Narine Abgaryan's Blog, page 9
January 7, 2019
Однажды, когда война чуть приутихла и в Берд стали привоз...
Однажды, когда война чуть приутихла и в Берд стали привозить продукты из большого мира, мамина коллега получила зарплату и немедленно спустила её на продукты. Денег хватило на три баночки тихоокеанской сайры, несколько пачек макарон и — фантастическое везение — два шоколадных батончика «Марс», которые до этого бердцам доводилось видеть только в телевизионной рекламе.
Мамина коллега несла продукты домой и представляла, как аккуратно разделит эти два сказочных батончика на восемь частей, каждый на четыре кусочка, и угостит своих детей (два мальчика и девочка), мужа, свёкра, свекровь и старенькую прасвекровь.
Она не думала о том, как тяжело выживать в блокадной стране учителю и инженеру, на попечении которых беспомощные дети и старики. Что в выходные снова выезжать на загородный участок — поливать картошку и собирать зелёную фасоль, и бог с ней, с тяжёлой работой, главное, чтобы не стреляли. Что в следующую субботу ей выбираться рейсовым автобусом в Ереван — шесть часов дороги в один конец, чтобы на бангладешской барахолке закупиться дешёвой косметикой. Племянник арендовал крохотный закут в бывшем доме культуры, чинил кипятильники и кофеварки, заодно тётин товар реализовал. Денег на перепродаже косметики выгадывали совсем мало, но что поделаешь. Они и выручали, эти деньги и урожай, собранный с огорода и участка.
— Никогда не унывай,— любила повторять старенькая прасвекровь, пережившая геноцид и обе мировые войны, а теперь ещё и третью войну заставшая,— главное, дочка, никогда не унывай. И не прекращай разговаривать с Господом, он всегда рядом, он — единственный, кто слышит тебя.
И мамина коллега старалась не унывать. Она несла своей семье шоколадные батончики и благодарила Бога за эту чудесную возможность. А ещё она думала о заповедях — не укради, не возжелай, не убий. И радовалась тому, до чего они ладные, правильные и непреложные.
Но вдруг посреди этого благостного диалога она подумала, что было бы здорово приберечь второй шоколадный батончик на завтра. Конечно, в этом случае каждому достанется по крохотному лепесточку сладкого, ну и ладно, зато счастье можно будет растянуть на два дня. Чтобы шоколад не нашли вездесущие дети, мамина коллега решила спрятать его не дома. Прокравшись на задний двор, она вытащила из сумки «Марс» и сунула под дождевую бочку, решив перепрятать позже.
Накормив семью макаронами с сайрой, напоив кофе и разделив на всех один батончик (себе кусочек выделять не стала — пусть остальным чуть больше достанется), она выскользнула из дома, извлекла из-под дождевой бочки второй батончик и понесла перепрятывать его в погреб.
Но дочка выбежала следом за ней и настигла на пороге погреба. Она повисла на матери, требуя показать, что та прячет в кармане. И мать стряхнул её с себя, грубо оттолкнула и захлопнула дверь погреба. Дочь стучала, требовала открыть, вопила — мама, что ты там прячешь, может ты что-то там ешь!!! А мать мало того, что задвинула щеколду, так зачем-то ещё подперла дверь спиной, и внезапно у неё помутился рассудок, потому что она сделала такое, чего никогда о себе не могла вообразить: она разодрала зубами обёртку и буквально сожрала этот несчастный «Марс». К тому времени к погребу прибежали сыновья, они тоже ломились в дверь и требовали открыть, а она давилась сладким и прикидывала в уме, как давно не ела так, чтобы наесться и уснуть на полный желудок, и высчитав — ужаснулась: девять лет недоедания, холода, обездоленности и беспросветной нищеты.
— И ты знаешь, Надя, мне не стыдно. Мне совсем не стыдно, что я одна съела этот шоколад. Я ведь, Надя, его заслужила, — рассказывала мамина коллега, утирая слёзы рукавом заношенного платья. Оно когда-то было очень красивым, это платье: цвета топлёного молока, с черными кружевными манжетами, воротник стоечкой, шесть пуговок в два ряда на груди. Она лет двадцать в нём проходила. На другое платье денег так и не смогла накопить.
Каждый раз, когда наступают эти долгожданные и прекрасные зимние праздники, и мы накрываем обильные столы и наряжаем ёлки, и верим, что уж этот год точно будет лучше, чем предыдущий, я вспоминаю о дарах, которые мне приносили волхвы.
Я вспоминаю мою прекрасную учительницу молодой и красивой, в шерстяном, цвета топлёного молока, платье и в ладных лодочках на невысоком каблуке. Она протягивает мне яблоко — на уроке у меня от голода закружилась голова, она вытащила из сумки яблоко и стояла над душой, пока я его не съела.
Я вспоминаю, как однажды мама вынесла из учительской (был чей-то юбилей) густо припорошенный сахарной пудрой, начинённый воздушным кремом эклер и радостным шёпотом сообщила, что он мой, потому что кто-то отказался от своей порции. И я с невообразимым наслаждением этот эклер съела, удивляясь, как можно было от такой вкуснотищи отказаться, и только потом, спустя годы, сообразила, что мама мне свою порцию отдала.
Я вспоминаю, как в нашей семье случились тяжёлые годы, денег было совсем мало, иногда не было вовсе, и мой семилетний сын, которому я ежедневно выдавала двадцать рублей на школьный завтрак, умудрился по копеечке сэкономить и однажды принёс нам большую коробку шоколадных конфет, и мы стояли на балконе, грелись солнцем, улыбались этому огромному чудесному городу, ели шоколад и верили, что всё непременно будет хорошо.
Мамина коллега несла продукты домой и представляла, как аккуратно разделит эти два сказочных батончика на восемь частей, каждый на четыре кусочка, и угостит своих детей (два мальчика и девочка), мужа, свёкра, свекровь и старенькую прасвекровь.
Она не думала о том, как тяжело выживать в блокадной стране учителю и инженеру, на попечении которых беспомощные дети и старики. Что в выходные снова выезжать на загородный участок — поливать картошку и собирать зелёную фасоль, и бог с ней, с тяжёлой работой, главное, чтобы не стреляли. Что в следующую субботу ей выбираться рейсовым автобусом в Ереван — шесть часов дороги в один конец, чтобы на бангладешской барахолке закупиться дешёвой косметикой. Племянник арендовал крохотный закут в бывшем доме культуры, чинил кипятильники и кофеварки, заодно тётин товар реализовал. Денег на перепродаже косметики выгадывали совсем мало, но что поделаешь. Они и выручали, эти деньги и урожай, собранный с огорода и участка.
— Никогда не унывай,— любила повторять старенькая прасвекровь, пережившая геноцид и обе мировые войны, а теперь ещё и третью войну заставшая,— главное, дочка, никогда не унывай. И не прекращай разговаривать с Господом, он всегда рядом, он — единственный, кто слышит тебя.
И мамина коллега старалась не унывать. Она несла своей семье шоколадные батончики и благодарила Бога за эту чудесную возможность. А ещё она думала о заповедях — не укради, не возжелай, не убий. И радовалась тому, до чего они ладные, правильные и непреложные.
Но вдруг посреди этого благостного диалога она подумала, что было бы здорово приберечь второй шоколадный батончик на завтра. Конечно, в этом случае каждому достанется по крохотному лепесточку сладкого, ну и ладно, зато счастье можно будет растянуть на два дня. Чтобы шоколад не нашли вездесущие дети, мамина коллега решила спрятать его не дома. Прокравшись на задний двор, она вытащила из сумки «Марс» и сунула под дождевую бочку, решив перепрятать позже.
Накормив семью макаронами с сайрой, напоив кофе и разделив на всех один батончик (себе кусочек выделять не стала — пусть остальным чуть больше достанется), она выскользнула из дома, извлекла из-под дождевой бочки второй батончик и понесла перепрятывать его в погреб.
Но дочка выбежала следом за ней и настигла на пороге погреба. Она повисла на матери, требуя показать, что та прячет в кармане. И мать стряхнул её с себя, грубо оттолкнула и захлопнула дверь погреба. Дочь стучала, требовала открыть, вопила — мама, что ты там прячешь, может ты что-то там ешь!!! А мать мало того, что задвинула щеколду, так зачем-то ещё подперла дверь спиной, и внезапно у неё помутился рассудок, потому что она сделала такое, чего никогда о себе не могла вообразить: она разодрала зубами обёртку и буквально сожрала этот несчастный «Марс». К тому времени к погребу прибежали сыновья, они тоже ломились в дверь и требовали открыть, а она давилась сладким и прикидывала в уме, как давно не ела так, чтобы наесться и уснуть на полный желудок, и высчитав — ужаснулась: девять лет недоедания, холода, обездоленности и беспросветной нищеты.
— И ты знаешь, Надя, мне не стыдно. Мне совсем не стыдно, что я одна съела этот шоколад. Я ведь, Надя, его заслужила, — рассказывала мамина коллега, утирая слёзы рукавом заношенного платья. Оно когда-то было очень красивым, это платье: цвета топлёного молока, с черными кружевными манжетами, воротник стоечкой, шесть пуговок в два ряда на груди. Она лет двадцать в нём проходила. На другое платье денег так и не смогла накопить.
Каждый раз, когда наступают эти долгожданные и прекрасные зимние праздники, и мы накрываем обильные столы и наряжаем ёлки, и верим, что уж этот год точно будет лучше, чем предыдущий, я вспоминаю о дарах, которые мне приносили волхвы.
Я вспоминаю мою прекрасную учительницу молодой и красивой, в шерстяном, цвета топлёного молока, платье и в ладных лодочках на невысоком каблуке. Она протягивает мне яблоко — на уроке у меня от голода закружилась голова, она вытащила из сумки яблоко и стояла над душой, пока я его не съела.
Я вспоминаю, как однажды мама вынесла из учительской (был чей-то юбилей) густо припорошенный сахарной пудрой, начинённый воздушным кремом эклер и радостным шёпотом сообщила, что он мой, потому что кто-то отказался от своей порции. И я с невообразимым наслаждением этот эклер съела, удивляясь, как можно было от такой вкуснотищи отказаться, и только потом, спустя годы, сообразила, что мама мне свою порцию отдала.
Я вспоминаю, как в нашей семье случились тяжёлые годы, денег было совсем мало, иногда не было вовсе, и мой семилетний сын, которому я ежедневно выдавала двадцать рублей на школьный завтрак, умудрился по копеечке сэкономить и однажды принёс нам большую коробку шоколадных конфет, и мы стояли на балконе, грелись солнцем, улыбались этому огромному чудесному городу, ели шоколад и верили, что всё непременно будет хорошо.
December 14, 2018
Декабрь в Берде выдался милосердным: морозец ночи сменяет...
Декабрь в Берде выдался милосердным: морозец ночи сменяет робкое утреннее солнце, к полудню из-под того края неба, что свисает линялой шторой над истоком реки, выплывают стада усталых облаков. Сгрудившись у ломкого от неокрепшего льда берега, они принимаются пить — степенно и долго, словно в последний раз; утолив жажду — неторопливо уходят, медно позвякивая боталами, стирая ноющие ноги о неровное дно каменистой дороги — за Хали-кар, к распахнутому зеву Великаньей пещеры, где и исчезают — бесплотные и безмолвные, словно недосмотренные прошлогодние сны.
Из-под ржавой шелухи травы пробивается наивная молодая поросль, скудно выступают нежно-васильковым кудрявые головки клевера и трёпаные ветром колючие венчики чертополоха. На голых ветвях деревьев пестреет россыпь недоклёванных птицей ягод боярышника, тёрна, калины. Опушку леса усеяло орехами в почерневшей, тронутой плесенью кожуре — полевые мыши растащат всё дочиста к первому сильному морозу.
В горах сошли последние осенние подснежники, забылось беспробудным тягучим мороком Совиное ущелье, сумрачно и властно закурились к грядущим бурям непролазные вершины Миапора.
Берд и окрестные деревни затаили дыхание в предчувствии скорого снега.
Но декабрь милостив, и жизнь во дворах течёт своим чередом: перепутав холодное время с погожим, кудахчато несутся куры, самовлюблённо кулдыкают индюки, переругиваются через забор петухи, клёкают цесарки. В коптильнях доходят окорока, в погребах — местное кисло-терпкое вино, в бутылях тёмного стекла ждёт своего часа знаменитая шестидесятиградусная тутовка. Ассортимент продуктовых магазинчиков разнообразен и вызывающе переливчат — скоро праздники, накрывать столы, принимать гостей. Генеральная уборка в самом разгаре — моются в трёх водах окна, крахмалятся шторы, натираются мастикой полы.
— Гарник, сакваж забыл! — зовёт с веранды старенькая Аничка, размахивая модным, в заклёпках, кожаным рюкзаком.
— Нани, сколько раз говорил — не сакваж, а саквояж! А это! Это вообще рюкзак! — возмущается пятнадцатилетний правнук. Его слова тонут в беспардонном гоготе друзей.
— Чем громче смех — тем бестолковее голова! — едко комментирует Аничка.
Гогот утихает, наступает почтительная тишина.
— Иди забери свой сакваж, — подталкивает Гарика в спину кто-то из друзей. Тот огрызается, но плетётся к лестнице, ведущей на веранду.
Утро начинается со стука в дверь — к папе заглянул очередной пациент.
— Доктор-джан, всю ночь не спал, — доносится сквозь сдавленные стоны.
— Сейчас приду, — натягивает куртку отец.
Возвращается через полчаса, с пакетиком чищеного фундука и крохотной, с детский кулак, головкой козьего сыра. У людей нет денег, каждый расплачивается чем горазд. Иногда вообще не расплачиваются. Папа относится к этому философски, мама возмущается — ладно за работу денег не взял, так хоть за материалы возьми, ты ведь их не бесплатно покупаешь! Папа отмахивается.
Мы с детства привыкли к этим «дарам волхвов». Чего только ему не приносили: холщовые мешочки жареной пшеницы, горсти подмороженной мушмулы, картошку, соленья, яйца, яблоки, самогонку. Однажды вообще живую курицу принесли. Хотели в залог оставить. Пусть, говорят, поживёт у вас до получки, она нестись будет, два раза в день. Папа еле отбился. Несушка затмила мешок капусты и бидон солярки. Хорошо иметь в семье врача, всегда есть над чем посмеяться.
Когда папа отлучался, маме приходилось консультировать его пациентов. Объясняла, чем лечить воспаление дёсен, какие таблетки пить от боли и как делать раствор для полоскания. Потому люди звали её бжшкуи — докторша. Некоторые не сомневались, что она тоже умеет лечить. Искренне изумлялись, когда она им отказывала. Одна бабушка так вообще упрекнула:
— Бжшкуи джан, раз муж в отъезде, может ты вырвешь мне зуб? То есть как не умеешь? Совсем не умеешь? Столько лет замужем за зубным врачом и не научилась?
Из письма папы маме: «Передаю небольшую посылку, но для тебя там ничего нет. Не расстраивайся, моя любимая, подарок я тебе обязательно привезу. Брюки для Лёвы, сорочка — папе. Предупреди его, что бритвенные лезвия еле достал, так что он должен ими как минимум два года пользоваться.
Времени на стояние в очередях нет — до пяти часов на занятиях. Купил себе ботинки и кримпленовый костюм. И сразу же пожалел — есть костюмы лучше. Напиши, что взять тебе, я очень постараюсь достать. Скучаю по всем вам. Обнимаю, твой муж. 1974 год, Москва.»
Это всё, что я знаю о любви. Это всё, что я хочу о ней знать.
Не стало соседа Шаена. Ушёл в пятьдесят шесть — не выдержало сердце. Некому теперь, запрокинув голову, самозабвенно звать свою Жулет. И Жулет теперь некому варить кофе и нести дымящуюся чашечку с горстью карамельных конфет четыре лестничных пролёта вниз. Закончилась ещё одна история счастья — деревенского и чистого, словно протёртое росой утреннее апрельское небо. Словно сладкий фиалковый дух. Словно невесомый одуванчиковый пух.
Берд тих и печален. Берд смертен и бесконечен. Но скоро Новый год, скоро новая жизнь. Вечерами острый от влаги воздух смешивается с дымом дровяных печек и шумом затерявшегося в зарослях иссушенной осоки ветра, хлопает ставнями чердачных окон и трухлявыми створками калиток. Свернувшись по-кошачьи возле входа в конуру, дразнит дворового пса. Подхватив эхо его брюзгливого лая, взмывает к крыше, устраивается на самом краешке, согревает озябшие ладони своим дыханием. Караулит снег.
Мне скоро уезжать. Сердце от предстоящей разлуки ноет так, будто его придавили камнем.
Мне скоро уезжать. Но пока я здесь. Я — здесь.
Из-под ржавой шелухи травы пробивается наивная молодая поросль, скудно выступают нежно-васильковым кудрявые головки клевера и трёпаные ветром колючие венчики чертополоха. На голых ветвях деревьев пестреет россыпь недоклёванных птицей ягод боярышника, тёрна, калины. Опушку леса усеяло орехами в почерневшей, тронутой плесенью кожуре — полевые мыши растащат всё дочиста к первому сильному морозу.
В горах сошли последние осенние подснежники, забылось беспробудным тягучим мороком Совиное ущелье, сумрачно и властно закурились к грядущим бурям непролазные вершины Миапора.
Берд и окрестные деревни затаили дыхание в предчувствии скорого снега.
Но декабрь милостив, и жизнь во дворах течёт своим чередом: перепутав холодное время с погожим, кудахчато несутся куры, самовлюблённо кулдыкают индюки, переругиваются через забор петухи, клёкают цесарки. В коптильнях доходят окорока, в погребах — местное кисло-терпкое вино, в бутылях тёмного стекла ждёт своего часа знаменитая шестидесятиградусная тутовка. Ассортимент продуктовых магазинчиков разнообразен и вызывающе переливчат — скоро праздники, накрывать столы, принимать гостей. Генеральная уборка в самом разгаре — моются в трёх водах окна, крахмалятся шторы, натираются мастикой полы.
— Гарник, сакваж забыл! — зовёт с веранды старенькая Аничка, размахивая модным, в заклёпках, кожаным рюкзаком.
— Нани, сколько раз говорил — не сакваж, а саквояж! А это! Это вообще рюкзак! — возмущается пятнадцатилетний правнук. Его слова тонут в беспардонном гоготе друзей.
— Чем громче смех — тем бестолковее голова! — едко комментирует Аничка.
Гогот утихает, наступает почтительная тишина.
— Иди забери свой сакваж, — подталкивает Гарика в спину кто-то из друзей. Тот огрызается, но плетётся к лестнице, ведущей на веранду.
Утро начинается со стука в дверь — к папе заглянул очередной пациент.
— Доктор-джан, всю ночь не спал, — доносится сквозь сдавленные стоны.
— Сейчас приду, — натягивает куртку отец.
Возвращается через полчаса, с пакетиком чищеного фундука и крохотной, с детский кулак, головкой козьего сыра. У людей нет денег, каждый расплачивается чем горазд. Иногда вообще не расплачиваются. Папа относится к этому философски, мама возмущается — ладно за работу денег не взял, так хоть за материалы возьми, ты ведь их не бесплатно покупаешь! Папа отмахивается.
Мы с детства привыкли к этим «дарам волхвов». Чего только ему не приносили: холщовые мешочки жареной пшеницы, горсти подмороженной мушмулы, картошку, соленья, яйца, яблоки, самогонку. Однажды вообще живую курицу принесли. Хотели в залог оставить. Пусть, говорят, поживёт у вас до получки, она нестись будет, два раза в день. Папа еле отбился. Несушка затмила мешок капусты и бидон солярки. Хорошо иметь в семье врача, всегда есть над чем посмеяться.
Когда папа отлучался, маме приходилось консультировать его пациентов. Объясняла, чем лечить воспаление дёсен, какие таблетки пить от боли и как делать раствор для полоскания. Потому люди звали её бжшкуи — докторша. Некоторые не сомневались, что она тоже умеет лечить. Искренне изумлялись, когда она им отказывала. Одна бабушка так вообще упрекнула:
— Бжшкуи джан, раз муж в отъезде, может ты вырвешь мне зуб? То есть как не умеешь? Совсем не умеешь? Столько лет замужем за зубным врачом и не научилась?
Из письма папы маме: «Передаю небольшую посылку, но для тебя там ничего нет. Не расстраивайся, моя любимая, подарок я тебе обязательно привезу. Брюки для Лёвы, сорочка — папе. Предупреди его, что бритвенные лезвия еле достал, так что он должен ими как минимум два года пользоваться.
Времени на стояние в очередях нет — до пяти часов на занятиях. Купил себе ботинки и кримпленовый костюм. И сразу же пожалел — есть костюмы лучше. Напиши, что взять тебе, я очень постараюсь достать. Скучаю по всем вам. Обнимаю, твой муж. 1974 год, Москва.»
Это всё, что я знаю о любви. Это всё, что я хочу о ней знать.
Не стало соседа Шаена. Ушёл в пятьдесят шесть — не выдержало сердце. Некому теперь, запрокинув голову, самозабвенно звать свою Жулет. И Жулет теперь некому варить кофе и нести дымящуюся чашечку с горстью карамельных конфет четыре лестничных пролёта вниз. Закончилась ещё одна история счастья — деревенского и чистого, словно протёртое росой утреннее апрельское небо. Словно сладкий фиалковый дух. Словно невесомый одуванчиковый пух.
Берд тих и печален. Берд смертен и бесконечен. Но скоро Новый год, скоро новая жизнь. Вечерами острый от влаги воздух смешивается с дымом дровяных печек и шумом затерявшегося в зарослях иссушенной осоки ветра, хлопает ставнями чердачных окон и трухлявыми створками калиток. Свернувшись по-кошачьи возле входа в конуру, дразнит дворового пса. Подхватив эхо его брюзгливого лая, взмывает к крыше, устраивается на самом краешке, согревает озябшие ладони своим дыханием. Караулит снег.
Мне скоро уезжать. Сердце от предстоящей разлуки ноет так, будто его придавили камнем.
Мне скоро уезжать. Но пока я здесь. Я — здесь.
November 15, 2018
Книга "С неба упали три яблока" вышла на итальянском, в и...
Книга "С неба упали три яблока" вышла на итальянском, в издательстве Francesco Brioschi Editore srl.
Планируются две презентации:
Комо, 17 ноября, 18:00,
книжный магазин "Ubik" (Piazza San Fedele 32, 22100)
Милан, 18 ноября, 18:00,
Fondazione Pini (Corso Garibaldi 2)
Приходите, если в эти дни будете в Милане или в Комо, поговорим-посмеёмся-пообнимаемся.
Огромная благодарность моим агентам Юле Гумен и Наташе Банке. Девочки, вы лучшие. Спасибо.
Планируются две презентации:
Комо, 17 ноября, 18:00,
книжный магазин "Ubik" (Piazza San Fedele 32, 22100)
Милан, 18 ноября, 18:00,
Fondazione Pini (Corso Garibaldi 2)
Приходите, если в эти дни будете в Милане или в Комо, поговорим-посмеёмся-пообнимаемся.
Огромная благодарность моим агентам Юле Гумен и Наташе Банке. Девочки, вы лучшие. Спасибо.
November 13, 2018
Эву пригласили на празднование дня рождения. Одноклассниц...
Эву пригласили на празднование дня рождения. Однокласснице Беатрис, закадычной подруге и соратнице, исполнялось семь. Кроме Эвы на торжестве предполагались сэндвичи с индейкой и сыром, огуречный салат, торт со взбитыми сливками и ванильное мороженое. А также кузина именинницы Маргарет, десяти с половиной лет, умеющая левой ноздрёй выдувать мыльные пузыри.
— А правой что она умеет? — заволновалась Эва.
Беатрис неопределённо пожала плечом и сделала страшные глаза.
Эва скинула матери таинственную смску: «Mommichka, i need many bubbles for my nose», снисходительно поколотила мальчика Гарри (снова лез целоваться), и, проигнорировав кружки танцев, художественной гимнастики и шитья, убежала играть в футбол.
Каринка явилась на продлёнку без «мени бабблз фор май ноз». За что и поплатилась. Расстроенная Эва заявила, что домой без мыльных пузырей не поедет и вцепилась в футбольные ворота. Увещевать отцепиться прибегала вся продлёнка и даже охрана. Потерпели сокрушительно поражение. Земля бы налетела на небесную ось, если бы им удалось её убедить.
Спустя час переговоров тренер готов был отказаться от ворот, и даже вызвался сбегать за лопатой — чтоб их выкопать.
— Заберёте её домой с воротами, благо, размеры вашего багажника позволяют!
— Зачем откапывать ворота, если можно просто кого-то прямо здесь закопать и тем самым решить проблему? — задумчиво спросила Каринка.
Ехали домой в абсолютной тишине.
— Вообще-то за убийство детей сажают в тюрьму! — объявила за ужином Эва.
— Уверена, меня оправдают, — отрезала Каринка.
Спать легли рано.
Бостонское утро застало Эву за нанесением макияжа. Пудра, немного блеска для губ — нагнетать не нужно, мать от вчерашнего ещё не отошла, тоже мне цаца. Да и соседку миссис Марию жалко. На той неделе Эва довела её до громкой икоты, намазюкавшись блескучими тенями по самые локти.
Наряд выбирала недолго — поджимало время, скоро зазвенит будильник: бархатное платье, лосины в горошек, мамины сапоги на каблуках, замшевые, мягкие, можно голенищем пыль с подоконника протирать, можно ножницами в меленькую лапшу покрошить, а можно серебристым фломастером накарябать запретное слово на букву «f», которому научил класс тихий мальчик Тимоти (веснушки, жёваные шорты, круглые очки, кто бы мог подумать). Мисс Малавайз чуть в обморок не грохнулась, обнаружив на доске это слово.
— Надеюсь, вы его не запомнили, — обратилась она к ученикам, до блеска оттерев доску.
— Конечно запомнили! — по-военному чётко прогремел класс.
На аксессуары ушла целая вечность. Эва остановила свой выбор на жёлтой кожаной сумочке и платке с белым павлином, который буквально вчера дорисовала мать. Платок был рождественским подарком для тёти Наринэ, но Эва рассудила, что от тёти не убудет, если она разочек выйдет в её подарке в свет.
Набрызгавшись духами и нацепив на нос солнечные очки, она бесшумно выскользнула во двор.
— Не ну ты представляешь? — рассказывает с негодованием Каринка. — Просыпаюсь от грохота — это, оказывается, входная дверь захлопнулась. Выбегаю в пижаме на улицу. Хорошо, что она в моих сапогах была, иначе я бы её не догнала! Вообрази лица родителей Беатрис, к которым она бы ни свет ни заря явилась! В гости! За два дня до праздника! Вот ты мне скажи, почему она в меня пошла? Почему не в тебя, например? Или в какого-нибудь другого варёного веника?
Я мычу в ответ нечленораздельное. Вспоминаю, как Каринка и наша двоюродная сестра Сирануйш запустили целую флотилию цыплят в дождевую бочку. Из чистого интереса — выплывут или ко дну пойдут. К счастью, рядом оказалась тётя Жено, которая несла нам горячие пирожки. Закалённая выходками племянниц тётя опрокинула на грядку с кинзой угощение и, резво орудуя миской, вычерпнула из бочки цыплят. Пирожки мы потом отряхнули и всё равно съели (возмущение мамы нани купировала убедительным «Надя, ну что ты так переживаешь, это чистая деревенская грязь, от неё одна польза!»)
— А что, кузина Маргарет действительно умеет выдувать левой ноздрёй мыльные пузыри? — увожу разговор в сторону я.
— Действительно.
— Как?
Каринка смотрит на меня долгим немигающим взглядом.
— Повторить хочешь, дебилик джан? Запоминай: закапываешь в нос мыльную жидкость, зажимаешь одну ноздрю пальцем и выдуваешь.
— И куда её родители смотрят?
— Туда же, куда наши смотрели!
— На надпись «Оставь надежду всяк сюда входящий»?
— Именно!
Вчера Каринка получила новую интригующую смску: «Mommicka, i need a big piano!» Ехала за дочерью с ужасом в сердце. Представляла, как охрана школы делает ставки в букмекерских конторах: один к тысяче, что школьный рояль придётся поджечь, чтобы отодрать от него Эву.
В музыкальном классе Каринка застала дивную картину: на крышке рояля, с обеих концов, сидели две учительницы, мисс Малавайз и миссис Крамер. Эва, вцепившись в крышку рояля, пыталась её поднять.
— Нет, Эва, нет, — увещевали хором учительницы. — Рояль — не игрушка, нельзя по клавишам дубасить чем попало!
Эва молчала. И весь её вид — широко расставленные ноги, торчащие локти, вцепившиеся намертво в крышку рояля побледневшие пальцы, хохолок на темечке, — весь этот непокорённый её вид говорил лишь об одном: главное, абанамат, не сдаваться!
— А правой что она умеет? — заволновалась Эва.
Беатрис неопределённо пожала плечом и сделала страшные глаза.
Эва скинула матери таинственную смску: «Mommichka, i need many bubbles for my nose», снисходительно поколотила мальчика Гарри (снова лез целоваться), и, проигнорировав кружки танцев, художественной гимнастики и шитья, убежала играть в футбол.
Каринка явилась на продлёнку без «мени бабблз фор май ноз». За что и поплатилась. Расстроенная Эва заявила, что домой без мыльных пузырей не поедет и вцепилась в футбольные ворота. Увещевать отцепиться прибегала вся продлёнка и даже охрана. Потерпели сокрушительно поражение. Земля бы налетела на небесную ось, если бы им удалось её убедить.
Спустя час переговоров тренер готов был отказаться от ворот, и даже вызвался сбегать за лопатой — чтоб их выкопать.
— Заберёте её домой с воротами, благо, размеры вашего багажника позволяют!
— Зачем откапывать ворота, если можно просто кого-то прямо здесь закопать и тем самым решить проблему? — задумчиво спросила Каринка.
Ехали домой в абсолютной тишине.
— Вообще-то за убийство детей сажают в тюрьму! — объявила за ужином Эва.
— Уверена, меня оправдают, — отрезала Каринка.
Спать легли рано.
Бостонское утро застало Эву за нанесением макияжа. Пудра, немного блеска для губ — нагнетать не нужно, мать от вчерашнего ещё не отошла, тоже мне цаца. Да и соседку миссис Марию жалко. На той неделе Эва довела её до громкой икоты, намазюкавшись блескучими тенями по самые локти.
Наряд выбирала недолго — поджимало время, скоро зазвенит будильник: бархатное платье, лосины в горошек, мамины сапоги на каблуках, замшевые, мягкие, можно голенищем пыль с подоконника протирать, можно ножницами в меленькую лапшу покрошить, а можно серебристым фломастером накарябать запретное слово на букву «f», которому научил класс тихий мальчик Тимоти (веснушки, жёваные шорты, круглые очки, кто бы мог подумать). Мисс Малавайз чуть в обморок не грохнулась, обнаружив на доске это слово.
— Надеюсь, вы его не запомнили, — обратилась она к ученикам, до блеска оттерев доску.
— Конечно запомнили! — по-военному чётко прогремел класс.
На аксессуары ушла целая вечность. Эва остановила свой выбор на жёлтой кожаной сумочке и платке с белым павлином, который буквально вчера дорисовала мать. Платок был рождественским подарком для тёти Наринэ, но Эва рассудила, что от тёти не убудет, если она разочек выйдет в её подарке в свет.
Набрызгавшись духами и нацепив на нос солнечные очки, она бесшумно выскользнула во двор.
— Не ну ты представляешь? — рассказывает с негодованием Каринка. — Просыпаюсь от грохота — это, оказывается, входная дверь захлопнулась. Выбегаю в пижаме на улицу. Хорошо, что она в моих сапогах была, иначе я бы её не догнала! Вообрази лица родителей Беатрис, к которым она бы ни свет ни заря явилась! В гости! За два дня до праздника! Вот ты мне скажи, почему она в меня пошла? Почему не в тебя, например? Или в какого-нибудь другого варёного веника?
Я мычу в ответ нечленораздельное. Вспоминаю, как Каринка и наша двоюродная сестра Сирануйш запустили целую флотилию цыплят в дождевую бочку. Из чистого интереса — выплывут или ко дну пойдут. К счастью, рядом оказалась тётя Жено, которая несла нам горячие пирожки. Закалённая выходками племянниц тётя опрокинула на грядку с кинзой угощение и, резво орудуя миской, вычерпнула из бочки цыплят. Пирожки мы потом отряхнули и всё равно съели (возмущение мамы нани купировала убедительным «Надя, ну что ты так переживаешь, это чистая деревенская грязь, от неё одна польза!»)
— А что, кузина Маргарет действительно умеет выдувать левой ноздрёй мыльные пузыри? — увожу разговор в сторону я.
— Действительно.
— Как?
Каринка смотрит на меня долгим немигающим взглядом.
— Повторить хочешь, дебилик джан? Запоминай: закапываешь в нос мыльную жидкость, зажимаешь одну ноздрю пальцем и выдуваешь.
— И куда её родители смотрят?
— Туда же, куда наши смотрели!
— На надпись «Оставь надежду всяк сюда входящий»?
— Именно!
Вчера Каринка получила новую интригующую смску: «Mommicka, i need a big piano!» Ехала за дочерью с ужасом в сердце. Представляла, как охрана школы делает ставки в букмекерских конторах: один к тысяче, что школьный рояль придётся поджечь, чтобы отодрать от него Эву.
В музыкальном классе Каринка застала дивную картину: на крышке рояля, с обеих концов, сидели две учительницы, мисс Малавайз и миссис Крамер. Эва, вцепившись в крышку рояля, пыталась её поднять.
— Нет, Эва, нет, — увещевали хором учительницы. — Рояль — не игрушка, нельзя по клавишам дубасить чем попало!
Эва молчала. И весь её вид — широко расставленные ноги, торчащие локти, вцепившиеся намертво в крышку рояля побледневшие пальцы, хохолок на темечке, — весь этот непокорённый её вид говорил лишь об одном: главное, абанамат, не сдаваться!
October 24, 2018
Англию невозможно снимать крупным планом, это словно пыта...
Англию невозможно снимать крупным планом, это словно пытаться зачерпнуть в ладони океан. Потому я старалась снимать её с небольшого фокусного расстояния. С сожалением потом удаляла из памяти телефона беспомощные кадры. Того влюблённо-благодарного ощущения от страны поймать в объектив мне так и не удалось.
.
Обнаружила родную мушмулу в лондонском парке. Не жёлто-крупную, сочную, а горную, есть которую можно только после того, как её прихватит крепким морозом. Привет, говорю, цавд танем, привет.
Родина даёт о себе знать с первого дня пребывания в другой стране. Получила в подарок перевязанную нарядной лентой коробочку. Надпись на ней гласила: «Дорогой Наринэ от т. Мареты с любовью». Приоткрыла — а там румяные кусочки сладкой гаты.
Пора уже на манер зицпредседателя Фунта всем хвастливо рассказывать: «В Париже мне гату дарили, в Сан-Диего дарили, в Торонто дарили, а знали бы вы, какую мне гату в Англии дарили!»
Лондон невероятно дорогой город. Но не для гостящих там армян. При приезде очередного земляка диаспора незамедлительно включает режим заботливой мамочки: приглашает в гости, накрывает столы, строго следит, чтобы ты поела всего, и чтоб не забыла корочкой хлеба протереть дно тарелки, а то жених лицом не выйдет!
Нормальные люди в поездках худеют, а я наела себе лишние щёки.
.
По воскресеньям на углу Бейкер-стрит открывается фермерский рынок. При виде сырного прилавка незамедлительно лезу в сумку за телефоном.
— Надеюсь, вы не меня снимаете, — предупреждает продавщица.
— Ну что вы, только сыр! — с жаром уверяю я.
Моя решительность её забавляет.
— Не знаю теперь — обижаться за игнор или благодарить.
Накупила сыра, этого и того, и обязательно голубого ноттингемширского «Стилтона», и винтажного «Чеддера», и сливочно-вязкого, в твёрдой корочке, батского.
Сыроварне почти 500 лет, открыта в 1540 году. Счастливые англичане, их обошли разрушительные набеги кочевников, им не выкорчёвывали корни и не обрубали кроны. Потому одна семья может позволить себе владеть сыроварней полтысячи лет.
Нужно было попроситься к ним в подмастерья. Мечта жизни — написать книгу о сыре. Люблю я его какой-то унижающей человеческое достоинство любовью, везу отовсюду, совсем отовсюду (даже из несырной Южной Кореи умудрилась). Так хотя бы нужно эту маниакальную любовь направить в какое-нибудь менее разрушительное для бюджета русло!
Дежурный вопрос сына:
— Мам, ты что кроме сыра везёшь?
.
Ещё одна слабость — авокадо. Если среди вас тоже есть авокадные маньяки — обязательно загляните в «Avobar» на Генриетта-стрит в Ковент Гардене. Мне там было настоящее счастье. В детстве я мечтала стать продавщицей мороженого, чтобы есть шоколадный пломбир в неограниченных количествах. Теперь у меня другая мечта: работать на сыроварне, а вечерами забиваться в угол «Авобара», и, запивая тосты с авокадо и малосольным лососем чёрным кофе, сочинять заметки.
В прошлой жизни я определённо была австралийской мышью Рокфором.
.
Кстати, мама с детства приучала нас ко всяким необычным сырам. Один из любимых бутербродов — подогретый ломоть хлеба с маслом, рокфором и долькой болгарского перца. Или огурцом.
Повезло нам с мамой, чего уж там. Могла дорогущий сыр есть сама. А она нас, малолетних балбесов, приучала к красоте. Дефицитного рокфора доставалось всем по чуть-чуть, а вот любви и способности оценить прекрасное хватило на всю жизнь.
Спасибо, мамочка, спасибо.
.
Удивительно и радостно ходить по большому и разнообразному городу, и внезапно, свернув в какой-нибудь «Косой переулок», обнаружить крохотные, прижавшиеся друг к другу домики с несоразмерно большими воротами.
— Это мьюзхаусы, — объясняет подруга Кристина. — Раньше на первом этаже располагались конюшни и каретный сарай, на втором проживали конюхи и кучера. Сейчас в этих домах живут обычные лондонцы. Сносить высоченные ворота они не имеют права, иначе испортится исторический облик построек.
Заметили на стене одного такого домика трогательную табличку «Frank&Pat live here». Стоим, умиляемся.
Из-за угла показывается пожилая женщина, катит продуктовую сумку на колёсиках.
— Пэт — это я! — приветливо машет она нам. — Пэт — это я!
К дому, где живёт любовь, можно прислониться щекой — и погреться.
.
Одинокая скамейка в парке. К подлокотнику привязан букетик лаванды. Рядом лежит подмокшая от дождя открытка. «В память о том, кто любил смеяться».
.
На целую вечность замираем перед витриной с забытыми вещами, у которых так и не нашлись хозяева. Виниловые пластинки, книжки, котелок, баночка джема, фотокамера. Утюг, оставленный в автобусе №23 в 1934 году. Записная книжка с Авой Гарднер на обложке, забытая в 1940 году в такси. Чуть ли не первая модель мобильного телефона, размером с фанерный чемодан. Найдена на Бейкер-стрит в 1988 году. Мишка Паддингтон с биркой, где указаны даты жизни Майкла Бонда. И надпись-обещание: «Да, мы позаботимся о нём».
.
Магазинчик «James Smith & Sons», аксессуары для джентльменов: зонты, трости, фляжки. Шляпная мастерская, где можно выбрать модель шляпки и подобрать к ней украшения, и, при желании, самой поучаствовать в её создании. Паб со старыми скрипучими полами и весёлым барменом: «Леди, вы заглянули за две минуты до открытия. Я могу развлекать вас эти две минуты историями из жизни моей соседки, она, знаете ли, любит очень громко рассказывать о себе по телефону».
Внезапно обнаруживаешь себя в эпицентре вихря всего, что знакомо и любимо чуть ли не с того дня, как себя помнишь. Все эти крошки Ру и Алисы из Зазеркалья, дядюшки Поджеры и Тэссы из рода д’Эрбервиллей, Шерлоки Холмсы, Джейн Эйры, Мэри Поппинсы и Реджинальды Дживсы, они словно машут тебе и приговаривают — ты считала, что нас придумали. А мы есть. Мы — здесь.
И не покидает ощущение, что ты оказался в стране, где сбываются мечты.
.
Цитата дня в книжном: «You only live once, but if you do it right, once is enough».
Мэй Уэст. Та самая, которой принадлежат слова «Когда я хорошая, я очень хорошая. Когда я плохая, я ещё лучше».
.
Поймала своё отражение в жёлтой волне Темзы.
Я реку запомню, она меня — нет.
.
Улетала с щемящим чувством утраты, нежным и светлым, словно далёкий зов родного дома.
И позади у меня лежало великое будущее (с).
.
Обнаружила родную мушмулу в лондонском парке. Не жёлто-крупную, сочную, а горную, есть которую можно только после того, как её прихватит крепким морозом. Привет, говорю, цавд танем, привет.
Родина даёт о себе знать с первого дня пребывания в другой стране. Получила в подарок перевязанную нарядной лентой коробочку. Надпись на ней гласила: «Дорогой Наринэ от т. Мареты с любовью». Приоткрыла — а там румяные кусочки сладкой гаты.
Пора уже на манер зицпредседателя Фунта всем хвастливо рассказывать: «В Париже мне гату дарили, в Сан-Диего дарили, в Торонто дарили, а знали бы вы, какую мне гату в Англии дарили!»
Лондон невероятно дорогой город. Но не для гостящих там армян. При приезде очередного земляка диаспора незамедлительно включает режим заботливой мамочки: приглашает в гости, накрывает столы, строго следит, чтобы ты поела всего, и чтоб не забыла корочкой хлеба протереть дно тарелки, а то жених лицом не выйдет!
Нормальные люди в поездках худеют, а я наела себе лишние щёки.
.
По воскресеньям на углу Бейкер-стрит открывается фермерский рынок. При виде сырного прилавка незамедлительно лезу в сумку за телефоном.
— Надеюсь, вы не меня снимаете, — предупреждает продавщица.
— Ну что вы, только сыр! — с жаром уверяю я.
Моя решительность её забавляет.
— Не знаю теперь — обижаться за игнор или благодарить.
Накупила сыра, этого и того, и обязательно голубого ноттингемширского «Стилтона», и винтажного «Чеддера», и сливочно-вязкого, в твёрдой корочке, батского.
Сыроварне почти 500 лет, открыта в 1540 году. Счастливые англичане, их обошли разрушительные набеги кочевников, им не выкорчёвывали корни и не обрубали кроны. Потому одна семья может позволить себе владеть сыроварней полтысячи лет.
Нужно было попроситься к ним в подмастерья. Мечта жизни — написать книгу о сыре. Люблю я его какой-то унижающей человеческое достоинство любовью, везу отовсюду, совсем отовсюду (даже из несырной Южной Кореи умудрилась). Так хотя бы нужно эту маниакальную любовь направить в какое-нибудь менее разрушительное для бюджета русло!
Дежурный вопрос сына:
— Мам, ты что кроме сыра везёшь?
.
Ещё одна слабость — авокадо. Если среди вас тоже есть авокадные маньяки — обязательно загляните в «Avobar» на Генриетта-стрит в Ковент Гардене. Мне там было настоящее счастье. В детстве я мечтала стать продавщицей мороженого, чтобы есть шоколадный пломбир в неограниченных количествах. Теперь у меня другая мечта: работать на сыроварне, а вечерами забиваться в угол «Авобара», и, запивая тосты с авокадо и малосольным лососем чёрным кофе, сочинять заметки.
В прошлой жизни я определённо была австралийской мышью Рокфором.
.
Кстати, мама с детства приучала нас ко всяким необычным сырам. Один из любимых бутербродов — подогретый ломоть хлеба с маслом, рокфором и долькой болгарского перца. Или огурцом.
Повезло нам с мамой, чего уж там. Могла дорогущий сыр есть сама. А она нас, малолетних балбесов, приучала к красоте. Дефицитного рокфора доставалось всем по чуть-чуть, а вот любви и способности оценить прекрасное хватило на всю жизнь.
Спасибо, мамочка, спасибо.
.
Удивительно и радостно ходить по большому и разнообразному городу, и внезапно, свернув в какой-нибудь «Косой переулок», обнаружить крохотные, прижавшиеся друг к другу домики с несоразмерно большими воротами.
— Это мьюзхаусы, — объясняет подруга Кристина. — Раньше на первом этаже располагались конюшни и каретный сарай, на втором проживали конюхи и кучера. Сейчас в этих домах живут обычные лондонцы. Сносить высоченные ворота они не имеют права, иначе испортится исторический облик построек.
Заметили на стене одного такого домика трогательную табличку «Frank&Pat live here». Стоим, умиляемся.
Из-за угла показывается пожилая женщина, катит продуктовую сумку на колёсиках.
— Пэт — это я! — приветливо машет она нам. — Пэт — это я!
К дому, где живёт любовь, можно прислониться щекой — и погреться.
.
Одинокая скамейка в парке. К подлокотнику привязан букетик лаванды. Рядом лежит подмокшая от дождя открытка. «В память о том, кто любил смеяться».
.
На целую вечность замираем перед витриной с забытыми вещами, у которых так и не нашлись хозяева. Виниловые пластинки, книжки, котелок, баночка джема, фотокамера. Утюг, оставленный в автобусе №23 в 1934 году. Записная книжка с Авой Гарднер на обложке, забытая в 1940 году в такси. Чуть ли не первая модель мобильного телефона, размером с фанерный чемодан. Найдена на Бейкер-стрит в 1988 году. Мишка Паддингтон с биркой, где указаны даты жизни Майкла Бонда. И надпись-обещание: «Да, мы позаботимся о нём».
.
Магазинчик «James Smith & Sons», аксессуары для джентльменов: зонты, трости, фляжки. Шляпная мастерская, где можно выбрать модель шляпки и подобрать к ней украшения, и, при желании, самой поучаствовать в её создании. Паб со старыми скрипучими полами и весёлым барменом: «Леди, вы заглянули за две минуты до открытия. Я могу развлекать вас эти две минуты историями из жизни моей соседки, она, знаете ли, любит очень громко рассказывать о себе по телефону».
Внезапно обнаруживаешь себя в эпицентре вихря всего, что знакомо и любимо чуть ли не с того дня, как себя помнишь. Все эти крошки Ру и Алисы из Зазеркалья, дядюшки Поджеры и Тэссы из рода д’Эрбервиллей, Шерлоки Холмсы, Джейн Эйры, Мэри Поппинсы и Реджинальды Дживсы, они словно машут тебе и приговаривают — ты считала, что нас придумали. А мы есть. Мы — здесь.
И не покидает ощущение, что ты оказался в стране, где сбываются мечты.
.
Цитата дня в книжном: «You only live once, but if you do it right, once is enough».
Мэй Уэст. Та самая, которой принадлежат слова «Когда я хорошая, я очень хорошая. Когда я плохая, я ещё лучше».
.
Поймала своё отражение в жёлтой волне Темзы.
Я реку запомню, она меня — нет.
.
Улетала с щемящим чувством утраты, нежным и светлым, словно далёкий зов родного дома.
И позади у меня лежало великое будущее (с).
October 12, 2018
Описывать Англию — занятие бессмысленное и беспомощное. Э...
Описывать Англию — занятие бессмысленное и беспомощное. Это как оказаться ребёнком в сказке: тебе дано увидеть чудо, но не дано о нём рассказать. Всё, что ты можешь себе позволить — это наблюдать. Города, которым никогда не быть твоими. Дома, машины, скверы. Птиц, каменных львов и людей. Девушку в платье Мэрилин Монро и стоптанных кроссовках, джентльмена во фраке, крохотную старенькую китаянку в бумажной короне, белокурого мальчика с перемазанными мороженым личиком — и невозмутимый голос его матери: Эндрю, в следующий раз я таки буду вынуждена указать стрелочками направление к твоему рту!
Англичане вдумчивы и отстранённы. Улыбке они предпочитают извинение. Если все произнесённые ими «sorry» перевести в смех, англичане определённо обретут бессмертие.
Из подслушанного:
— Ты зачем улыбаешься?
— Я улыбаюсь, потому что мне больно.
— Брось маяться ерундой, лучше выпей чего-нибудь.
Наделали шороху, заселяясь в гостиницу.
Забронировали с подругой номер с раздельными кроватями, а они заселили нас в номер с двуспальной.
— Мы не пара! — сердито объявляет она сконфуженному менеджеру.
— Зачем им подробности твоей личной жизни? — смеюсь я.
Марина дёргает плечом:
— После истории с отравлением надо перестраховаться!
Новые лаковые туфли, не замеченные ранее ни в чём подозрительном, выкинули фортель: стали немилосердно скрипеть. Скрыть этот скрип было возможно только одним способом — снять туфли, выйти на сцену босой и обуться там. От этого варианта, как и от версии выдвинуться из-за кулис ползком, пришлось отказаться. Беда заключалась в том, что мне нужно было выйти к читателю из узкого неосвещённого прохода в задней части сцены. Представляли с девушками-организаторами, как я, лаково скрипя туфлями, в могильной тишине побираюсь по проходу, и, споткнувшись о какую-то железяку, с грохотом падаю. В зале воцаряется могильная тишина, за кулисами — тоже. Смеялись до икоты.
Спасла публика, приветственными аплодисментами заглушившая инфернальный скрип. Никогда не радовалась аплодисментам так, как в Лондоне.
В Кембридже впервые в жизни попробовала эль. В настоящем английском пабе, за настоящей «пабской» едой. Больше не буду. В англичане меня всё равно не запишут, зачем тогда родной тутовке изменять!
Вывеска «Байрон гамбургерз». Воображение услужливо подсовывает картинку: юный Вертер мечется на пороге, терзаясь дилеммой есть или не есть?!
— Кэтрин. Кэтрин! Посмотри на меня!
Девочка сидит, прислонившись лбом к стеклу. За окном кофейни — волнующая жизнь: два молодых грузчика, подтрунивая друг над другом, перетаскивают коробки. Папа ревнует, папа ненавидит всех молодых весёлых грузчиков мира. Папина бы воля — их бы посадили на лондонское колесо обозрения и крутили в небе, не давая спуститься на землю. Дочери всего пять лет, но папа переживает, волнуется, настойчиво зовёт: Кэтрин, посмотри на меня!
Она делает вид, что не слышит.
Наблюдаем за тем, как худенькая высокая девушка занудно поправляет рукава.
— Зачем она не оставит их в покое? — недоумевает Марина.
— Высокие девушки редко задирают рукава, зато постоянно натягивают их чуть ли не на пальцы. Если высокая девушка закатала рукава, значит они ей просто коротки, — объясняю я.
— А нельзя купить такую одежду, чтоб рукава были впору?
Вздыхаю. Попробуй объяснить человеку не-дяде-Стёпе, каково жить с хронически короткими рукавами и брюками! Всю жизнь приходится тут распарывать, а там закатывать, чтоб не выглядеть Шапокляк.
На выставке импрессионистов, после долгого и вдумчивого изучения работы Жоржа Сёра, с подругой Аней высокодуховно обсудили особенности пуантилизма:
— Мурашками рисуют.
— Я бы даже сказала — мурашами!
Интеллект — наше всё.
Простояли перед неумело переданной батальной сценой. Изумление вызывали неубедительные лошади — вызывающе головастые и беспомощно тонконогие.
Аня, после минутного размышления:
— Лошади определённо не его конёк!
По дороге к индийской галерее успели обсудить развод знакомой, на чём свет стоит костерившей бывшего мужа. Пришли к однозначному выводу, что качество человека определяется его отношением к тем, кого он любил. Чем меньше плохого услышишь от него о бывших, тем больше поводов для уважения.
Накрыло совсем неожиданно, в зале ренессанса. На самом входе, повернувшись боком, сидел Моисей Микеланджело. Огромный, плотный, дышащий силой. Дразнящий твою жалкую и неуместную сиюминутность своей безусловной и заслуженной сопричастностью к вечности. Рыдала — от невозможность противостоять такой красоте, приговаривала — мне нечего тебе предъявить и нечем возразить.
Вычитала древнекитайскую мудрость: «Течение даже дохлую рыбу несёт». Смысл в том, что перемены всё равно грядут, бездействуешь ты дохлой рыбой, или же пытаешься что-то делать.
Наблюдала дождь и думала о том, что ничего не хочу, совсем ничего, никаких перемен. Хочу просто быть дохлой рыбой и лежать на берегу Темзы.
Было бы здорово, конечно, чтоб не дохлой, но капризничать не будем.
Залечь на дно в Лондоне. Гулять по городу, пить чай, заглядывать в музеи и книжные лавочки, пить кофе, наблюдать, как зажигается свет в старых чугунных фонарях, зайти в крохотный сырный рай «Paxton & Whitfield», взять молитерно с трюфелем, и обязательно — кусочек нежнейшего «Рейчел», выслушав историю о том, как владелец сыроварни, которого бросила жена, решил в отместку назвать её именем овечий сыр.
Попробовав «Рейчел», понимаешь, что не в отместку он его так назвал. А от тоски.
Идти по Элистан-стрит и повторять про себя джойсовское «Любовь любит любить любовь».
Love loves to love love.
Надпись на бумажных салфетках: «Today is the best day».
Вспомнила тоже джойсовскую «Жизнь — это множество дней. Этот кончится», но возражать не стала. В конце концов, одного другое не отменяет.
Потому — пусть так.
Англичане вдумчивы и отстранённы. Улыбке они предпочитают извинение. Если все произнесённые ими «sorry» перевести в смех, англичане определённо обретут бессмертие.
Из подслушанного:
— Ты зачем улыбаешься?
— Я улыбаюсь, потому что мне больно.
— Брось маяться ерундой, лучше выпей чего-нибудь.
Наделали шороху, заселяясь в гостиницу.
Забронировали с подругой номер с раздельными кроватями, а они заселили нас в номер с двуспальной.
— Мы не пара! — сердито объявляет она сконфуженному менеджеру.
— Зачем им подробности твоей личной жизни? — смеюсь я.
Марина дёргает плечом:
— После истории с отравлением надо перестраховаться!
Новые лаковые туфли, не замеченные ранее ни в чём подозрительном, выкинули фортель: стали немилосердно скрипеть. Скрыть этот скрип было возможно только одним способом — снять туфли, выйти на сцену босой и обуться там. От этого варианта, как и от версии выдвинуться из-за кулис ползком, пришлось отказаться. Беда заключалась в том, что мне нужно было выйти к читателю из узкого неосвещённого прохода в задней части сцены. Представляли с девушками-организаторами, как я, лаково скрипя туфлями, в могильной тишине побираюсь по проходу, и, споткнувшись о какую-то железяку, с грохотом падаю. В зале воцаряется могильная тишина, за кулисами — тоже. Смеялись до икоты.
Спасла публика, приветственными аплодисментами заглушившая инфернальный скрип. Никогда не радовалась аплодисментам так, как в Лондоне.
В Кембридже впервые в жизни попробовала эль. В настоящем английском пабе, за настоящей «пабской» едой. Больше не буду. В англичане меня всё равно не запишут, зачем тогда родной тутовке изменять!
Вывеска «Байрон гамбургерз». Воображение услужливо подсовывает картинку: юный Вертер мечется на пороге, терзаясь дилеммой есть или не есть?!
— Кэтрин. Кэтрин! Посмотри на меня!
Девочка сидит, прислонившись лбом к стеклу. За окном кофейни — волнующая жизнь: два молодых грузчика, подтрунивая друг над другом, перетаскивают коробки. Папа ревнует, папа ненавидит всех молодых весёлых грузчиков мира. Папина бы воля — их бы посадили на лондонское колесо обозрения и крутили в небе, не давая спуститься на землю. Дочери всего пять лет, но папа переживает, волнуется, настойчиво зовёт: Кэтрин, посмотри на меня!
Она делает вид, что не слышит.
Наблюдаем за тем, как худенькая высокая девушка занудно поправляет рукава.
— Зачем она не оставит их в покое? — недоумевает Марина.
— Высокие девушки редко задирают рукава, зато постоянно натягивают их чуть ли не на пальцы. Если высокая девушка закатала рукава, значит они ей просто коротки, — объясняю я.
— А нельзя купить такую одежду, чтоб рукава были впору?
Вздыхаю. Попробуй объяснить человеку не-дяде-Стёпе, каково жить с хронически короткими рукавами и брюками! Всю жизнь приходится тут распарывать, а там закатывать, чтоб не выглядеть Шапокляк.
На выставке импрессионистов, после долгого и вдумчивого изучения работы Жоржа Сёра, с подругой Аней высокодуховно обсудили особенности пуантилизма:
— Мурашками рисуют.
— Я бы даже сказала — мурашами!
Интеллект — наше всё.
Простояли перед неумело переданной батальной сценой. Изумление вызывали неубедительные лошади — вызывающе головастые и беспомощно тонконогие.
Аня, после минутного размышления:
— Лошади определённо не его конёк!
По дороге к индийской галерее успели обсудить развод знакомой, на чём свет стоит костерившей бывшего мужа. Пришли к однозначному выводу, что качество человека определяется его отношением к тем, кого он любил. Чем меньше плохого услышишь от него о бывших, тем больше поводов для уважения.
Накрыло совсем неожиданно, в зале ренессанса. На самом входе, повернувшись боком, сидел Моисей Микеланджело. Огромный, плотный, дышащий силой. Дразнящий твою жалкую и неуместную сиюминутность своей безусловной и заслуженной сопричастностью к вечности. Рыдала — от невозможность противостоять такой красоте, приговаривала — мне нечего тебе предъявить и нечем возразить.
Вычитала древнекитайскую мудрость: «Течение даже дохлую рыбу несёт». Смысл в том, что перемены всё равно грядут, бездействуешь ты дохлой рыбой, или же пытаешься что-то делать.
Наблюдала дождь и думала о том, что ничего не хочу, совсем ничего, никаких перемен. Хочу просто быть дохлой рыбой и лежать на берегу Темзы.
Было бы здорово, конечно, чтоб не дохлой, но капризничать не будем.
Залечь на дно в Лондоне. Гулять по городу, пить чай, заглядывать в музеи и книжные лавочки, пить кофе, наблюдать, как зажигается свет в старых чугунных фонарях, зайти в крохотный сырный рай «Paxton & Whitfield», взять молитерно с трюфелем, и обязательно — кусочек нежнейшего «Рейчел», выслушав историю о том, как владелец сыроварни, которого бросила жена, решил в отместку назвать её именем овечий сыр.
Попробовав «Рейчел», понимаешь, что не в отместку он его так назвал. А от тоски.
Идти по Элистан-стрит и повторять про себя джойсовское «Любовь любит любить любовь».
Love loves to love love.
Надпись на бумажных салфетках: «Today is the best day».
Вспомнила тоже джойсовскую «Жизнь — это множество дней. Этот кончится», но возражать не стала. В конце концов, одного другое не отменяет.
Потому — пусть так.
October 2, 2018
Дорогие англичане, лечу к вам. Приходите обниматься. Буде...
Дорогие англичане, лечу к вам.
Приходите обниматься. Будем рассказывать друг другу смешные истории и фотографироваться на долгую память.
Поездка благотворительная, все собранные за выступления средства будут перечислены нашему фонду "Созидание".
График встреч:
Fri 5 October
19:30 – 21:30 BST
The Tabernacle
34-35 Powis Square
London, W11 2AY
https://www.eventbrite.co.uk/e/44760269170
.
Sat 6 October
15:00 – 16:00 BST
Pushkin House
5A Bloomsbury Square
London, WC1A 2TA
https://www.eventbrite.co.uk/e/-4-8-tickets-45379695892?aff=ebdssbdestsearch
.
Sat 6 October
16:30 – 17:30 BST
Pushkin House
5A Bloomsbury Square
London, WC1A 2TA
https://www.eventbrite.co.uk/e/-9-tickets-46480961808?aff=ebdssbdestsearch
.
Sun 7 October
17:00 - 19:00
Darwin College Library
Granta PI
Cambridge, CB3 9ET
http://www.camruss.com/en/events/narine-abgaryan-meeting-readers/
Приходите обниматься. Будем рассказывать друг другу смешные истории и фотографироваться на долгую память.
Поездка благотворительная, все собранные за выступления средства будут перечислены нашему фонду "Созидание".
График встреч:
Fri 5 October
19:30 – 21:30 BST
The Tabernacle
34-35 Powis Square
London, W11 2AY
https://www.eventbrite.co.uk/e/44760269170
.
Sat 6 October
15:00 – 16:00 BST
Pushkin House
5A Bloomsbury Square
London, WC1A 2TA
https://www.eventbrite.co.uk/e/-4-8-tickets-45379695892?aff=ebdssbdestsearch
.
Sat 6 October
16:30 – 17:30 BST
Pushkin House
5A Bloomsbury Square
London, WC1A 2TA
https://www.eventbrite.co.uk/e/-9-tickets-46480961808?aff=ebdssbdestsearch
.
Sun 7 October
17:00 - 19:00
Darwin College Library
Granta PI
Cambridge, CB3 9ET
http://www.camruss.com/en/events/narine-abgaryan-meeting-readers/
September 29, 2018
Друзья, приходите к нам завтра на «Смородиновую вечеринку...
Друзья, приходите к нам завтра на «Смородиновую вечеринку».
Будет весело, вкусно и празднично.
Зубовский бульвар 2, Музей Москвы.
С 12:00 до 15:00.
Я тоже обязательно туда загляну, так что если кому-то нужно подписать книжку — приходите.
Будем разрисовывать солнышками форзацы и колдовать счастье.
http://mosmuseum.ru/events/p/blagotvoritelnyiy-fudmarket-smorodinovaya-vecherinka/
Будет весело, вкусно и празднично.
Зубовский бульвар 2, Музей Москвы.
С 12:00 до 15:00.
Я тоже обязательно туда загляну, так что если кому-то нужно подписать книжку — приходите.
Будем разрисовывать солнышками форзацы и колдовать счастье.
http://mosmuseum.ru/events/p/blagotvoritelnyiy-fudmarket-smorodinovaya-vecherinka/
September 28, 2018
— Такое ощущение, будто я оказалась в одной из твоих книг...
— Такое ощущение, будто я оказалась в одной из твоих книг, — признаётся Аня, оглядывая залитую теплом узкую и долгую улочку.
На миг я теряю дар речи.
— Не представляешь, какой это для меня комплимент.
Мы стоим во дворе полуразрушенного дома. От когда-то прекрасного строения остался каменный каркас. Внутри растут липы, упираются ветвями в стены и крышу. Это, наверное, всё, что нужно знать о моих книгах.
Хндзореск — город в скалах, где обитали пещерные люди. С лёгкой руки одного из наших туристов теперь мы его называем городом армянских троглодитов. Добраться до него — то ещё испытание. Четыреста с лишним ступеней вниз, далее по шатающемуся длинному мосту, соединяющему края глубокого ущелья. Идти нужно по самому центру, шаг в шаг, стараясь не раскачивать мост. На той стороне — церковь святой Рипсиме. Крохотная, с пологой крышей, заросшей травой. Трава выгорела на солнце и от этого церковь выглядит так, будто её немножко ударило током.
— Здесь всё наивное и простое, словно сделано детскими руками, — выдыхаю я.
Но восторженный настрой сбивает голос одной из туристок.
— Всех бомжей Москвы собрать и сюда привезти! — мечтательно заявляет она, разглядывая пещерный город.
Недоумевающее «за что?» гида тонет в дружном хохоте группы.
— Дочери двадцать один, живёт отдельно, с молодым человеком.
— Ревнуете?
— Вообще не ревную. Отвечаю на каждый её звонок дежурным «убить его?» Она сразу пугается: нет, папочка, ну что ты, я по другому поводу звоню.
Трепетная девушка просит остановить микроавтобус, чтобы полюбоваться телятами.
— Ах какие они у вас хорошенькие! Какие глазастые! А реснички-то, реснички! И худенькие такие! Я бы даже сказала — грациозные. Вымя маленькое, аккуратное, еле разглядишь.
Водитель, не вытерпев:
— Это не вымя!!!
Из подслушанного. Старенькая бабушка вслед деревенской моднице:
— Ты посмотри на неё! Ходит в трусах!
Внучка, закатив глаза:
— Бабо, это мини.
— Инчини?
— Ну, короткая такая юбка. Не всё, что выше колена — трусы.
— Наринэ, вы сегодня поступили неосмотрительно, упомянув при мужчинах об импотенции.
— Почему?
— Это то же самое, что упоминать при женщинах о фригидности. О больном нужно уметь молчать!
Обещаю учиться молчанию о больном.
Обсуждение «оллинклюзива» по-кавказски.
— Спа с мангалом!!!
— Как это место называется?
— Ехегнадзор.
— Какой надзор?
— Вы попробовали картофель? Он был чересчур альденте. Я бы даже сказал — с эффектом грядки.
Обряд крещения, подсмотренный и уморительно в лицах пересказанный одним из туристов.
«Священник спрашивает у него — отрекаешься? Он, недоумевая — зачем? Служка ему — отрекайся! Он — зачем?? Публика, в один голос — отрекайся! Он — зачем??? Мать — отрекайся говорю, или я тебе не мать! Он — тогда ладно!»
— Как вы всё поняли? Не знаете ведь армянского! — протестую я, утирая выступившие от смеха слёзы.
Благодушно отмахивается:
— Разве это имеет значение?
Прощание с группой — большое испытание. Люди уезжают, оставляя о себе воспоминания. И тебе теперь с ними жать. Это на первый взгляд кажется, что расставания — неизбежное заключение встреч. Каждое такое расставание — отколотая частичка души.
Вернувшись домой, плачешь, зарывшись лицом в подушку. В этих слезах всё, что накопилось за эти долгие прекрасные дни — счастье, боль, восхищение, усталость, бесконечная благодарность, любовь.
На следующий день ходишь по городу, не узнавая его. Смотришь глазами тех, кто улетел. Иногда бездумно протягиваешь руку, надеясь, что кто-то возьмёт её в свою.
Улететь из Армении — словно немного умереть. Покидаешь её с ощущением, будто тебе вырвали сердце и залили туда чернил. В провожатых — смугло-пепельное вечернее небо с эскизом библейской горы. Апельсиновый край уходящего солнца. Смазанная лента городских фонарей. Старый запорожец, заботливо припаркованный возле аршинной надписи «не парковаться». И забытая кем-то на скамейке школьная тетрадка.
На миг я теряю дар речи.
— Не представляешь, какой это для меня комплимент.
Мы стоим во дворе полуразрушенного дома. От когда-то прекрасного строения остался каменный каркас. Внутри растут липы, упираются ветвями в стены и крышу. Это, наверное, всё, что нужно знать о моих книгах.
Хндзореск — город в скалах, где обитали пещерные люди. С лёгкой руки одного из наших туристов теперь мы его называем городом армянских троглодитов. Добраться до него — то ещё испытание. Четыреста с лишним ступеней вниз, далее по шатающемуся длинному мосту, соединяющему края глубокого ущелья. Идти нужно по самому центру, шаг в шаг, стараясь не раскачивать мост. На той стороне — церковь святой Рипсиме. Крохотная, с пологой крышей, заросшей травой. Трава выгорела на солнце и от этого церковь выглядит так, будто её немножко ударило током.
— Здесь всё наивное и простое, словно сделано детскими руками, — выдыхаю я.
Но восторженный настрой сбивает голос одной из туристок.
— Всех бомжей Москвы собрать и сюда привезти! — мечтательно заявляет она, разглядывая пещерный город.
Недоумевающее «за что?» гида тонет в дружном хохоте группы.
— Дочери двадцать один, живёт отдельно, с молодым человеком.
— Ревнуете?
— Вообще не ревную. Отвечаю на каждый её звонок дежурным «убить его?» Она сразу пугается: нет, папочка, ну что ты, я по другому поводу звоню.
Трепетная девушка просит остановить микроавтобус, чтобы полюбоваться телятами.
— Ах какие они у вас хорошенькие! Какие глазастые! А реснички-то, реснички! И худенькие такие! Я бы даже сказала — грациозные. Вымя маленькое, аккуратное, еле разглядишь.
Водитель, не вытерпев:
— Это не вымя!!!
Из подслушанного. Старенькая бабушка вслед деревенской моднице:
— Ты посмотри на неё! Ходит в трусах!
Внучка, закатив глаза:
— Бабо, это мини.
— Инчини?
— Ну, короткая такая юбка. Не всё, что выше колена — трусы.
— Наринэ, вы сегодня поступили неосмотрительно, упомянув при мужчинах об импотенции.
— Почему?
— Это то же самое, что упоминать при женщинах о фригидности. О больном нужно уметь молчать!
Обещаю учиться молчанию о больном.
Обсуждение «оллинклюзива» по-кавказски.
— Спа с мангалом!!!
— Как это место называется?
— Ехегнадзор.
— Какой надзор?
— Вы попробовали картофель? Он был чересчур альденте. Я бы даже сказал — с эффектом грядки.
Обряд крещения, подсмотренный и уморительно в лицах пересказанный одним из туристов.
«Священник спрашивает у него — отрекаешься? Он, недоумевая — зачем? Служка ему — отрекайся! Он — зачем?? Публика, в один голос — отрекайся! Он — зачем??? Мать — отрекайся говорю, или я тебе не мать! Он — тогда ладно!»
— Как вы всё поняли? Не знаете ведь армянского! — протестую я, утирая выступившие от смеха слёзы.
Благодушно отмахивается:
— Разве это имеет значение?
Прощание с группой — большое испытание. Люди уезжают, оставляя о себе воспоминания. И тебе теперь с ними жать. Это на первый взгляд кажется, что расставания — неизбежное заключение встреч. Каждое такое расставание — отколотая частичка души.
Вернувшись домой, плачешь, зарывшись лицом в подушку. В этих слезах всё, что накопилось за эти долгие прекрасные дни — счастье, боль, восхищение, усталость, бесконечная благодарность, любовь.
На следующий день ходишь по городу, не узнавая его. Смотришь глазами тех, кто улетел. Иногда бездумно протягиваешь руку, надеясь, что кто-то возьмёт её в свою.
Улететь из Армении — словно немного умереть. Покидаешь её с ощущением, будто тебе вырвали сердце и залили туда чернил. В провожатых — смугло-пепельное вечернее небо с эскизом библейской горы. Апельсиновый край уходящего солнца. Смазанная лента городских фонарей. Старый запорожец, заботливо припаркованный возле аршинной надписи «не парковаться». И забытая кем-то на скамейке школьная тетрадка.
September 14, 2018
Наконец-то вышло продолжение "Шоколадного дедушки". Ждали...
Наконец-то вышло продолжение "Шоколадного дедушки".
Ждали мы его практически два года, и даже немного отчаялись.
К сожалению, очень медленно работал художник, но брать другого мы не хотели — читатели привыкли к тем образам, которые были в первой книжке, и менять их на другие издательетсво не посчитало целесообразным.
За два года я даже подзабыла, чего понаписала в продолжении, и когда чудесный редактор Ирина скинула мне окончательный вариант рукописи, я с нескрываемым интересом её прочитала. Не поверите — узнала много нового.
Книга для детей от шести лет, она волшебная и добрая, и в ней много приключений.
Категорически запрещается читать тем, кто на диете, потому что там много сладкого. И не говорите потом, что не предупреждали!
Спасибо всем, благодаря кому книга вышла, и особенно — Марго Сюрсен, без советов которой мы бы не справились.
"Тайна старого сундука" в предзаказе на Лабиринте. Через неделю-другую будет уже во всех книжных магазинах.
https://www.labirint.ru/books/659190/
Ждали мы его практически два года, и даже немного отчаялись.
К сожалению, очень медленно работал художник, но брать другого мы не хотели — читатели привыкли к тем образам, которые были в первой книжке, и менять их на другие издательетсво не посчитало целесообразным.
За два года я даже подзабыла, чего понаписала в продолжении, и когда чудесный редактор Ирина скинула мне окончательный вариант рукописи, я с нескрываемым интересом её прочитала. Не поверите — узнала много нового.
Книга для детей от шести лет, она волшебная и добрая, и в ней много приключений.
Категорически запрещается читать тем, кто на диете, потому что там много сладкого. И не говорите потом, что не предупреждали!
Спасибо всем, благодаря кому книга вышла, и особенно — Марго Сюрсен, без советов которой мы бы не справились.
"Тайна старого сундука" в предзаказе на Лабиринте. Через неделю-другую будет уже во всех книжных магазинах.
https://www.labirint.ru/books/659190/
Narine Abgaryan's Blog
- Narine Abgaryan's profile
- 966 followers
Narine Abgaryan isn't a Goodreads Author
(yet),
but they
do have a blog,
so here are some recent posts imported from
their feed.
