Narine Abgaryan's Blog, page 5

Дорогие друзья, у меня вышла новая книга. Она смешная и г...

Дорогие друзья, у меня вышла новая книга.
Она смешная и горькая одновременно.
В ней ни слова о войне, я специально отодвинула её, я не хотела о ней писать. И я о ней не написала.
Но она вторглась в мою жизнь, в жизнь моих родных, в жизнь моего народа.

Авторский аванс за книгу (380 000 рублей) я перечислила в фонд помощи Арцаху: https://www.himnadram.org/ru.
И я очень прошу армянскую диаспору России, которая проделывает сейчас гигантскую работу для родины — не прекращать ей помогать.

Я обязательно поблагодарю всех, кто имеет отношение к моей новой книге, но это потом, когда всё закончится и когда найдутся единственно верные слова.
А пока говорю спасибо моему издателю, издательству, редактору.
И моему читателю — самому великодушному и понимающему.
Надеюсь, «Симон» вам понравится.

Книга уже продаётся в Книжном доме «Москва» и в «Московском доме книги».
А также в официальном магазине издательской группы ЭКСМО-АСТ — book24.
В интернет-магазиге «Лабиринт» она на предзаказе.

Июнь 98-го выдался не по-московски жарким. О.Ф. настояла,...

Июнь 98-го выдался не по-московски жарким. О.Ф. настояла, чтобы я купила платье, вызывающе короткое — едва достающее до середины бедра. «У тебя красивые ноги, открывай их, пока позволяет молодость», — вздохнула она, и, задрав подол, продемонстрировала испещренные венами икры.
Платье я купила скорее для неё, чем для себя, потому надевала крайне редко — длина все-таки была не моя.



Работа в «Интуристе» утомляла донельзя. Чтобы как-то скрасить однообразные будни, я приволокла в обменник кассетный магнитофон.
«У меня спид, и значит мы умрём», — духоподъёмно пела Земфира. Я слушала её и наблюдала в узкое окошко, как охрана казино выволакивает на улицу очередного незадачливого игрока. «Валютные девочки» провожали несчастного сочувствующим взглядом и списывали со счетов за неплатежеспособность.

К полудню в обменник вваливалась О.Ф., и, решительно выдернув кассету Земфиры, ставила группу «Комбинация». «Два кусочека колбаааски» ввинчивались мне в мозг металлическими шурупами.
— Как можно такое слушать? — моментально взрывалась я.
— Лучше от спида умирать, ага!
Оперу О.Ф. называла нуднятиной. Джаз и блюз — музыкой из стиральной машинки. Уверяла, что от рока покрывается прыщами. Увидев в каком-то журнале фотографию Ильи Лагутенко, уточнила — это тот, который «Мумми Тролль»? Получив утвердительный ответ, одобрительно хмыкнула — похож! Спорить с начальством было бессмысленно, потому я, сцепив зубы, работала под «Америкен бой» и «Вишнёвую девятку». Если день выдавался скудным на клиентов, О.Ф. ставила Михаила Круга. Под него она вдохновенно материлась, вспоминая своих незадачливых кавалеров.

Однажды, пребывая в неожиданно толерантном настроении, она потребовала включить блюз. Я поставила ей кассету Барри Уайта. Раз двадцать прослушала «Never gonna give you up», О.Ф. решительно нажала на кнопку паузы и загадочно возвестила: «Когда мужик хочет, то может даже любить!»
Прослушав песню ещё раз сто, она было попросила её перевести, но сразу же махнула рукой: «Не надо. Вдруг окажется, что он вообще не о том поёт».
Барри Уайта с того дня она полюбила, поощрительно называла черножопым Кругом.

Возвращаясь домой после суточной смены, я обязательно заглядывала в магазин, торгующий видеокассетами, и покупала какой-нибудь фильм. «Влюблённые», «Мосты округа Мэдисон», «Последнее искушение Христа», «Красная пустыня», «Манхэттен», «Ночь», «Коровы». Приносила их потом в обменник, чтоб приобщить коллег к мировой культуре.
О.Ф. откладывала еженедельник «Третий глаз оракула», брезгливо перебирала кассеты. Забирала только мелодрамы, «чтоб обрыдаться до усрачки».
Обожала «Клуб первых жён», требовала подробностей о Саре Джессике Паркер, которая играла русскую девушку Наташу.
До «Секса в большом городе» было далеко, да и Интернет ещё не придумали, потому мои познания о Саре Джессике ограничивались тем, что у неё случился роман с кем-то из Кеннеди, а потом тот погиб в катастрофе.
— Бедная, — цокала языком О.Ф., — мало того, что жилистая и некрасивая, так ещё и невезучая!

Красавицей она считала Мэг Райан. Много раз пересматривала мелодрамы Норы Эфрон с её участием: «Когда Гарри встретил Салли», «Неспящие в Сиэтле», «Вам письмо».
— Волосы у неё роскошные, а ещё лопатки. На месте режиссёра я бы снимала её только со спины!
— Это комплимент? — однажды решила съехидничать я.
До ответа, оценив мою неслыханную дерзость, О.Ф. не снизошла. И даже благосклонно прослушала альбом Трейси Чапман.
Тот день я считаю своим личным Аварайром. Это бой, который армяне проиграли в 451 году Сасанидской Персии, умудрившись при этом своим отчаянным сопротивлением отбить у персов охоту обратить строптивых вассалов в зороастризм.

А день, когда О.Ф. полюбила Феллини, я записала в собственную победу на Рагнарёке. Но об этом как-нибудь в другой раз, насладимся пока Аварайром, лопатками Мэг Райан и «The Promise» Трейси Чапман.

Недавно в Берд приезжали байкеры. В кожаных куртках, шлем...

Недавно в Берд приезжали байкеры. В кожаных куртках, шлемах и мотоботах, на громких Харли-Дэвидсонах. Переполошили всю домашнюю птицу, вывели из себя дворовых собак. Те охрипли, облаивая эти нахальные конструкции из пластика, металла, бород и татуировок.
Аборигены держали политес: вежливо здоровались, ломом детали мотоциклов отковырять не стремились (хотя руки чесались). На вопрос где можно вкусно поесть не только посоветовали ресторан Джано, но и бежали впереди, чтобы эти дикари вдруг с дороги не сбились и не довели своим видом до преждевременных родов коров.
Выпроводив непрошеных гостей, перекрестились. Год, конечно, выдался какой-то совсем шебутной: то коронавирус, то война, то мужики в кожаных штанах.

В Навуре запустили второй блок съёмок по «Зулали». Должны были в мае закончить, но из-за пандемии перенесли на сентябрь. Деревня ходит на съёмочную площадку, как на работу. Подсовывает Эрминэ Степанян, играющей роль Зулали, свежеиспеченный хлеб, сыр и сепарированную сметану: «Бала джан, ешь, глазам больно на твою худобу смотреть». Свистящим шёпотом подсказывает артистам, как правильно выговаривать на тавушском диалекте те или иные слова. Даёт мастер-класс по съёмкам оператору. О режиссёре деревня давно уже сделала неутешительные выводы: «Сидит перед ноутбуком, смотрит в экран и делает вид, что работает».

Ужасно жаль, что меня там нет. Я бы тоже доводила до белого каления съёмочную группу ценными указаниями. Подкармливала бы Эрминэ ореховой гатой, отнимала бы камеру у оператора и дышала бы в затылок режиссёру. Но что поделаешь, границы пока закрыты. Потому всё, что мне остаётся — перебирать фотографии и пересматривать репортаж Первого канала Армении о съёмках. Вывешу ссылку, он на армянском, но достаточно подробно передаёт обстановку на съёмках, так что всё почти понятно.
Ну и несколько фотографий покажу.
Счастьем нужно делиться. Пусть и вам будет хорошо.

https://www.facebook.com/lurer1tv/videos/612221966078792/

Солнце было большим и горячим. Оно рассыпалось едва разли...

Солнце было большим и горячим. Оно рассыпалось едва различимой крупкой по свинцовой чешуе Невы, искрилось золотом. Ловило своё отражение в куполах Исаакия и мело длинным подолом по Сенной. Словно крышку расписной шкатулки приподнимало кровлю Спаса на Крови, и, не дыша, заглядывало внутрь. «Сюда, сюда», — звало, загораясь пером жар-птицы в сырых дворах-колодцах и за перилами горбатых мостов.

Этот город нужно наблюдать из окон и в окна. Времени в нём не существует. Лишь тут и там оно застряло невидимыми порталами в деревянных, много раз крашенных масляной краской, створках. Потянул на себя за ржавую щеколду — и очутился в другой эпохе. Обернулся — но в привычное своё настоящее не вернулся. Так и остался на продуваемой северными ветрами набережной, в зябком свете речных фонарей.

Под потолком гостиничного номера висят воздушные шары. Хвост каждого украшает открытка. Пригляделась и ахнула — это были обложки моих книг. С обратной стороны администраторы вывели аккуратным школьным почерком цитату. Сгребла в охапку, сидела, глотала слёзы.
Это город, несомненно, умеет любить.

Подхватив подол пышного платья, совсем по-детски, вприпрыжку, переходила дорогу босая невеста. Следом, размахивая её туфлями и свадебным букетом, чеканил крупный хозяйский шаг жених. Пожарное судно ловило для них радугу в тугой струе воды. Не пережившие пандемию милые кофейни глядели им вслед пыльными покинутыми витринами. За каждой такой витриной — обломки человеческих надежд.

Накрыло на Английской набережной. Плакала, зарывшись в грудь сыну. Жаловалась и оправдывалась.
— Времена настали совсем безрадостные. Но ты же видел, я держалась. Я честно старалась. Я не жаловалась, я ни разу тебе не пожаловалась! Терпела, сцепив зубы.
— Мам.
— Мы такие идиоты! Мы через многое прошли, действительно через многое. Мы наивно полагали, что безропотно проходя эти испытания — отодвигаем их от наших детей. Старались подстелить соломки вам везде. Берегли, как могли. Но видишь как вышло. Мы всё испортили, сынок. Мир сошёл с ума, он никогда не будет таким, каким любили его мы.
— Мам!
— Ты отлично знаешь, как непросто писать. Словно годами дышать вполсилы. Или жить в кромешной темноте, запретив себе бояться. Я честно стараюсь — сколько могу. Но, кажется, я немножко сломалась. И, вполне возможно, что не немножко. Писать стало совсем невмоготу. Ведь посмотри какие безнадёжные настали времена! Какие бездушные и страшные!
— Мам!!!
— Да, сынок?
— Хочешь я тебе подержанную девятку на Авито куплю?

Если вдруг вы видели женщину, которая на залитой августовским солнцем Английской набережной, истерично смеясь сквозь рыдания, нагнулась и всплывшим откуда-то из закоулков памяти крестьянским жестом утёрла подолом платья заплаканное лицо, не сомневайтесь — это была я.

Рецепт семейного счастья на могильной плите

Шушан прожила огромную, длиною в вечность, жизнь.
На вопрос о возрасте отвечала всегда одинаково: «Родилась в последний год правления Александра II, вот и считайте».
Люди считали. Изумлялись, переспрашивали, получив утвердительный ответ, разводили руками. Шушан выглядела от силы на семьдесят лет, а по расчётам получались все девяносто пять.

В разделе «о родившихся» метрической церковной книги она значилась вслед за своим братом-близнецом — мальчиков всегда записывали в первый черёд. Через полгода запись о брате появилась в разделе об умерших, а Шушан, единственная из новорожденных пережившая вспышку кори, осталась жить.
Три раза, что для армянской женщины неслыханная дерзость, выходила замуж. Первый муж утонул, едва они справили месяц свадьбы. Шушан от него не забеременела. «Да и как забеременеть, если мне было четырнадцать, ему — шестнадцать. Сами толком ещё не разобрались, что да как», — со смущённым смехом говорила она. Полюбить его не успела, возненавидеть — тоже. Потому отпустила с лёгкостью и вспоминала редко, когда только спрашивали.


Второго мужа Шушан люто ненавидела. Пыталась даже отравить: добавила щепоть мышьяка в тесто, испекла лепёшку, положила в узелок с едой, который собрала ему на пашню. Но муж выжил, отделавшись рвотой и слабостью. Шушан же, испугавшись содеянного, проплакала несколько дней, а потом постилась год, чтобы хоть как-то искупить грех.
Бил он её безбожно, страшно. Приговаривал: женщину нужно колотить так, чтобы спина стала мягче живота.
Когда его забрали на войну, Шушан молилась только об одном: чтобы в него угодил пушечный снаряд.
Детей от него родить она не смогла: семь выкидышей от тяжёлых побоев, вечно ноющие суставы, криво сросшаяся кость ноги. Чтоб не прихрамывать, просила сапожника сделать каблук одного ботинка короче. Ходила, выпрямившись в струнку и стараясь не касаться пяткой земли.
Когда муж благополучно не вернулся, наотрез отказалась носить по нему траур. Мужики возмутились, но бабы сверкнули на них глазом — не ваше дело.
Вспоминая о нём, Шушан горько плакала. Не от обиды или злости, а из жалости к себе.

В третий раз она собралась замуж в сорок два года, переполошив весь провинциальный городок. Соседки решили, что она сошла с ума и ходили к ней, чтоб образумить. «Какое замужество на старости лет? Посмотри на себя, хромая, волосы в седине!» — возмущались они. Шушан терпеливо их выслушивала, даже поддакивала. Ставила самовар, нарезала сыр, колола щипцами дефицитный сахар. Выпроваживала гостей, а сама, наспех помывшись и укутавшись в шерстяную шаль, бежала к возлюбленному. Он был младше её на десять лет. Молодой, вдовый, красивый. Шушан его очень любила. Родили от него хорошенькую кареглазую девочку. А потом, спустя четыре года, проводила к другой, которая была моложе, красивее и здоровее. Восприняла уход мужа со смирением: каждому отмерена своя доля счастья. Положила с собой круг его любимой ореховой гаты и подробный рецепт, чтобы новая жена тоже её пекла: «В начинку из грецких орехов добавляй полчашки жареного миндаля, и обязательно — полную стопочку кизиловки».
Любила его до самой своей смерти.

Умерла Шушан, справив столетие. На могильном камне попросила высечь имена всех своих мужей.
Сверху, на самом видном месте — имя третьего, любимого.
Посередине — первого, ушедшего почти ребёнком.
А внизу, там, где особо не разглядеть за проросшей травой — второго, ненавистного.
На вопрос правнука зачем указывать его имя, Шушан, поразмыслив, ответила: «Чтоб хоть кто-то о нём вспоминал».
Своё имя она велела не указывать, объяснив, что и так будет красиво.
Правнук ослушаться побоялся, но на обратной стороне могильного камня попросил выбить рецепт той самой гаты.
И подписать — в память о нашей прекрасной нани Шушан.

Мама испекла пахлаву. «Из последних орехов», — уточняет.—...

Мама испекла пахлаву. «Из последних орехов», — уточняет.
— Из последних прошлогодних орехов! — суеверно поправляю я.
— А? — задумчиво отзывается она.
Июльское утро тянет хриплый южный джаз, ветер пахнет обожжённой осокой и перезрелой чёрной шелковицей — белая уже сошла, а вот чёрная ещё поживёт, правда, совсем чуть, совсем недолго.

Завтра в Берде Вардавар.
Папа сходил к мяснику Калашникову, прозванному так за бойкую пулемётную речь. Всякий клиент, поздоровавшись, сразу предупреждает: «Ты молча выслушай и делай так, как было сказано». Калашникову нельзя позволять говорить. Иначе из его лавки не уйдёшь, пока не выслушаешь какую-нибудь архиважную лекцию о политической ситуации в мире.
Недавно он даже был легонько бит за приверженность к идее мирового заговора и поголовной чипизации.
Бердцы в мировые заговоры не верят.
Бердцы верят в Вардавар.
Папа замаринует мясо в каменной соли, сушёном горном цитроне и кусачих луковых кольцах. Шашлык получится нежным, сочным, не едой, а благословением. Завернуть в лаваш, заесть брынзой, запить прошлогодним домашним вином — до нового вина ещё далеко, а покупное наши не уважают.
На десерт будет кофе с пахлавой.
Когда я снова окажусь в Берде и обниму своих родителей, не боясь того, что могу их заразить?
Что за горькие времена!

Дочери брата, Софии, недавно исполнилось шесть месяцев. Между мной и ней 49 лет и один день. Целая жизнь. Брат пожарил правильный шашлык, наша нежно любимая невестка Рая накрыла вкусный стол. Пили, правда, покупное вино, цокали недовольно на него языком. Что поделаешь, если домашнее вино в Москве ещё не освоили? По идее давно пора. Вино, а также тутовку и кизиловку. Семьдесят градусов нефильтрованного вызова собственной выносливости. Переварил — считай оставил с носом смерть.

Прилетели вардаварские подарки для меня и Эмиля — серебряные браслеты с нашими инициалами. Эмиль сразу же надел свой, пошёл с друзьями встречаться.
— Может без браслета пойдёшь? — волнуюсь я.
— С какой радости?
— Ну, время непростое, видишь что в Москве творится, на армян нападают.
Пожал плечом:
— Когда, если не сейчас?

В Берде завтра Вардавар. Наводя тягучий полуденный сон, поют цикады. Папа маринует мясо. Мама испекла пахлаву из последних прошлогодних орехов.
Осенью будет новый урожай, новые грецкие орехи и новая солнечная пахлава.
Только так. По-другому я не играю.

Военные хроники.Поговорила с дядей Лёвой, папиным братом....

Военные хроники.

Поговорила с дядей Лёвой, папиным братом.
— Как вы там?
— Шикарно!
— Не переживаете?
С неподдельным изумлением:
— А есть повод для переживаний???
(Для непосвящённых, сводка на 16 июля: 6 часов боя, четыре обстреливаемые приграничные деревни, попытка прорыва элитного спецназа противника. Напоролись на ожесточённое сопротивление, отступили, оставив на поле боя два десятка убитыми)


Спрашиваю у своего двоюродного брата, сына дяди Лёвы.
— Как дядя? Нервничает?
— Конечно нервничает!
Я, упавшим голосом:
— Значит нервничает!
Двоюродный брат:
— Ещё бы не нервничать, в нарды мне 10 партий продул!
Представила, как они режутся в нарды на веранде каменного дома моего детства. Дым столбом, клочья веером, соседи прибежали разнимать и сами втянулись в битву. Всё как мы любим.

— Уезжать не собираетесь? — спрашиваю аккуратно у дяди.
— А тутовку кто гнать будет? — следует резонный вопрос.
— Один год без тутовки нельзя?
— Ты хорошо подумала перед тем, как спрашивать?
Конечно нет. Я вообще плохо соображаю, когда у нас война.

Папа провёл вчера на дачном участке пять часов. Правильно, не сидеть же дома. Слева возводят обрушенную стену коньячного завода, в которую угодил снаряд, справа тушат пожар, а посредине мой отец выкапывает чеснок.
— Четыре ведра собрал!
— Зачем тебе столько чеснока?
— Ай балам, а что ты зимой будешь есть? Не ехать же Габардинанц Ерванду порожняком в Москву!
Москва может спать спокойно, теперь она обеспечена чесноком по самые закрома!

Спрашиваю у мамы:
— Хоть ты мне правду скажи, как вы там?
Мама, бодро:
— Дочка, не волнуйся, тревожный чемоданчик я собрала.
— Если что — рванёте в Ереван?
— Да!
— Спасибо, мамочка.
Попрощались, я замешкалась отключать телефон. Слышу папин голос:
— Женщина, ты про тревожный чемоданчик ей соврала?
— Да.
— Она поверила?
— Да.
— Это хорошо.

На фотографии папа с дядей изучают генеалогическое древо нашего рода. Потом пойдут играть в нарды. Ну а дальше будет всё как мы любим: дым столбом, клочья веером, небо в алмазах.
Обычная приграничная жизнь.

На мой вопрос как дела папа пожимает плечом:— Съездил спо...

На мой вопрос как дела папа пожимает плечом:
— Съездил спозаранку на участок, привёз малины и жёлтой фасоли. Малину твоя мать заморозит — варенье уже сварила. Ну а фасоль приготовит, съедим с чесночным соусом.
— Канонаду в Берде слышно?
— Дочка, всё в порядке, не беспокойся. Мы первыми никого не трогаем, но если полезут — пусть потом пеняют на себя.

Имеем новый очаг войны — снова в нашем районе. Почти уже сутки. Ночью несколько часов было затишье, теперь снова работают артиллерия и танки. Комментировать то, что происходит на границе, нам, мирным жителям, запрещено — сейчас говорят только военные ведомства.

Беглый опрос в закрытой группе тавушцев убедил: люди спокойны, полностью доверяют руководству страны, верят в свою армию. Молятся за солдат.
Погибших у нас нет и дай бог, не будет.

Там, на воюющей границе, папа собирает малину, а мама готовит жёлтую фасоль.
Военных фотографий у меня для вас нет, но есть малина и фасоль.
Малина, фасоль, кастрюля, которой тридцать с лишним лет — и спокойный голос папы — дочка, не волнуйся, всё в порядке.
Такая вот жизнь.

Завела себе привычку гадать по только что купленной книге...

Завела себе привычку гадать по только что купленной книге. Система нехитрая — выбираю страницу или главу, придумываю вопрос и читаю первое предложение абзаца, в который не глядя ткнула пальцем.
Сегодня гадала по «Запискам Книготорговца» Шона Байтелла. Нашла запись от 14-го января, это день моего рождения. Сформулировала вопрос: тема моей следующей книги.
Ткнула пальцем, прочитала: «В полдень появился старик в ковбойской шляпе, который тяжело дышит в отделе эротики».
Не знаю, как теперь буду выкручиваться, тема эротики — определённо не мой конёк.


И да, я наконец-то сдала рукопись.
Очень верно сформулировала моё теперешнее состояние Вика Кирдий. «Когда заканчиваю иллюстрировать книжку, чувствую себя немножечко на кладбище: вроде умер, но ещё не до конца».
Вот и я.
Пью кофе, ем черешню, слушаю Джимми Скотта. Не делаю ровным счётом ничего, только окна в грозу помыла, а потом ещё и перемыла. Не спрашивайте зачем в грозу, и зачем перемыла. Сама не знаю.
Эмиль обращается со мной, как с тухлым яйцом.
— Мам, — зовёт из кухни, — мне надо смять пластиковую бутылку!
— Тебе моё разрешение нужно?
— Предупреждаю, что будет шумно. Вдруг у тебя снова сработает вьетнамский синдром!
Сволочь.

Позавчера звонил Александр Снегирёв.
Нет, не так.
Телефон был на зарядке. Смотрю — неотвеченный звонок и сообщение от Снегирёва: скинул геолокацию. Попыталась открыть — безуспешно.
Набираю Саше, а сама лихорадочно думаю: «Так, он попал в беду. Его может быть похитили. А я, скорее всего, первая в его телефонной книжке. Он мне позвонил, я не ответила. Скинул геолокацию, а она не открывается. Что теперь делать, кому звонить? В полицию? Аствацатурову???»
Саша ответил после третьего гудка. Совершенно бодрым и радостным голосом. Извинился, объяснил, что не заблокировал телефон, потому случайно и набрал. Ну я в отместку и вывалила всё, что о нём напридумывала.
Теперь он тоже в курсе, что я параноик уровня бог.

Мама вывесила в семейной группе видео: жарит оладьи и рассказывает рецепт.
— Какое мастерство! — пишу я. — Одной рукой готовишь, другой — снимаешь.
Ответ прилетает мгновенно:
— Зато ноги в свободном полёте!
Чувство юмора у нас врождённое и беспощадное.
В 2015 году у брата должен был родиться первенец. Ждали его в конце апреля. Имя выбрали загодя — Микаэль. И всё же брат упорно подшучивал над своей женой, заявляя безапелляционным тоном — смотри, родишь 24 апреля — назову ребёнка Геноцидом (как раз был год столетия). Жена, перепугавшись, поднажала и родила 23 апреля.
Мой дед-историк уверял, что армяне выжили исключительно благодаря своему умению шутить даже на самые болезненные темы. Раньше я пожимала плечом, теперь не сомневаюсь в его правоте. Всё так: живёшь, пока смеёшься.

Недавно папа столкнулся с одним из артистов, снимающихся в «Зулали». Артист отвел его в сторону и минут пять рассказывал, какую символичную, нужную и важную для наших мест повесть я написала. Вернулся папа домой — нахохленный, взопревший, и заявил с порога супруге: «Женщина, кажется наша дочь написала хорошую книгу!»
Думаю, нужно ещё раз погадать по «Запискам Книготорговца». Вдруг внятное выпадет. Надо же соответствовать представлениям папы обо мне!

P.S.

Не судьба.
«Приходила Изабель делать бухгалтерский учёт».
Все, кто знают о моём бравом прошлом бухгалтера, сейчас зажмурились и прикрылись руками.
Не волнуйтесь, эту тему я точно не потяну. Пойду ещё раз потуплю в старика в ковбойской шляпе. В отличие от бухучёта, в эротике я хоть немного, но разбираюсь.

Скачала график прогулок. Вот и настал час моего триумфа. ...

Скачала график прогулок. Вот и настал час моего триумфа. Выйду 2 июня с петухами и вернусь затемно. Исхожу все окрестности в радиусе 2км, потуплю во все кусты, обниму каждую берёзку, повешусь на каждой осинке. Передвигаться буду, судя по прогнозу погоды, вплавь. Вы легко вычислите меня по отросшим до локтей корням и вытаращенным глазам — это потому что единственные джинсы, в которые я влезла, будут давить на мозг. Или на его отсутствие.
Подруга крутит пальцем у виска. Она, в отличие от меня, провела самоизоляцию, умело петляя по дворам и включая при виде полицейского патруля режим невидимости. Я, к сожалению, так не умею. Преступник из меня бедовый. Если в Москве за сутки будет выписано всего два штрафа за нарушение режима самоизоляции, не сомневайтесь, что оба выпишут мне.
Потому единственный демарш, на который я решалась — выносить в три приёма раздельный мусор. Между вторым и третьим заходом, злостно увеличивая маршрут, заглядывала в аптеку — купить пипетку (самое дешёвое, что было в ассортименте). Провизор после восьмой пипетки махнула рукой — вы можете просто так к нам заглядывать, не обязательно что-либо покупать.
Теперь у меня целый букет пипеток, могу подарить, если кому-то надо. Обращайтесь 2, 6, 8, 10, 12 и 14 июня с 9.00 до 21.00.



Время на самоизоляции даром не теряла. Поправилась на 4 кило и научилась стоять в планке 52 секунды. 30 секунд без напряга, остальные — на силе воли и бердском упрямстве.
Иногда, правда, даже бердское упрямство подводит.
Жалуюсь сыну:
— Сегодня всего 35 секунд продержалась!
— Это потому что под Пивоварова стояла.
— А под кого надо было?
— Под Киселёва. Не представляешь, на какие подвиги толкает человека охренение!


Оброс до убедительных кудрей. Заявляет, разглядывая себя в зеркале:
— Из меня вышел бы хороший еврей. Отрастил пейсы, живу с матерью.
Окинул меня придирчивым взглядом:
— Ну или с отцом, учитывая какие ты себе пейсы отрастила.

Побрила машинкой наголо.
— Вот и отомстила за бессонные ночи.


Бросает мимоходом:
— Догадайся цвета какого императорского флага твои носки!
Догадайся, ага. Воровато погуглила.
Империи Цин.
Мать историка приговорена половину жизни проводить в Википедии.


Убираю зимние перчатки.
— Боже мой, посмотри во что ты их превратил! Я же из Англии их везла! Недёшево, между прочим, купила!
— Сколько стоили?
— Шестьдесят фунтов!
— Если бы знал, что так дорого стоят, довёл бы их до самоубийства.


Решила включить режим заботливой матери:
— Ты талантливее меня в тысячу раз!
— Давай сначала разберёмся, есть ли у тебя хоть один талант, а потом уже будем огороды городить!


Раньше всё чаще отшучивались.
— Я говорил, как сильно тебя люблю?
— Нет.
— Ну и не скажу.
Или:
— Ты меня любишь?
— Зачем?
Эпидемия отбила охоту шутить подобным образом.
— Люблю тебя.
— Люблю.

Так и живём.