Max Nemtsov's Blog, page 338
December 11, 2014
There Is a War
ну вот и дошли мы до последней колыбельной в наших ночных эфирах. дальше будет что-нибудь другое
Леонард Коэн
Идет войнаИдет война богатых с нищими, война между мужчиной и женщиной. Война меж теми, для кого идет война, и теми, для кого — уже победа. Тебе давно пора на войну — что жмешь плечами? Тебе давно пора на войну — это начало.
Со мною — женщина с ребенком, мне от них не по себе, но нужно. Ей ночью надо столько слов — понять, есть ли у нас любовь, а это — служба. Тебе давно пора на войну — пускай там люто. Тебе давно пора на войну — пока не бьют, но тебе давно пора на войну — всем неуютно.
Ты хочешь повернуть назад, ты ненавидишь то, каким я стал. Меня легко было разбить, меня легко было подмять, что тут война — я толком и не знал. Тебе давно пора на войну — чур, не стесняться. Тебе давно пора на войну — чтоб обвенчаться.
Идет война богатых с нищими, война мужчины с женщиной. Идет война ромашки с клевером, война востока с севером, воюют право с левом, чет и нечет. Тебе давно пора на войну — и мы сочтемся славой. Тебе давно пора на войну — хоть лошадь сдохла. Тебе давно пора на войну — ты что, оглохла?
Filed under: men@work
news that move
на радость дизайнерам книжных обложек и литературным критикам: еще один портрет Томаса Пинчона пера Пола Томаса Эндерсона
и портрет Внутреннего Порока в “Мэйсоне и Диксоне”
(кстати о “М-и-Д”: библиоклепты продолжают его изучать – в той части, где пигмеи открывают Великобританию)
о фильме меж тем продолжают разговаривать буквально все:
Кэтрин Уотерстон:
по ходу выяснилось, что Оуэн Уилсон тоже умеет разговаривать (раньше я этого не подозревал), а вот Хоакин Финикс – нет
к счастью, хоть Джонни Гринвуд помалкивает пока
вот интересное: по местам боевой и трудовой славы при съемках
очень краткий справочник по эксцентричным частным детективам для инстаграм-поколения
ну и мнения:
The fog that envelops Inherent Vice might bring to mind the old expression “thick as pea soup.”
Inherent Vice: Paul Thomas Anderson’s Pynchon Adaptation Is Not Just for Stoned Detectives
‘Inherent Vice’ offers many pleasures, but coherence is not one of them. (у меня, как легко догадаться, пока нет мнения, поскольку кино я смотрел. роман-то связный, как морской узел)
America’s Existential Crises in Paul Thomas Anderson’s Adaptation of ‘Inherent Vice’
ну и у книжки – новый читатель (не очень умный, но к4акой есть)
а вот Кромке Навылет, похоже, не повезло с аудиоверсией
читатели разбираются с хитросплетениями “V.” и рассказывают про “много ошибок и опечаток”. призы – в студию, пожалуйста, иначе это беспредметный разговор
“Радугу тяготения” тоже осваивают на тонком уровне
ну и немного шевелящихся развлечений – собственно, упоминавшиеся клочки фильма (строго в беспорядке):
немного о прочем:
Крейг Браун ноет, потому что его не взяли в кино про Маккабрея
письмо передумали продавать с аукциона
“Интервью” обратило внимание на “Радугу Фейнмана”
“Рассказ Служанки” Маргарет Этвуд ставят на сцене и по-прежнему читают
ну и духоподъемных песенок всем нам, от недооцененного гения группы “Алиса”:
Filed under: pyncholalia, talking animals
December 10, 2014
Lover Lover Lover
Шэрон Робинсон продолжает рассказывать о своей книжке с картинками, а мы продолжаем трансляцию колыбельных
Леонард Коэн
Любовь моя любовь моя любовь моя
Спросил отца я:
«Что проку в имени моем?
То, что сейчас ношу с бесчестьем
Все испятнано и страхом, и стыдом»
И любовь моя, любовь моя, любовь моя, с любовью вернись ко мне
Да, любовь моя, любовь моя, любовь моя, с любовью вернись ко мне
Он рек: «Ты в этом теле заперт
Я испытать тебя решил
Ты, как мечом, им можешь драться
Иль свою женщину смешить»
«Начнем все сызнова, — вскричал я
Дозволь мне заново начать
На лик мне метку красоты поставь
На дух — спокойствия печать»
«Я не бросал тебя, о сыне
И никуда не уходил
Но это ты ведь храм воздвигнул
Это ты, это ты мой образ скрыл
И пусть взовьется эта песня
Как дух, свободна и чиста
Пусть силы в ней тебе достанет
И против недруга — щита»
И любовь моя, любовь моя, любовь моя, любовью вернись ко мне
Да, любовь моя, любовь моя, любовь моя, любовью вернись ко мне
Filed under: men@work
moving news
ну что, вчера вышел второй трейлер к “Внутреннему пороку” с кодовым наименованием “Паранойя”
а тут можно насладиться интерактивным постером “Тайная вечеря” к фильму “Внутренний порок”. что и говорить, в ктулхуре ръяз-пространства (Гилберта-Просёра) он вряд ли появился бы
‘Inherent Vice’ is a hazy trip into Pynchon land, with Joaquin Phoenix as guide
и еще – но не это повод для сегодняшнего выхода в эфир
а вот что: целых шесть кусков из фильма
ну и немного окопной правды
The Devil and Billy Markham by Shel Silverstein
My rating: 5 of 5 stars
вчера я ее закончил, не прошло и… не помню, скольки лет. когда я начинал ее переводить, текста ее невозможно было нигде найти, и я работал по чудом сохранившемуся ксероксу, который когда-то предусмотрительно сделал с январского номера “Плейбоя” за 1979 год, где она первый и единственный раз тогда печаталась с картинками Брэда Холланда. теперь же выяснилось, что времена изменились. не только кто-то добрый выложил поэму в сеть, но из нее сделали пьесу для одного актера, которую издали, продают и играют по всему миру как дядьки, так и тетьки. все это произошло, пока мы смотрели в другие стороны. теперь дело, конечно, за малым – издать ее по-ру, но это произойдет вряд ли: издатели у нас, как известно, трусоваты (а мы сами еще не закончили эксперимент с радикальной колыбельной). поэтому поступим так: опубликуем ее тут, поглавно и с картинками. первые три главы были когда-то в жж, но за это время они могли претерпеть, поэтому здесь будет in toto. но это случится чуть погодя, а пока вот вам песенка Бобби Бэра по первой главе поэмы:
Filed under: men@work, pyncholalia
December 9, 2014
Diamonds in the Mine
как уже пару дней известно, Шэрон Робинсон выпустила том фотомемуаров о гастрольной жизни Леонарда Коэна
по этому поводу (и в качестве колыбельной) – еще одна старая песенка ЛК, которую ниже он поет с дополнительным куплетом (как это часто с ним бывает), и слегка переставив слова. но перевод – той версии, которая была на пластинке. мне больше нечего сказать, а новости будут завтра
Леонард Коэн
Алмазы в шахтеЖенщина в голубом
к отмщенью взывает
У тебя — мужчины в белом —
знакомых не бывает
Твои реки вздулись
от ржавых банок
И деревья сгорели
в земле обетованной
В ящик писем больше
не кидают
Вместо винограда —
бересклет
И конфет в коробках
не осталось ни одной
И алмазов в шахте
больше нет
Вот и говори им теперь
Твой возлюбленный весь в гипсе и
не видит ничего
Ты сейчас покой забыла —
это все из-за него
Только я его видал вчера,
где львы дерут христьян
Он вылизывал бабенку
и похоже, что был пьян
Не на шабаш к ведьме
в гости мне идти утех искать
Какой-то умник-доктор
обесплодил эту блядь
А гений революции
сто жен своих собрал
И убивать младенцев
нерожденных натаскал
В ящик писем
больше не кидают
Вместо винограда —
бересклет
И конфет в коробках
не осталось ни одной
И алмазов в шахте
больше нет
Мне больше нечего сказать
Filed under: men@work
you need our help
“Внутренний порок” продолжает захватывать мир:
Лос-Анжелес Пола Томаса Эндерсона
книжный магазин (!) объясняет, почему только он мог экранизировать Пинчона
он сам рассказывает, как он это сделал
вдохновившись об Пинчона, закадровый голос решил записать новую пластинку
фильм посмотрели даже государственные мужи Айдахо
Свингующие Семидесятые – рецензия в “Нью-Йоркере”
а роман продолжает обсуждаться в 14 выпуске подкаста Пинчона-на- Людях: лишний день – он там есть или его там нет
метафорическая книжная рецензия на Кромку Навылет
ну и любителям дальневосточной литературы:
смотрите, какая вампука нашлась: 38 страниц отборной поебени
лица друзей:
и еще немного старого и боевого из тех времен, когда ГО уже научилась играть
Filed under: just so stories, pyncholalia
December 8, 2014
Suzanne
и по традиции – колыбельная по случаю еще одного ударного выходного
Леонард Коэн
Сюзанна
Сюзанна ведет
Тебя к себе в гости
Слышно как плывут суда и
Провести здесь ночь ты можешь
Пусть ей изменил рассудок
С нею хочешь ты остаться
Ее чай и апельсины
Привезли ей из Китая
Не успеешь ты сказать ей
Что любви не сможешь дать ей
Как она тебя услышит
За нее река ответит:
Ты всегда был ей любимым
И ты хочешь в путь пуститься
Пусть слепым твой будет плот
И она тебе поверит
Видно разум твой заденет
Ее плоть
Иисус же моряком был
Когда брел пешком по водам
Наблюдал он очень долго
С одинокой дальней мачты
И лишь только убедился:
Его видит тот, кто тонет, —
Моряками стать велел всем
Пока море не отпустит
Только сам он надломился
Не успело небо лопнуть
Почти смертный, всеми брошен
В твою мудрость погрузился
Камнем он
А ты хочешь в путь пуститься
Пусть слепым твой будет плот
Может, ты ему поверишь
Ибо тронул его разум
Твою плоть
Берет за руку Сюзанна
И к реке тебя подводит
Лишь тряпье на ней и перья
Сирых и убогих лавок
С неба свет стекает медом
На Хранительницу Порта
Она взор твой направляет
Там среди цветов и грязи
Есть герои на изнанке
Есть детишки нынче утром
Льнут к любви они и к ласке
Так льнуть будут они вечно
Смотрит в зеркало Сюзанна
И ты хочешь в путь пуститься
Пусть слепым твой будет плот
И ты сможешь ей поверить
Ибо тронул ее разум
Твою плоть
Написано в Монреале о жене друга ЛК Армана Валланкура. По воспоминаниям самого Коэна, она была очень красивой женщиной, но с мужем они составляли «неуязвимую пару», и поэт мог касаться ее тела только в мечтах — «поскольку другой возможности не было», как вспоминал ЛК в интервью «Би-би-си» 8 июля 1994 г.: «В такую славу, которую они делили между собой и проявляли, просто не вторгаешься». «Хранительница Порта» — статуя в гавани Монреаля, рядом с которой жила Сюзанна, а «чай и апельсины из Китая» — чай марки «Constant Comment», в который добавляется измельченная апельсиновая кожура и которым Сюзанна угощала поэта, пригласив его как-то вечером к себе в студию в переоборудованном портовом складе — «а в то время студии были… В общем, такое слово не употреблялось». Сначала женского имени у песни не было, это была просто песня о Монреале.
Filed under: men@work
Мэттью Пёрл–Тень Эдгара По 11
01 | 02 | 03 | 04 | 05 | 06 | 07 | 08 | 09 | 10
12
А в «Глене Элизы» Дюпон, услышав от меня все рассказанное Бонжур, задумался лишь над тем, что стратагемы барона Дюпена для нас все лишь усложнят. Я, разумеется, пришел к тем же выводам, отчего преисполнился еще большей решимостью следить за плодами кампании барона, кои уже начал различать по всему городу. Теперь я бывал повсюду, исполняя различные поручения Дюпона, который не выходил из моей библиотеки. Обычно он молчал. Иногда я ловил себя на том, что бессознательно копирую его позу или выраженье лица — либо из однообразия происходящего, либо чтобы убедить себя, что он поистине здесь.
Однажды Дюпон, просматривая газеты, воскликнул:
— Ах, да!
— Нашли что-либо, мсье? — осведомился я.
— Я только в сей момент вспомнил мысль, пришедшую мне в голову, когда вчера у вас была посетительница, пока вы уходили по делам.
— Посетительница?
— О да, визит ее был чудовищно докучлив, и я, поверите ли, только теперь восстановил цепочку своих рассуждений.
Убедившись, что более ничего о происшествии мне Дюпон не сообщит, я допросил горничных. Те и не подумали извещать меня о визите, поскольку дома оставался Дюпон. Из их разнообразных описаний стало ясно, что навещала меня не кто иная как тетка Блюм, приходившая со своим рабом, державшим у нее над головою зонтик. Хотя домочадцы мои в некоторых частностях расходились, ниже следует наиболее полный отчет о беседе, имевшей место в моей библиотеке, кой я сумел воссоздать.
Тетка Блюм: А господина Кларка разве нет?
Огюст Дюпон: Точно.
ТБ: Точно? Это в каком смысле — точно?
ОД: Вы правы. Господина Кларка здесь нет.
ТБ: Но я не… В таком случае, кто вы такой?
ОД: Я Огюст Дюпон.
ТБ: Вот как? Но…
ОД: Мадмуазель…
ТБ (встревоженная французским произношением): Маде-муаз…
ОД (взглянув на нее впервые): Мадам.
ТБ: Мадам?
ОД (произносит нечто по-французски — по долгом размышленьи никто из слуг не сумел припомнить, что именно, поэтому, к несчастью, сие остается на долю воображения).
ТБ (встревожившись сызнова): Вы отдаете себе отчет, что вы — в Америке, сударь?
ОД: Я заметил, что люди здесь кладут каблуки на стулья и ставят на ковер, выливают яйца в стаканы и плюют табачную жвачку на окна. Посему я знаю, что я в Америке, мадам.
ТБ: Но позвольте… Вы кто такой?
ОД: Имя, содержавшееся в моем ответе прежде, судя по всему, ничуть вам не помогло. Хотя я в данное время довольно занят, и у меня не имеется ни малейшего желанья предлагать себя к вашим услугам, мадам, я предприму попытку совершить сие по образу господина Кларка. Быть может, чем осведомляться, кто я такой, более просветляющим для вас окажется спросить, кто такой господин Кларк.
ТБ: Господин Кларк! Но мне прекрасно известно, кто такой господин Кларк, сударь! Я знаю его едва ли не с младенчества! Вообще-то я не так давно прослышала о его возвращеньи из Европы и теперь желаю его видеть.
ОД: А.
ТБ: Прекрасно. Я поддамся на вашу уловку, хотя вы мне совершенно незнакомы и, к тому же, дерзки. Кто такой господин Кларк, сударь?
ОД: Господин Кларк — мой компаньон в данном деле.
ТБ: Так вы, стало быть, — поверенный?
ОД: Боже упаси!
ТБ: Тогда о каком деле вы толкуете?
ОД: Вы имеете в виду то дело, что вполне удовлетворительно занимало меня, пока вы сюда не вошли?
ТБ: Да… Да, но… Сударь, уж не собираетесь ли вы закурить сигару — в комнате? Пока я здесь стою пред вами?
ОД: Полагаю, что да. Но только если мне удастся отыскать спички. В противном же случае от замысла придется отказаться.
ТБ: Господин Кларк все узнает о подобном обращеньи! Господину Кларку…
ОД: Вот! Вот же, наконец, и спичка, мадам.
Отчасти понуждаемый кошмарным отчетом о визите тетки Блюм, я отправил весточку Питеру, и, несколько раз друг друга не застав на месте, мы в конце концов уговорились о встрече в его конторе. Вел он себя достаточно по-братски. Как только мы устроились в креслах, он со внезапной горечью в глазах обвел взглядом кабинет.
— Быть может, обсуждать в таком месте и не стоит, но… что ж, Квентин, я полагаю, нам должно говорить открыто. — И он шумно выдохнул. — Во-первых, если я с тобою и погорячился, то лишь в надежде, что сим я тебе помогаю и делаю то, чего хотел бы твой отец.
— Нахал!
— Что, Квентин? — Питера моя реплика совершенно потрясла.
Я осознал, что меня заразили странные Дюпоновы привычки выражаться.
— Я хотел сказать, — быстро поправился я, — что совершенно тебя понимаю, Питер.
— Именно. Из-за того, что тебя в Балтиморе не было, а все, к слову, меняется. Квентин… — Я с интересом подался вперед. — Должен сказать тебе, хоть сие и неловко…
— Питер?
— Я беседовал с одним человеком из Вашингтона касательно заполнения твоего места здесь, — удалось выдавить ему. — Он хороший юрист. Похож на тебя. Пойми, Квентин, я просто утопаю в делах.
Я сидел молча и удивленно — в изумленьи вовсе не от того, что Питер станет нанимать другого поверенного, а изумляясь тому факту, что после всех моих стремлений покинуть сии кабинеты мне вдруг стало грустно.
— Это хорошее известие, Питер, — вымолвил я наконец.
— Наша практика в опасности — были заминки с финансами, мы загнаны в угол. Наши планы расстроены, и все это может рухнуть на следующий год, если не предпринять каких-либо действий. Я имею в виду фирму, которую выстроил нам твой отец.
— Я знаю, ты справишься, — ответил я с легкою дрожью в голосе, коя, судя по всему, побудила Питера перейти к защите.
— Ты должен понять, Квентин, что на свое место ты еще можешь вернуться. Сегодня, в любой час, если того пожелаешь! Мы все здесь очень рады твоему возвращенью. Особенно Хэтти — и, знаешь ли, на сие ты должен обратить вниманье незамедлительно. Ее тетушка выстроила вокруг нее сущую крепость, лишь бы предотвратить вашу с нею встречу.
— Но, разумеется, она всего-навсего старается оградить ее благоденствие. К слову сказать, тетка Блюм нанесла мне визит… Хотя уверен, я сумею развеять ее огорчения.
Питер глянул на меня таким манером, кой ясно говорил, что с этим он не согласен.
Да и сам я отчетливо сознавал, что, пока я столь глубоко увлечен своим предприятьем, любые мои попытки примириться с семейством Хэтти, будь они даже и успешными, лишь оборотятся против себя, едва требования к различным вопросам нашего будущего окажутся не выполнены. Мне еще придется подождать, и лишь после стараться сии отношения залатывать. Я завершил нашу беседу с Питером, посулив ему все объяснить впоследствии.
Между тем я зачастил в читальные залы Атенеума, где по-прежнему регулярно появлялся тот словоохотливый господин, уже встреченный мною, тот таинственный поклонник Эдгара По: он читал газеты и изливал свои чувства касаемо продолжавших печататься нелепых статей о поэте.
Однажды утром я присел на каменные ступени Атенеума, пока он еще не открылся, и стал ждать, когда отомкнут запоры на дверях. Оказавшись же внутри, я выбрал стул в аккурат напротив того места, где, как мне было известно, предпочитал садиться словоохотливый господин, — дабы иметь возможность наблюдать за ним пристальнее. Прибыв, однако, он, похоже, презрел мои соображенья и нашел себе другой стол. Мне же не хотелось давать ему понять, что я за ним слежу, поэтому дистанции между нами я не смыкал. На следующий день я мялся у стойки служителя, дабы понять, где сей господин решит расположиться. После чего занял близлежащее место. Теперь я видел всякое его движенье.
Читая про обстоятельства кончины По, радость свою он являл почти бесстыдно.
— А, вы вот это видели? — обратился он к женщине, сидевшей за соседним столом, и воздел газетный лист. — Они спрашивают, что сталось с теми деньгами, кои он насобирал за свои лекции в Ричмонде. Если они у По были при себе, где они теперь? Вот в чем вопрос. Газетные редакторы и впрямь въедливы. — При этих словах он рассмеялся, словно бесконечно остроумной шутке.
Въедливы, а?
— Сударь, как же вы можете эдаким манером смеяться? — спросил я, прекрасно зная, что лучше бы мне молчать в тряпочку. — Неужто вы не полагаете сие делом величайшей серьезности, кое заслуживает высочайшего почтенья?
— Это и впрямь серьезно, — отвечал он, и непокорные брови его как по команде распрямились. — Будто в суде. Да, и крайне насущно к тому ж, чтобы перед нами во всей полноте отчитались, что же с ним произошло.
— Но разве не принимаете вы все эти сообщенья с изрядною долей скепсиса? Неужто вы полагаете, будто любая заметка, кою вы читаете, провозглашает истину, словно евангельский пророк?
Он рьяно задумался над собственной доверчивостью.
— А зачем им на сие тратить дорогостоящую краску, любезный, если это неправда? Не следует уподобляться иудеям, не веря, будто новые заветы, к тому же, и поумнее будут, и гоняться вместо этого за лжепророками с этим их «истинно реку я вам то, истинно реку я вам сё».
В смятении своем я покинул Атенеум и больше в тот день не возвращался. Я подозревал, что злорадство нахала быстро выдохнется, и радостно приветствовал те дни, когда он в читальном зале не объявлялся; однако ж на следующий день он воскресал вновь. Случалось, что читаемое напоминало ему какие-то стихотворные труды По, и тогда он вскакивал и пускался в декламацию избранных строк всему залу. К примеру, однажды снаружи зазвонили похоронные колокола. Господин подпрыгнул с такими словами По на устах:
Голоса колоколов
Словно звук тревожных слов
Долетают.
Обычно он сидел в окруженьи бумаг, прерываясь лишь для того, чтобы энергично прочистить нос в свой платок, либо тот, что одалживал у какого-нибудь бессчастного посетителя. Я же выказывал непомерное дружелюбие к тем читателям в зале, с коими мне доводилось завязать беседу, — исключительно на том основании, что им посчастливилось не быть сим надменным чихуном.
Служителю, вышагивая взад-вперед пред его конторкою, я как-то раз пожаловался:
— Ну что ему за дело до всех этих статей об Эдгаре По?
— Кому, господин Кларк? — отвечал любезный старикан.
Я непонимающе моргнул:
— Кому? Да этому субъекту, который является сюда едва ли не каждый день…
— А, я-то думал, вы про того человека, который давеча мне дал те статьи про Эдгара По, — ответил он. — Которые я вам с нарочным и переслал.
Я резко остановился, припомнив пакет вырезок, кои служитель и впрямь прислал мне перед моим отбытьем в Париж, — подборку, где мне встретилось первое упоминание о подлинном Дюпене.
— Но я, само собой, предположил, что их собрали вы сами.
— Нет, господин Кларк.
— Но кто же дал их вам?
— Должно быть, тому уж два года, — задумался он и рассмеялся. — Куда же в голове это завалилось?
— Прошу вас, постарайтесь припомнить. Мне сие сугубо интересно знать.
Служитель согласился мне сообщить сие в том случае, если память об этом к нему вернется. То был некто, предположил я, кому кончина Эдгара По была небезразлична еще до того, как манипуляциями барона возбудились нездоровый интерес и вульгарное любопытство публики. Случилось это, когда еще не появились люди, подобные любителю, кой навеки поселился у меня под самым носом в читальном зале Атенеума.
Дюпон советовал мне человека этого презреть. Теперь, когда я повстречался в книжной лавке с Бонжур, сказал он, ясно, что барон Дюпен располагает множеством соглядатаев — как это было и в Париже, — дабы иметь возможность приглядывать за мною и получать представленье о природе нашей деятельности. Я должен создавать вид, будто его не только нет здесь, но и вообще никогда не существовало.
— О, смотрите — вскоре мы услышим кое-что новенькое, — вот с каким замечаньем выступил однажды утром человек с всклокоченными волосами в читальном зале.
За соседним столом я крайне старательно попытался не вмешиваться, но все ж не сумел удержаться от восклицания:
— Сударь? Что вы имеете в виду — «кое-что новенькое»?
Он прищурился, словно бы видел меня впервые.
— Ах, но вот здесь, любезнейший, — отвечал он, тыча пальцем в избранное место на странице. — Вот же. Говорят, в первейших кругах общества носятся шепотки, будто в Балтимору прибыл «подлинный Дюпен», и он разберется, что же стряслось с По. Видите?
Я посмотрел на газетный лист и отыскал взглядом извещенье.
— Редактор слыхал о сем из первых уст. Ш. Огюст Дюпен был… — продолжил человек, но затем прервался, дабы шумно облегчить нос. — Ш.О. Дюпен был крайне обворожительным гением, выступавшим в некоторых историях По, разве вы не знаете? Способен решать весьма замысловатые головоломки. Совершенно доподлинно, и ошибки тут быть не может.
Мне хотелось доложить обо всем этом Дюпону — в первую голову, дабы излить собственное раздраженье, — однако на привычном месте в своей библиотеке я его в тот вечер не обнаружил. По столам были разбросаны газеты, указуя на то, что днем он занимался своими привычными трудами.
— Мсье Дюпон? — Мой голос разнесся по галереям и лестничными пролетам «Глена Элизы» бесцельным отзвуком. Я расспросил домочадцев, однако никто не видел его весь день. Меня охватил зловещий страх. Кричал я столь громко, что меня можно было услышать из соседствующих домов. По всему вероятию, Дюпон ощутил стеснение от столь продолжительного чтенья газет. Он еще может быть где-то поблизости от дома.
Но ни следа аналитика не отыскал я ни на своих землях, ни в долине за усадьбою. Вскоре я вышел на улицу и остановил наемный экипаж.
— Я разыскиваю друга, возница… Давайте поездим по городу — и на всех парах при этом. — Учитывая, что со дня прибытья нашего Дюпон не покидал пределов «Глена Элизы», я подозревал, что он натолкнулся на нечто, возбудившее его интерес к расследованью.
Мы проехали проспектами вокруг памятника Вашингтону, сквозь Лексингтонский рынок, по запруженным портовым улочкам, над коими высились мачты клиперов. Любезный возчик несколько раз пытался завести беседу — в частности, когда мы проезжали по отрезку дороги, тянувшемуся мимо больницы Вашингтонского колледжа.
— А знаете, ваш-честь, — крикнул он с козел, — что вот тут Эдгар По умер?
— Остановите коляску! — вскричал я. Он повиновался, довольный, что привлек к себе мое вниманье. Я подошел к козлам. — Что это вы сказали насчет сего места, возница?
— Я вам просто достопримечательности показывал. Вы ж человек нездешний? Ежли того пожелаете, могу вас домчать до славного кулинарного заведенья, и глазом моргнуть не успеете. Все лучше, чем кругами ездить, ваш-честь.
— Кто рассказал вам о По? Вы прочли это в газетах?
— Да седока я тут возил давеча — он мне и выложил.
— Что, что он сказал?
— Грит, По этот был величайший, черт бы его драл, поэт во всей Америке. Однако седок мой слыхал, будто гадкая ситуёвина бросила его помирать на грязном полу паршивой пивнушки. Грит, про все это в газетах читал. Общительный такой человек — в смысле, седок, что мне достался.
Возница не сумел припомнить, как седок этот выглядел, хотя о разговорчивости его отзывался с тоскою — особенно в сравненьи с нынешним своим ездоком.
— Да всего дня три тому он со мною и ездил. И, знаете, жутко так чихал все время.
— Чихал? — переспросил я.
— Да, и платок еще у меня позаимствовал, а уж как дул в него, так просто ужас.
Я наблюдал, как день утопает в сумерках, зная, что с закатом надежда отыскать Дюпона меня покинет. Освещенье улиц в Балтиморе оставляло желать лучшего едва ли не настоятельнее, чем в прочих американских городах, и порою возвращенье домой после наступления темноты становилось затруднительным даже для уроженца здешних мест. Я заключил, что самым разумным будет ехать назад и ждать возвращенья Дюпона в «Глене Элизы».
Улицы уже заполонили свиньи. Хотя все чаще раздавались призывы учредить общественные повозки для удаления с улиц мусора и отходов, сии прожорливые твари оставались первостепенным для сего способом, и в этот час воздух звенел от их довольного визга, пока они пожирали все отбросы, что могли отыскать.
Вскоре после того, как я велел кучеру везти меня домой, в окно я заметил краем глаза Дюпона — он шел своею обычною размеренной походкой. Я уплатил вознице и ринулся наружу, чтобы француз, паче чаяния, не растворился в сумерках.
— Мсье Дюпон, куда вы направляетесь?
— Наблюдаю дух города, мсье Кларк, — сообщил мне Дюпон, словно бы сей факт был очевиден.
— Но, мсье, я не могу понять, зачем вы самостоятельно покинули «Глен Элизы» — ведь я мог бы вам послужить лучшим провожатым. — И я принялся наглядности ради описывать ему новый газовый завод, видневшийся в отдалении, однако Дюпон поднял руку, прерывая меня.
— Относительно некоторых фактов, — сказал он, — я с готовностью выслушаю ваше ученое мнение. Но учтите, мсье Кларк, вы знаете Балтимору как ее уроженец. Эдгар По здесь некоторое время жил, но было сие много лет назад — пятнадцать, если я не слишком ошибаюсь. В последние свои дни По мог наезжать в город и посему рассматривать его и его обитателей, как приезжий, как чужак. Я уже заглянул в кое-какие лавки, могущие представлять особый интерес, а также на множество разнообразных рынков, вооруженный знанием лишь того, что чужак здесь может понять по вывескам и поведенью местных жителей.
Я допустил, что в рассужденьях его есть некий смысл. Весь следующий час мы с ним шли дальше, неуклонно перемещаясь к востоку, и я изложил то, что обнаружил в читальном зале в газете и что узнал от возницы.
— Мсье, — спросил я, — не следует ли нам что-то предпринять? Барон Дюпен поместил в газетах извещенья, в коих сообщившим сведенья о кончине По предлагается вознаграждение. Мы ведь должны нанести встречный удар, пока не поздно.
Не успел мой спутник ответить, как вниманье наше привлекла фигура, ступившая на тротуар напротив нас. Я сощурился — фонарь заливал окрестность таким тусклым сияньем, что видеть в нем было едва ли не труднее, нежели вовсе без него.
— Мсье, — прошептал я, — глазам своим не верю, но это он — тот субъект, что едва ли не каждый день занимает стул читального зала! Прямо напротив нас!
Дюпон проследил за моим взглядом.
— Тот самый человек, с которым я познакомился в Атенеуме!
И тут я заметил мрачный взгляд Бонжур. Руки ее были спрятаны под накидкою, а сама она угрожающим манером влеклась за ничего не подозревающим субъектом. Я припомнил все истории о ее беспощадности, кои мне приводил Дюпон. При виде ее я возрадовался — однако мне было жутко за человека, шедшего впереди нее.
Поклонник Эдгара По неожиданно повернулся и зашагал к нам.
Дюпон кивнул ему:
— Дюпен, — сказал он и коснулся полей цилиндра.
В ответ человек трубно высморкался; и картофелина самого его носа осталась в платке. Затем барон Дюпен снял и накладные брови. Вновь зазвучал его очаровательный англофранцузский выговор.
— Барон, — поправил он моего спутника. — Барон Дюпен, если не возражаете, мсье Дюпон.
— Барон? Ах да, пусть так. Хотя американцам сие может показаться чересчур формальным, — отвечал Дюпон.
— Отнюдь. — И барон сверкнул своею алмазной улыбкой. — Здесь все любят баронов.
В круг света к своему хозяину шагнула Бонжур. Барон отдал ей какие-то распоряженья, и она скрылась с наших глаз.
Потрясенность моя от раскрытия подлинной личности поклонника Эдгара По мгновенно превзойдена была следующим осознаньем.
— Так вы с бароном Дюпеном уже встречались? — спросил я Дюпона.
— Много лет назад, мсье Кларк, в Париже, — ответил барон, тонко улыбнувшись, тряхнув париком и снимая его вместе с цилиндром. — При гораздо менее привлекательных обстоятельствах. Надеюсь, ваше путешествие из Парижа, господа, было хоть вполовину таким же приятным, как наше. Никто на борту достойного «Гумбольдта» вас не беспокоил, смею надеяться?
— Откуда вам известно, каким… — поразился я. — Безбилетник! Вы, мсье, отправили следить за нами этого лысого негодяя? Он тоже у вас на содержаньи?
Барон игриво пожал плечьми. Его длинные черные волосы, на вид казавшиеся слегка влажными и навощенными, вновь скрутились в локоны.
— Какого негодяя? Мне просто-напросто предоставляют судовые роли пассажиров, прибывающих в порт. Я, как вам отлично известно, читаю газеты, мсье Кларк.
Барон снял потрепанное пальто на подкладе, в коем щеголял, — вместе с ныне отделенными носом, париком и бровями оно и составляло его грубый костюм. Я разозлился на себя за то, что обманулся сим маскарадом.
Однако я не просто оправдываюсь, прибавляя, что обману способствовало не только это: в нем участвовала некая метаморфоза, коей трудно удивить человека, не встречавшего Шарля Дюпена прежде. Барон обладал сверхъестественной способностью изменять свой голос и походку, а также, сдается мне, форму и внешний вид самой своей головы — до такой степени, что обмишулился бы и самый уважаемый френолог; также посредством сложного складыванья челюсти, губ и шейных мышц барон оказывался способен прятать свою подлинную личность лучше, нежели под обычной маской. Каждое лицо казалось отлитым из стали, под слоем коей ожидали души сотни других людей. И голос его был гибок — неестественным манером; создавалось впечатленье, будто он совершенно меняется в зависимости от того, что барон произносит. Так же, как Дюпон умел управлять тем, что наблюдал в других, барон Дюпен, похоже, обладал способностью управлять тем, что другие наблюдали в нем.
— Я желаю знать обо всех прочих обманах, кои вы, мсье, задействовали в сем деле! — потребовал я, стараясь бойкостью сокрыть наплыв смертного ужаса.
— Когда я берусь за дело униженного подзащитного, становясь на сторону страдающего сословья, я заставляю мир задуматься. Несчастье моего подзащитного — это несчастье всего мира; его судьба — судьба мира. Именно поэтому я, барон Дюпен, ни одного дела в суде не проиграл. Ни одного дела, возбужденного против мужчины или женщины нижайшего происхожденья. Чем громче мы кричим, защищая справедливость, тем настойчивее народ ее будет добиваться… Первейший метод мой, — продолжал он, — не сообщать публике то, что должно ее интересовать, но вести себя так, будто вы отвечаете интересам, уже пылающим у публики в груди. Теперь я сделал сие и для По. Газетные редакторы, как вы удостоверились сами, кинулись искать больше сведений об Эдгаре По. Книготорговцы ощущают потребность в новых изданьях, и настанет такой день, когда По будет стоять на всякой книжной полке в этой стране, в каждой семейной библиотеке, читать его будут все от мала до велика, а молодежь станет держать его труды рядом с Библией. Я ходил по улицам… хотя, скорее, иногда это я хожу по улицам… — тут он с потрясающим проворством приложил к лицу фальшивый нос и заговорил поддельным американизированным голосом, — …и нашептываю о смерти По в ресторанах, церквах, на рынках, в наемных экипажах… — он помедлил, — и читальных залах Атенеумов… Вот теперь страдающее сословье верит целиком и полностью, теперь оно сомневается, и по всем городам и весям эти люди будут требовать истины. Кто им ее предоставит?
— Вам хочется одного — устроить зрелище ради собственной выгоды. Вас не заботит поиск истины, мсье барон; вы приехали в Балтимор лишь за наживой! — отвечал я.
Он насмешливо обиделся, однако насмешка его, должен прибавить, сопровождалась самой искреннею и виноватою гримасой.
— Моя единственная забота — истина. Но — истину должно выгребать из людских голов и вывозить тачками. У вас чрезмерно идеалистическое представление о чести, брат Квентин, я им восхищаюсь. Но истины не существует, мой заблуждающийся друг, пока вы ее не отыщете. Она не свергается с громом вниз благорасположенными богами, как полагают некоторые. — С этими словами он возложил руку на плечо Дюпону и взглянул на моего спутника искоса. — Скажите мне, Дюпон, где же вы были все эти годы?
— Ждал, — ровно ответил тот.
— Полагаю, как и все мы, и сие ожиданье нас изрядно утомило, — сказал барон. — Но здесь вы с вашей помощью опоздали, мсье Дюпон. — Он умолк. — Как обычно.
— Сдается мне, я бы все равно хотел остаться, — спокойно ответил Дюпон, — если у присутствующих не будет на то возражений.
Барон снисходительно нахмурился, однако не сумел скрыть, что подобное почтенье ему польстило.
— Должен в таком случае предложить вам держаться от сего дела подальше самому и держать своего американского любимца на коротком поводке — ибо преданности, как мне кажется, у него — что у ученой обезьянки. Я уже приступил ко сбору подлинных фактов о том, что стряслось с Эдгаром По. Внемлите мне, Дюпон, и вам ничто грозить не будет. Должен признать, моя дорогая супруга перережет глотку любому, кто попытается мне препятствовать, — ну не проявленье ли это истинной любви, а? И не разглашайте никакой из сторон сведений, касающихся этого дела.
— На что это вы намекаете? — воскликнул я, ощущая, как лицо мое заливается румянцем — быть может, в возмущении его требованьем, или же от смущенья, что меня поименовали любимцем. — Как смеете вы разговаривать таким тоном с Огюстом Дюпоном? Отваги нам не занимать, если вы сего еще не поняли!
Ответ, предоставленный барону Дюпоном, тем не менее, сотряс все мои нервы посильнее, чем сама угроза.
— Я превзойду ваши желанья, — сказал Дюпон. — Мы не станем и беседовать ни с кем из свидетелей.
Своей победою барон был невыносимо доволен.
— Я вижу, вы наконец осознаете, что для вас лучше всего, Дюпон. Сие станет величайшим литературным вопросом наших дней — и судить о нем выпадет мне. Я уже начал набрасывать мемуары. Озаглавлены они будут «Воспоминания барона Шарля Дюпена, поборника справедливости касаемо Эдгара А. По и подлинного образца для его персонажа Ш. Огюста Дюпена из “Убийств улицы Морг”». Будучи ценителем литературы, что скажете, брат Квентин, — уместно ли сие?
— Подлинное название — «Убийства на рю Морг», — поправил его я. — И вот пред вами Огюст Дюпон, истинный прототип героя По!
Барон рассмеялся. Его уже дожидался наемный экипаж, и молодой черный слуга держал открытой дверцу, будто его хозяин и впрямь был королевских кровей. Барон провел пальцем по дверце экипажа и завитушкам ее резьбы.
— Прекрасная работа. Удобства вашего города, брат Квентин, вряд ли возможно превзойти — как сие случается во всех коварнейших городах мира. — С этими словами пальцы его стиснули руку Бонжур, уже расположившейся в уютном экипаже. Барон снова обернулся к нам: — Давайте же отбросим прочь все наши тренья. Давайте, по крайней мере, будем учтивы. Прокатимся — к чему спотыкаться в потемках? Я взял бы бразды правленья в свои руки, но после Лондона все путаю, по какой стороне дороги нужно ездить. Видите — мы отнюдь не мерзавцы; вам вовсе не нужно расторгать с нами дружбу. Прошу на борт.
— А как насчет, — неожиданно прервал его Дюпон, заговорив так, словно на него только что снизошло откровенье, и тем привлекши вниманье барона. — Как насчет герцога? Вы подумайте только: если здесь так любят барона, герцога должны любить в сопоставимо большей мере. «Герцог Дюпен» и звучит как-то достославнее, что скажете?
Лицо барона вновь окаменело, когда он захлопывал за собою дверцу экипажа.
В продолженье нескольких минут после того, как их экипаж укатился прочь, я стоял в ошеломленьи. Дюпон, не подымая головы, продолжал смотреть в ту сторону, откуда к нам в самом начале приблизился барон.
— Он рассердился, что мы не поехали с ним. Как вы считаете — он планировал завезти нас туда, где нам можно было бы причинить вред? — спросил я.
Дюпон перешел через дорогу и внимательно осмотрел старое здание с фасадом, грубо сложенным из простого кирпича. Пока он это делал, я вдруг осознал, что мы стоим в том же квартале по улице Ломбард, где располагается гостиница и таверна Райана — там, где обнаружили По и откуда его увезли в больницу. Из здания доносился приглушенный гомон вечернего сборища. Дюпон теперь стоял напротив самого заведения Райана. Я приблизился к нему.
— Быть может, барон сердился не потому, что стремился нас куда-то отвезти, а потому, что целью его было увезти нас откуда-то, — промолвил он. — Они с юной дамой вышли из сего здания?
Так и было, однако я не сумел ответить, когда Дюпон осведомился о владельце и самом характере постройки. И сие — после того, как я предлагал ему себя в опытные провожатые по городу! Я объяснил, что здание примыкает к депо одной из пяти городских пожарных компаний, «Бдительной пожарной бригады», посему, наверное, тоже принадлежит компании.
Дверь, из коей ранее вышли барон и Бонжур, открывалась туго, но была незаперта. Она вела в темный коридор, несколько опускавшийся к другой двери. С другой стороны ее открыл плотно сбитый мужчина — вероятно, пожарный из соседствующей компании. Сверху по длинной лестнице, видимой за его спиною, неслись мимолетные крики радости. Или — ужаса: что их вызывало, понять было трудно.
В силу одной ширины своей привратник был непроницаем. Смотрел он на нас угрожающе. Я предпочел хранить молчание и недвижность. И лишь когда он повел рукою, необходимым представилось к нему подступить ближе.
— Пропуск, — вымолвил он.
Я тревожно взглянул на Дюпона, который пристально всматривался в пол.
— Пропуск, чтобы пройти наверх, — продолжал привратник тоном, намеренно устрашающим — и в устрашеньи он преуспел.
Дюпон же впал в некую прострацию: взор его скользил по полу, по стенам, по лестнице и по самому привратнику. Надо же утерять вниманье в такой миг! Меж тем из горла привратника исторглось псиное рычанье, как будто при малейшем нашем движении он готов на нас кинуться.
Резко выбросив руку вперед, привратник схватил мое запястье.
— В последний раз вас спрашиваю, хлыщи, ибо шутить с вами не намерен. Пропуск! — Кость моя, казалось, сломается, если я попробую шевельнуться.
— Освободите молодого человека, любезный сударь, — спокойно сказал Дюпон, вдруг подняв голову, — и я сообщу вам требуемый пропуск.
Привратник несколько раз сухо моргнул, вперившись в Дюпона, после чего разжал хватку. Руку я убрал от греха подальше за спину. А Дюпону человек этот повторил так, будто никогда прежде не произносил сего слова, да и, вообще говоря, больше не произнесет, никого при этом не убив:
— Про-пуск.
И мы с привратником оба с сомнением уставились на моего спутника.
Дюпон же всем телом придвинулся ближе к противнику и произнес два слова:
— Румяный Бог.
Строки из стихотворения «Колокола» («The Bells», 1849), перевод В. Бетаки.
Так называли бога веселья и виноделия Вакха (Бахуса) — из-за цвета, сообщаемого лицу вследствие потребления этого напитка.
Filed under: men@work
December 7, 2014
Hoist That Rag
прервем, пожалуй, наши вечерние трансляции колыбельных и отметим день рождения великого человека такой вот хорошей песенкой
Том Уэйтс
Выше рвань
Хрюка Ноулз на гранды водил
Томми Шэй учил меня жить
Бог бучардой меня к себе взял
В изнуренный бубен колотить
Выше рвань
Солнце в небе, земля — доска
Крысе нет лучше адреска
Кровь смердит, ктырями жужжа
Сам знаешь, чем заткнуть малыша
Выше рвань
Мы втыкаем пальцы в эту грязь
И земля вращается, кривясь
Дым все солнце с неба свел
А ночами я плачу и чищу ствол
Не морокуши, а морок сплошь
Боги подачек ждут
Открывай огонь, коли на волне
Честно все на любви и в войне
Выше рвань
Filed under: men@work
on the Pynchon beat
работа над интерьерами: кривой Лос-Анжелес Томаса Пинчона
в коллекцию пинчоноведа: Rethinking Postmodernism(s): Charles S. Peirce and the Pragmatist Negotiations of Thomas Pynchon, Toni Morrison, and Jonathan Safran Foer, by Katrin Amian. не уверен, правда, что это прям так уж нужно
пояснение к правильному ответу на изобразительную викторину в паблике ПраПинчона: это английская пицца (вареная)
в кино будет и клубничка, а вы как думали
про фильм пишут даже магазины одежды (значит ли это, что в ръяз-пространстве книжка будет продаваться в овощных? сомневаюсь)
Сельская Скука о Параноидном Экзистенциализме Томаса Пинчона
меж тем, даже “истерический реализм” шагает по планете
в общем, можно сказать, что мир захвачен…
а у нас – кривые спины мутноглазых акулин (с)
немного о прочем:
вот какая охуенная книжка вышла. я не знаю больше никого в этой стране, кому она была бы интересна по-настоящему, кроме нас
еще немного кина с битниками в главных ролях:
лица друзей:
Макси сделал обалденный клип на одну из самых известных песен “Туманного стона”:
Filed under: =DVR= archives, pyncholalia, talking animals
