Narine Abgaryan's Blog, page 15
July 14, 2017
В Сеул мы вылетали в день, когда в Европе бушевал ураган....
В Сеул мы вылетали в день, когда в Европе бушевал ураган. Из-за этого задерживались многие совмещённые рейсы, задержали и наш — на четыре с половиной часа. За время ожидания мы с сыном успели многое: излазить терминал «D» Шереметьевского аэропорта вдоль и поперёк, поужинать в одном месте, выпить кофе — в другом, поглазеть на все витрины, но ничего так и не купить — зачем что-то брать, когда впереди загадочная и прекрасная Южная Корея! Угомонившись, мы даже успели поработать: я редактировала рассказ, Эмиль корпел над курсовой. Рядом на надувных матрасах дремали утомлённые ожиданием иностранцы. Вдруг у одного из них зазвонил телефон. «Раветы арден ынди дэм лил»! — спросонья пробормотал он, а потом, спохватившись, перешёл на английский. Услышав родной бердский диалект, я невольно рассмеялась.
— Что такое? — вытащил наушник сын.
— Ничего, обычный американский бердец.
— Где бы ты ни оказалась, обязательно встречаешь земляка. Магнитом вас друг к другу притягивает?
Конечно магнитом. Бердским, непрошибаемым.
Сеул встретил нас молочным непроглядным туманом. Он тонул в нём по самые пороги храмов — буддийских и христианских. Половина верующего населения Южной Кореи — католики и протестанты. Потому, выглядывая в окно пагоды, обязательно натыкаешься взглядом на увенчанный сдержанными крестом остроконечный шпиль церкви. Вспомнив «Молчание» Скорсезе, интересуюсь у нашего гида Шинар, признаёт ли католическая церковь христиан-корейцев своей паствой. «Признаёт», — успокаивает меня она. На обочине дороги переливается огнями огромная растяжка: «Jesus loves You».
— Всего восемь часов полёта — и ты в мультикультурном толерантном будущем, — констатирует сын.
Южная Корея — страна будущего.
Южная Корея — рай для туристов. Здесь всё, буквально всё радует глаз: стеклянные многоэтажки, старенькие каменные дома — прошлого и позапрошлого столетия, приземистые деревенские постройки, покатые холмы, сплошь поросшие лесом, туманное небо с отражающимся в нём безбрежным океаном. Лето в самом разгаре, везде, даже в городских парках и скверах, слышен настойчивый стрёкот цикад.
— Надо же, обычно они поют в августе, а в этом году проснулись в начале июля, — удивляется Шинар.
Жарко и влажно, воздух туг и бездвижен, и наполнен мелкой дождевой капелью до того состояния, что погружаешься в него, словно в вязкое закатное море. После не по-летнему холодной Москвы мы рады и жаре, и бесконечному дождю. Люди ходят по городу с лёгкими весёлыми зонтами. Летний Сеул — город весёлых дождей и зонтов.
Выбираемся в крепость Хвасон. Первое, что я вижу, выходя из машины — огромная, величиной чуть ли не с гору, статуя Будды. Дыхание перехватывает от такой красоты. Вообразите: густой дождь, заповедный лес, огромное бескрайнее небо и золотистая статуя, нависающая над миром, словно оберег. Единственно возможное в такой ситуации поведение — благоговейное созерцание. Но я, переборов робость, снимаю статую на телефон, ругая себя за бестактность. Утешаюсь тем, что не для себя, а чтобы людям показать.
Вечером, перекидывая фотографии в ноутбук, не обнаруживаю снимка Будды. Перепроверяю несколько раз — все на месте, но именно той фотографии нет. Расстраиваюсь ужасно. Значит, Будда не простил мне моей бесцеремонности.
Рассказываю на следующий день сыну. На мои стенания он пожимает плечом — мама, не нагнетай и не ищи подвоха тем, где его нет.
— Легко сказать не ищи! — завожу волынку я. — Ты ведь помнишь, какая там была красота! Кругом непроходимый влажный лес, дождь и облака отражаются в лужах. А над ними парит Будда. Огромный, золотистый.
Эмиль морщит лоб.
— Честно? Не помню.
— Шинар! — призываю на помощь я гида.
— Здесь много статуй Бадды, — дипломатично отвечает она.
Ну не приснился же он мне!
К разнице во времени так и не привыкаем, потому спим урывками, где накроет. Шутим по этому поводу неустанно.
На третьем часу прогулки по Сеулу:
— Эмиль, о чём задумался?
— С чего ты взяла, что задумался?
— Молчишь.
— Может я сплю!
Коротаю ночную бессонницу чудесным чтением — сборником рассказов Лоры Белоиван «Южнорусское Овчарово». Ахаю от восторга, умиляюсь, грущу, смеюсь. Когда становится совсем невмоготу — отправляю сыну на мессинджер цитаты: «У деда Наиля уши мягкие и удивительно длинные. Их всё время при встрече с дедом хочется потрогать». «Потрогала?» «Балбес!» На третий день книга перекочёвывает в его комнату. Теперь он мне строчит цитаты: «Если подойти к морю поближе, встать лицом к лицу, закрыть глаза — и — вдох, и — вдох, — можно почувствовать на своём затылке небесную длань. Заметили. Погладили по голове. Можно жить дальше».
Хорошо быть неспящим в Сеуле и читать Лору Белоиван.
Нам очень повезло с гидом. Шинар переехала в Южную Корею из Казахстана, живёт в стране уже девять лет, получила здесь второе высшее образование. Вежливая, тактичная, знающая девушка. На любые вопросы отвечает охотно и исчерпывающе. Спрашиваем об отношении корейцев к реинкарнации. «Дзен-буддисты, — рассказывает Шинар, — верят в бессмертие души, но считают, что она может переходить от человека только к человеку. Каждая новая жизнь — исправление ошибок предыдущей. Если в этой жизни человек беден, значит в прошлой он был алчным. Если он болеет, значит в прошлой жизни кому-то сильно навредил».
— Что же такое натворил в прошлой жизни писатель? — шёпотом спрашиваю у Эмиля.
— Спалил Александрийскую библиотеку! — следует молниеносный ответ.
В Музее Искусства восторгаемся красотой корейских колоколов. Ушко колокола — недовольный дракон, застывший в странной позе.
— Знаете почему он такой взъерошенный? — спрашивает Шинар. — Низ колокола символизирует дно мира — воду. А драконы, будучи огненными существами, боятся её. Потому он и одёргивает лапы. Отсюда его недовольный вид и необычная, «вывернутая» поза. И кстати, драконов вы встретите только на корейских колоколах.
Музей войны подкупает своей сдержанностью и достоинством: ничего такого, что давило бы на жалость и вышибало слезу. Корейцы умеют радоваться как дети, но в скорби они молчаливы и неприступны. Уходим из музея задумчивые, каждый в своих мыслях.
— Заметил, как мало на улицах японских машин? — понаблюдав за городским движением, спрашиваю у сына. — Может причиной тому горькая историческая память?
— Лично я не заметил ни одной российской. Ни шестёрок, ни Нив, ни даже Лады Калины. Затрудняюсь объяснить сей горький казус!
Застаём чудесный праздник: фестиваль лотоса. Во дворах пагод, в специальных высоких кадках, распускаются лиловые, розовые, белые, жёлтые лотосы. Любоваться ими можно бесконечно. Угощаемся лотосовым чаем — у него ярко выраженный травяной вкус, чуть терпкий и горчащий. Женщина, которая разливает чай, просит оставить отзыв в специальной книге. Пока я пишу, Эмиль доводит до порога храма древнюю старушку — та идёт, еле ковыляя, цепляясь руками за прохожих.
— Хороший у неё сын, добрый, — говорит женщина.
Шинар передаёт мне её слова.
— Почти буддист, — шучу я.
— Почему почти? — улыбается Шинар.
Действительно, почему? Южная Корея — первая страна, где у моего сына-астматика не случилось аллергического обострения. Обычно он остро реагирует на смену климата, а в Сеуле мы об антигистаминниках и не вспоминаем.
— Эмиль, ты, наверное, в прошлой жизни был корейцем, — объявляю я сыну.
— А в этой ростом не вышел, потому армянин!
Ростом он скорее «перевышел», развевается над прохожими пожарной каланчой. Но я бы не сказала, что корейцы сильно от него отстают, особенно молодёжь. Наблюдаешь за ней с радостным умилением — изящные прехорошенькие девушки, симпатичные юноши. Корейцы — удивительно красивый народ.
В выставочном центре Самсунга впадаем в детство. Бегаем от экрана к экрану, проходим квесты, определяем свою профессию, конструируя идеальный на свой взгляд мир. Если верить результату, Эмиль должен был стать кардиологом. Моя профессия ввергает его в веселье: Earth planet pilot.
— Завидуешь поди, — защищаюсь я. — Смотри какую мне характеристику выдали: «You have a vision for the future and strong leadership of Earth»!
— Можно было просто написать «зануда»!
От Шинар мы узнаём много интересного. Например, что раньше корейцы справляли день рождения всего два раза в жизни: в год и в шестьдесят лет. Детская смертность была столь высока, что мало кто доживал до двенадцати месяцев (притом считали не со дня рождения, а со дня зачатия). Потому если ребёнку исполнялся год, родители закатывали большой праздник, на который приходила вся деревня. А когда кому-нибудь из родителей исполнялось шестьдесят лет, пышный праздник устраивали дети. Причина та же — мало кто доживал до столь почтенного по меркам тех времён возраста. Сейчас дань рождения родителей справляют и в 70, и в 80, и в 90 лет.
Или вот ещё: заборов вокруг деревенских домов не воздвигали, потому что воровства не было. Но перед входом во двор сооружали специальное ограждение, которое имело не охранное, а информирующее назначение. Представляло оно собой два невысоких каменных столба с продолбленными отверстиями, куда вдевали балки. Если на землю одним концом опускали верхнюю балку, это означало, что в доме только дети, взрослые куда-то ненадолго ушли, так что желающие зайти в гости могут заглянуть позже. Если были опущены две верхние балки, это означало, что дома все, можно смело заходить. Если же все три балки стояли в углублениях, люди знали, что хозяева надолго уехали из деревни, и в доме никого нет.
Ну и о корейской кухне. Сервис в Южной Корее молниеносный: не успел сделать заказ, а тебе уже накрыли стол. Едят корейцы железными палочками — ими значительно труднее, чем деревянными. Если посетитель имел оплошность не заказать суп, ему обязательно принесут в небольшой чашке бульон — овощной, мясной или грибной. В одном ресторанчике, куда мы с Эмилем заглянули пообедать, официантка, пожилая женщина, не просто принесла бульон, а проследила, чтобы мы его выпили. Мы его пили, воровато пинаясь под столом ногами.
В Южной Корее нам было вкусно. Нет, не так. Нам было безумно вкусно. На корейскую кухню подсаживаешься, как на иглу. В первый день, попробовав знаменитое корейское соленье кимчи, запиваешь его литром воды, чтобы загасить пожар в желудке, клятвенно обещая себе никогда больше к нему не возвращаться. На второй день в беспамятстве съедаешь всю порцию, на третий с нетерпением ждёшь, когда принесут добавки. На четвёртый день завтракаешь, обедаешь и ужинаешь кимчи. Вопреки распространённому мнению, в корейской кухне не всё огненно-острое, так что всегда можно найти что-то на свой вкус. Нам очень понравилось блюдо под названием «Самгепсаль» (барбекю из мяса чёрной свиньи). Тебе приносят множество разных маринадов и салатов, а мясо с чесноком и грибами на углях ты жаришь собственноручно. Потом заворачиваешь его вместе с соленьями в салатный или кунжутный лист и съедаешь.
— Толма на скорую руку, только вкусней, — резюмировал сын.
Хотела я брякнуть знаменитое «это потому что твоя мама не умеет готовить правильную толму», но вовремя прикусила язык.
Перед самим отъездом, в очередной раз перебирая фотографии, обнаруживаю ту, исчезнувшую, с Буддой. Рассматриваю её, не веря своим глазам: на снимке дорога, постройки, автомобильная стоянка, край холма и, в самой дали — крохотный, практически невидимый Будда. Как могло случиться, что я с такого большого расстояния увидела его огромным, возвышающимся над миром, словно воздетая к небу длань? Как и чем объяснить этот странный фокус зрения? Или скорее подсознания?
У Бергмана было, кажется, в «Лице»: Бог хранит молчание, а люди за него говорят. Воистину, всё именно так. Бог сидит на краю Вселенной, наблюдает дождь, удит рыбу, ест кимчи. А мы придумываем за него всю ту ахинею, в которую потом искренне верим.
— Когда же вы угомонитесь! — вздыхает Бог и наблюдает дождь.
— Что такое? — вытащил наушник сын.
— Ничего, обычный американский бердец.
— Где бы ты ни оказалась, обязательно встречаешь земляка. Магнитом вас друг к другу притягивает?
Конечно магнитом. Бердским, непрошибаемым.
Сеул встретил нас молочным непроглядным туманом. Он тонул в нём по самые пороги храмов — буддийских и христианских. Половина верующего населения Южной Кореи — католики и протестанты. Потому, выглядывая в окно пагоды, обязательно натыкаешься взглядом на увенчанный сдержанными крестом остроконечный шпиль церкви. Вспомнив «Молчание» Скорсезе, интересуюсь у нашего гида Шинар, признаёт ли католическая церковь христиан-корейцев своей паствой. «Признаёт», — успокаивает меня она. На обочине дороги переливается огнями огромная растяжка: «Jesus loves You».
— Всего восемь часов полёта — и ты в мультикультурном толерантном будущем, — констатирует сын.
Южная Корея — страна будущего.
Южная Корея — рай для туристов. Здесь всё, буквально всё радует глаз: стеклянные многоэтажки, старенькие каменные дома — прошлого и позапрошлого столетия, приземистые деревенские постройки, покатые холмы, сплошь поросшие лесом, туманное небо с отражающимся в нём безбрежным океаном. Лето в самом разгаре, везде, даже в городских парках и скверах, слышен настойчивый стрёкот цикад.
— Надо же, обычно они поют в августе, а в этом году проснулись в начале июля, — удивляется Шинар.
Жарко и влажно, воздух туг и бездвижен, и наполнен мелкой дождевой капелью до того состояния, что погружаешься в него, словно в вязкое закатное море. После не по-летнему холодной Москвы мы рады и жаре, и бесконечному дождю. Люди ходят по городу с лёгкими весёлыми зонтами. Летний Сеул — город весёлых дождей и зонтов.
Выбираемся в крепость Хвасон. Первое, что я вижу, выходя из машины — огромная, величиной чуть ли не с гору, статуя Будды. Дыхание перехватывает от такой красоты. Вообразите: густой дождь, заповедный лес, огромное бескрайнее небо и золотистая статуя, нависающая над миром, словно оберег. Единственно возможное в такой ситуации поведение — благоговейное созерцание. Но я, переборов робость, снимаю статую на телефон, ругая себя за бестактность. Утешаюсь тем, что не для себя, а чтобы людям показать.
Вечером, перекидывая фотографии в ноутбук, не обнаруживаю снимка Будды. Перепроверяю несколько раз — все на месте, но именно той фотографии нет. Расстраиваюсь ужасно. Значит, Будда не простил мне моей бесцеремонности.
Рассказываю на следующий день сыну. На мои стенания он пожимает плечом — мама, не нагнетай и не ищи подвоха тем, где его нет.
— Легко сказать не ищи! — завожу волынку я. — Ты ведь помнишь, какая там была красота! Кругом непроходимый влажный лес, дождь и облака отражаются в лужах. А над ними парит Будда. Огромный, золотистый.
Эмиль морщит лоб.
— Честно? Не помню.
— Шинар! — призываю на помощь я гида.
— Здесь много статуй Бадды, — дипломатично отвечает она.
Ну не приснился же он мне!
К разнице во времени так и не привыкаем, потому спим урывками, где накроет. Шутим по этому поводу неустанно.
На третьем часу прогулки по Сеулу:
— Эмиль, о чём задумался?
— С чего ты взяла, что задумался?
— Молчишь.
— Может я сплю!
Коротаю ночную бессонницу чудесным чтением — сборником рассказов Лоры Белоиван «Южнорусское Овчарово». Ахаю от восторга, умиляюсь, грущу, смеюсь. Когда становится совсем невмоготу — отправляю сыну на мессинджер цитаты: «У деда Наиля уши мягкие и удивительно длинные. Их всё время при встрече с дедом хочется потрогать». «Потрогала?» «Балбес!» На третий день книга перекочёвывает в его комнату. Теперь он мне строчит цитаты: «Если подойти к морю поближе, встать лицом к лицу, закрыть глаза — и — вдох, и — вдох, — можно почувствовать на своём затылке небесную длань. Заметили. Погладили по голове. Можно жить дальше».
Хорошо быть неспящим в Сеуле и читать Лору Белоиван.
Нам очень повезло с гидом. Шинар переехала в Южную Корею из Казахстана, живёт в стране уже девять лет, получила здесь второе высшее образование. Вежливая, тактичная, знающая девушка. На любые вопросы отвечает охотно и исчерпывающе. Спрашиваем об отношении корейцев к реинкарнации. «Дзен-буддисты, — рассказывает Шинар, — верят в бессмертие души, но считают, что она может переходить от человека только к человеку. Каждая новая жизнь — исправление ошибок предыдущей. Если в этой жизни человек беден, значит в прошлой он был алчным. Если он болеет, значит в прошлой жизни кому-то сильно навредил».
— Что же такое натворил в прошлой жизни писатель? — шёпотом спрашиваю у Эмиля.
— Спалил Александрийскую библиотеку! — следует молниеносный ответ.
В Музее Искусства восторгаемся красотой корейских колоколов. Ушко колокола — недовольный дракон, застывший в странной позе.
— Знаете почему он такой взъерошенный? — спрашивает Шинар. — Низ колокола символизирует дно мира — воду. А драконы, будучи огненными существами, боятся её. Потому он и одёргивает лапы. Отсюда его недовольный вид и необычная, «вывернутая» поза. И кстати, драконов вы встретите только на корейских колоколах.
Музей войны подкупает своей сдержанностью и достоинством: ничего такого, что давило бы на жалость и вышибало слезу. Корейцы умеют радоваться как дети, но в скорби они молчаливы и неприступны. Уходим из музея задумчивые, каждый в своих мыслях.
— Заметил, как мало на улицах японских машин? — понаблюдав за городским движением, спрашиваю у сына. — Может причиной тому горькая историческая память?
— Лично я не заметил ни одной российской. Ни шестёрок, ни Нив, ни даже Лады Калины. Затрудняюсь объяснить сей горький казус!
Застаём чудесный праздник: фестиваль лотоса. Во дворах пагод, в специальных высоких кадках, распускаются лиловые, розовые, белые, жёлтые лотосы. Любоваться ими можно бесконечно. Угощаемся лотосовым чаем — у него ярко выраженный травяной вкус, чуть терпкий и горчащий. Женщина, которая разливает чай, просит оставить отзыв в специальной книге. Пока я пишу, Эмиль доводит до порога храма древнюю старушку — та идёт, еле ковыляя, цепляясь руками за прохожих.
— Хороший у неё сын, добрый, — говорит женщина.
Шинар передаёт мне её слова.
— Почти буддист, — шучу я.
— Почему почти? — улыбается Шинар.
Действительно, почему? Южная Корея — первая страна, где у моего сына-астматика не случилось аллергического обострения. Обычно он остро реагирует на смену климата, а в Сеуле мы об антигистаминниках и не вспоминаем.
— Эмиль, ты, наверное, в прошлой жизни был корейцем, — объявляю я сыну.
— А в этой ростом не вышел, потому армянин!
Ростом он скорее «перевышел», развевается над прохожими пожарной каланчой. Но я бы не сказала, что корейцы сильно от него отстают, особенно молодёжь. Наблюдаешь за ней с радостным умилением — изящные прехорошенькие девушки, симпатичные юноши. Корейцы — удивительно красивый народ.
В выставочном центре Самсунга впадаем в детство. Бегаем от экрана к экрану, проходим квесты, определяем свою профессию, конструируя идеальный на свой взгляд мир. Если верить результату, Эмиль должен был стать кардиологом. Моя профессия ввергает его в веселье: Earth planet pilot.
— Завидуешь поди, — защищаюсь я. — Смотри какую мне характеристику выдали: «You have a vision for the future and strong leadership of Earth»!
— Можно было просто написать «зануда»!
От Шинар мы узнаём много интересного. Например, что раньше корейцы справляли день рождения всего два раза в жизни: в год и в шестьдесят лет. Детская смертность была столь высока, что мало кто доживал до двенадцати месяцев (притом считали не со дня рождения, а со дня зачатия). Потому если ребёнку исполнялся год, родители закатывали большой праздник, на который приходила вся деревня. А когда кому-нибудь из родителей исполнялось шестьдесят лет, пышный праздник устраивали дети. Причина та же — мало кто доживал до столь почтенного по меркам тех времён возраста. Сейчас дань рождения родителей справляют и в 70, и в 80, и в 90 лет.
Или вот ещё: заборов вокруг деревенских домов не воздвигали, потому что воровства не было. Но перед входом во двор сооружали специальное ограждение, которое имело не охранное, а информирующее назначение. Представляло оно собой два невысоких каменных столба с продолбленными отверстиями, куда вдевали балки. Если на землю одним концом опускали верхнюю балку, это означало, что в доме только дети, взрослые куда-то ненадолго ушли, так что желающие зайти в гости могут заглянуть позже. Если были опущены две верхние балки, это означало, что дома все, можно смело заходить. Если же все три балки стояли в углублениях, люди знали, что хозяева надолго уехали из деревни, и в доме никого нет.
Ну и о корейской кухне. Сервис в Южной Корее молниеносный: не успел сделать заказ, а тебе уже накрыли стол. Едят корейцы железными палочками — ими значительно труднее, чем деревянными. Если посетитель имел оплошность не заказать суп, ему обязательно принесут в небольшой чашке бульон — овощной, мясной или грибной. В одном ресторанчике, куда мы с Эмилем заглянули пообедать, официантка, пожилая женщина, не просто принесла бульон, а проследила, чтобы мы его выпили. Мы его пили, воровато пинаясь под столом ногами.
В Южной Корее нам было вкусно. Нет, не так. Нам было безумно вкусно. На корейскую кухню подсаживаешься, как на иглу. В первый день, попробовав знаменитое корейское соленье кимчи, запиваешь его литром воды, чтобы загасить пожар в желудке, клятвенно обещая себе никогда больше к нему не возвращаться. На второй день в беспамятстве съедаешь всю порцию, на третий с нетерпением ждёшь, когда принесут добавки. На четвёртый день завтракаешь, обедаешь и ужинаешь кимчи. Вопреки распространённому мнению, в корейской кухне не всё огненно-острое, так что всегда можно найти что-то на свой вкус. Нам очень понравилось блюдо под названием «Самгепсаль» (барбекю из мяса чёрной свиньи). Тебе приносят множество разных маринадов и салатов, а мясо с чесноком и грибами на углях ты жаришь собственноручно. Потом заворачиваешь его вместе с соленьями в салатный или кунжутный лист и съедаешь.
— Толма на скорую руку, только вкусней, — резюмировал сын.
Хотела я брякнуть знаменитое «это потому что твоя мама не умеет готовить правильную толму», но вовремя прикусила язык.
Перед самим отъездом, в очередной раз перебирая фотографии, обнаруживаю ту, исчезнувшую, с Буддой. Рассматриваю её, не веря своим глазам: на снимке дорога, постройки, автомобильная стоянка, край холма и, в самой дали — крохотный, практически невидимый Будда. Как могло случиться, что я с такого большого расстояния увидела его огромным, возвышающимся над миром, словно воздетая к небу длань? Как и чем объяснить этот странный фокус зрения? Или скорее подсознания?
У Бергмана было, кажется, в «Лице»: Бог хранит молчание, а люди за него говорят. Воистину, всё именно так. Бог сидит на краю Вселенной, наблюдает дождь, удит рыбу, ест кимчи. А мы придумываем за него всю ту ахинею, в которую потом искренне верим.
— Когда же вы угомонитесь! — вздыхает Бог и наблюдает дождь.
May 9, 2017
Из дневника моего брата Айка.27 мартаСегодня я ходил за к...
Из дневника моего брата Айка.
27 марта
Сегодня я ходил за крапивой. Мне очень понравилось. Но я заболел. Папа принёс конфет, чтобы я порадовался, но у меня была такая высокая температура, что я не смог радоваться. Мама приготовила шашлык, но я не стал его есть. Потом пришла тётя Грета, она рассказала о своих проблемах, а мама рассказала о своих. Я лежал и слушал.
28 марта
Сегодня мы играли во дворе. Вдруг началась бомбёжка. Я побежал домой. Мама мне открыла. Мы с мамой немного подождали. Вдруг постучали. Это был папа. Мама с папой немного поговорили. Мама мысленно проклинала турок.
30 марта
Сегодня я собирался в школу, но Сонечка сказала, что занятия отменили. Я очень обрадовался этой новости. Снег идёт. Кругом покой. Всё молчит так, как будто в мире нет людей, и никогда их не было. На улице снег, белый снег. Сонечка пишет в своём дневнике, и я тоже. Я смотрю на падающий снег и пишу. Деревья очень красивые. Весь мир красивый.
1 апреля
Сегодня день дурака. Я над многими подшутил. Потом пошёл к двоюродному брату Айку, мы с ним порисовали. Потом я вернулся домой. Мы с Сонечкой немного поиграли на пианино. Потом мы посмотрели фильм. Сейчас падает снег, а мы с Сонечкой снова пишем в свои дневники. Печка трещит и как будто нет войны.
1992 год, брату 8 лет.
Побед много, война одна. И конца ей нет.
27 марта
Сегодня я ходил за крапивой. Мне очень понравилось. Но я заболел. Папа принёс конфет, чтобы я порадовался, но у меня была такая высокая температура, что я не смог радоваться. Мама приготовила шашлык, но я не стал его есть. Потом пришла тётя Грета, она рассказала о своих проблемах, а мама рассказала о своих. Я лежал и слушал.
28 марта
Сегодня мы играли во дворе. Вдруг началась бомбёжка. Я побежал домой. Мама мне открыла. Мы с мамой немного подождали. Вдруг постучали. Это был папа. Мама с папой немного поговорили. Мама мысленно проклинала турок.
30 марта
Сегодня я собирался в школу, но Сонечка сказала, что занятия отменили. Я очень обрадовался этой новости. Снег идёт. Кругом покой. Всё молчит так, как будто в мире нет людей, и никогда их не было. На улице снег, белый снег. Сонечка пишет в своём дневнике, и я тоже. Я смотрю на падающий снег и пишу. Деревья очень красивые. Весь мир красивый.
1 апреля
Сегодня день дурака. Я над многими подшутил. Потом пошёл к двоюродному брату Айку, мы с ним порисовали. Потом я вернулся домой. Мы с Сонечкой немного поиграли на пианино. Потом мы посмотрели фильм. Сейчас падает снег, а мы с Сонечкой снова пишем в свои дневники. Печка трещит и как будто нет войны.
1992 год, брату 8 лет.
Побед много, война одна. И конца ей нет.
May 4, 2017
Год выдался сумасшедшим, много разных поездок. Для меня, ...
Год выдался сумасшедшим, много разных поездок. Для меня, клинического домоседа, это немалое испытание. Но я держусь, и даже, по-моему, справляюсь. Без недоразумений, конечно, не обходится. Недавно, проснувшись в Тбилиси, спросонья не смогла сообразить, где нахожусь. Ляля уверяет, что ко всем переменам в жизни нужно относиться с благодарностью, потому что они делают нас сильнее.
— А пока набирайся сил, слушай, наблюдай, записывай, — напутствует она.
Слушаю, наблюдаю, записываю.
Шереметьево, жду вылета в Тбилиси. Подходит дядечка с пакетом из дьюти-фри. В пакете несколько бутылок водки. Удостоверившись, что время до посадки терпит, уходит пить кофе.
— Это он водку везёт? — недоумевает сидящая по правую руку от меня пожилая женщина.
— Да.
— В Грузию???
— Да.
— Бедный!
*
Прошу Наташу запирать дверь в гостиничный номер.
— Не волнуйся, здесь не воруют, — отмахивается она.
— Там ноутбук с рукописью. Украдут — не переживу.
— Сделай копию.
— Копия на флэшке. Но я её тоже вожу с собой. Представь, если самолёт рухнет. Я погибну, но это ладно. Вся работа пропадёт!
Наташа, невозмутимо:
— Сохрани копию на клауде.
— Зачем?
— А вдруг самолёт рухнет, ты спасёшься, а ноутбук с флэшкой пропадут! Что тогда делать будешь?
*
Рассказываю о чудесной пианистке, умнице-красавице.
— Ляля, вдруг в оркестре твоего мужа есть подходящий кандидат в женихи?
Ляля, задумчиво:
— Пианистка за скрипача замуж не пойдёт. Если только за фаготиста? Спрошу у мужа, вдруг в его оркестре есть холостой фаготист.
*
Наташа решила свозить нас на Давид-Гареджа. Предупредила, что карабкаться на гору полтора часа. И что монастырь патрулируют грузинские и азербайджанские пограничники, потому что расположен он на самой границе. По приезду выяснилось, что нужно запастись палкой, потому что на горе много змей. Запаслись палками, обмотались косынками, чтоб не обгореть, двинулись в путь. Наташа бодро взбирается по опалённому солнцем склону, мы с Лялей ковыляем следом, время от времени обзывая её Моисеем.
Наташа, хладнокровно:
— ПохОдите так сорок лет, будете несгибаемые, как евреи.
Ляля, фыркнув:
— Да если бы с армянами такие номера проходили!
Почти вершина, жара, ветер.
Ляля, с трудом переводя дыхание:
— Так вот, о турках!
— Ляля, ты даже на такой высоте можешь о них говорить?
— Я же армянка!
Идём по самой кромке границы. Слева Грузия, спуститься по склону буквально на метр — будет Азербайджан. Некстати вспоминаю, что забыла вытащить из сумки армянский паспорт. Будто услышав мои слова, появляются два азербайджанских пограничника. Впереди тупик, слева отвесная скала, гладкая, без единого выступа. Ляля, грозным шёпотом:
— Я гражданка Грузии, они мне ничего не сделают. Карабкайся, я их отвлеку!
— Как карабкаться? Тут не за что зацепиться.
— Зацепись за свой армянский паспорт!
Пока я безуспешно карабкаюсь, Ляля надрывается:
— Наташа! Наташаааа!
— Ты же ором привлекаешь внимание пограничников! — шиплю я.
— Я наоборот отвлекаю! Они ведь уверены, что армяне здесь шуметь не станут. Лезь давай, скалолазка!
Не помню как, но вскарабкалась.
*
Из Лялиных батумских рассказов:
— Он знал всего три слова: информация, движение и цивилизация. Чтобы меня понимал, я, например, говорила — у меня есть информация.
— Хороший мужчина никогда не скажет «нет» и никогда не поцарапает бородой!
— Гамлет, почему ты меня не обнимаешь?
— Ибанамат, Ласточка, что я ещё не сказал тебе с утра?
— Не обижайте мою жену, она шизофреничка (добрым голосом).
— Гамлет, почему я вышла за тебя замуж? Я могла быть…
— Бл.дью ты могла быть, Ласточка. Так что радуйся, что я вовремя на тебе женился!
— А пока набирайся сил, слушай, наблюдай, записывай, — напутствует она.
Слушаю, наблюдаю, записываю.
Шереметьево, жду вылета в Тбилиси. Подходит дядечка с пакетом из дьюти-фри. В пакете несколько бутылок водки. Удостоверившись, что время до посадки терпит, уходит пить кофе.
— Это он водку везёт? — недоумевает сидящая по правую руку от меня пожилая женщина.
— Да.
— В Грузию???
— Да.
— Бедный!
*
Прошу Наташу запирать дверь в гостиничный номер.
— Не волнуйся, здесь не воруют, — отмахивается она.
— Там ноутбук с рукописью. Украдут — не переживу.
— Сделай копию.
— Копия на флэшке. Но я её тоже вожу с собой. Представь, если самолёт рухнет. Я погибну, но это ладно. Вся работа пропадёт!
Наташа, невозмутимо:
— Сохрани копию на клауде.
— Зачем?
— А вдруг самолёт рухнет, ты спасёшься, а ноутбук с флэшкой пропадут! Что тогда делать будешь?
*
Рассказываю о чудесной пианистке, умнице-красавице.
— Ляля, вдруг в оркестре твоего мужа есть подходящий кандидат в женихи?
Ляля, задумчиво:
— Пианистка за скрипача замуж не пойдёт. Если только за фаготиста? Спрошу у мужа, вдруг в его оркестре есть холостой фаготист.
*
Наташа решила свозить нас на Давид-Гареджа. Предупредила, что карабкаться на гору полтора часа. И что монастырь патрулируют грузинские и азербайджанские пограничники, потому что расположен он на самой границе. По приезду выяснилось, что нужно запастись палкой, потому что на горе много змей. Запаслись палками, обмотались косынками, чтоб не обгореть, двинулись в путь. Наташа бодро взбирается по опалённому солнцем склону, мы с Лялей ковыляем следом, время от времени обзывая её Моисеем.
Наташа, хладнокровно:
— ПохОдите так сорок лет, будете несгибаемые, как евреи.
Ляля, фыркнув:
— Да если бы с армянами такие номера проходили!
Почти вершина, жара, ветер.
Ляля, с трудом переводя дыхание:
— Так вот, о турках!
— Ляля, ты даже на такой высоте можешь о них говорить?
— Я же армянка!
Идём по самой кромке границы. Слева Грузия, спуститься по склону буквально на метр — будет Азербайджан. Некстати вспоминаю, что забыла вытащить из сумки армянский паспорт. Будто услышав мои слова, появляются два азербайджанских пограничника. Впереди тупик, слева отвесная скала, гладкая, без единого выступа. Ляля, грозным шёпотом:
— Я гражданка Грузии, они мне ничего не сделают. Карабкайся, я их отвлеку!
— Как карабкаться? Тут не за что зацепиться.
— Зацепись за свой армянский паспорт!
Пока я безуспешно карабкаюсь, Ляля надрывается:
— Наташа! Наташаааа!
— Ты же ором привлекаешь внимание пограничников! — шиплю я.
— Я наоборот отвлекаю! Они ведь уверены, что армяне здесь шуметь не станут. Лезь давай, скалолазка!
Не помню как, но вскарабкалась.
*
Из Лялиных батумских рассказов:
— Он знал всего три слова: информация, движение и цивилизация. Чтобы меня понимал, я, например, говорила — у меня есть информация.
— Хороший мужчина никогда не скажет «нет» и никогда не поцарапает бородой!
— Гамлет, почему ты меня не обнимаешь?
— Ибанамат, Ласточка, что я ещё не сказал тебе с утра?
— Не обижайте мою жену, она шизофреничка (добрым голосом).
— Гамлет, почему я вышла за тебя замуж? Я могла быть…
— Бл.дью ты могла быть, Ласточка. Так что радуйся, что я вовремя на тебе женился!
April 10, 2017
Счастье пахнет апрельским ветром, скороспелой грозой, кри...
Счастье пахнет апрельским ветром, скороспелой грозой, криком чижей, ленивым жужжанием пчёл, голосом реки.
Счастье пахнет дымом печи, скрипнувшей створкой чердачного окна, отворённой калиткой, старенькими шторами, пропускающими скудный вечерний свет.
Счастье пахнет домашним хлебом, мягким козьим сыром, холодными сливками, ржавой косичкой авелука, горсточкой похиндза.
Счастье пахнет звёздным небом — бездонным и густым, словно ежевичное варенье, тутовый отвар, терновый сироп. Выйдешь ночью на порог, поймаешь взгляд небес, задохнешься от восторженного, нестерпимого чувства узнавания — Аствац джан, вот я, а вот ты, и между нами — никого.
Счастье звучит голосами родителей. Каждое слово — луч солнца, глоток воды, перо царь-птицы. Серебряная монета, позвякивающая на дне кувшина с водой. Привязанный к запястью камень-оберег. Дыхание небес.
Мама: — Дождь отдаёт снегом, значит, он с перевала пришёл.
Папа: — Сегодня какое число? Всё верно, на днях убьёт старухиных козлят. Потому и приходят с перевала снежные дожди. Предостерегают.
Мама: — Завтра будет ясный день.
Я: — Как узнала?
Мама: — Видишь, вокруг луны светится прозрачный нимб. Чистый нимб к хорошей погоде, мутный — к непогоде.
Папа: — Значит так: выкапываешь лунку, кидаешь туда горсть компоста, сверху кладёшь картошку — глазами вверх.
Я: — Почему глазами вверх?
Папа: — Чтоб не ослепла!
Мама: — Юр джан, дай немного денег!
Папа: — Эта женщина варварски тратит мою пенсию, и имеет наглость ещё деньги просить!
Папа: — Миндаль дорого взяла? Скажи недорого, чтобы я смог его есть!
Мама: — Очень дорого!
Папа о пилящей его жене: — Шумит, как мышь, ворующая фундук!
Папа: — Таких клиентов, как у меня, ни у кого больше нет. Первым пришёл шизофреник в стадии ремиссии, вторым — шизофреник в стадии острого психоза, третий оказался совсем глухим, я чуть голос не сорвал, пока объяснил, какие лекарства ему принимать. Одного клиента насильно затолкали в кабинет — боится лечения. Другой безногий, но сам пришёл.
Я: — Расскажи про шизофреника в психозе.
Папа: — Чего рассказывать, нормальный такой шизофреник, заглядывает раз в неделю, требует, чтобы вырвали здоровый зуб.
Я: — А ты чего?
Папа: — Если не удается отправить восвояси, ставлю обезболивающий укол и делаю вид, что вырвал зуб. Уходит довольный.
Счастье пахнет куцей деревенской дорогой, одиноким кустиком просвирняка, убаюкивающей капелью дождя, скрипучими половицами, на которые косо ложится утренний робкий свет.
Счастье пахнет домом, где живут папа и мама.
Счастье пахнет дымом печи, скрипнувшей створкой чердачного окна, отворённой калиткой, старенькими шторами, пропускающими скудный вечерний свет.
Счастье пахнет домашним хлебом, мягким козьим сыром, холодными сливками, ржавой косичкой авелука, горсточкой похиндза.
Счастье пахнет звёздным небом — бездонным и густым, словно ежевичное варенье, тутовый отвар, терновый сироп. Выйдешь ночью на порог, поймаешь взгляд небес, задохнешься от восторженного, нестерпимого чувства узнавания — Аствац джан, вот я, а вот ты, и между нами — никого.
Счастье звучит голосами родителей. Каждое слово — луч солнца, глоток воды, перо царь-птицы. Серебряная монета, позвякивающая на дне кувшина с водой. Привязанный к запястью камень-оберег. Дыхание небес.
Мама: — Дождь отдаёт снегом, значит, он с перевала пришёл.
Папа: — Сегодня какое число? Всё верно, на днях убьёт старухиных козлят. Потому и приходят с перевала снежные дожди. Предостерегают.
Мама: — Завтра будет ясный день.
Я: — Как узнала?
Мама: — Видишь, вокруг луны светится прозрачный нимб. Чистый нимб к хорошей погоде, мутный — к непогоде.
Папа: — Значит так: выкапываешь лунку, кидаешь туда горсть компоста, сверху кладёшь картошку — глазами вверх.
Я: — Почему глазами вверх?
Папа: — Чтоб не ослепла!
Мама: — Юр джан, дай немного денег!
Папа: — Эта женщина варварски тратит мою пенсию, и имеет наглость ещё деньги просить!
Папа: — Миндаль дорого взяла? Скажи недорого, чтобы я смог его есть!
Мама: — Очень дорого!
Папа о пилящей его жене: — Шумит, как мышь, ворующая фундук!
Папа: — Таких клиентов, как у меня, ни у кого больше нет. Первым пришёл шизофреник в стадии ремиссии, вторым — шизофреник в стадии острого психоза, третий оказался совсем глухим, я чуть голос не сорвал, пока объяснил, какие лекарства ему принимать. Одного клиента насильно затолкали в кабинет — боится лечения. Другой безногий, но сам пришёл.
Я: — Расскажи про шизофреника в психозе.
Папа: — Чего рассказывать, нормальный такой шизофреник, заглядывает раз в неделю, требует, чтобы вырвали здоровый зуб.
Я: — А ты чего?
Папа: — Если не удается отправить восвояси, ставлю обезболивающий укол и делаю вид, что вырвал зуб. Уходит довольный.
Счастье пахнет куцей деревенской дорогой, одиноким кустиком просвирняка, убаюкивающей капелью дождя, скрипучими половицами, на которые косо ложится утренний робкий свет.
Счастье пахнет домом, где живут папа и мама.
March 27, 2017
С того дня, когда папа познал интернет, жизнь его младшей...
С того дня, когда папа познал интернет, жизнь его младшей дочери заиграла неожиданными красками.
— Ай бала, — поднимает он её в самую рань, — этот антер снова сломался!
— Какой антер? — пугается Сона.
— Интернет!
— Так. Включил ноутбук?
— Издеваешься, что ли?
— Отвечай по делу!
— Включил!
— А потом небось отошёл позавтракать?
— Ну да.
— Так он в спящем режиме, нажми на энтер.
По воцарившейся в трубке напряжённой тишине Сонечка догадывается, что папа снова забыл, где находится эта проклятая кнопка энтер. Спустя минуты кровопролитных объяснений, обильно сдобренных стенаниями «зачем мне это было нужно!» и «пусть у того безрогого осла, что придумал эту антер кнопку, обе руки станут левые!», ноут наконец возвращается к жизни.
— Чего нового в Берде? — любопытствует Сонечка.
— Всё по-старому! — отмахивается папа. — Ты лучше объясни, как найти видео последнего заседания нашего парламента.
— Зайди на ютуб и набери в поисковой строке «Восставшие из ада». И число нужное не забудь проставить.
— Сона, чтоб тебе захрмар съесть!
— Юрик, не нервируй меня политикой! Иди лучше своей жене комплимент сделай.
— Сегодня уже сделал один комплимент, хватит.
— Какой?
— Наденькой назвал.
— И всё?
— Остальное пусть сама додумывает, я себе нервы экономлю!
Про экономию и папины нервы можно рассказывать бесконечно. За три дня до 8 марта, в целях экономии средств и нервов, он преподнёс своей жене деньги.
— Ай кник, тебе не угодишь, так что сама себе выбери букет.
Мама сделала как он велел.
Утром 8 марта её загадочный муж ушёл в утренний туман и вернулся с белыми розами.
— Это зачем? — удивилась мама.
— Праздник же!
— Так ты ведь денег дал на букет!
— А я забыл. Ничего, верни мне деньги.
— Я уже купила цветы!
Долго потом витал над Бердом папин трубный глас.
— Почему даже тогда, когда эта женщина делает, как я прошу, она всё равно умудряется вогнать меня в убытки??? — призывал он к ответу небеса. Небеса отводили взгляд и хранили малодушное молчание.
Недавно родители справили 48 лет брака. Чтобы сэкономить мужу нервы, мама решила не оскорблять его слух просьбами о деньгах и обойтись бюджетным столом: бисквитный торт, фрукты и персиковый компот. Растроганный такой беспрецедентной рачительностью муж согласился даже переодеться из домашнего в светское. Включили джаз, исполнили белый танец — дамы приглашают кавалеров, кавалеры отбиваются, но под угрозой пожизненных санкций на бесперспективные интимные поползновения сдаются.
— Ай бала, — рассказывала потом мама, — этот бедный человек (она всегда превентивно жалеет супруга, когда критикует или пилит его) посреди танца внезапно вспомнил, что оставил на плите зубы Еноканц Ваника. Почему зубы и почему на плите? А я откуда знаю? Так вот, ты бы видела, какую он скорость с места взял. Я ему кричу — Юра, что ты из себя гепарда строишь, побереги сердце! А он разве слышит? Только пыль клубами за ним вьётся. Вернулся — лечебной настойкой отпаивала. Сначала его, потом себя. Так что спиртным мы всё-таки умудрились оскоромиться.
Так и живут. Умираю, подыхаю от нежности и любви.
— Ай бала, — поднимает он её в самую рань, — этот антер снова сломался!
— Какой антер? — пугается Сона.
— Интернет!
— Так. Включил ноутбук?
— Издеваешься, что ли?
— Отвечай по делу!
— Включил!
— А потом небось отошёл позавтракать?
— Ну да.
— Так он в спящем режиме, нажми на энтер.
По воцарившейся в трубке напряжённой тишине Сонечка догадывается, что папа снова забыл, где находится эта проклятая кнопка энтер. Спустя минуты кровопролитных объяснений, обильно сдобренных стенаниями «зачем мне это было нужно!» и «пусть у того безрогого осла, что придумал эту антер кнопку, обе руки станут левые!», ноут наконец возвращается к жизни.
— Чего нового в Берде? — любопытствует Сонечка.
— Всё по-старому! — отмахивается папа. — Ты лучше объясни, как найти видео последнего заседания нашего парламента.
— Зайди на ютуб и набери в поисковой строке «Восставшие из ада». И число нужное не забудь проставить.
— Сона, чтоб тебе захрмар съесть!
— Юрик, не нервируй меня политикой! Иди лучше своей жене комплимент сделай.
— Сегодня уже сделал один комплимент, хватит.
— Какой?
— Наденькой назвал.
— И всё?
— Остальное пусть сама додумывает, я себе нервы экономлю!
Про экономию и папины нервы можно рассказывать бесконечно. За три дня до 8 марта, в целях экономии средств и нервов, он преподнёс своей жене деньги.
— Ай кник, тебе не угодишь, так что сама себе выбери букет.
Мама сделала как он велел.
Утром 8 марта её загадочный муж ушёл в утренний туман и вернулся с белыми розами.
— Это зачем? — удивилась мама.
— Праздник же!
— Так ты ведь денег дал на букет!
— А я забыл. Ничего, верни мне деньги.
— Я уже купила цветы!
Долго потом витал над Бердом папин трубный глас.
— Почему даже тогда, когда эта женщина делает, как я прошу, она всё равно умудряется вогнать меня в убытки??? — призывал он к ответу небеса. Небеса отводили взгляд и хранили малодушное молчание.
Недавно родители справили 48 лет брака. Чтобы сэкономить мужу нервы, мама решила не оскорблять его слух просьбами о деньгах и обойтись бюджетным столом: бисквитный торт, фрукты и персиковый компот. Растроганный такой беспрецедентной рачительностью муж согласился даже переодеться из домашнего в светское. Включили джаз, исполнили белый танец — дамы приглашают кавалеров, кавалеры отбиваются, но под угрозой пожизненных санкций на бесперспективные интимные поползновения сдаются.
— Ай бала, — рассказывала потом мама, — этот бедный человек (она всегда превентивно жалеет супруга, когда критикует или пилит его) посреди танца внезапно вспомнил, что оставил на плите зубы Еноканц Ваника. Почему зубы и почему на плите? А я откуда знаю? Так вот, ты бы видела, какую он скорость с места взял. Я ему кричу — Юра, что ты из себя гепарда строишь, побереги сердце! А он разве слышит? Только пыль клубами за ним вьётся. Вернулся — лечебной настойкой отпаивала. Сначала его, потом себя. Так что спиртным мы всё-таки умудрились оскоромиться.
Так и живут. Умираю, подыхаю от нежности и любви.
March 17, 2017
Крапивный дождь
Настроение сегодня «пйнджрыпсюкное». Даже не пытайся выговорить, такое под силу только жителям северо-восточной Армении. Потому не повторяй, а просто слушай. И пожалуйста, не выпускай моей руки из своей, мне так проще рассказывать.
Пйнджрыпсюк — крапивный дождь. Если верить преданию, с ним уходят последние подснежники. Найдёшь в крапивный дождь подснежник — не срывай его, а поклонись и скажи: прощай и до новой весны. Тогда следующая весна в твоей жизни обязательно случится.
Утро, когда нужно идти за крапивой, нельзя спутать ни с каким другим. Оно ходит по деревне божьей старушкой, волоча ветошный подол тумана, и пахнет сыростью и набрякшей от дождяной крупы землёй. Останавливается у калитки, боязливо заглядывает во двор — вдруг у вас собака злая, я их боюсь. А пошли-ка, дочка, за крапивой, она сейчас совсем молодая и не жжет, можно голыми руками собирать. Ничего с собой не бери, только в узелок каменной соли завяжи, я перетру её с крапивой, будет нам еда.
Я, пока к тебе шла, нарвала мушмулы прошлогодней — она после морозов сладкая и наконец-то вкусная, и немного шиповника собрала, чаю заваришь, запечешь картофель тоненькими ломтиками на жестяной печи, достанешь козьего сыра, вот тебе и ужин. А назавтра сваришь крапивный суп, я тебя научу: нужно обжарить на топленом масле лук, залить кипятком, кинуть туда картошки и половину горсти булгура. Как сварится крупа — добавить тщательно промытую молодую крапиву и сразу же загасить огонь. Зелени всякой с грядки нарвать и туда накрошить, взбить схтор-мацун, ну и хлеба домашнего засушить. Будет тебе сытный весенний обед. Ну что, пойдешь со мной? Не волнуйся, я тебя дождусь. Нет, в дом не пойду, на лавочке под тутовым деревом посижу, здесь воздух такой — хоть горстями черпай и за пазухой храни. Дышать — не надышаться.
Бегом домой, перерыть прабабушкин сундук, достать простенькое шерстяное платье, шелковый передник (тёмно-серый в синюю полоску — Пра любила сдержанные тона), наспех одеться, неумело убрать волосы под косынку. Завязать в узелок каменной соли, выйти в прихожую, с удивлением обнаружить бабулин вязаный жакет, он ведь сгинул в погромном Кировабаде, но вот же, на вешалке, накинуть его на плечи, испугаться, что снова пропадёт, надеть, путаясь от волнения и спешки в рукавах, застегнуться на все пуговицы. Выбежать во двор. Обнаружить на лавочке под тутовником две сирые горсточки шиповника и мушмулы. И подхваченный ветром тюлевый край тумана, колышущийся над небесами.
Ты здесь? Не отпускай, пожалуйста, моей руки, мне тогда не так больно туда возвращаться.
Пйнджрыпсюк — крапивный дождь. Если верить преданию, с ним уходят последние подснежники. Найдёшь в крапивный дождь подснежник — не срывай его, а поклонись и скажи: прощай и до новой весны. Тогда следующая весна в твоей жизни обязательно случится.
Утро, когда нужно идти за крапивой, нельзя спутать ни с каким другим. Оно ходит по деревне божьей старушкой, волоча ветошный подол тумана, и пахнет сыростью и набрякшей от дождяной крупы землёй. Останавливается у калитки, боязливо заглядывает во двор — вдруг у вас собака злая, я их боюсь. А пошли-ка, дочка, за крапивой, она сейчас совсем молодая и не жжет, можно голыми руками собирать. Ничего с собой не бери, только в узелок каменной соли завяжи, я перетру её с крапивой, будет нам еда.
Я, пока к тебе шла, нарвала мушмулы прошлогодней — она после морозов сладкая и наконец-то вкусная, и немного шиповника собрала, чаю заваришь, запечешь картофель тоненькими ломтиками на жестяной печи, достанешь козьего сыра, вот тебе и ужин. А назавтра сваришь крапивный суп, я тебя научу: нужно обжарить на топленом масле лук, залить кипятком, кинуть туда картошки и половину горсти булгура. Как сварится крупа — добавить тщательно промытую молодую крапиву и сразу же загасить огонь. Зелени всякой с грядки нарвать и туда накрошить, взбить схтор-мацун, ну и хлеба домашнего засушить. Будет тебе сытный весенний обед. Ну что, пойдешь со мной? Не волнуйся, я тебя дождусь. Нет, в дом не пойду, на лавочке под тутовым деревом посижу, здесь воздух такой — хоть горстями черпай и за пазухой храни. Дышать — не надышаться.
Бегом домой, перерыть прабабушкин сундук, достать простенькое шерстяное платье, шелковый передник (тёмно-серый в синюю полоску — Пра любила сдержанные тона), наспех одеться, неумело убрать волосы под косынку. Завязать в узелок каменной соли, выйти в прихожую, с удивлением обнаружить бабулин вязаный жакет, он ведь сгинул в погромном Кировабаде, но вот же, на вешалке, накинуть его на плечи, испугаться, что снова пропадёт, надеть, путаясь от волнения и спешки в рукавах, застегнуться на все пуговицы. Выбежать во двор. Обнаружить на лавочке под тутовником две сирые горсточки шиповника и мушмулы. И подхваченный ветром тюлевый край тумана, колышущийся над небесами.
Ты здесь? Не отпускай, пожалуйста, моей руки, мне тогда не так больно туда возвращаться.
March 10, 2017
Dārgie draugi! Priecājos ziņot, ka "Maņuņa" iznākusi latv...
Dārgie draugi! Priecājos ziņot, ka "Maņuņa" iznākusi latviešu valodā. Tulkojumu slavē, un par to esmu bezgala priecīga. Labs tulkojums autoram ir liela laime.
Дорогие друзья, "Манюня" вышла на латышском (в издательстве Jumava). Перевод очень хвалят, чему я безмерно рада. Прекрасный переводчик -- большое счастье для автора.
Моя огромная благодарность Александру Прокоповичу
editorskoe
, без поддержки и непосредственного участия которого этой радости в моей жизни не случилась бы.
Дорогие друзья, "Манюня" вышла на латышском (в издательстве Jumava). Перевод очень хвалят, чему я безмерно рада. Прекрасный переводчик -- большое счастье для автора.
Моя огромная благодарность Александру Прокоповичу
editorskoe
, без поддержки и непосредственного участия которого этой радости в моей жизни не случилась бы.
February 22, 2017
Вот, например, Ваноянц Эрминэ. Не девушка, а подарок судь...
Вот, например, Ваноянц Эрминэ. Не девушка, а подарок судьбы. Скромная, вежливая, красивая. К тому же трудолюбивая — хлопочет по хозяйству с утра и до ночи: убирается, готовит, стирает-гладит, за садом-огородом ухаживает. Куда ни глянь — везде у неё образцовый порядок, даже вздорный укроп на грядках по ранжиру растёт: с этого края вполне пригодный в пищу, с того — всякая мелюзга.
Куры у Эрминэ ведут себя, как трепетные дореволюционные гимназистки: ходят чуть ли не под ручку, потупив взор, не шумят, перьями не сорят (к гимназисткам, как вы понимаете, перья никакого отношения не имеют). Несутся исправно, два раза в день — утром и вечером. Яйца все как на подбор хорошенькие, чистенькие, хоть сразу на пасхальный стол подавай. Петух — золотисто-пёстрый красавец, в отличие от других сородичей, глотку бестолково не дерёт, а чуть ли не оперные арии выводит. Исполнив одну арию, с чувством исполненного долга слетает с частокола, чтобы поухаживать за какой-нибудь курочкой, и сразу же возвращается обратно — за следующим проникновенным исполнением.
Гуси-индюшки наблюдают эту картину со смешанным чувством одобрения и зависти — кому-то арии, а кому-то — молчаливая опостылевшая возня. Эрминэ, словно учуяв их настроение, выносит миску с зёрнами кукурузы и кидает им угощение щедрыми горстями, восстанавливая справедливость: если кому-то выпало счастье любить, то у других должна быть возможность хотя бы сыто поесть. Покормив птицу, она стоит на веранде, радуясь ласковому солнечному теплу. Во дворе, подхваченные дыханием ветра, раздуваются в паруса крахмальные пододеяльники-наволочки. В прохладном погребе, в специальных бурдюках, дозревает козий сыр — остро-солоноватый, во вкраплениях листочков горного тимьяна. В деревянной квашне доходит опара — сегодня пятница, добрый день, чтобы затеять хлеб. Скоро Эрминэ затопит печь, замесит тесто. К вечеру мир наполнится ароматом свежего домашнего хлеба. Она выставит благословенные караваи на просушку — чтобы ушёл жар, потом уберёт их в большой ларь. Ест Эрминэ мало, если бы не Варужан, хлеба хватало бы надолго. А так приходится каждую неделю печь.
Вот, например, Парсеганц Варужан. Если посмотреть на его хозяйство с какого-нибудь, положим, кудрявого облака, можно подумать, что это и не хозяйство вовсе, а вырытый под строительство дома котлован. Кругом беспорядок и развал: частокол лежит на боку, с крыши осыпается черепица, в каменной печи третий год живёт сварливая и жутко глазливая сорока — если она заведёт свой стрекот, непогоды не миновать. В погребе мирно соседствуют насквозь проросшая прошлогодняя картошка и многодетное паучье семейство. В огороде колосятся сорняки. Груша дюшес, единственное упорно плодоносящее дерево в саду, выродилась в терпкую лесную мелочь — теперь она пригодна только для самогона, притом самого неуважаемого, снисходительно называемого в народе «калошевкой». Куры носят такие лица, что боишься подойти — они если не выклюют печень, то покалечат её точно. Петух смахивает на злого чернявого пирата, орёт целый день с крыши сарая, наоравшись вдоволь, кидается коршуном вниз и давай шумно любить свой гарем. Гуси-индюшки наблюдают эту картину со смешанным чувством одобрения и зависти — кому-то витиеватые утехи, а кому-то — опостылевшая мимолётная возня.
Варужан птичьи трагедии игнорирует — высматривает Эрминэ.
— Эрмо, а Эрмо!
Не оборачиваясь, она бросает на ходу:
— Не начинай опять!
Он перешагивает через опрокинутый частокол, направляется вразвалочку к ней.
— Замуж за меня пойдёшь?
— Я с ума ещё не сошла!
Он отламывает от свежевыпеченного хлеба хрустящую горбушку. Она выносит на подносе сыр, отварное холодное мясо, аджику. Он жуёт, шумно выдыхая — остро!
— Вкусно? — любопытствует она.
— Спрашиваешь!
— Ешь и уходи. У меня дел невпроворот.
— Завтра свататься к тебе приду. Не забудь надеть нарядное исподнее.
— Варужан!!!
— Аджан!*
— Захрмар** тебе, бесстыдник, а не аджан!
— Если забор подниму, замуж за меня пойдёшь?
— Поднимешь, как же! Пятый день на боку лежит.
Он до вечера возится с частоколом, она каждый раз, проходя мимо, фыркает.
— Всё равно замуж не пойду!
— Да кто тебя спрашивать будет!
— Украдёшь что ли?
— Зачем украду? Сама напросишься!
— Ага, держи карман шире.
— Эрмо, а Эрмо.
— Цав у дард!***
— Умираю с тебя!
С того края забора выводит оперные рулады золотистый петух. С крыши чердака дерёт глотку чернявый. Куры несутся, как подорванные. Сорока великодушно молчит — значит завтра снова будет погожий день. Гуси-индюшки настороженно притихли, наблюдая необъяснимую и прекрасную человеческую любовь.
В углу сорочьей печи лежит целое богатство: блескучие фантики, ленточка серебристого серпантина, сломанная серёжка, часы без ремешка, две чайные ложки, осколок бутылки, погремушка, старенькое обручальное кольцо. Если отмыть его от копоти и грязи, можно прочитать почти стёртую гравировку: «Моей Эрминэ». Прабабушка Варужана потеряла это кольцо, когда полоскала в реке бельё. Сорока спустя век нашла и припрятала. Лежит кольцо в куче ненужного хлама, ждёт своего часа. Однажды Эрминэ поставит перед непутёвым женихом условие — хочешь жениться, приведи в порядок хотя бы печь. Варужан побухтит, но за дело возьмётся. Сороку потом с почестями переселят на чердак. Кольцо Варужан будет на мизинце носить: в память о прабабушке и в знак любви к жене.
Вот, например, жизнь. Такая, какой мы хотели бы её видеть. Такая, какой она должна быть. Пусть будет, эли. Пусть.
.
*Аджан — аюшки
**Захрмар — змеиный яд
*** Цав у дард — боль и горе.
Куры у Эрминэ ведут себя, как трепетные дореволюционные гимназистки: ходят чуть ли не под ручку, потупив взор, не шумят, перьями не сорят (к гимназисткам, как вы понимаете, перья никакого отношения не имеют). Несутся исправно, два раза в день — утром и вечером. Яйца все как на подбор хорошенькие, чистенькие, хоть сразу на пасхальный стол подавай. Петух — золотисто-пёстрый красавец, в отличие от других сородичей, глотку бестолково не дерёт, а чуть ли не оперные арии выводит. Исполнив одну арию, с чувством исполненного долга слетает с частокола, чтобы поухаживать за какой-нибудь курочкой, и сразу же возвращается обратно — за следующим проникновенным исполнением.
Гуси-индюшки наблюдают эту картину со смешанным чувством одобрения и зависти — кому-то арии, а кому-то — молчаливая опостылевшая возня. Эрминэ, словно учуяв их настроение, выносит миску с зёрнами кукурузы и кидает им угощение щедрыми горстями, восстанавливая справедливость: если кому-то выпало счастье любить, то у других должна быть возможность хотя бы сыто поесть. Покормив птицу, она стоит на веранде, радуясь ласковому солнечному теплу. Во дворе, подхваченные дыханием ветра, раздуваются в паруса крахмальные пододеяльники-наволочки. В прохладном погребе, в специальных бурдюках, дозревает козий сыр — остро-солоноватый, во вкраплениях листочков горного тимьяна. В деревянной квашне доходит опара — сегодня пятница, добрый день, чтобы затеять хлеб. Скоро Эрминэ затопит печь, замесит тесто. К вечеру мир наполнится ароматом свежего домашнего хлеба. Она выставит благословенные караваи на просушку — чтобы ушёл жар, потом уберёт их в большой ларь. Ест Эрминэ мало, если бы не Варужан, хлеба хватало бы надолго. А так приходится каждую неделю печь.
Вот, например, Парсеганц Варужан. Если посмотреть на его хозяйство с какого-нибудь, положим, кудрявого облака, можно подумать, что это и не хозяйство вовсе, а вырытый под строительство дома котлован. Кругом беспорядок и развал: частокол лежит на боку, с крыши осыпается черепица, в каменной печи третий год живёт сварливая и жутко глазливая сорока — если она заведёт свой стрекот, непогоды не миновать. В погребе мирно соседствуют насквозь проросшая прошлогодняя картошка и многодетное паучье семейство. В огороде колосятся сорняки. Груша дюшес, единственное упорно плодоносящее дерево в саду, выродилась в терпкую лесную мелочь — теперь она пригодна только для самогона, притом самого неуважаемого, снисходительно называемого в народе «калошевкой». Куры носят такие лица, что боишься подойти — они если не выклюют печень, то покалечат её точно. Петух смахивает на злого чернявого пирата, орёт целый день с крыши сарая, наоравшись вдоволь, кидается коршуном вниз и давай шумно любить свой гарем. Гуси-индюшки наблюдают эту картину со смешанным чувством одобрения и зависти — кому-то витиеватые утехи, а кому-то — опостылевшая мимолётная возня.
Варужан птичьи трагедии игнорирует — высматривает Эрминэ.
— Эрмо, а Эрмо!
Не оборачиваясь, она бросает на ходу:
— Не начинай опять!
Он перешагивает через опрокинутый частокол, направляется вразвалочку к ней.
— Замуж за меня пойдёшь?
— Я с ума ещё не сошла!
Он отламывает от свежевыпеченного хлеба хрустящую горбушку. Она выносит на подносе сыр, отварное холодное мясо, аджику. Он жуёт, шумно выдыхая — остро!
— Вкусно? — любопытствует она.
— Спрашиваешь!
— Ешь и уходи. У меня дел невпроворот.
— Завтра свататься к тебе приду. Не забудь надеть нарядное исподнее.
— Варужан!!!
— Аджан!*
— Захрмар** тебе, бесстыдник, а не аджан!
— Если забор подниму, замуж за меня пойдёшь?
— Поднимешь, как же! Пятый день на боку лежит.
Он до вечера возится с частоколом, она каждый раз, проходя мимо, фыркает.
— Всё равно замуж не пойду!
— Да кто тебя спрашивать будет!
— Украдёшь что ли?
— Зачем украду? Сама напросишься!
— Ага, держи карман шире.
— Эрмо, а Эрмо.
— Цав у дард!***
— Умираю с тебя!
С того края забора выводит оперные рулады золотистый петух. С крыши чердака дерёт глотку чернявый. Куры несутся, как подорванные. Сорока великодушно молчит — значит завтра снова будет погожий день. Гуси-индюшки настороженно притихли, наблюдая необъяснимую и прекрасную человеческую любовь.
В углу сорочьей печи лежит целое богатство: блескучие фантики, ленточка серебристого серпантина, сломанная серёжка, часы без ремешка, две чайные ложки, осколок бутылки, погремушка, старенькое обручальное кольцо. Если отмыть его от копоти и грязи, можно прочитать почти стёртую гравировку: «Моей Эрминэ». Прабабушка Варужана потеряла это кольцо, когда полоскала в реке бельё. Сорока спустя век нашла и припрятала. Лежит кольцо в куче ненужного хлама, ждёт своего часа. Однажды Эрминэ поставит перед непутёвым женихом условие — хочешь жениться, приведи в порядок хотя бы печь. Варужан побухтит, но за дело возьмётся. Сороку потом с почестями переселят на чердак. Кольцо Варужан будет на мизинце носить: в память о прабабушке и в знак любви к жене.
Вот, например, жизнь. Такая, какой мы хотели бы её видеть. Такая, какой она должна быть. Пусть будет, эли. Пусть.
.
*Аджан — аюшки
**Захрмар — змеиный яд
*** Цав у дард — боль и горе.
February 21, 2017
Родное издательство выпустило подарочный сборник прозы, т...
Родное издательство выпустило подарочный сборник прозы, там "Яблоки", "Люди" и повести с рассказами, ничего, в общем, нового (новое пишу — тяжело и долго, потому что про войну). Показываю обложку с невероятной гордостью, ведь в её оформлении использовали миниатюры средневекового армянского художника Тороса Рослина. Прекрасного и неповторимого. Лучшего. Невероятное счастье и почёт — удостоиться именно такой обложки.
February 12, 2017
Друзья, 14-го февраля в 15.00 буду в книжном магазине "Мо...
Друзья, 14-го февраля в 15.00 буду в книжном магазине "Москва". Если кому-то нужно подписать книгу, подходите, не стесняйтесь. Когда ещё их подписывать, как не в Международный День Книгодарения.
14 февраля в "Москву" заглянут прекрасные Марина Степнова, Александр Цыпкин, Маша Трауб, Денис Драгунский, Андрей Усачёв. Формат встречи неофициальный, авторы придут пообщаться и поддержать читателя. Ну и приобрести в подарок своим любимым книги. Не свои)))
Ссылка на мероприятие: http://www.moscowbooks.ru/news/view.asp?id=8009
14 февраля в "Москву" заглянут прекрасные Марина Степнова, Александр Цыпкин, Маша Трауб, Денис Драгунский, Андрей Усачёв. Формат встречи неофициальный, авторы придут пообщаться и поддержать читателя. Ну и приобрести в подарок своим любимым книги. Не свои)))
Ссылка на мероприятие: http://www.moscowbooks.ru/news/view.asp?id=8009
Narine Abgaryan's Blog
- Narine Abgaryan's profile
- 968 followers
Narine Abgaryan isn't a Goodreads Author
(yet),
but they
do have a blog,
so here are some recent posts imported from
their feed.
