Narine Abgaryan's Blog, page 18

Когда нашей Каринке было лет десять, она изводила вредных...

Когда нашей Каринке было лет десять, она изводила вредных бердских мальчиков всеми возможными способами, как то: прижигала их карбидом, натирала стекловатой, снимала с забора метким выстрелом из рогатки и топила в котловане. Тех мальчиков, которые отличались лояльным отношением к девочкам, она щадила: приветствовала тумаком или подзатыльником, а ловкой подсечкой с последующим удушающим приёмом выражала снисходительное, но всё-таки одобрение.
К нашей квартире никогда не зарастала народная тропа, проторенная возмущёнными родителями покалеченных мальчиков.
— Жена, помнишь, как я переживал, что она родилась девочкой? — выпроводив очередного возмущённого родителя, однажды спросил шёпотом папа.
— Если неделю беспробудного пьянства в кругу сердобольных друзей-собутыльников можно назвать переживанием — то я этого естественно не забыла! — не преминула съязвить мама.
— Женщина, выключи на пять минут бензопилу! Так вот, признаюсь тебе как на духу: я ошибался. Нам крупно повезло, что она родилась девочкой. Потому что если бы она родилась мальчиком, через тридцать лет сидела бы по пятому кругу в тюрьме, а я бы всему Союзу алименты платил!

В детстве у моей сестры была большая мечта: купить мотоцикл и уехать в Америку. Мотоцикл она не купила, но в Америку уехала. За полгода жизни на другом континенте она успела многое: отремонтировала и привела в порядок дом, оборудовала на чердаке мастерскую, купила машину, договорилась о поставке шёлка из Китая в Омаху, чтобы расписывать платки. Наладила контакт с местной диаспорой — армянской и вообще советской. Подружилась с Эгине — известным кулинарным блогером и мамой пятерых чудесных детей. Прислала ей в подарок фартук собственной работы. Эгине испекла в этом фартуке багардж и вывесила видео на своей странице.
К чему это я? А к тому, что хорошо, что Каринка родилась девочкой. И папе не надо разоряться на алименты всему бывшему Союзу, и Америке повезло — кому помешают умные, образованные, смекалистые, трудолюбивые женщины? И не надо их упрекать в том, что они в детстве мальчиков карбидом калечили и навозными бомбами гасили. Не задирай девочек и живи спокойно. Ну, или относительно спокойно.

Грибные волки

— Волчице сегодня рожать, — говорит нани, подставляя ладонь под тёплые капли дождя. По небу плывут облака — лёгкие и прозрачные, словно клоки взбитой и распушенной овечьей шерсти. На закате ветер загонит их в бязевый наперник, прострочит, нашьёт с лицевой стороны нарядный лоскут шёлка. Будет богу зимнее одеяло: жаркое, пахнущее одуванчиковым лугом и овечками, никакие холода не страшны.

Нани говорит, что если идёт грибной дождь, значит где-то одинокая волчица рожает волчонка. Он отличается от своих собратьев — не воет на луну, не охотится. Подросши, превращается в странника: живёт с ветром наперегонки, разносит вести. Он — самый быстрый из зверей и самый справедливый.
— Сколько грибных дождёй — столько грибных волков, — заключает рассказ нани.

Я еложу щекой по бархатной мутаке, устраиваясь так, чтобы видеть кусочек неба с разноцветным хвостом радуги. Нани стережёт дождь, облокотившись на подоконник. Мне с тахты видно её плечо и кончик жиденькой косы — обычно она закалывает волосы на затылке и покрывает косынкой, но сегодня заплела их в две тоненькие седые косички.
— Хэх, какие у меня в молодости были косы! Приходилось обвязывать их на талии, чтобы они не мешали делать уборку! — вздыхала нани, закручивая концы кос колечком.
— Не распустятся? — волновалась я. — Может резинкой затянуть?
— Нечему тут распускаться, так продержатся.

В духовке дорумянивается ароматная летняя запеканка. Нани её готовит редко — возни много, а съедается в один присест. Задумав запеканку, начинает бухтеть с самого утра, дескать, почему у нас такая трудоёмкая кухня и за что мне такое наказание!
— Кто тебя заставляет её готовить? — разводит руками дед.
Нани поджимает губы. Спорить с зятем она не станет, но и до объяснений не снизойдёт. Дождавшись, когда он уйдёт на работу, бросит вслед: «Зачем-зачем! Сам же потом есть и нахваливать будешь!» Мне в такие минуты нужно молчать. Поддакну — получу выговор за то, что посмела деда критиковать. Заступлюсь за него — тоже по головке не погладят. От горшка три вершка, а слово прабабушки не уважаешь. Потому я благоразумно помалкиваю. В наших краях дети чуть ли не с рождения дипломаты.

Выпроводив всех на работу и управившись с уборкой, нани берётся за готовку.
Сначала нарезает тонкой соломкой мясо — говядину или телятину. Обдаёт крутым кипятком, сразу же сливает воду. Мясо схватывается и меняет цвет. Нани отставляет его в сторону — приходить в чувство.
Потом она запекает в духовке болгарские перцы, горячими окунает в ледяную воду — так шкурка охотнее слезает. Баклажаны нарезает кружочками и обжаривает в небольшом количестве масла. Ошпаривает и очищает от шкурки помидоры, режет как на салат. Взбивает яйца в стакане холодного молока. Мелко крошит острый перец («обязательно зелёный, он ароматнее»).
Обмазывает дно неповоротливой чугунной сковороды топлёным маслом. Выкладывает мясо. Далее — слоями, не забывая солить: жареные баклажаны («запомни — чем они ближе к мясу, тем оно вкуснее» «почему?» «потому что баклажаны идеально с ним сочетаются»), болгарский и острый перец, помидоры («обязательно сверху, иначе не дадут приготовиться другим овощам, особенно — картошке» «а картошку почему не положила?» «потому что её в этом блюде не должно быть» «быть не должно, а говоришь» «не нуди!»). Нани заливает овощи молочно-яичной смесью, накрывает сковороду фольгой и ставит томиться в духовку. Спустя час убирает фольгу и прибавляет жар, чтобы корочка подрумянилась.
Гарнира не будет — летняя запеканка самодостаточное блюдо. Ей нужно дать недолго постоять — буквально минут десять, и подавать к столу — с солоноватым деревенским хлебом и мягкой брынзой.

К тому времени, когда вернутся взрослые, летняя запеканка будет готова. Они станут есть, нахваливая её, запивая холодным таном. Разговоры будут вести скучные — о работе, о политике, о том, что постельное бельё пропало с прилавков, даже по знакомству не раздобыть, и что-то надо с этим делать, может в субботу в Казах съездить — за сатином, в тамошнем универмаге хороший отдел тканей. Нужно позвонить Зейнаб, она наша «дост», поможет. Придётся самим шить постельное бельё, другого выхода нет.

Я лежу на тахте и наблюдаю небо. Нани смотрит в дождь и простыми словами рассказывает о чудесах: о грибных волках, которые живут с ветром наперегонки, о тысячекрылой Золото-птице, каждое оброненное перо которой превращается в звезду. О том, что обиженное карканье ворон к плохой погоде. Что если солнце не греет, а зло кусает, значит быть грозе с градом. Если град мелкий, нужно бросить в окно щепоть каменной соли — чтобы она превратила лёд в воду. Если крупный — нужно провести градиной по запястью младенца. Потому что если град, значит Бог сердится на людей. И единственное, что может растопить его сердце — прикосновение младенца.

В Омахе столько магазинов — за сто лет не обойти. Но Эва ...

В Омахе столько магазинов — за сто лет не обойти. Но Эва не унывает. Каждое утро, после инспектирования окрестностей на предмет несанкционированных событий, она приходит в мастерскую к свой матери. И требует похода на шопинг.

Мать Эвы, ветеран радикально прожитого детства, за четыре года придумала миллион способов и видов отказа. Но дочь эволюционирует с какой-то невообразимой скоростью. Только мать соврала про спрогнозированный метеоцентром ураган со снегопадом, как дочь уже стоит на пороге в уггах, ушанке и дождевике. Только придумала, что сегодня в Омахе все магазины закрыты по причине повального санинспектрования, как Эва предъявляет возвращающуюся с шопинга соседку мисс Мёрфи. При виде Каринки мисс Мёрфи спешит поделиться радостной новостью:
— Милочка! Сегодня в «Нордстром» охренительные скидки! О-хре-ни-тель-ны-е! Практически на всё!
И, довольная произведённым эффектом, уходит. Увешенная покупками, словно рождественская ель — гирляндами.

Эва пока плохо понимает английский, но слова «сейл» или «лоу прайсез» вычисляет влёт. Ничего удивительного, что через десять минут кровопролитного противостояния Каринка обнаруживает себя за рулём автомобиля, мчащегося в «Нордстром». На заднем сиденье, крест-накрест обмотавшись всеми возможными ремнями, сидит довольная Эва, и, отчаянно фальшивя и шепелявя, орёт спиричулз. Регулятора громкости базовая комплектация человека не предусматривает. Потому Эва орёт так, что у автопарка Омахи срабатывает противоугонная сигнализация. Эва считает, что красота пения прямо пропорциональна громкости исполнения.
Пение в машине — обязательный ритуал. Потому что кто-то сказал Эве, что это спасает от укачивания. Если бы Каринка знала, кто эта болтливая сволочь, убила бы её не раздумывая. И тогда вы бы не читали этот пост. Но так как сестра теперь живёт на другом континенте, я могу позволить себе такой практически каминаут. Да, это была я!

Раньше Эва не жаловала розовый — он ей казался невыразительным и даже неубедительным. Но Свинка Пеппа сделала своё страшное дело, и теперь Эва требует всё в поросячьем цвете. В крайнем случае — околопоросячьем (в смысле фуксия или даже, так и быть, малиновый). Остальные цвета она считает кощунством и дурновкусием. Недавно кавалер сердца Джордж имел наглость преподнести синий шарик. С большим трудом потом с дерева сняли. Эва сначала туда Джорджа загнала, потом — шарик. Мисс Мёрфи пришлось стремянку притаскивать, чтобы обоих вызволять.
— Дарлинг, ты сделал правильные выводы? — строго спросила она у внука.
Выводы Джордж сделал правильные: преподнёс даме сердца надувной мяч поросячьего цвета. Эва с благосклонностью приняла. На Ховард-Стрит ненадолго воцарились мир и гармония.

Недели три назад в Омахе проводили ярмарку домашней живности. Эва обнаружила там мохнатых розовоухих кроликов. Выбрала себе самого толстого. На вопрос матери зачем ей такой толстый кролик, ответила исчерпывающе — потому что похож на принцессу.
— А вдруг это мальчик? — опрометчиво спросила мать.
— Чичас поищем писюн! — возвестила на всю ярмарку Эва и распластала свою жертву на скамейке.
Не найдя ничего такого, что скомпрометировало бы в кролике принцессу, решила провести для матери ликбез:
— Видишь ту лошадь? Иди, внимательно посмотри между её ног и запомни: писюн выглядит так!

Недавно Каринка отвела дочь к отоларингологу. Показывать гланды. Теперь все педиатры славного города Омахи знают, что Эва не просто дочь своей матери, но и племянница своей шебутной на голову старшей тёти. Отоларинголог, прервав приём на второй минуте, уходил дворами, развеваясь исцарапанными в лапшу штанами. Медсестре поставили противостолбнячный укол. Каринку отпаивали успокоительным. Эве дали с собой кулёк розовых витаминов и попросили недели две не показываться доктору на глаза. Потому что он тоже человек и у него тоже нервы.
Мы надеялись, что этот ребёнок возьмёт у нас самое лучшее. Но она сделала по-своему.
Кто бы сомневался.

У мужа неделю назад умерла мама. Мы с сыном утешали, как ...

У мужа неделю назад умерла мама.
Мы с сыном утешали, как могли. Выходило наперекосяк. Про грустное не буду, напишу про смешное. Если уж лечиться — то смехом.
*
Поставила будильник на 7 утра. Проснулась в 6.57, полезла через спящего мужа — отключать. Отключила.
— Нар, — спрашивает спросонья, — ты зачем в такую рань через меня туда-сюда переползала, чуть на глаз не наступила?
— Будильник выключила. Чтоб не разбудил тебя.
*
— Станешь много плакать, первой, кого встретит твоя мама на том свете, будет прабабушка (прабабушка маму терпеть не могла, всю жизнь пилила).
— Умеешь утешить.
— Стараюсь.
*
Попросил закапать глазные капли. Сын закапал ему всё лицо.
— Ирод, ирод!
— Помолчи, отец ирода, не мешай потомству самоутверждаться.
*
Я:
— У меня была идеальная свекровь.
Муж:
— Чтоб твоя невестка сказала о тебе то же самое.
Сын:
— Такое будет в одном случае: если я женюсь после её смерти.
Я:
— Из вредности проживу сто лет.
Хором:
— Отравим!
*
На третий день неустанной заботы взмолился:
— Иди погуляй. Оставь меня в одиночестве.
Ушла. Стою под окнами, смотрю вверх.
Звонит:
— Отойди от дома на такое расстояние, чтобы я тебя не видел!
— Кто тебя просил в окно выглядывать?
— Я тебя не первый день знаю!
Отошла за угол. Посидела на скамейке. Съела мороженое. Пообщалась с газонокосильщиком. Угостила его мороженым.
Звонит:
— Я так понимаю, от твоей заботы никому спасу нет.
— Откуда знаешь, ты же меня не видишь!
— Очень даже вижу. С балкона пожарного выхода.
— Зачем ты туда вышел?
— Проверить — видно тебя или нет.
*
Из той же серии:
— Пап, давай я тебя обниму.
— Сынок, хочешь я тебе руку сломаю?
*
Дала себе слово не пилить. Сварил кофе. Вымыла за ним плиту. Заварил чай. Вымыла плиту и столешницу. Пожарил яичницу. Вдобавок к плите и столешнице протёрла пол. Молча.
Задумчиво:
— Ты такая покладистая, потому что я переживаю? А умру — вообще идеальной будешь?
*
Ночью, сквозь сон:
— Скажи что это неправда.
Сказала. Он уснул, я плакала.
Тяжело, очень.
Берегите своих.

Вышла моя новая книга. Там две повести и с десяток расска...

Вышла моя новая книга.
Там две повести и с десяток рассказов.
Сборник получился смешным и горьким (видно, по-другому писать я не умею). Буду счастлива, если вам понравится.
Спасибо большое моему редактору Ирине Епифановой, главреду Александру Прокоповичу и Издательству АСТ.
Обложка Александра Заварина. Иллюстрации Соны Абгарян.

"Зулали" уже продаётся в книжных магазинах: http://www.moscowbooks.ru/book.asp?id=851193
http://www.mdk-arbat.ru/bookcard?book_id=893882
В интернет-магазинах пока ожидается.

Крнатанц Лусине

Крнатанц Лусине вышла замуж в день своего двадцатилетия. В первую субботу сентября приехали сваты — просить ее руки. Свекровь подарила кольцо — ярко-багровый рубин в окаймлении жемчужиной пыли, браслет с искусной гравировкой и тяжеленные серьги — червонно-тусклые, надменные. Золовка вручила шелковое белье — Лусине никогда прежде не видела такого, но втайне мечтала: воздушная нижняя сорочка, тонкий пояс для чулок — каждая застежка бабочкиным крылом. Жених внес в дом ковер, положил его почему-то на обеденный стол. Когда его развернули, у присутствующих перехватило дыхание. Нани перегнулась через подлокотник кресла, в котором просиживала дни напролет — потерявшая счет времени и событиям девяностолетняя старуха, погладила ковер, прислушалась к шороху ворса, провела шершавыми пальцами по изнаночной стороне, подняла на гостей свои бесцветные подслеповатые глаза, спросила одними губами — Антарам ткала?
— Да, — бесслышно ответили те.
— Вернулась наконец, — улыбнулась нани.
Чтоб не задохнуться от полоснувшей душу боли, Лусине опустилась на пол, зарылась лицом ей в колени. Последний раз нани так улыбалась, когда младший праправнук, опрокинув на себя тяжелый чан с кипятком, чудом остался невредим. Вот тогда она и улыбнулась — легко и светло. И прочитала короткую благодарственную молитву.

Нани давно никого не узнавала и проживала прошлое наоборот — после сердечного удара отматывала время назад, словно пряжу распускала. Детей своих она теперь видела только маленькими, во взрослых их не признавала. Лусине навсегда запомнила, как плакал дед — единственный сын нани, могучий седовласый старик, несгибаемый и сильный, никогда прежде не замеченный в сомнениях и растерянности, как, мигом упав плечами и осунувшись лицом, он глухо зарыдал, когда на его вопрос о самочувствии мать отозвалась виноватым «прости, не узнаю тебя, ты кто?» А на растерянный ответ, что это я, твой сын, кивнула на десятилетнего праправнука — того самого, что чудом спасся от кипятка: «Вон мой сын. А ты — кто?»

Без тени сожаления, чинно и безропотно, она отрекалась от прошлого, стирая из памяти всё, что было смыслом ее жизни: семью, соседей, отчий дом, подпаленные летом улочки старого Берда, холодный ветер, приносящий снежное дыхание гор, влажный след росы на шушабанде — если прищуриться, в каждом окошке можно поймать луч солнца. Дети ее теперь были мал мала меньше: Григору десять, Манишак восемь, Зое семь, Жанне пять. И только младшей внучке, Антарам, неизменно было тридцать.

Потом, когда сваты уехали, Лусине сняла с себя подаренные украшения, убрала в ящичек комода, туда же сложила шелковое белье — красивое, но носить не станет, только на свадьбу, чтоб не обижать новую родню. Надела ситцевое простенькое платье — оно привычно пахло душицей и раскаленным утюгом, заплела волосы в тугую косу. Легла на ковер, накрылась его тяжелым краем. Несколько раз глубоко вздохнула — унимая сердцебиение. И, неожиданно для себя — уснула глубоким, безмятежным сном. Ковер обнимал так, как обнимала в детстве мама. И как никто больше не обнимал.

Антарам ткала ковры. На каждый уходило два с лишним года работы. У нее был редкий дар: она умела предугадывать цвет и обладала удивительным чувством меры. То, что у других выглядело незатейливым узором, в ее исполнении оживало и обретало смысл.
Ткать она научилась поздно — в двадцать лет. Ковров успела сделать всего четыре. С последним уехала в город — на выставку. Стояло затишье — как раз объявили перемирие и открыли единственную дорогу, ведущую через перевал в большой мир. Но у войны свои правила, и всякое перемирие не что иное, как повод его нарушить. Потому из Берда Антарам уехала, а в город не приехала. Спустя сутки нашли тело водителя. Антарам исчезла. Ковер тоже.

Лусине было четыре года, она мало что помнила. Единственное, что осталось в сознании — стойкий дух остропахнущих лекарств — нани именно тогда слегла с тяжелым сердечным приступом. А когда пришла весть, что Антарам в плену, она уснула и не проснулась. Но врачам удалось ее спасти. Нани почти ослепла после пережитого и забыла о случившемся. Стала облетать событиями и людьми, словно осеннее дерево — листьями.

Антарам вернули, когда время отмерило зиму и половину весны. Тело — отдельно, руки — отдельно. На обритой голове — вытатуированное бранное слово: «кяхпя». Нани этого не узнала. Как и того, что теперь их род называют Крнатанц. Безрукие.
Все, что осталось родне в память об Антарам — ткацкий станок и безжизненные мотки шерсти. Последний ее ковер пропал на перевале. Три других были проданы людям, уехавшим в чужие края.
Каким чудом и за какие деньги сватам удалось раздобыть один из ее ковров, нани спрашивать не стала. Обняла жениха, что-то шепнула ему на ухо. Тот скрипнул зубами, коротко кивнул.

Крнатанц Лусине вышла замуж в день своего двадцатилетия. Забрала из отчего дома только ткацкий станок и ковер матери. Повесила его на стену, сидела напротив, изучала. Не плакала, молчала. Через год она научилась ткать ковры. В народе их называли Антарамнер — Неувядающие. Поговаривали, что в рисунок каждого Лусине вплетает имя своей матери. Кому-то удавалось его прочитать, кому-то — нет.

Я счастливый человек. Мне повезло с родными, друзьями, со...

Я счастливый человек. Мне повезло с родными, друзьями, соседями. Мне везёт с поливальными машинами — они ни разу меня не облили. Хотя могли.
Мне повезло с пожарными — однажды, когда в квартире заполыхала плита, они с такой галантностью вошли в окно, затушили огонь и ретировались, что я даже не успела испугаться.

Мне повезло с преступниками — когда в 94 году грабили банк, где я работала, они меня пощадили, хотя могли выстрелить в ногу. Или в какой-нибудь другой важный орган.

Мне повезло с мужем — на заре нашего знакомства я случайно облила его горячим воском. Хотела убрать подсвечник, а он опрокинулся и облил ему лицо. Муж не дрогнул. Подождал, пока маска застынет, аккуратно её снял, положил на стол и ушёл восвояси. Я думала — навсегда. Нет, вернулся. И вот уже 25 лет я отравляю ему жизнь.

Мне повезло со службой безопасности парижского аэропорта. Сначала я сдала багаж, и только потом сообразила, что забыла вытащить подаренную моей землячкой рассыпчатую гату. В абсолютном аффекте от того, что гата раскрошится и испортит любимое платье от Сары Пачини, я вскочила на вихляющую багажную ленту и побежала (под крики сотрудников аэропорта «мадам! мадам!») к её краю, где практически вырвала сумку из рук юноши, готового её принять. Слезла вниз, с ужасом представляя, как меня скрутят и посадят на пятнадцать суток. И обо мне расскажут во французских новостях. Ладно во французских, обо мне расскажут в российских новостях. Ладно в российских, обо мне расскажут в армянских новостях. Ладно в армянских, обо мне напишут в бердской газете «Вестник Тавуша»! Воображение услужливо подсунуло заголовок разгромной статьи: «Старшая дочь Пашоянц Юрика опозорила своего отца и весь Пашоянц род, устроив дебош в международном аэропорту Париж-Орли».
Видно, по-армянски умею читать не только я, но и сотрудники международного аэропорта Париж-Орли. Не иначе как тоже прочитав этот страшный заголовок, они не стали меня задерживать. Они вообще притворились, что меня нет. И я ушла в сторону таможенного контроля, прижимая к груди гату, авторские экземпляры переведённой на французский книги и журнал «Nouvelles d'Arménie».
«Только ты можешь съездить в Париж и привезти оттуда армянское», — хмыкнул мой сын.
Добытчица из меня никудышная, да.

Так вот, о счастье.
Мне повезло с издателем и редактором. Издатель с какой-то радости продолжает меня издавать, редактор — тактично редактировать, оставляя на полях рукописи трогательные записки (Нариночка, в этом абзаце вы три раза употребили глагол «разувериться», и если это не авторская задумка, давайте мы всё-таки подберём синонимы). Авторская задумка! Ха! Это авторский дебилизм.

Мне повезло с читателями. Они самые чудесные, доброжелательные и великодушные. Они готовы прощать мне косноязычие и нерешительность. Они верят в меня и делают этим сильней.
А ещё они дарят подарки. Потому после вчерашней встречи у меня много всего нового: вязаные шерстяные носки, музыкальные диски (исключительно джаз), книги, цветы, раскраски, рукописные письма, магнитики, открытки, оранжевая лиса, сладкие батончики, пшат, чурчхела. И внезапно — плоскогубцы.
Пойду, починю что-нибудь в квартире, а то давно ничего не ломала.

Это был пост благодарности читателям. Спасибо, мои дорогие, что вы у меня есть. Спасибо, что вы такие прекрасные. Спасибо.

Парламент Германии признал геноцид армян.Мы благодарны вс...

Парламент Германии признал геноцид армян.
Мы благодарны всем странам, которые с нами.
Австрия, Аргентина, Бельгия, Болгария, Боливия, Бразилия, Ватикан, Венесуэла, Германия, Греция, Италия, Канада, Кипр, Ливан, Литва, Люксембург, Нидерланды, Парагвай, Польша, Россия, Сирия, Словакия, Словения, Уругвай, Франция, Чехия, Чили, Швейцария, Швеция. Спасибо вам!

Отдельная благодарность этническим туркам, которые, невзирая на огромное давление, делают всё, чтобы заставить руководство своей страны признать чудовищные преступления, которые совершила Оттоманская Турция против понтийских греков, болгар, езидов, молокан, ассирийцев, армян.
Низкий вам поклон.

https://russian.rt.com/article/305709-parlament-germanii-prinyal-zakonoproekt-o-genocide-armyan

Дорогие друзья, 3 июня буду на Книжном фестивале «Красная...

Дорогие друзья, 3 июня буду на Книжном фестивале «Красная площадь». Место встречи: зона Художественной литературы, шатёр № 15. Время: 20.00 - 20.45.
Если у вас нет других планов на этот прекрасный летний пятничный вечер (что само по себе удивительно), заглядывайте. Поболтаем, книжки подпишем. Вы — мне, я — вам.
Так и скоротаем время до утра)).

https://godliteratury.ru/knizhnyy-festival-krasnaya-ploshhad

Свои люди

На границе было неспокойно: вот уже вторую ночь обстреливали Тавушский марз. Корреспондент газеты «Будни республики» Сербуи Самсонян обзванивала глав деревень, чтобы разузнать обстановку.
Разговор не клеился. Глава Паравакара бросил трубку, рявкнув, что ему не до интервью, потому что он, в отличие от некоторых, делом занят — водопровод в горах налаживает. Глава Мовсеса, перед тем как отключиться, охарактеризовал ситуацию четырьмя взаимоисключающими словами: стабильно напряжённая и относительно неспокойная, чем вверг Сербуи в ступор. Глава Айгепара на её радужное «помните меня?» ответил исчерпывающим «тебя забудешь, разговорила, а потом на всю республику опозорила». И тоже отключился.


— Гвозди из этих людей надо делать! — рассердилась Сербуи. Но деваться было некуда, сроки сдачи статьи поджимали, потому, подкрепившись двумя чашками кофе и плиткой горького шоколада — от нервов и весеннего авитаминоза, она набрала главу деревни Чинари.


Глава Чинари Мигоян откликнулся на звонок молниеносно, словно караулил. «Предупредили!» — догадалась Сербуи.
Мигоян, в отличие от своих предшественников, отвечал охотно, но часто отвлекался. Заметив, что Алуштинанц Григор припарковал своего осла Гвидона аккурат перед дулом артиллерийской установки, он с места в карьер заголосил в телефон (Сербуи от неожиданности чуть не выронила свой).
— Григор! Ты зачем заслонил ишаком солдатам этот, как его, вид из прицела?
— Он не заслоняет, а маскирует! — парировал Алуштинанц Григор.
— В смысле маскирует!
— Слышал про пастуха, что в Карабахе дрон допотопным ружьём положил? Вот и нам с Гвидоном не мешай службу нести! Помогаем как умеем!


— Господин Мигоян? — подала голос Сербуи.
— Подожди! — огрызнулся господин Мигоян, заприметив возле детского сада небольшую группу женщин и углядев в её эпицентре обтянутую синим байковым халатом обширную попу своей жены.
— Сатеник! — набрав полные мехи воздуха, заорал он. — Вы чего там затеяли?
С крыши детского сада снялась стая голубей, и, тревожно покружив в небе, скрылась за виноградником. Синий байковый халат выпрямился во весь свой немалый рост.
— Слушай, у тебя глаза как у краба что ли? На все 360 градусов смотрят? — пошла в наступление Сатеник.
— Ты мне мозги не делай, отвечай прямо! Что вы там затеяли??? — не дрогнул Мигоян.
— Ничего! Дети в садике, а мы тут это. Патрулируем. Мало ли, выстрелы, то-сё.
— Халатом прикроешь от выстрелов?
— Надо будет — прикрою. И вообще, зачем ты меня отвлекаешь? Я же тебя от разговора с этой голоногой девицей не отвлекаю!
— Откуда знаешь, как она выглядит?
— А то я по тебе не вижу! Сияешь, как начищенный речным песком каструл*. Ничего, домой придёшь — поговорим.
И Сатеник нырнула в гущу женского патруля. Патруль, смежив грозные байковые ряды, засеменил вдоль детсадовского забора. Замыкала шествие, ковыляя на артритных кривеньких ногах, столетняя бабушка Майрануш.


— Как ваша супруга обо мне узнала? — заволновалась Сербуи, натягивая короткую юбку на круглые колени.
— Жена главы Паравакара небось настучала, — хмыкнул Мигоян.
— Но про голые ноги-то откуда?
— Можно подумать, в вашем Ереване по-другому одеваются! Так вот, об обстановке... Мамикон! Ай Мамикон! Чтоб глаза твои лопнули и по дороге вниз покатились! Ты чего это задумал, собакин щенок!!!
Сербуи инстинктивно пригнулась — судя по душераздирающему воплю Мигояна, Мамикон собирался сотворить нечто антигуманное. Нечеловеческое и даже апокалиптическое.
— Чего задумал! — раздался в ответ неожиданный подростковый козлетон. — Если к воздушному змею прикрепить телефон и запустить в сторону границы, можно будет их укрепления на камеру снять.
— Не ну я с вами с ума сойду! К какому змею! Какой телефон! Ты соображаешь что говоришь? И вообще, как ты этого змея обратно вернёшь?
— Я приладил к нему мотор радиоуправляемого вертолёта. Можно было, конечно, вертолёт запустить, но он жужжит и подозрительно выглядит.
— А запущенный с нашей стороны воздушный змей, значит, выглядит не очень подозрительно, да?


— Господин Мигоян! — рискнула напомнить о себе Сербуи.
— Что???
— Мне бы об обстановке...
— Напиши — обстановка штатная! — рявкнул Мигоян и отключился.


В комнату заглянул второй корреспондент газеты «Будни республики» Арарат Мешчьян. Вид имел растерянный и даже суматошный. Ещё бы: ему поручили разузнать о ситуации на границе Сюникского марза.
— Ну как? — одними губами спросила Сербуи.
— Зашибись, — выдохнул Арарат. — Что за люди! Что! За! Люди!
Смеялись, чуть лбами не стукались. Ну и поплакали, конечно.
Потому что какие надо люди. Свои.

_________

* каструл — кастрюля

Навеяно статьей Вардуи Симонян "Совершенно секретно" в ԹԵՐԹ.am.

Дорогие московские соотечественники. 30-го буду здесь: https://www.facebook.com/events/1017738038321775/1022816511147261/?notif_t=like&notif_id=1464457441261695
Приходите, пожалуйста.
Люди нуждаются в нашей помощи.

Фотография zonic_x .
28.05.2016.
Армения, Тавуш, деревня Паравакар