабочему процессу не видно исхода, вот вам портрет того, как выглядят книжки настоящих читателей:

неожиданное от Пирсона:

что общего у Пинчона с ООН?

поговорим про Йети:

вот еще какой плакат есть заодно:

о “Внутреннем пороке” написали даже “Арабские” и “Цифровые” времена

под брусчаткой не пляж, а – что? что там?.. кто здесь?

еще немного заметок кинозрителя – Стивен Коэн

Писатель ВД и продолжение графического романа (стр. 107, 115-116):

Аннабель продолжает читать Трилогию Маккабрея в своем Доме Книг (а первую часть по-русски уже верстают)

Filed under: pyncholalia, talking animals

Шел Силверстин: Черт и Билли Лохэм 3

Черт и Билли Лохэм
Билли Лохэм и муха

Последняя игра Билли Лохэма

«Доброе утро, Билли, пора потягушечки делать, мерзавец».
То явился черт, и его слова Биллу снова мозги терзают:
Он открыл налитые кровью глаза и узрел свою жизнь после смерти, —
А когтистая лапа смрадного черта уже сустав ему вертит.
«Просыпайся, солнышко, — черт сопит. — У нас поворот в игре».
«Я и так верчусь, — рычит Билли. — Дай мне спокойно гореть».
«Но ты же игрок, Билли Лохэм! Неужто упустишь счастье?»
«Опять на тринадцать? Иди ты к черту — вот он пускай и подаст те.
Пару раз бросал твои кости, и всем, кого я любил, нынче плохо.
Уж лучше пожарюсь на этом костре, чем выйду в игре твоей лохом».
«Ну какие капризные мы спросонок, — черт ему говорит. —
Я тут ни при чем. И в аду, и на небе все делается по три».
«Поцелуй меня трижды в прожаренный зад, — Билли ему отвечает. —
И в башмак свой нассы. — И с теми словами ложится, глаза закрывает. —
А кости твои…» — «Кто сказал о костях? — щелкает черт хвостом. —
Эй, бес, притащи-ка моему корешку чарку воды со льдом!»
Билли аж сел: «Не припомню, чтоб ты презенты мне подносил,
Окромя глотков кипящих говён да тычков своих пламенных вил».
«Так Рождество же, — в ответ ему черт, — даже мы его иногда
Внизу тут по-своему празднуем. А ты у нас нынче звезда.
Я видел надысь эту вашу луну, что смущает умы без заботы,
И сказал себе: а ведь моему дружбану неплохо бы трахнуть кого-то».
«Трахнуть? — орет Билли Лохэм. — Да мне свой бычок ни в жисть не поднять.
Лучше пепельницы для моих костей ни шиша ты не сможешь мне дать».
«Черт вас, бесы, дери! — вопит вдруг черт. — Простое ведь было заданье:
Я вас Билли просил жарить медленно — не сжигать ему все желанья.
Оставлять мечты и надежды, чертяки, любому клиенту надо,
Ведь забудет на миг, как сладко любить, — и ад ему будет не в радость.
Короче. Чтоб память себе освежить, на землю отправишься, Билли,
А я в назиданье не дам позабыть, как тебя когда-то любили.
Тринадцать часов ты будешь там еть без перерыва на сон и обед,
И никто на всем Божьем свете не сможет сказать тебе “нет”.
А мы вместе с бесами, прочим исчадьем и грешников целой уймой
Будем тобой любоваться в цвете на экране в двадцать пять дюймов.
Мы услышим и стон, и всякий твой хлюп, пока ты будешь ебаться,
И дружно ржать станем над твоей рожей, как вернешься к чертям в палаццо».
«Ты очень добр, — говорит Билли Лохэм, — и адом ты правишь умело:
Подарок, который приятно вспомнить, — это, я понимаю, дело.
Игра есть игра, — продолжает он и встает с раскаленного ложа. —
Но если вдруг кто со мной не пойдет, решив, что это негоже?»
Черт не верит ушам: «Откажет тебе? Да тебе никто не откажет,
Коль сам черт вызывает ставки, с тобой тварь любая охотно ляжет —
Хоть мужик, хоть баба, тут не бывает увольнительных или больничных.
Да скорее весь Гадес промерзнет до дна, чем решат, что ебстись неприлично.
Но если вдруг кто-то откажет тебе, тут уж, пеняй не пеняй,
Волен ты оставаться в живых.
А теперь — вали и играй».

Вспышка молнии, грома хлопок — и вот Билли снова вернулся домой,
И асфальт Музыкального Ряда поет у него под ногой.
Для начала он входит в бар «Выход», соблазняет блондинку за стойкой.
Затем секретаршу «Ар-Си-Эй» — и та оказалась нестойкой.
На полу у «Мэка» еще одну взял: у той были перси что персики…
Тут уж вовсе ему покатила лафа — прям бери и хоть себе хер секи.
Четыре девахи из «Би-Эм-Ай» не сходя со стола Фрэнсис Престон…
Ни одна — ни путана, ни синий чулок — не казалась ему слишком пресной.
Все, что может краснеть, хихикать и петь, строить глазки, хуйню высказывать,
Хныкать, ерзать, ползать и жопой вертеть, — Билли не противопоказано.
Дебби и Полли, Дотти и Долли, и Джинни, и Джесси, и Джэн,
Потом Маршалл и Сэм, и та рыжая мэм, что берет за вход в «Оприлэнд».
Затем Хэйзел и Карла, и бывшая Харлана, Мелва, и Мардж, и Мари,
И жирное трио, что соул голосило, зажав пальцы Билли внутри.
И Бренда, и Сэлли, и Шэрон, и Сэнди, Лоретта, и Баффи, и Лена,
И Терри, и Линн в холле «Холидэй-Инн», и одна из невест Супермена.
Затем Шерри и Рита, Дайэн и Анита, Оливия, Эмми и Холли,
Потом Донна и Кэй в «Эллистон-Плэйс» прямо на кучах фасоли.
Он ворвался на запись в студию Б, где выеб и Дженет, и Джун —
Джону Гимблу пришлось уступить ему скрипку с такого-то куражу.
От Конни до Бонни, от Трэйси до Стэйси — сколько бы ни вопили,
Как от песенок Портера Уэгонера, все снимали трусы перед Билли.
Но вот пялит он Королеву Кантри, а черт ему дышит в шею:
«У тебя в запасе тринадцать секунд — ты старайся, но поскорее.
Мы тебе рукоплескали, пока ты ебся и яйцами тряс,
И теперь нам не терпится поглядеть, как ты заебешься у нас».
«Погоди, — отвечает Билл, Королеве вставляя по самые гланды, —
Мое право — последний перепихон, а вы уж извольте атанде».
«Тогда выбирай, — говорит ему черт, — к кому будешь клинья бить.
Но кончи при этом так, чтоб потом уже никогда не забыть».
Орда голосит: «Кому? У кого мурашки пойдут по мездре?
Звездульке, бабульке, хипушке, простушке, монахине, медсестре,
Сторчавшейся групи, хозяйственной гуппи, что с вульвою как насос?»
А Билли Лохэм щурится черту: «Тебя я беру, обсос!»
«Нечестно, — орет охуевший черт, — ко мне правило ты применил!»
«Сам же сказал: тварь — любая», — в ответ ему излагает Билл.
Тут демоны взвыли, весь ад принялся громоздить Пелион на Оссу,
А бесы — визжать: «Он будет ебать не кого-то, а нашего босса!»
«Ты грязная мразь! — рычит ему черт, заливаясь адским румянцем. —
Я шанс тебе дал жизнь снова начать — а ты надо мной изгаляться?»
«Не играешь — плати, — Билли Лохэм ему. — Отпусти меня быстро на волю,
Либо хвост задирай, и все слышат пускай, как я тебе запердолю».
«Поймал ты меня, — черт на землю плюет, — и мне с тобою не сладить.
Живи да мучайся, песни кропай, но знай — на тебе проклятье:
Миллион баб захочешь, но ни одна с тобою не ляжет в кровать,
Напишешь сто тысяч песен — ни одну не станут играть,
Всех твоих дорогих я оставлю себе, чтобы мучить их мукой любой,
Для тебя ж твоя совесть станет тем адом, который всегда с тобой».
«Ну что ж, — говорит Билли Лохэм, — черт дал их и черт же побрал.
Ни семьи, ни пизды, ни пластинок — но от зла не ищут добра».
И — привычный к таком раскладу, он стоит пред знакомою дверью:
Его песен опять никто не слышит, его байкам опять не верят.
Ни баб, ни хитов, но что на уме, то и на языке — вот работа…
Купи ему выпить, не обеднеешь. Он пьет все равно только воду.
Но заметь, как дрожат его руки, когда он решит рассказать,
Как черт испепелил ему душу,
А он подпалил черту зад.

Filed under: men@work

news and views

ну, перво-наперво у нас сегодня премьера обложки следующей книжки в азбучной серии “Другие голоса”. художник, я полагаю, опять Вадим Пожидаев. тут я переводил только “Странника”, редактировала Шаши (и ей, кажется, понравилось)

на Радио Голос Омара заодно я решил вспомнить о “Хорошем немце” Джозефа Кэнона

Пол Томас Эндерсон разговаривает о Лос-Анжелесе

к хору говорящих о фильме присоединился художник по костюмам Марк Бриджес

Кэтрин Уотерстон продолжает разговаривать о кайфах работы

All the confusion and misguided optimism of a dying age in one idle gesture.

After the oppressive, grim tidings of The Master, Paul Thomas Anderson switches it up with a giddy adaptation of Thomas Pynchon’s 2009 detective novel.

а тут можно посмотреть “анатомию сцены” (комментарий ПТЭ)

в копилку настоящего пинчоноведа

и о другом:

семейство Уиншо в “Каком надувательстве!” Джорнатана Коу

Алексей Певчев о “Будущем” Ричарда Уотсона

НеНаташа продолжает вдохновляться Ричардом Хьюго

ну и еще один концерт боевого “Сантиано” нам в коллекцию:

Filed under: men@work, pyncholalia, talking animals

Шел Силверстин: Черт и Билли Лохэм 2

Черт и Билли Лохэм

Билли Лохэм и муха

На раскаленном вертеле вращается Билли Лохэм:
Шкура его подрумянилась, настал конец охам и вздохам —
Да и не вздохнешь в серной вони, и слизь вредна ему для здоровья;
Мелкий бес его поливает гадкой паучьей кровью.
Глаза вскипают в орбитах, в гортани — сплошь угольки…
Билли видит сны жареных поросят (а иные ему не с руки).
Тут заходит черт в желтом колпаке, адские двери лязгают.
Вытирает кровавые лапы черт, обращается к Билли ласково:
«Как дела? Извини, что котел — не люкс: в преисподней бывает тесно.
Но как с гунном Аттилой покончим — тебя сразу на его место.
Подружился с соседями? Славный люд. Не мешают ли воплями спать?..
Эй, побольше серы девятому номеру, да и жару невредно поддать.
Да, с хорошей прислугой нынче беда — за гроши здесь охота кому?..
Вверх тормашками прелюбодейку подвесь! Неужели все мне самому?
Работенка не сахар, скажу я тебе, — геенну раскочегарить:
Волокиты бумажной столько, что души не успеваешь прожарить.
Кстать, затем и зашел. О тебе ходит слух как о стойком игроке,
И я спорить готов, ты б не прочь отдать всё за кости в кулаке.
Чего бултыхаться в мерзкой грязи и у черта жариться в ступе?
Ты мне продай за бросок костей того, кто тебя больше любит».
«Душу любимую? Ни за что! Даже за все блага ада!»
«Геройские речи, — хмыкает черт. — Огоньку бы подбавить надо».
«Жги меня, жарь или пеки, — задыхается Билли от жажды. —
Трус подыхает тысячу раз, храбрец кинет кони — однажды».
«Поэзия, Билли, — черт говорит, — только жизнь не рифмуется складно.
Я умею так, что и храбрецу миллион раз придется несладко».
«Так давай, ебала! — Билли Лохэм орет. — Но любви не дождаться врагам».
Черт хохочет: «Такое все говорят. А поддам огоньку — и ага».
Пламя жжет добела, шкура Билли черна, и — без дурного умысла —
Адские крысы грызут ему нос… Тут кто угодно б задумался.
И Билли думает о подружке: та любила его и парией.
О седой своей матушке думает он — черт, все равно уже старая.
Думает о малютке-дочке — ей писал он два года тому…
Но тут черт сделал ему такое, что рассказывать не по уму.
«Забирай их всех!» — вопит Билли. И — бац! Вот он стоит на полу
На коленях в «Лайнбау», а черт опять предлагает ему кабалу.
Билли меж тем замызганный пол щупает исподтишка.
Вон друзья сидят — ковыряют в носу, погрязли в своих стишках.
Воняет мочой и духами, джукбокс ревет всею душой.
Билл вдыхает поглубже стоялый дым и думает: «Как хорошо…»
«Ну что, сыгранем? — говорит ему черт. — Ишь расселся, гляди, оладьею.
Или ты эти плитки всю ночь будешь гладишь, как уличной девке лядвия?»
Была не была — Билли кости берет, ведь Гадес покажется раем,
Если ему на сей раз свезет и душу он отыграет.
«Целим в чертову?» — уточняет Билли, потряхивая с прихлопом.
«Цель та же, — хмыкает черт, — а ставка — по-прежнему твоя жопа».
«Поди угадай, — говорит Билл, — когда фортуна взметнет свое знамя.
Уж если тринадцать не светит поджарке, то я тогда прямо не знаю».
И вот Билли Лохэм трясет костьми и шепчет: «Тринадцать, ко мне!»
И катятся кости — вот шесть, вот еще… И тут, как будто во сне
С соседней тарелки к ним муха жужжит, как ангел небесный в каморку,
И — серет на кубик, и шесть очков вмиг превращает в семерку.
«Есть! — голосит Билли Лохэм. — Мне нынче не брат сам черт».
«А вот черта с два, — отвечает тот. — Меня ты не брал в расчет».
И сметает какашку с костяшки. Говорит: «Что это за дрянь?
Если ставишь на кон свою жопу, так не ставь на мушиную срань».
«Жизнь такова, — вздыхает Билли. — И не повернешь, точно дышло.
Но из мухи, что серет на эти кости, чертовская песня бы вышла».
Черт ржет: «Вот музыкант говенный. Дурень — и что с тебя взять?
Стоит раз проиграть — как эту продрочку кидаешься воспевать.
Жизнь со смертью — не только аккорды, как ты их ни пиши.
Петь блюза может каждый придурок. Ты его попробуй прожить».
И — фигак! Билли вновь на том же костре и в том же вонючем аду:
Снова шкуру ему опаляет, снова уголья жгут в заду.
В глотке — плавлёный свинец, а он сам, точно хряк, на вертеле жарится…Рядом хохочет на корточках черт и его душой подтирается.
Билли слышит крик своей матушки — та сгорает в пурпурном огне;
За игру его платит дочурка — в преисподней малютки в цене;
И любимая заливается смехом деревенского дурачка —
Ей так сладко отсасывать черту мозги через то, что пониже пупка.
А по костям, по печеным мясам и сквозь череп от уха до уха,
По горящим глазам Билли Лохэма
Ухмыляясь, ползает муха.

Filed under: men@work

nu, news

про актеров:

вот кто будет негодяем в “Маккабрее”

а во “Внутреннем пороке”, оказывается снимается Белладонна

про наше все:

все отчего-то возбуждены саундтреком Джонни Гринвуда. послушать его можно, например, тут

еще один прорыв. и так далее:

‘Inherent Vice’ Can’t Overcome Flaws

Inherent Vice: Paul Thomas Anderson’s Pynchon Adaptation Is Not Just for Stoned Detectives

Closer Look at an Underdog

Inherent Vice — Tripping… and Stumbling

ну и наконец – чем кино все-таки отличается от романа

в “РоллингСтоуне” – Пинчон для начинающих: Секс, наркотики и почтовая служба

для пинчоноведов за каким-нибудь рожном: The Simulated Identity in Thomas Pynchon’s The Crying of Lot49 and Mason and Dixon

еще один читатель “Винляндии” рассказывает о своих переживаниях

а тут Кромка Навылет с синдромом дефицита внимания:

Писатель ВД продолжает рисовать “Внутренний порок” (стр. 108-114):

и про другое:

почему письмо Джоан Эндерсон – это важно

вдохновившись некоторое время назад Ричардом Хьюго, НеНаташа открыла для себя Джима Доджа

лица друзей:

у Киры Фрегер в том же владивостокском криптоиздательстве тоже выходит книжка. презентация – тогда же и там же

глядя в другую сторону, мы делаем это настолько вдумчиво, что пропустили появления в сети старого друга Василия Тушкина (Враджендра Кумар дас). у него сайт, школа, лекции, фильмы и фейсбук, жизнь кипит. если кто-то давно не видел, то вот:

а это почти 40-минутный концерт “Сантиано” под практически открытым небом:

Filed under: pyncholalia, talking animals

Шел Силверстин: Черт и Билли Лохэм 1

про это я уже говорил и музычку ставил. и вот пришла ночь, убирайте своих короедов и спиногрызов от наших мутных мониторов, сейчас вас будут развлекать искусством. иллюстрации Брэда Холланда.

Черт и Билли Лохэм

В «Лайнбау» явился ночью черт под нэшвиллским дождем:
Заблудшие души сосали там суп, и было им тошно, как днем.
В желтом неоне черт огляделся и на колени встал:
«Найдется средь вас, подонки, такой, кто бы в кости со мною сыграл?»
Рыжий вроде как не расслышал его и дернул сильнее струну;
Эдди — тот лишь отвернулся к стене да кислого пива хлебнул;
Винс произнес: «Чертовни с меня хватит, стал-быть, кто как, а я пас», —
И — пуще карябать стишки на салфетке, которые точно продаст;
Ронни какой-то лахудре влез в ухо, намерений не тая;
Кто-то на пол харкнул… Черт ухмыльнулся, намылился было к дверям.
«Погодь-ка, — раздался вдруг голос из-за его плеча, —
Тебе приключений? Так я, старина, костями-то уж постучал».
В углу стоял Билли Лохэм — известная в городе пасть:
Похабные песни орал что ни день, на которые всем накласть,
Бит и резан так, что в его глазах мудрой грусти стоит клеймо,
И все его песни — уличный хай, и все его счастье — дерьмо.
«Я знаю тебя, — сказал он. — В вонючих потемках видал,
Но всякий раз ты мне в этой тьме новую рожу казал.
А я ставил все в Музыкальном Ряду, где что ни гений — то блядь.
И будь я проклят, если боюсь в твои чертовы кости сыграть».
«Коль так — на колени, — речет ему черт, — ты с Богом, я вижу, на вы, —
И кости бери в бессчастный кулак. А правила не новы:
Кидай не спеша (твоя ставка — душа), и коли тринадцать катнешь,
Все злато и радости плоти — твои: хоть жри, хоть пускай под нож.
А коль в мою дюжину не попадешь, тогда, дружок, не серчай:
Душа твоя станет моею, а прах никчемный ты Богу вручай».
«Тринадцать? — сказал Билли Лохэм. — О как. Да я и покруче бы снес:
Взбалмошных теток любил я, ездил в товарняках без колес.
Подвинься, вонючка, давай катать это твое барахло.
Никому еще столько не выпадало — но, может быть, время пришло».
И когда Билли Лохэм кости взял, тяжелы они были, как гири.
«А чего ты ждал? — хмыкнул черт. — Ведь их из костей Иисуса пилили».
Вертит Билли чертовы кости в руке, а на кубиках — ни очка.
«Прости, — ему скалится черт, — но не стану же я играть тут с тобой в дурачка».
Тогда говорит Билли Лохэм: «Конечно, не стоит права качать,
Но не думал, что здесь меня разведут, как последнюю еб-твою-мать».
«Так вали отсель, — отвечает черт, — ты же не покупал билет».
«Валить — куда? — уточняет Билли. — Другой игры в городе нет.
Прежде, чем катать, я хочу сказать — и желанье мое известно:
Гитару я завещаю тому, кто блюз свой лабает честно,
Кто не боится хуем звать хуй, а также говну знает цену
И, чтоб заработать свой трудный хлеб, не ссыт выходить на сцену.
Но если чирикает он соловьем, а песни от патоки блеклы,
Тогда я стану ему являться, пока мы не свидимся в пекле».
Трясет Билли кости, кричит: «Эх, бля, давай, выпадай, тринадцать!»
И катятся кости, и — пусто на них; а черт — ну себе улыбаться.
«Продулся! — кричит. — Но, надо признать, мне нравится твой кураж.
Из всех дураков, коих я обыграл, никто не входил в такой раж».
«Скажу тебе так, — говорит ему Билли. — Тут ни при чем твоя сила.
За четырнадцать лет в Музыкальном Ряду мне впервые так подфартило».
И тогда рука об руку Лохэм и черт вышли в ночную мглу,
А битая банка Билли осталась лежать на полу.
Зайдите сегодня в «Лайнбау», и вы ее сможете увидать:
Висит до сих пор на облезлой стене, где до гвоздя не достать, —
Та гитара старая, и на ней
Никто не смеет играть.

Filed under: men@work