Max Nemtsov's Blog, page 203

almost nothing to report

на “Орбите” – плейлист Пинчона

а у нас читатели постигают “Кошек” и “Почтамт” Хэнка

хроники портового рока во всем его разнообразии:

waltzing to the winds

меж тем, поговорили с Афанасием Мамедовым о жизни и вообще

Стас Жицкий написал о “Шандарахнутом пианино” Томаса Макгуэйна

в магазине-москва открыт предзаказ на “Миф” Фрая. книга, сообщают, будет через неделю

книжки живут своей жизнью: на ВДНХ вот Пёрсига послезавтра будут обсуждать

а тут нам рассказывают, как на людях празднуют Пинчона

Лондон у Пинчона (и Дикенза)

о последнем интервью Керуака

занимательное чтение: о “Белоснежке” Бартелми (и о Барте заодно. Джоне)

у нас же читатели продолжают осваивать “Женщин” Буковски

а “Почтамт” его же обрел себе еще еще одну поклонницу

как и “Арбузный сахар” Бротигана

а тут кто-то неоднозначный открыл для себя “Чудище Хоклайнов” его же

Michael Gira 11

Майкл Джира
НОВАЯ МАМА

Опьянев, я оглядываюсь на то место, где родился. Она влечется ко мне по барной стойке, ее вздувшиеся рифленые бедра так близко от меня — ни чувственности в них, ни грации, лишь безжизненные телодвижения обдолбанной старой бляди. Годы, что миновали с того мгновенья, когда я покинул ее тепло, — бесформенный поток неонового цвета и разжиженного кататонического опыта, которому я позволил омыть изнутри свой череп, чтобы избежать боли разлуки с ее мускусным запахом. Я чую его до сих пор. Запах этот обладает сознанием — осмотрительным, знакомым, скупым; оно вплетено в лабиринт барной вони, оно выискивает меня повсюду, как змея. Я чувствую, как она пробирается извивами моего тела, пробует меня на вкус, освещает мои внутренности.

Она — труп, выписывающий передо мной неуклюжие пируэты, медленно вращающий своим массивным туловищем не в такт шизофреническому блямканью электронной танцевальной музыки, преломляя притупленный интерес клиентов в матовой поверхности своих обезвоженных трупных глаз. Опьянение успокаивает меня физическими узами, которыми я обернут, как холодным мясным компрессом. Воздух взвешенно скользит в мои легкие и выскальзывает из них, на вес и на ощупь — как маслянистый черный песок, ядовитая слякоть, что питая убивает меня. Прочие люди в помещении — бесформенные мазки телесного цвета, они мреют на закраине моего зрения, хрюкая и постанывая: невнятное легато наползающих, смутно животных силуэтов и звуков. Она приближается ко мне и влачит с собой весь свой свет и цвет, вползая мне в фокус, словно живой организм под микроскопом, направляя замутненное внимание линзы. В центре круговерти — ее живот, вспухший и растянутый. Из него сквозь кожу как будто старается вырваться гигантский перезревший плод опухоли. От ее пупка расходится причудливая паутина бритвенно-тонких красных расщелин — словно прожилки в налитом кровью глазу. Опьянение позволяет мне смотреть на нее не мигая, в замедленном времени, так, что моя сосредоточенность пронзает ей кожу. Я вижу ее желудок изнутри. Ее безжизненным телом из пылающей сердцевины, таящейся глубоко под слоями плотного подкожного жира и инертных мускулов, окутывающих ее туловище, манипулирует демон. Демон этот — узел клейкого, осязаемого, живого света. Я вижу смутные очертания светящейся красной спирали, она сгущается, затем исчезает, затем снова сгущается под желтой кожей, обволакивающей ее живот. Это существо сигнализирует мне, зовет меня. Запоздалыми, свинцовыми движениями своего танца оно говорит со мной — недословами, на языке, который в своем опьянении я понимаю легко. Из моего желудка вздымается волна рвоты, словно жидкая эрекция, она заполняет мой пищевод, ласкает гортань, как кукловод, управляет звуками, из которых формируются слова:

— Я тебя люблю, мама, я люблю тебя.

Хоть я уверен, что в этой музыке мать меня не слышит, в ответ она придвигается ко мне поближе, слегка присаживается на корточки и раздвигает бедра. Ее заостренные пухлые пальцы — засахаренные и раскрашенные куриные окорочка, от которых остаются точные силуэты, будто лилово-бурые рентгеновские синяки на ее губчатой плоти.

С потолка в каждом углу бара свисают телевизионные мониторы. Все экраны изрыгают кристаллизованный туман пропущенного через призмы света, который смешивается с парящими и плывущими плоскостями дыма и оживляет филигранные завитки, будто во вспышках света пойманы танцующие миниатюрные и испаряющиеся зверюшки. Сам бар возвышается подковообразным алтарем, он украшен золотым тиснением случайных нот и стафилококков, а дополнительное измерение ему придает фон густо заморенного дерева, прокопченного годами алкоголя и никотина. Стены бара обиты малиново-коричневым велюром, но блеск самой ткани пригашен фактурной глазурью темной никотиновой ряски. На полу — некогда плюшевый ковер, теперь сплющенный и зароговевший, за много лет утрамбованный ногами и слипшийся от пролитых напитков. Он совершенно черен, бездонен, отзывает цветом и светом, которые сам же убивает. Я осознаю, что все предметы в баре парят над черной пустотой. Если я соступлю с табурета у стойки, то наверняка буду беспомощно и вечно кувыркаться в эту пропасть.

Дальше ряд мониторов разворачивает над стойкой свой светящийся веер, отражая ее форму ослепительным цветом и светом. На каждом экране — новая картинка разваренной фигуры моей матери: она видна сквозь разные линзы или фильтры, под разными углами, в разных перспективах; ее образы постоянно и быстро переключаются с экрана на экран — она танцует. Поры, гнойники, шрамы становятся мгновенными и абстрактными пустынными пейзажами, показанными в ультра-контрастном разрешении хирургического света. Усохшие срамные губы видны прямо снизу, они превращаются в гигантскую бородку жующего петуха, когда камера в замедленном движении на них наплывает. Ее отрезанная ступня, высвеченная на центральном экране, на фоне плоского флуоресцентного оранжевого диска, становится пародией на икону: открытая красно-лиловая рана, которой взрезан подъем — загадочным ртом Моны Лизы. Толстые черные и седые кольца волос, прилипшие к поту у нее на шее, обращаются черновато-зеленым мхом, которым заросли эмалированные глянцевые стены заброшенного лазарета в джунглях. Ее тусклый глаз — далекая планета-мутант в центре энтропического вихря космической материи телесного цвета. Ее щербатые желтые зубы сражаются с подергивающейся серой пульпой массивного языка в устье входа, что проваливается в потные пурпурные каверны преисподней… Но в конечном итоге я пью и потихоньку понимаю, что в баре нет камер, а образы на экранах проистекают непосредственно из материнского живота — их изготавливает демон, мутируя и перекатываясь своим жидким телом по ее чреву. Опьянение мое усиливается, сосредоточенность становится гипнотической и абсолютной, ей уже не препятствует никакое мое ощущение себя как чего-то отдельного от вида физического тела моей матери или от экранных образов. Я сознаю, что моя концентрация подкармливает демона, питает образы, текущие из гнезда внутри моей матери. Поскольку наблюдение мое дает жизнь этим образам, они рождаются одновременно и во мне. Из моего желудка, глаз, рта в тело моей матери изливается свет — в демона, в блистающий мир за плоскостями экранов. Постепенно наступает раздрай между изображениями на экранах и тяжеловесным топотом ее танца на стойке бара. Я ощущаю, как умирает мое собственное тело, медленно немеет, ибо свет из него отсасывается. Кончик моего языка и подушечки пальцев отчуждаются — это зоны, совершенно отъединенные от моей плоти. Образы ее нагого тела на экранах медленно смещаются во времени назад, как будто вся жизнь и смысл ее, вытянутые из моего тела, втягиваются в вихрь света, исторгаемый изнутри экранов, а жизнь моя кровоточит в их открытую пасть, и живой образ моей матери вырождается обратно в ее юность.

Она вышагивает по ослепительно белому подиуму. Свет магнием вспыхивает на ее отполированной алебастровой коже, блистая стробоскопами фотографов. Каждая вспышка дает новую силу ее сверхчеловеческой улыбке. Ее черные зеркальные туфли на высоком каблуке — пьедесталы, возносящие ее размашистое тело до объекта высшего поклонения. На одном экране камера отползает, снизу заглядываясь на ее идеально мускулистое и отточенное телосложение, будто объектив — трусливый глаз какого-то хищника, что раболепно сжимается под натиском ее героической элегантности. Груди ее вылеплены в идеальных пропорциях, прирощены и взбиты солями, они вызывающе отстраняются от клейких пальцев ее грудной клетки. Ее кожа туго и пружинисто натянута на взведенный лук ее ключиц. Она блистает, словно латекс, туго обтягивая костяшки позвонков, мерцая нежным радужным пушком, как будто пологие плоскости ее поясницы припорошили паутинками, а та расширяется, покачиваясь, к точке почти разлома, где ягодицы подстегивают ее ноги ко взлету. Радость, высекаемая моей юной мамой из глаз обожателей, распаляет ей кровь и лучится из-под кожи.

Подиум с обеих сторон опоясывают процессии четырехфутовых полых цилиндров из необработанного дерева. Каждый — три дюйма диаметром и вырастает из закрытого ящика пяти дюймов в поперечнике. В каждом ящике — мощная лампа, выстреливающая светом вверх в ответ на любое мамино движение на подиуме: разбросав руки, накрашенными ногтями она переключает эти деревянные столбики, по пути зажигая параллельные колонны света. Я жду ее в конце — ее нагое имбецильное дитя. Моя эрекция торчит прямо в эту белизну, багровая и непристойная, пылающая цветом. Демоническая спираль озаряет изнутри гладкую резину ее кожи на животе, меняет цвет, отзываясь на каждый накат ощущений в моем пенисе. Мама берет мою когтистую лапку в руку и поднимает меня на ноги. Головой я достаю до ее спирали. Раскрытым ртом я прижимаюсь к ее пупку и всасываю в себя демона. Вещество, из которого он состоит, одновременно жидкое и твердое, это сияющая едкая лава, заражающая меня новой жизнью. Я ощущаю, как падаю в нее, сквозь нее. Мой пенис — кривой пальчик демона, что тянет его к миру сквозь мою промежность. Фотографы щелкают и жужжат, а мама опускается на колени и охватывает губами мой рот. Дыхание ее сладостно и сернисто-густо, как у демона, которого мы с нею теперь делим между собой. Я люблю ее, и я счастлив, что свидетельство нашей любви теперь осуществлено перед публикой и перед камерами.

А в баре уже темно. Видеомониторы выдыхают лишь тусклое свечение, словно впали в дрему. Сквозь мягкий сумрак моей крови соляной кислотой сочится алкоголь. Он разъедает изнутри мои вены. Сквозь прозрачный желатин кожи видна вся паутина моих сосудов. Все до единой вены заряжены ярким жидким неоном и четко видны. Мое нагое тело скрючено, оно усохло — пылающий съежившийся стручок в густо-янтарном мускусе бара. Надо мной на стойке высится моя мать, распухший труп. Этот циклоп-идиот уже нагибается, чтобы оторвать мою голову, как вишенку. Изо рта у нее вырывается застоявшийся фекальный газ, который обволакивает мое лицо влажной и теплой вуалью распада.

Музыка почти смолкла — слышен лишь топот ритма, поглощенный тьмой. Мой череп размягчен и тает: слишком большая прозрачная капсула, покрытая тонким белым налетом детских волосиков. Под ним виднеется мохнатое серое яйцо мозга, безделица, как приз в торговом автомате. Мать нагибается и обхватывает мой череп пальцами, будто хрустальный шар. Глядя на кровь и электрический ток, бегущие по лабиринту извилин, затопляющие безжизненное мясо моего мозга сознанием, она читает мои мысли. Она их контролирует. Кончики ее пальцев — магниты, они вытягивают образы и ощущения, точно жидкий металл, из сети тоннелей и каналов, рассекающей мозг.

Мать сплетает пальцы под моим подбородком и поднимает меня за голову, пока рот мой не оказывается напротив ее вагины. Волосы на ней длинны и пушисты, в них вызрела жизнь, и запах ее сочится наружу. Они свисают густыми умоляющими ветвями лесной ивы, лаская мое лицо. Скрученные узловатые пряди — живые, глянцевые и влажные, кишащее гнездо черных бескостных сальных пальцев вычерчивает изящные арабески у меня на щеках и лбу прохладной блестящей слизью, стекающей со стенок желудка моей мертвой матери. За пологом волос подкладка ее вагины сверкает зеркально, отражая свет и медиа-образы, которые у нее внутри генерирует демон. В животе ее эти образы смешиваются флуоресцентным супом одновременных прошлого, будущего и настоящего, видов и звуков. Центр вселенной, сворачивающейся в себя, и есть этот сосущий спиральный демон в глубине ее чрева.

Из ее дыры на мое лицо изливается свет. Это ясный сияющий сироп, который стекает по моему телу, липнущий к нему, запечатывая меня в плаценту мерцающего желе. Прозрачный кокон расширяется и сокращается нежным легким, весь пронизанный наэлектризованными щупальцами и венами, сбегающими из материнского влагалища, напитанными ее заряженной и пылающей маткой. Жидкость демона у меня в желудке вскипает под давлением, переваривая меня изнутри, а кожа и мышцы мои растворяются в той влаге, что вкачивается в мешок, обволокший меня. Тело мое тает и разжижается, а я ощущаю, как материнские образы проносятся во мне насквозь, сжирая меня, и я сам становлюсь ими. Демон втаскивает меня назад, в материнское тело, и я чувствую бескорыстный экстаз образов, льющихся с видеоэкрана. Я — чистый жидкий свет у нее внутри. Я стал демоном, я населил собой ее тело. Я и есть моя мать: я держу ее в своей власти изнутри ее мертвого тела. Я танцую. И мне нравится, что вы на меня смотрите.

1997

some yesterday’s results

селфи-порно с книгами Пинчона не будет, а будут более-менее значимые события

коллеги из “Пыльцы” отметили вселенский праздник таким вот релизом

“Библиоклепты” выстроили книжки по ранжиру (слабоумие заразно, ну да)

и поискали пасхалки в текстах

в Баре Тома Пинчона бухнули спиртом с грейпфрутовым соком

подкаст “Пинчон на людях” объявил пятый сезон – они будут читать “Край навылет”

а у нас ресурс для ментально озадаченных задает вопрос и сам же на него отвечает: Расскажите биографию Боба Дилана( детство, юность, карьера музыканта), а то статья Википедии не вдавалась в подробности? в России, как известно, обитает не только альтернативная вселенная, но и альтернативная форма жизни

ну и букпорн про Адичи

may the eighth be with you

…напоминает нам “Пыльца”. мы тоже этот день отмечаем тихо и в делах, но вот примеры громкого празднования:

из Украины как раз сообщают:

с чем мы от души поздравляем коллегу Максима Нестелеева (а русская версия еще ждет своего нормального издателя)

немного праздничного чтения: Κύριε Πίντσον, σας αρέσει να μαγειρεύετε;

и еще раз отметим по-тихому

в компании других хороших книжек

some holiday reading

Eozoon (Заря жизни) (Затерянные миры. Том XIX) by Михаил Гирели

My rating: 2 of 5 stars

Забавная местами, хоть и нудная, евгеническая ебанина, написанная с целью выдвинуть на передний край науки марксизм в палеонтологии. Вершина эволюции – двуполые триасовые гиганты, а человек – вырождение, та филогенетическая ветвь, что существует нынче наравне с обезьянами. Один из главных героев – доблестный советский расовый мичуринец, движущий вперед плохо понятую теорию Вико на марксистской основе. Остальные евгеники вообще как-то малоубедительны. Основной стиль письма – напыщенное пустословие.

Преступление профессора Звездочетова by Михаил Гирели

My rating: 2 of 5 stars

Роман о душе в материалистическом, блядь, смысле, со всеми модными фанабериями того времени, от радия до псевдоиндийской ебун-травы. На самом же деле, конечно, – стыдливые мастурбационные фантазии о “крепкой, круглой груди молодой женщины, выбившейся из-под кофточки”. На даже произведение жанровое и развлекательное, вообще говоря, отравлено гнилью психологизма и реализма русской классики до того, что это почти невозможно читать. Бесконечные и многословные, непременно мучительные самокопания способны сообщить что-то ценное разве что читателю с эмоциональной развитостью чайной ложечки. Но вершина, конечно, – пародия на “Холстомера”(не иначе), попытка воссоздать богатый внутренний мир таксы слогом тургеневской или чеховской институтки с туберкулезом. Стоит ли говорить, что это слепок сознания истинного русского писателя-Недотыкомки.

Приключения доктора Скальпеля и фабзавука Николки в мире малых величин. Полное собрание сочинений. Том IV by Виктор Гончаров

My rating: 1 of 5 stars

Довольно тошнотворное говночтиво для негигиеничных крестьян с главным героем, врачом Скальпелем (наверняка же евреем), и неким “фабзавуком” с украинской фамилией, которого надо научить бороться с нечистоплотностью (поэт-грузин там тоже ничего, знает слово “лоби”). Все они изучают анатомию и физиологию под лозунгом товарища Троцкого. Задачу свою автор выполняет на ять – от этих приключений прото-карика-и-вали тошнит нешуточно (один завтрак глобулами жира в потовой железе человека чего стоит, не говоря про борьбу с холерными вибрионами) Так ебать мозги можно было разве что в 20-х годах. Психорадиацией.

Долина Смерти (Искатели детрюита): Роман приключений (Советская авантюрно-фантастическая проза 1920-х гг. Т. IX) by Виктор Гончаров

My rating: 3 of 5 stars

Написано скверно, но с задором, эдакий недо-ильф-и-петров. Редактора бы этому текстику, чтоб без глупостей, и вполне читался бы и сейчас. Как пародия. К тому же тут у нас какая-то альтернативная Москва, где со старой басманной можно повернуть на большую никитскую. Конец, правда, вполне по тем временам изобретателен: персонажи вызывают автора и долго с ним пререкаются.

Noir by Christopher Moore

My rating: 5 of 5 stars

Прекрасный, очень нежный, практически акварельный роман о Сан-Франсиско, дань любимому городу автора (и нашему). Плюс, конечно, все как мы любим у Мура.

 

 

Love in the Days of Rage by Lawrence Ferlinghetti

My rating: 5 of 5 stars

Поэтичный европейский роман художника, а не писателя, как ни странно, (хотя, в общем, не странно) – о взрослых людях посреди бурной весны 68-го в Париже. Роман нежный и условный, как хорошие фильмы французской “новой волны”, а главное – написан он поперек литературного эйджизма. У Бертоллуччи “Мечтатели” (помимо своего попсового извода) были именно таковы: раз бунт у нас молодежный, значит, действовать в романе (а кино – это, в общем роман) должна молодежь. Я недаром про него упомянул: сходство между этими двумя текстами в том, что в обоих действуют люди посторонние этому бунту. Среди прочего, Ферлингетти бросает безжалостный взгляд на любое протестное движение (читаем и думаем про “белоленточное”), поскольку фигура португальского банкира-анархиста – один из ключевых образов конца ХХ века, я бы решил. К тому же Ферлингетти вскрывает изнанку резистанса с его подпольным менталитетом, а вслед за “4 3 2 1” Остера читать это крайне поучительно и познавательно. Т.е. пока роман Пола Боулза не превращается в роман Томаса Пинчона, а потом и вообще не уходит в горы. Тут-то и наступает полный читательский восторг.

  

  

  

ploughing on

Сергей Морозов о “Времени свинга” Зэди Смит (пишет, как потерянный в детстве брат прямо)

своего романа (и обложка, которой я раньше не видел, это олива, что ли?)

еще полезного чтения: An Exploration of Jack Kerouac’s Buddhism: Text and Life

а вот кто-то читает “Радугу тяготения” и постранично голосом о ней рассказывает. пока дошел до стр. 158

а у нас “Винляндия” опять попала не в те руки. какой-то “маркоффки” (юзернеймы – это диагноз, да)

продолжаем хроники портового рока. Breaking Band выложили куски своего мартовского концерта. сначала – их бессмертные номера:

а вот несколько еще, каких я в силу удаленности от места действия, раньше, кажется, не слышал:

should learn to swear

немного о Керуаке и его музыке

Афанасий Мамедов о “Блокноте в винных пятнах” Хэнка

а тут, напротив, читатель о том же. ох, лучше б они молчали, читатели эти

Сергей Денисов о Миранде Джулай, ее музыке и кино

Менингит о дилогии Гордона Хотона

у “Арбузного сахара” Бротигана возник еще читатель, какой-то неоднозначный. но показательно, что люди ищут его книжки. а их нет

Марина Барановска о “Картине мира” Клайн

у нас сегодня расширенная программа, потому что вторые сутки не можем отлипнуть и поем вот это с балкона:

хит покруче Петра-Налича будет. вообще “Будущие покойники” сейчас, наверное, лучшая и самая аутентичная группа в этой стране. вот еще несколько номеров:

а вот задумчивая:

May 8 is coming

пока нас не было, было вот что

вот читатель перечитал “Радугу тяготения” с неизменно превосходным результатом

а это портрет настоящей радуги тяготения

немного архивного не помешает

о роли калифорнийских пляжей в литературе

умели делать книжную рекламу люди, не то что ныне

вот кое-кого убирать с денег не надо

ну и письмо почитать, потому что больше ничего не осталось

а также немного бук- и шелф-порна, из разных источников:

тематическая песенка про V.

spring cleaning

Irish Fairy Tales by James Stephens
My rating: 5 of 5 stars

продолжаем зачистку оставшегося. вчера сдали (самим себе) вот эту чудесную книжку, которая выйдет осенью в “Скрытом золоте ХХ века”, – т.е. основные механосборочные работы закончены, остались пусконаладочные. переводила Шаши, конечно, и вот здесь она о ней немного рассказывала.

вот маленький фрагмент:

В первом бою триста людей из Лохланна полегло, но в следующей битве Олгарг Мор сражался нечестно, ибо выпустил из своего шатра ядовитых овец, они напали на людей Улада и убили их девять сотен.
Такое жуткое было побоище, учиненное теми овцами, и такой они ужас посеяли, что никто не мог перед ними устоять, однако по великой удаче высился рядом лес, и люди Ольстера, воины, королевичи и колесничие вынуждены были влезть на деревья и расселись они на ветвях, словно могучие птицы, пока ядовитые овцы бродили внизу, угрожающе блеяли и рыли землю.
Фиахна Финн тоже сидел на дереве, высоко-высоко, и был безутешен.
— Позор нам, — сказал он.
— Большое везение, — сказал человек с нижней ветки, — что овцы не лазают по деревьям.
— Вечный позор нам, — продолжил король Ольстера.
— Если те овцы научатся лазать, нам точно конец, — проговорил человек снизу.
— Я спущусь и сражусь с овцами, — сказал Фиахна. Однако все остальные не пустили его.
— Неправильно это, — сказали они, — чтоб ты воевал с овцами.
— Кто-то же должен с ними сразиться, — молвил Фиахна Финн, — но никто из моих людей не должен больше погибнуть, пока сам я воюю, ибо если судьба мне сгинуть — так тому и быть, не избегу, а если судьба сгинуть овцам — пусть: нет человека, способного обойти свой рок — нет и такой овцы.
— Слава богам! — сказал воин, сидевший повыше.
— Воистину! — отозвался тот, кто сидел еще выше, и остальные воины пожелали владыке удачи.

справедливости ради следует заметить, что когда-то было и такое полудурочное издание:

– как “паровоз Стефенсона Ракета” (тм). но там масса глупостей и тексты сильно не все. в общем, образец идиотского российского книгоиздания 90-х, сейчас годится только для кунсткамеры и не считается.

тематическая дискотека в эту честь: