Max Nemtsov's Blog, page 205

train on

вместе с “Фантомом” празднуем день рождения Доналда Бартелми:

…День рождения Дональда Бартелми – вот этого бородатого очкарика, похожего на гибрид Хемингуэя с Биллом Гейтсом. Журналиста, профессора, любителя джаза… И одного из самых зубодробительных постмодернистов прошлого столетия. Кстати, книга “Мертвый отец”, которую мы выпускали в серии “Скрытое золото XX века”, исчезает с прилавков со стремительностью гепарда. Купите, если увидите – имениннику, даже на том свете, будет приятно, ну а вы получите книгу-орешек, разгрызть который – мечта каждого интеллектуала.

“Майорова пишет” о “Времени свинга” (ага, как же, эти люди считают, что мюзикл и оперетта – не одно и тоже. еще бы “зонг-оперу” помянули). тут она же вкратце среди прочего

Дерек Смоллз по-прежнему зажигает:

holiday mode on

When Charles Bukowski was writing for 100$ per month

исландский шпат как средство навигации (правда, не самое хорошее)

а тут прекрасное: ученики собрали рекомендательный список Доналда Бартелми для каждого, кто хочет считать себя образованным человеком. начинается с чего? правильно, с Флэнна О’Брайена

ну и немножко чужих книжных полок в рамках кампании по шелфпорну:

Зэди Смит в интерьере

Пинчон в нем же. глядя на чужие полки, становится понятно, что люди книжки сваливают абы как

ну а тут еще некто прочел “Винляндию” – с предсказуемым итогом, впрочем, обнаружил в книге “кашу”. как же они все заебали своей фиксацией на желудке, голод в стране, что ли?

но есть и хорошие новости:

“Хоронько-оркестр” собирает деньги на новую пластинку. подписываться можно тут

will you play?

хорошие новости – Миранда Джулай дошла до родного города (пешком)

а вот люди читают Лору

Адриан Леверкюн еще раз прочел “Радугу тяготения” с неизменно превосходным результатом

ну и развлекательное чтение: кстати, этот известный снимок называется “Безумный лик Достоевского”, спорим, вы не знали? в общем, про Керуака и Федор-Михалыча

watching the skies

б не вполне новость, но приятно – я бы посмотрел:

Neil Gaiman and Akiva Goldsman Adapting Gormenghast for Television

а тут меломаны, музыканты, журналисты и музыкальные критики обсуждают “Карликов смерти” Коу, уподобляясь порой каким-то 12-леткам, хотя, казалось бы, должны быть вменяемыми людьми. но не всегда получается. знаменитая певица ртом Инна Желанная (она прячется за псевдонимом, но на фотографиях вполне узнаваема) хочет, к примеру, вырвать переводчику руки. это успех, я считаю

Майя Ставитская прочла “Дурака” Криса Мура (при репостах заголовок вылезает феерический: “Умным быть легко, а вы попробуйте дураком на Лайвлибе”. вот именно)

читатель “мнелисенок” (так, кажется) об “Американхе”

passing time

The Hidden Ireland – A Study of Gaelic Munster in the Eighteenth Century by Daniel Corkery
My rating: 5 of 5 stars

Книга Коркери 1926 года — это отчасти социальная история ирландского языка в XVIII веке, проиллюстрированная воспоминаниями современников и очевидцев и выдержками из стихов и поэм поэтов Манстера, а отчасти размышления о литературе. Модернизма, в частности, — по мысли Коркери, каковой (модернизм) и есть подлинно национальная и живая литература, в отличие от наднациональной античной классики и гальванизировавшей ее литературы Возрождения, безродной, мертвой и устарелой. В частности, литература эта создается на диалекте, речи живых людей, так что модернизм не с Джойса начинается, а, как нам показывает Коркери, с XVIII века. Ну и Ирландия, конечно, — его родина. С чем не поспоришь, хотя некоторые могут.
В основном же Коркери на живописных примерах показывает жизнь «тайной Ирландии» — т. е. своясей и ебеней, сельской местности за пределами владычества оккупантов, и вот это — поистине великолепная машина времени. Книжка у него, конечно, популярная — и очень современная, необходимое дополнение к канону Киберда.

На ступеньке, бегущей вниз by Михаил Гаёхо
My rating: 5 of 5 stars

Все действие романа происходит на эскалаторе метро — видимо, питерского, потому что мск они, как правило, все ж не такие длинные. А внутри — ну, притча о когнитивистике, наверное, высокая абстракция. Но главное, конечно, — это не замутненный текст, восхождение (гм) к чистым формам, как у Бекетта. Туман человеческого познания и ужас от непознаваемости мира. По сути, как я ее понял, общий курс романа — путешествие все глубже в постигающее сознание. А там — ядовитый туман и зариновая атака с запахом фиалок. Наверное. И сверху — желтые лица под розовыми козырьками. Вот это уж совершенно определенно.

Поднимаясь колесами на гору Фудзи by Михаил Гаёхо
My rating: 5 of 5 stars

Превосходный сборник – много что напоминает, среди прочего – Майкла Мартоуна. Тот извод философского абсурда, какой и Хармсу не снился.

The Complete Plays: The Hostage / The Quare Fellow / Richard’s Cork Leg by Brendan Behan
My rating: 5 of 5 stars

Красота драматургии Биэна — в ее несовершенстве, его пьесы хаотичны, как сама жизнь. Самое зажигательное у него — «Заложник», даже в своей английской версии. Все же не ту его пьесу перевел Бродский (как — я пока не понял, потому что не обрел русского текста). “Пробковая нога Ричарда” – тоже прекрасный шедевр мультимедийного абсурда. Стоит особо отметить, что в первом составе там участвовали “Дублинцы” (группа, а не рассказы).
Бонус: в его коротких радиопьесах обнаружилась мать протестных плакатов из “Отца Теда”: «Да здравствует долой».

Декада by Семен Липкин
My rating: 5 of 5 stars

«Декада» — изнанка «Записок жильца», роман о жизни социальной и политической, а не частной, о взаимодействии с отвратительной властью, часто вынужденной, но от этого не менее неприятной и опасной. В центре — сталинская национальная политика на Кавказе и в Средней Азии, материал для которой Липкин, понятно, черпал из своих приключений по переводу национальных эпосов и поэзии. Последствия ее, ясное дело, не избыты до сих пор, потому что никому не удалось так разъединить людей, как усатому упырю, чей режим, ясно дело, прикрывался циничными враками о «единой многонациональной общности».
Одно из самых спорных утверждений в книге — «Когда люди познают Бога, они становятся народом». Один из персонажей, например, интернированный обрусевший немец-тюрколог (там вообще прекрасная этнически-профессиональная смесь персонажей), излагает свой взгляд на русскую историю, дескать русские как-то сосуществовали с Ордой несколько столетий, власть подлизывалась, стучала друг на друга и врала (тут Липкин, несмотря на свои передовые взгляды, как-то, мне кажется, подпустил слабины, потому что власть все ж не равна людям, а и вовсе враждебна им), но появился объединяющий фактор в лице Сергия Радонежского, показал русским внешнего врага, который не был больше просто узкоглазым чужаком и/или угнетателем, а стал силой Антихриста, — тут-то все и объединились и случился Дмитрий Донской. Липкин как бы не замечает (ну и данных у него было меньше в 1980 году, видимо), что объединяющим фактором выступает при таком раскладе не просто махровый клерикализм, но и необходимость дружить против кого-то. У нас же, нынешних читателей, возникает подозрение, что не только идея моно-бога, но и национальная идея суть инструменты зла.
Отдельно хороши здесь его рассуждения о переводе. Как ни странно, Липкин, сам далеко не раз грешивший приручением, здесь подчеркивает важность и единственность переводческой честности перед переводимым, которая достигается только, по сути, отчуждением. Его пассажи против переписчиков восточных оригиналов и сейчас можно и полезно цитировать в любой дискуссии о переводе. Но в целом — поди пойми этих творцов с их двойной бухгалтерией.
«Техник-интендант» — прекрасная нарративная поэма о войне, вполне на уровне мировых образцов в этом жанре (интересно только, в каком месте Ахматова, слушая ее, «один раз плакала»).
Последняя в сборнике киноповесть житейска и чудесна, может стать основой для какого-нибудь передового сериала.

  

  

  

perfectly decent

вот еще какое переиздание вышло

а с “Первым нехорошим человеком” Миранды Джулай читатели строем выходят из зоны комфорта:
– Владимир Беленкович
– Мэри Закрученко
по-моему, нам все удалось

Майя Ставитская об “Извергах-кровососах” Криса Мура

 

Michael Gira 08

Майкл Джира
без названия

Я ШЕЛ, А ЗЕМЛЯ БЫЛА ПЛОТНА И ПРУЖИНИСТА У МЕНЯ ПОД НОГАМИ, НА ОЩУПЬ И ПО КОНСИСТЕНЦИИ — КАК ТРУП. Я ПОНИМАЛ, ЧТО С КАЖДЫМ ШАГОМ НОГИ МОИ ПОПИРАЮТ ПОКОЛЕНИЯ МОИХ МЕРТВЫХ ПРЕДКОВ. ИХ КОСТИ, ИХ СГНИВШАЯ И ПРЕОБРАЗОВАННАЯ ПЛОТЬ СТАЛИ СУБСТАНЦИЕЙ ПОЧВЫ. ПОЕДАЯ ПИЩУ, ЧТО Я ПОДБИРАЛ С ЗЕМЛИ, Я ВКУШАЛ ИХ СУЩНОСТЬ — ПЛОДОРОДИЕ, ПЕРЕЖИВШЕЕ ИХ ТЛЕНИЕ. ВОТ ТАК ОНИ ПРОДОЛЖАЛИ ЖИТЬ СКВОЗЬ МЕНЯ И ВО МНЕ, ДА И САМ Я ОСТАНУСЬ ЖИТЬ В ПОТРЕБЛЕНИИ ПИЩИ, ВОЗДУХА, ВОДЫ КЕМ-ТО ДРУГИМ. ДАЖЕ ВДЫХАЯ, Я ДЫШАЛ СМЕСЬЮ ТЕХ ГАЗОВ, ЧТО В ГНИЕНИИ ИСТОРГАЛИ ИХ ТЕЛА, ВНОВЬ ВОЗВРАЩАЯСЬ В БИОСФЕРУ. Я ДЫШАЛ, ЕЛ, ГЛОТАЛ И ПОГЛОЩАЛ ИХ ДУШИ, ВСЕ ВЗАИМОСВЯЗАНО, ВСЕ ПИТАЕТСЯ СОБОЙ, ВЫИСКИВАЕТ, ПЕРЕВАРИВАЕТ, СНОВА И СНОВА, РАЗМЫШЛЯЕТ, ЖУЕТ, ВООБРАЖАЕТ, ОТРИЦАЕТ, УБИВАЕТ, ПОТРЕБЛЯЕТ, ВОСПРОИЗВОДИТ, КОРЧИТСЯ В САМОМ СЕБЕ, УМИРАЕТ, РАЗЛАГАЕТСЯ И ВОЗРОЖДАЕТСЯ ВНОВЬ — БЕСКОНЕЧНОЕ ОТРАЖЕНИЕ СЕБЯ ПРИ АБСОЛЮТНОМ ОТСУТСТВИИ СОЗНАТЕЛЬНОГО СОВЕРШЕНСТВА. ЧТОБЫ ВИДЕТЬ КАК ДО́ЛЖНО, ИЗ МОИХ ГЛАЗ ПРИДЕТСЯ УДАЛИТЬ ЗРЕНИЕ. КОГДА Я УБИЛ В СЕБЕ ОЩУЩЕНИЕ ЛИЧНОСТИ, Я ВЫСКОЛЬЗНУЛ И ВОШЕЛ В СЕБЯ, СТАВ ЦЕЛЫМ МИРОМ, НЕОТЪЕМЛЕМОЙ, НО НЕ ОБЯЗАТЕЛЬНОЙ ЧАСТЬЮ КОТОРОГО БЫЛ.

1990

down up

в “Воздухе” – рецензии Ильи Данишевского и Ольги Баллы на “Одного человека” Шаши:

натюрморт как бы намекает:

но внутри там – прекрасный, хоть и отчасти гастрономический отзыв:

у меня в голове только кулинарные метафоры. вот про Джулай у меня метафора родилась про то, что ты приходишь в кафе, заказываешь салат. тебе приносят салат из рукколы. ты начинаешь есть салат из рукколы, а он сначала на вкус становится кокосовым, а потом ваще прорастает у тебя из ушей… потом смотришь в меню, а там написано “Салат из рукколы с орешками НЕЖНОСТЬ”

для тех, кого смущает креативный дизайн, повторю: Jack Kerouac: Avatar of American Buddhism. хороший и длинный текст

Michael Gira 07

Майкл Джира
Я ДИТЯ, Я ПОКЛОНЯЮСЬ ЕМУ

Я свинья, и от меня смердит. Мистер Мамерз — мой бог, это он так считает. Он всегда прав. Я лижу ему зад. Я всасываю все в свои кишки. Я никогда не обсираюсь. Тело мое алчно (я ничего не могу с этим поделать). Я обрюзг. Я раскис. Я вешу 349 фунтов. Я жирная мразь. Я презираю себя. Я сижу в розовых пижамных штанах, которые мне подарила мама на 15-летие. Они по-прежнему мне впору. Я ненавижу их, однако ношу. В промежности они заскорузли от разной еды, которая туда падала, и старой спермы, которую я никогда не вытирал. Моя сперма сладка. Много спермы оказалось там из-за мистера Мамерза, поэтому мне нравится. Мне нравится отколупывать ее чешуйки и растирать пальцами, думая о нем. А потом мне становится от себя противно, но я люблю так ему сочувствовать. Мне бы хотелось, чтобы он насрал мне на лицо, а я бы лежал на тротуаре, а люди толпились бы вокруг и смеялись. Он бы ткнул пальцем в меня и сказал, что я это заслужил, а они бы снова одобрительно захохотали. Мне бы стало хорошо. Мне нравится, когда мне хорошо. Нравится трогать себя, особенно притворяясь кем-то другим. Иногда в ресторане я теряю себя. Забываю, что существую. Украдкой засовываю руку под рубашку и чешу волоски, собравшиеся вокруг пупка. Они мягкие, как пушок на голове младенца. Я распаляюсь и чувствую свою вонь. Задыхаюсь в собственной подмышке, потом кончаю, но ничего не чувствую. В промежности я нахожу лужицу спермы. Я торопливо расплачиваюсь и ухожу, опасаясь, что заметят. Когда я кончаю, у меня не встает. Я люблю себя, но я себя ненавижу. Меня следует уничтожить. Люди смотрят на меня и считают омерзительным. Ненавидят меня. Мне нравится, что они меня ненавидят, поскольку в этом они правы. У меня встает, когда я думаю о конкретном человеке, который меня ненавидит. Вот тогда у меня встает, но кончить я не могу. А в других случаях я кончаю, точно гной выступает из язвы, но даже не твердею. Мне нужно, чтобы меня ненавидели, чтобы от меня тошнило. Вот тогда я получаю то, что заслужил.

Мистер Мамерз — мой начальник. Он дал мне работу. Хоть его от меня тошнило, хоть он возненавидел меня с первого взгляда. Меня окружала моя вонь. От меня воняет гнилым повидлом. Его должно было стошнить мне в лицо, но он меня нанял, хоть и ненавидел. Я заслуживаю всего, что от него получаю. Я хочу от него получать. Каждый день я изыскиваю способы заставить его унизить меня — но так, чтобы его не стошнило окончательно, и он меня не уволил. Я умру, если он меня уволит. Я ему поклоняюсь. Он мне нужен, ибо сокрушает меня. Он требует, чтобы я отвечал его условиям, и наказывает меня, если я не могу. Не знаю, почему он меня не уволил, — ведь я слаб. Я постоянно ошибаюсь. Я люблю его волосатые руки, его волосатую грудь, его волосатую спину. Мастурбируя, я мысленно вижу, как жую его волосы. И затем, когда я не кончаю, мне хорошо, потому что я не заслужил кончить. Я лишь кончаю ради него, когда не мастурбирую. Когда я кончаю ради него, это он заставляет меня кончить. Когда я совсем не ожидаю, чтобы мне стало нехорошо. Но потом, когда я лежу в постели и думаю об этом, мне хорошо. Он знает, как применять свой авторитет. При нем я чувствую себя жирным деформированным младенцем: сижу в углу в своем подгузнике и сру против воли, пока не выдавится на пол. Заходят мои родители, орут на меня и бьют. А когда они уходят, я, чтобы показать, какой я хороший, соскребаю говно пухлыми ручонками и съедаю. Сам себе доказываю, что я могу от него избавиться и быть хорошим. Вот так вот мне становится от него. И мне нравится, когда мне так. Платит он мне немного, я жирный недотепа. Я не заслуживаю хорошей платы. Я хочу спрятаться в его мире. Он меня кормит. Я хочу никогда его не покидать. Мне тоскливо уходить с работы домой, от него. От него мне хорошо.

Он мой начальник: он заставляет меня делать разные штуки. Я на складе стаскиваю с верхней полки карбюратор, и под моей тяжестью ломается стремянка. Я падаю, как мешок сгнившего желатина. Я себя ненавижу. Мне не больно, потому что меня защищает слой сала. Я не встаю. Мне нравится лежать на спине и смотреть вверх. Я старая корова, что подыхает у дороги, ждет, когда придет хозяин и увезет ее на бойню. Мне хочется, чтобы мистер Мамерз пришел посмотреть, что за шум, и тут бы увидел меня на спине. Ведь когда он на меня орет, мне хорошо, потому что я лежу на спине и чувствую себя очень глупо. Он врывается и орет на меня, еще толком не разобрав, что произошло. «Что тут такое! Быстрей! Что ты тут делаешь!» Подбегает и пинает меня в бок, словно пытаясь определить, жив я или умер. А мне будто снится прекрасный сон: я заглядываю снизу в его огромные разозленные ноздри, в его холодные черные глаза. В ноздрях его сопли затвердели и пристали к волоскам крупными кристаллами, будто сахар. Я думаю, как чудесно было бы вползти ему в ноздрю и свернуться там, питаться этим сахаром, греться теплом его дыхания. «Извините, мистер Мамерз. Больше не повторится. Простите меня!» Но не успеваю я закончить извиняться, он говорит: «С тобой все в порядке?» И выходит в торговый зал, не дожидаясь ответа. Мне нравится, как он посмотрел на меня: я — плохая собака. Я поднимаюсь на ноги и спешу в ванную, как разжиревший пудель. Спускаю штаны и стою секунду-другую, прислушиваясь, как он орет на покупателя. Покупатель скулит, что запчасть, которую он купил для своей машины, не работает. Мистер Мамерз отказывается в это верить. Велит покупателю убираться вон из магазина — немедленно. Я слышу, как закрывается дверь. Никто не в силах противостоять его авторитету. Я тереблю себя, думая о сахаре в его ноздрях. У меня — крохотный пенис. Сдрачивая, я могу удержать его между двух пальцев. Я притворяюсь, что дою корову-малышку. Чтобы проявить к мистеру Мамерзу уважение, дроча, я бью себя в лицо. Из носа течет кровь, но я не останавливаюсь. К унитазу прилип небольшой кусок говна. Я опускаюсь на колени, не переставая дрочить, и слизываю его. Теперь уже мистер Мамерз барабанит сюда: «Давай! Быстрее! Что ты там делаешь! Быстро на работу!» Я слышу, как он уходит. Лучше бы выломал дверь. Я хочу, чтобы он знал: ради него я на все готов. Я почти кончаю. А когда не кончаю, я рад. Это было бы святотатство. Если он обнаружит меня здесь с говном на губах, ему станет противно. Может, он меня даже побьет. Он меня уволит. Или вызовет легавых. Легавые мне нравятся, только я их боюсь. Если меня упекут в тюрьму, лишь от них будет зависеть все, что я делаю и думаю. Само по себе это хорошо. Но у меня тогда не будет мистера Мамерза.

С работы домой я возвращаюсь пешком. От меня воняет сиропом. Мне хочется сожрать себя, чтобы исчезнуть. Сквозь одежду проступает моя слизь. На меня смотрят люди. Посмеиваются себе под нос, выставляя свое отвращение напоказ. Они по запаху чуют, когда я прохожу мимо. Мне нравится моя вонь, но они же не виноваты, что ненавидят ее. Я омерзителен.

Темнеет. Я сам не знаю, где иду. Я забыл, что мне нужно домой. Я останавливаюсь на школьном дворе. Стою у ограды, смотрю внутрь, соплю. Я не могу дышать. Ходьба меня утомляет. Мне нужно отдохнуть. Поскольку уже почти совсем темно, мне тут безопасно. Никто меня не заметит. На школьном дворе какие-то дети играют в ручной мяч. Ненавижу, как они визжат. Мне от них противно. Слишком непослушные. Достало бы мне мужества, подошел бы и поотрезал им головы перочинным ножиком. Но я трус, а кроме того, не смогу их поймать, потому что я слишком медленный и жирный. Надо мной посмеются и наплюют на меня. Я это заслужу, но все равно мне хочется их поубивать. Когда я был моложе, они прижимали меня к земле и сморкались мне в рот. Меня тошнило, а они заставляли меня есть мою блевоту и только потом отпускали. Я приходил домой и блевал в ванной сам, без распоряжений, чтобы доказать самому себе, что я способен вынести наказание и больше не доставлять никому никаких хлопот. Но их я все равно ненавидел — ведь они наказывали меня не задумавшись, только чтобы самим было приятно. А так быть не должно. Тут должно быть чувство долга. Если наслаждаешься своим чувством долга, то все в порядке, — тут тебе самое место. Мистер Мамерз — хороший, поскольку ставит меня на место. Да и свое знает.

В углу школьного двора спит алкаш. Дети его, похоже, не замечают. Просто груда тряпья и мяса. Его рот открыт — дыра в этой груде. Рот словно просит, чтобы его набили, — сам по себе, алкаш об этом ничего не знает. Вот один из мальчишек замечает алкаша. Я так и знал, что это рано или поздно случится. Именно за этим я тут и остался. Мальчишка подзывает остальных. Они толпятся вокруг алкаша. Сначала им боязно. Подбираются поближе, потом вдруг отскакивают, хихикая, и снова придвигаются. Теперь им уже не страшно. Некоторые плюют на алкаша. Он не шевелится. Первый малыш набирается храбрости. Он изо всех сил швыряет мяч алкашу в голову. Раздается резкий хруст. Мяч отскакивает высоко в воздух. Алкаш не реагирует. Ему снятся тошнотворные сны. Вот первый малыш извлекает из ширинки пенис и ссыт на голову алкаша. Все смеются. Голова дымится от горячих ссак. Малыш достает из кармана баночку жидкости для зажигалок и брызгает из нее на алкаша. Все чиркают спичками. Он становится грудой мяса, покрытой голубыми язычками пламени. Он ничего не замечает. Пламя пока не добралось до его кожи через тряпье. Детишки начинают паниковать. Они истерически орут. Боятся, что их поймают, что накажут родители. Первый малыш пытается поссать на алкаша, чтобы загасить огонь, но ссать он больше не может, поэтому убегает. Когда он скрывается из виду, я захожу на школьный двор и ссу на алкаша. Меня никто не видит. Уже темно, и уличные фонари по большей части разбиты. Я опускаюсь на колени и смотрю на него. Грязный пес, хуже меня. Воняет. Мне нравится его вонь, ибо она сладка, как и моя. Он бормочет какую-то невнятицу. Его слова — из тошнотворного сна. Я разбираю только «Пожалуйста» и «Спасибо».

Я встаю и пинаю его по яйцам. Мне интересно, отзовется ли он хоть как-то. Он слегка дергается, но ему, видимо, совсем не больно. У себя в промежности я чувствую тепло. Я смотрю на лицо алкаша. Оно сплошь изгваздано оспинами, измазано грязью. Все зубы во рту сгнили. Левый глаз затянуло тонкой желтой кожицей, под ней виднеется зрачок. Но замечаю я и другое, самое главное, и меня начинает трясти, так мне от этого хорошо: если все его уродства стереть или излечить, он станет в точности как мистер Мамерз. Мне снится сон. Я люблю его. Меня тошнит. У меня все кружится. Я понимаю, что меня вырвало. Рвота приземлилась рядом с его лицом. Я наклоняюсь и слизываю с этого лица все, что на него случайно попало. Мне уже лучше. Я пытаюсь втиснуть себя в его разум. Мне хочется обнюхать его сны. Я должен быть послушен. Он заслуживает послушания.

Я хватаю его за руку и тяну вверх. Под рукавом пальто рука у него сильная. Я счастлив. Я шлепаю его по лицу, пытаюсь разбудить. Не хочется, чтобы он хоть что-то пропустил. Он безразлично смотрит на меня, а затем проваливается в свои сны. Но похоже, сознания ему хватает на то, чтобы идти. Я увожу его и на ходу шепчу на ухо: мне жаль, что я его побеспокоил, но я сделаю так, что ему снова станет хорошо. Мы останавливаемся передохнуть у ограды. Он наваливается на нее, полубессознательный. Я всовываю язык ему в ухо, тщательно выскребаю заскорузлую серу, копившуюся там месяцами. Кажется, он этого совершенно не чувствует, но мне все равно. Я болтаю его серу во рту, пока она не разжижается, затем выплевываю обратно ему в ухо и снова всасываю сквозь щели меж зубов. Покончив с обоими ушами, я все проглатываю. Меня совсем не тошнит. Мне нравится. Я думаю о мистере Мамерзе. Ему бы понравилось, что я так поступил. Я заслуживаю его ненависти. От нее мне хорошо.

Я веду алкаша по улице, делая вид, что мы — двое пьяниц и помогаем друг другу не упасть. На ходу утыкаюсь головой ему в плечо, пряча лицо. Темно, меня никто не узнает. Скажут лишь, что видели, как он уходил с каким-то толстяком.

Мы приходим в заброшенное здание. Я веду его через пустырь перед домом. Здесь непроглядно черно. Моя вонь, кажется, нарастает. С нею смешивается его запах. Мне нравится этот новый аромат. Он удушает. Я укладываю его у стены. Он говорит: «Спасибо» — и смотрит снизу на меня. Я содрогаюсь от омерзения.

Пинком я сшибаю фанерку, которой заколочено окно, куда мне хочется влезть. Я ничего не вижу. Чиркаю спичкой и держу ее в окне. Комната завалена рухлядью, старой мебелью, гниющим мусором. Посередине — большая дыра, там, где провалился пол. Если мы в нее упадем, поломаем руки и ноги, и нас съедят крысы. Вгрызаясь в меня, они будут брызгать спермой, да и я тоже. А если будем держаться краев комнаты, двигаться по стенам, то никуда не упадем. На другой стороне комнаты, в дальнем углу — какая-то лестница. Я хочу втащить его туда. Там нас никто не потревожит. Я забираюсь через окно в дом. Руку мне расцарапывает ржавый гвоздь. Не больно. Я чую свою кровь. Запах слаще, тоньше, чем запах моего тела. Я втягиваю за собой алкаша. У меня такое чувство, будто он мне помогает, потому что оказывается вовсе не трудно. Мне легко. Я подношу спичку к его лицу. Он улыбается. Меня от этого тошнит. Он спятил. Я даже не знаю, чего ожидать. Его раскрытый рот — как дыра в полу, а в желудке у него живут крысы. Меня шатает. Я чуть не сваливаюсь к нему в рот. Он хрюкает. Я чую этот запах у своего лица. Одно слово: «Пожалуйста». Мы пробираемся вдоль стены. Наконец, доползаем до лестницы. Сейчас он уже достаточно пришел в себя и передвигается сам. Сам поднимается по лестнице передо мной. Он движется медленно, однако уверенно, будто бывал здесь раньше. При зажженной спичке он похож на обдолбанного великана. Я рад, что иду за ним. Вверх по лестнице меня тянет его вонь. Он контролирует меня.

Комната пуста, если не считать тахты и нескольких свечей на полу. Должно быть, кто-то ночевал здесь, пока не забили дом. Я зажигаю свечи и сажусь на тахту. Он подсаживается ко мне. Меня покрывает его тень. Мы не разговариваем. Похоже, он чего-то ждет. Смотрит на меня, словно пища. Он мне противен. Его запах меня удушает. Я понимаю, чего он ждет: чтобы я дал ему выпить. Нужно быстро что-то сделать, иначе он заподозрит. Он мог бы меня убить в наказание. Это меня в нем восхищает. Он может все что угодно. Он орет на меня. Я не понимаю, что он хочет сказать. Голос его — как рев. От него смердит. Он эхом раскатывается по комнате. Я давлюсь. Вытаскиваю перочинный нож и раскрытым кладу на колени. Я оцепенел. Я всегда с ним здесь был, это никогда не кончится. Он встает. Уже готов удрать, сбежать вниз по лестнице. Он провалится в дыру. Я бью его ножиком в горло. Он сразу же падает, дергается на полу, точно рыба, из его шеи хлещет кровь. Гнилостная, я давлюсь рвотой. Он сбивает свечи, которые я зажег, и затихает. В комнате совсем темно. Я ощупываю пол, подсовываю под него руку и вытаскиваю свечу. Зажигаю и подношу к его лицу. Он в точности похож на мистера Мамерза. Я счастлив. Я начинаю плакать. Я касаюсь его жестоких глаз. Я сую пальцы ему в рот. Как чудесно: его прохладный сильный язык, тот язык, что лепил слова, заставлявшие меня слушаться. Он изумителен. Я чувствую, как у меня встает. Там тепло, не как раньше. Пенис мой огромен, тверд, полон крови. Я стаскиваю с него пальто и рубашку, отшвыриваю их в сторону. Расстегиваю себе штаны, они падают на лодыжки, и опускаюсь с ним рядом на колени. Его грудь и живот тверды и сильны — совсем как у мистера Мамерза. Я стою на коленях, а моя эрекция парит над ним. Я сжимаю ее в кулаке, вспарывая ему брюшину. Вот для чего я был создан. Я счастлив. Я срезаю его кожу и мышцы, а вонь его внутренностей клубится мне прямо в лицо. Она прогоркла и остра, как винная блевота. Я пьянею от этого запаха. Я знаю, что на сей раз кончу, потому что я заслужил кончить. Я падаю вниз лицом прямо в его мягкие внутренности. Мой рот раскрыт. Я втягиваю в себя его кишки. Я пожираю самого себя. Притворяюсь, что за спиной у меня стоит мистер Мамерз и наблюдает, чтобы я доел все до конца. Я ем нечистоты. Мой желудок заполняется слизью. Я ощущаю, как становлюсь все жирнее и уродливее. Еще хуже, чем прежде. Моя вонь растворяет меня. Я зарываюсь головой еще глубже ему в кишки. Мне уже не удается различать его кишки и мою вонь. Я кончаю себе в руку, блюю в его кишки, пожираю их, блюю в его кишки, опять пожираю все это. Я тону в собственной сперме, утопая в его кишках. Съев внутренности, я принимаюсь за сердце. Затем вырезаю ему язык и тоже съедаю. Я слизываю свою сперму. Она еще не остыла. На вкус — как его кишки. Я стираю кровь с лица и на ощупь спускаюсь по лестнице, прочь из этого здания.

1983

up down

теперь цифровая книга и на озоне

  

вышло еще два переиздания

натюрморт от читателя

а “Время свинга” меж тем переживает атаку ботов, судя по коллекции этих “откликов”. с такими читателями и критики не нужны

то же самое – на сайте издателя:

Дочитав сей опус, вы познакомитесь чуть ближе и с поп-культурой послевоенной Англии, и с проблемами, которые волнуют нынешних европейцев. Тут встречаются очень интересные мысли и по поводу расовой терпимости, и по конфликту поколений, и по поводу дружбы вообще и женской в частности. Ну и большое спасибо переводчикам. Работа проделана просто мастерски, плюс очень много сносок на моменты, требующие отдельного объяснения.

это вот что такое, я вас спрашиваю?  так пишут люди с ампутированным мозгом

а тут был кусок

организованные пинчоноиды проспали все новости, но нашли красивую картинку

о, у “Края навылет” появился еще один знаток Того, Как Надо Переводить

а у Бонфильоли – просто какой-то зануда:

Что до искромётных шуток … мне лично не попалось ни одной. Ничего смешного в этой книге нет абсолютно. Пришлось просто стиснув зубы продираться сквозь необъятные нагромождения пустопорожней болтовни. И до финала я, признаюсь честно, так и не добралась, просто не смогла.

Бротигана (“Аборт”) продолжают читать 12-летки. вот смешное:

Там много разных тонкостей. Такая маленькая повесть, а есть в чем покопаться. И вот, что ещё подумала. В культуре католических стран есть такое восхищение девой Марией, как идеалом женской красоты, их бесконечная череда Мадонн. В православной культуре у Богородицы на первое место выходит её материнская сущность. А у протестантов, главным становится – мужчина, Христос, наряду с протестантской этикой, которая проповедует воздержание. И когда сексуальная революция разбила все цепи морали и нравственности, именно в среде бывших протестантов сексизм стал проявляться наиболее ярко. Как наиболее сильный запрет, дальше всего отклонил маятник, придав ему наибольшее ускорение.

ладно, вот нам прекрасного из Горменгаста:

хроники портового рока: