Сергей Владимирович Волков's Blog, page 66

salery @ 2012-11-21T15:11:00

Прочитал пессимистическую статью одного из виднейших журналистов об известном трамвайном событии (даже безупречного лоялиста «достало»), под которой готов подписаться. Увы и ах – поделать действительно ничего невозможно. То есть на самом-то деле, конечно, можно, но… нельзя. Мне-то, который доктринерских надругательств над естественным порядком вещей терпеть не может, это особенно неприятно.

Ну что, вон Израиль десятилетиями живет в такой ситуации (сейчас вот там новый всплеск эмоций при совершенно безнадежном положении: стоило мобилизовать 70 тыс., если пустить их в дело все равно нельзя, а если и пустить, то все равно нельзя позволить им сделать то, на что они способны). Раз есть «надсмотрщик», с которым считается нужным считаться - приходится терпеть.

Но Израилю, по крайней мере, позволено огрызаться (хотя там тоже полно «прогрессивных евреев», но есть и власть, готовая это делать), а тут пока и огрызаться-то некому. На этом фоне фантазии об отделении Кавказа совершенно смехотворны. Тот же Израиль Газу не только отделил, но даже стену построил – не сильно помогло. Кавказские ракеты до Москвы, положим, не долетят, зато тут не только стену не выстроишь, но и реальную границу не наладишь, так что на ситуации в московских трамваях это скажется разве в худшую сторону: лиходеи чувствовать себя будут увереннее, потому как на независимой территории их даже теоретически достать будет нельзя.

В принципе, конечно, полная ерунда, что с кем бы то ни было «невозможно справиться» (даже на каком-то Цейлоне «тигров» угомонили без поставления тамильского Кадырова). Было бы кому справляться, и не было бы над ними реального или виртуального (потому что порой его возможности сильно преувеличиваются или вообще он лишь воображаем) «ограничителя». В отсутствии же этих условий остается только ждать. Ждать ситуации, когда либо надсмотрщику будет сильно НЕ ДО ТОГО, либо появятся те, кто сможет на него наплевать. А пока можно возмущаться, что я, разумеется, и делаю.

Об одной «культурологической» дискуссии

Юзер enzel в своем журнале позавчера подвел итог имевший место в нек. блогах дискуссии о характере русской культуры последних столетий, совершенно справедливо констатировав, что таковая была христианской, но светской. Мне тоже казалось, что спор был какой-то «неправильный», поскольку эти понятия лежат в разных плоскостях, и если культура может быть или более, или менее светской, то более или менее христианской она быть не может: альтернатива возможна лишь в виде другой сопоставимой идеологии (пусть даже «квазирелигиозной» - будь то конфуцианство или марксизм-ленинизм). Но я, естественно, обратил внимание на интересные для себя вещи: касающиеся характера аргументации или связанных с ней социальных реалий (а там много было всякого сказано).
Мне трудно понять, как можно отказать русской культуре в христианском характере, если таковой же являлись и культура любой европейской страны. Причем в этом смысле характер ее нисколько не зависел от разницы в составе духовенства, которая действительно была велика (она могла косвенно влиять на степень светскости культуры, да и то вопрос, в какую сторону сильнее).

Да, в католических странах духовенство (во всяком случае определявшая его лицо элита сословия), не имея возможности пополняться из своей среды, в большой степени пополнялось за счет дворянства. В условиях майората те, кто не были наследниками, обычно шли в церковь. В Португалии, напр., до конца ХУ111 в. свыше 2\3, а в некоторые периоды свыше 4\5 сыновей-ненаследников оставались холостыми, их предпочитали отдавать церкви, чем женить вне своего круга (королевская школа Коимбра, готовящая к церковной карьере, была предназначена исключительно для аристократии). В Италии множество представителей знати в ХУ111 в. занимали высшие посты в церкви (из 10 сыновей семьи Арчинто 7 пошли по этой линии, Кастильони дали 21 церковного деятеля, клан Висконти дал за столетие 29 деятелей церкви и 33 монахини). Во Франции к 1789 г. из 130 епископов только один был недворянского происхождения, причем ок.90% принадлежали к старому (более 4-х поколений) дворянству.

В Англии, где наряду с майоратом сохранялась иерархическая структура церкви, епископы и в конце Х1Х в. продолжали происходить из аристократии или поместного дворянства. В православном высшем клире Трансильвании также доминировали выходцы из остатков румынского дворянства. Напротив, в протестантских странах, напр. в Пруссии духовенство пополнялось исключительно из среды среднего класса, дворян там практически не было. В России была своя специфика: здесь духовенство издавна (еще собор 1667 осудил архиереев, поставлявших в священники лиц не из духовного звания) представляло собой замкнутое наследственное сословие (в нач. ХУ111 в. лишь 4% клириков были светского происхождения, а в конце – 0,8%). В 1774 г. доступ в него из податных сословий был вовсе запрещен; практически был запрещен до посл.трети Х1Х в. и свободный выход из сословия. Дворяне в ряде случаев принимали сан, но гораздо чаще дети духовенства разными путями приобретали дворянство.

Но каким образом это могло изменить (чем заменить) христианский характер культуры стран, где сама гос.власть мыслилась блюстителем веры? Что касается уровня светскости, то едва ли он мог быть ниже в странах, где церковь была теснее связана с дворянством и принимала на себя антидворянский настрой «третьего сословия» (во Франции она практически разделила судьбу дворянства). Дело в другом: светский формат европейской культуры ХУ111-Х1Х вв. неминуемо определялся общими условиями социального развития (да и численность духовенства была везде в это время в неск. раз меньше, чем дворянства, и росла медленнее).

Относительно практически исключительно светского формата культуры едва ли можно сомневаться (он определяется не тем, насколько верующим был тот или иной ее крупный деятель, а тем, кем были большинство ее рядовых представителей и какого рода «продукция» - формы, сюжеты, мотивы - в основном производилась). Странно, что никто из дискутантов об этом не вспомнил. Так вот среди всех сколько-нибудь значимых писателей (а это неск. тыс. чел.) в России в ХУ111 в. из духовной среды происходили 26,4%, в Х1Х – нач.ХХ в. – 7,3%; по положению своему духовными лицами были в ХУ111 в. 10,7%, в Х1Х - нач.ХХ в. – 1,4%. Среди заметных художников, скульпторов, архитекторов в Х1Х –ХУ111 вв. к духовенству принадлежало 3-4%. Касательно «продукции» также невозможно заблуждаться: посетителю любого музея даже не придется утруждать себя подсчетами (но едва ли кому придет в голову связывать обилие, напр., античных сюжетов с распространенностью в России в это время греко-римской языческой религии).

Постоянное повышение уровня «светскости» культуры закономерно связано с утратой церковью ряда социальных функций: единственного хранителя «учености» и социального организатора. Любой европейский организм от раннего средневековья к модерну демонстрирует неуклонную передачу все большей и большей части этих функций общегражданским и бюрократическим органам, оставляя за ней чисто духовную функцию (от чего, однако, последняя нигде не изменила своего христианского характера).

Культура в своих конкретных проявлениях обслуживает потребности «мира сего», она несводима к исповеданию веры, образуя с ним устойчивый комплекс только «здесь и сейчас». В эпоху, когда этот комплекс действительно существовал, для русского человека быть православным было всего лишь нормально, как нормально было турку быть мусульманином, а монголу - буддистом. И эта нормальность (вне зависимости от степени религиозного рвения того или иного индивида) обеспечивала «настоящесть» всего комплекса (тогда как вырванное «из контекста» современное «профессиональное православие» носит какой-то болезненный и смехотворный характер). Поэтому неплодотворно как противопоставлять христианский характер культуры ее светскому формату в то время, когда они образовывали единое целое, так и пытаться изобразить существование этого целого в ситуации, когда его не существует.

К вопросу об отличиях «массового общества»

Как показывает реакция на предыдущие «социологические» посты, люди плохо представляют себе социальную реальность даже столетней давности и Х1Х в., перенося на нее представления о современной картине (тоже не всегда адекватные). Поэтому когда говоришь о «массовом обществе», не всегда понимают его принципиальных отличий от традиционного. А оно социологически отличается очень заметно, имея иную номенклатуру элитного слоя (в широком смысле) и в значительной мере иной его состав в высшем эшелоне. Ниже я кратко остановлюсь на коренных различиях в двух основных чертах, обусловивших эти социально-политические изменения: доле в населении лиц, имеющих образование, позволявшее претендовать на место в элитном слое и доле имеющих право голоса.

Вопреки распространенным представлениям, уровень распространения «старшего среднего» образования в основных европейских странах был очень невысок на протяжении всей второй половины Х1Х в., он в основном обеспечивал комплектование университетов, лишь примерно вдвое превышая их потребности. 1870 1880 1890 1900 1910
Англия - - - 1,4 2,4
Франция - 2,4 2,4 2,5 2,6
Германия 2,3 2,6 2,5 2,7 3,2
Австрия 1,1 1,6 1,5 1,9 2,8
Италия 0,4 0,5 0,7 1,4 2,4
Понятно, что с реалиями «массового общества», где с\о практически всеобще, это несопоставимо.

Что касается в\о, то процент студентов в когорте 20-24 лет выглядел так:
1870 1880 1890 1900 1910
Англия 0,40 0,58 0,73 0,79 1,31
Франция - - 0,62 0,93 1,32
Германия - 0,55 0,77 0,89 1,22
Австрия 0,71 0,68 0,85 1,06 3,77
Италия 0,53 0,50 0,76 1,02 1,05

Переход к МО, начавшийся «промышленным переворотом» и сопровождавшийся демографическим взрывом, продолжался (с сер. Х1Х в. до конца ПМВ) более полувека, причем очевидно, что в начале и конце этого периода отличия образовательных показателей несущественны. Тогда как время, когда переход уже вполне состоялся, дают разницу вдвое, а в развитой форме МО отличаются на порядок. Хотя в силу разных причин в отдельных странах показатель охвата в\о рос не линейно (напр., в Англии и Германии перед ВМВ был ниже, чем в 1910), но в целом по Зап.Европе он к 1940 составил 2,14, против 1,24 перед ПМВ, а к 1970 - 14,51.

Еще более разительны отличия в доле лиц, имеющих право голоса. В середине Х1Х в. в большинстве стран, где оно существовало, избирательное право распространялось на 2-5% населения. Если в условиях МО (даже в ранний его период – до ВМВ) оно действительно всеобще, то еще в нач.ХХ в. (до ПМВ) почти нигде женщины (т.е. половина нас-я) его не имели, а «всеобщее изб. право» трактовалось не буквально, а лишь как право, принадлежащее опр. части населения (многие категории исключались и при «всеобщем»), но ни в коем случае не подавляющему большинству.

Причем там, где оно в конце Х1Х – нач.ХХ в. существовало (для мужчин) в Австрии, Франции, 5 монархиях (в т.ч. Пруссии) Герм.империи, Испании, Скандинавских странах, Швейцарии, Бельгии, Греции, Болгарии и Черногории, избиратели составляли лишь порядка четверти всего населения (в Германии – 21-22%, Франции – 24-28%, Дании – 15-16, Бельгии – 21-25, Болгарии – 23 и т.д.). Там, где это право было невсеобщим (ограниченное цензами): Англии, Венгрии, 18 монархиях Герм.империи, Голландии, Италии, Сербии и Румынии – еще меньше (в Англии 16%, Венгрии – 5%, Италии – 7-8%).

Понятно, что в конце-концов это повлекло и реальные перемены по части как политических институтов (многие не понимают, что определенной эпохе соответствуют и опр. институты, или, во всяком случае, их реальное содержание, и «против ветра» тут что-либо делать бессмысленно), так и состава верхнего слоя (имея в виду в пределах 10% населения). Из него полностью выпали низшие группы лиц нефизического труда (клерки, техники и др. лица средней квалификации и т.д.) и значительная часть лиц с в\о массовых профессий – школьные учителя и др. (тогда как в традиционном о-ве в этот слой входили не только все, имевшие образование уровня гимназии, но и вообще все лица умств.труда).

"Верхние 10%" стали включать в основном лишь бизнесменов, высших и сред.менеджеров и чиновников и высокообразованных «профессиналов». Прежнее высшее сословие повсеместно еще к посл. трети Х1Х в. полностью утратило привилегии или вообще было упразднено, а в условиях МО его представительство во властных структурах и в элите высшего («генеральского») уровня было сведено до минимума; высшая же его часть – титулованная аристократия (в половине евр. стран еще перед ПМВ фактически господствующая) утратила всякое значение (отчасти сохранив его только в тех странах, где она с середины Х1Х в. очень широко пополнялась из буржуазной среды).

Однако же сильно сменившийся после потрясений 10-30-х годов состав элитного слоя затем стабилизировался и стал в значительной мере самовоспроизводиться. Что видно на целом ряде конкретных исследований. (Мой недавний доклад о проблемах соц. стратификации в условиях МО воспринимался с трудом, но стоило нарисовать два простеньких графика, описывающих процесс соц.изменений при переходе к МО - касающихся разных сфер и разных стран, но одинакового рисунка, напоминающего знак квадр.корня, как все стало понятно). Впрочем, проблема воспроизводства – это отдельная тема.

salery @ 2012-11-08T01:38:00

По поводу обсуждавшихся в последние дни разных событий.
1. «День народного единства», нехотя введенный («вместо ВОСР»), государственным праздником не стал именно потому, что сама власть его таковым видеть не захотела. Когда хотят – делают соотв. телодвижения, каковых с 2005 ни разу не было (не говоря о том, что настоящий гос. праздник – это, как минимум, парад). Реально отмечается по-прежнему 7-е, а не 4-е. И каждый год 4-е сопровождается потоком объединенного красно-либерального, т.е. практически всеобщего, неприятия. Церковь, по инициативе коей якобы он был учрежден, к нему достаточно равнодушна или, во всяком случае, имеет на население в этом смысле нулевое влияние. Все говорят, надо отменить. Ну и пусть бы отменили.

2. В назначении Шойгу никаких алармистских мотивов не усмотрел, равно как и особых последствий (это даже и не опала С. – сам хотел уйти). Единственное впечатление – сколь узок круг возможных высоких назначенцев. «Своих» не сдаем, других нет, а «чужих» не надо. Патологическая боязнь новых лиц. Как на ТВ одни и те же что политологи, что шоумены, так и в Политбюро.

3. Обамка удержался. Но, судя по тому, что по голосам почти поровну и по показателям нац.расклада – среди белого населения «полезных идиотов» поубавилось. Он мерзок, но пусть порезвится еще 4 года – может, и еще убавится. Путину с ним уютней, но поскольку следующим почти наверняка будет республиканец (а Ромни едва ли удержался бы на второй срок), то он придется как раз на время, когда у П. проблем будет побольше, чем в ближайшие 4 года, так что неизвестно еще, стоит ли в Кремле особо радоваться.

salery @ 2012-11-01T14:50:00

Встретил (в блоге юзера schegloff) интересное утверждение, что благодаря изменению с 60-х годов на Западе концепции образования там произошла или происходит «фактическая социальная сегрегация элитного слоя от «народа», сравнимая лишь с кастовостью средних веков», и «теперешний массовый человек не просто хуже элиты (хуже образован, хуже информирован, просто в среднем глупее), но принципиально другой – иные социальные навыки, иная этика, иной менталитет».

Думается, это одно из тех суждений, которые, отражая некоторую реальность как тенденцию и перспективу (оно не противоречит логике приспособления к реалиям «массового общества»), выглядят существенно преувеличенными – прежде всего потому, что не подтверждены в должной мере конкретными исследованиями. Именно недостаток или даже отсутствие таковых (не касаясь даже необходимости уточнения рамок «элитного слоя» и конкретизации круга заведений, дающих качественно отличное образование) на самом деле не позволяет подтвердить приведенное суждение.
Хуже всего, что обычно отсутствует само понимание необходимости таких исследований, более популярно стремление постичь реальность силой мысли. Помню, в конце августа довелось мне побывать на «Школе МАСЭП» (междисциплинарного анализа социально-экономических процессов). Публика была очень приятная - молодежь (в среднем около 30), но в силу занятий (в основном математики и физики) увлекающаяся построением моделей и теорий. И когда я на круглом столе сказал, что дело не в неудачности моделей, а в недостатке конкретных социологических исследований, на основании которых эти модели можно было бы строить, понят не был.

Такие исследования довольно трудоемки, и их не так много (публикаций, так или иначе затрагивающих образовательный состав элиты или социальный состав выпускников вузов, немало, и все они ссылаются обычно на одни и те же данные). При этом большая часть фактологических исследований была проведена в 50-70-х годах, а потом их стало явно недостаточно.

Вот что, напр., мог бы означать на практике приведенный в начале тезис? То, что слой населения, который автор считает «элитой», во-первых, в подавляющем большинстве обучает свое потомство только в заведениях, качественно отличающихся от прочих (существование таковых сомнению, конечно, не подлежит), во-вторых, в самих этих заведениях составляет по крайней мере 3\4 учащихся. Тогда, пожалуй, о «сегрегации» можно говорить.

Даже если понимать «элиту» достаточно широко (порядка 10% населения), то, в 60-70-х годах ничего подобного явно не было. При заметном отсечении низших слоев (от половины до двух третей населения), в комплектовании вузов вообще и элитных в частности средние слои занимали довольно значительное место, и говорить о монополизации качественного образования даже 10 процентами не приходилось. Пропорции внутри слоев, конечно, абсолютно разные, но ни одно из указанных выше условий не выполнялось (каждый третий или второй – это уж никак не «элита»).

Едва ли с тех пор процесс продвинулся настолько, чтобы «сегрегация» стала фактом, но за отсутствием данных, трудно судить, насколько именно он продвинулся и продвинулся ли вообще. Кстати, об образовательной сегрегации элиты нельзя говорить и без учета фактора ее частичной обновляемости (такая, в пределах определенной нормы всегда была и, кажется, нет оснований полагать, что в последнее время прекратилась).

Кое-что о «демократизме» в сфере образования

В последнее время сразу в нескольких блогах видел разговоры о социологии образования (по разным поводам – и о концепции такового на Западе, и о нашем новом законе, и «вообще»). Причем в основном в понятиях, по которым, как заметил один из моих любимых юзеров, прогрессивным почитается прием в заведения босоты, а реакционным – обратное (он же констатировал: «как только начинаешь раcсказывать, как работает образовательная система, тебя сразу же подозревают в намерении загнать низшиe классы в гетто, а борьба с естественным ходом вещей под моралистическими лозунгами оборачивается тем, что в гетто оказываются все»).

Ну, к некоторым современным аспектам проблемы я еще как-нибудь вернусь, а сейчас отмечу нечто, связанное с проблемой «реакционности-прогрессивности» в европейском прошлом (все, как известно, познается в сравнении). Прежде чем по обыкновению утомлять цифрами, процитирую впечатления одного юноши, оказавшегося после революции в эмиграции («из хорошей семьи», но выросшего в деревне и хорошо знакомого с сельским трудом, каковым он там и собрался заняться):
«Англичане никак не могли принять, что я хотел работать на ферме. Когда я спрашивал, почему я не могу быть рабочим, они отвечали, что это «непристойно». Они, например, никак не могли понять, что я в Белой армии был не офицером, а рядовым. - Но вы же образованный и сын помещика… Когда я им старался объяснить, что никаких привилегий у меня не было, что я был в местной гимназии с сынами горожан и крестьян, они раскрывали рты и не верили. Я тогда подумал – вот тебе демократия! А у нас в России либералы настаивали, чтобы мы подражали европейской демократии».
Чему, собственно, было подражать в «демократизме», из приводимых ниже данных будет ясно. Но нельзя не упомянуть о пресловутых «кухаркиных детях», «указом» о коих до сих пор обожают потрясать люди, никогда его в глаза не видевшие и не представляющие даже, о чем, собственно, идет речь, но при том воображающие, что он способствовал уменьшению доли в гимназиях мещан и крестьян. Собственно, никакого законодательного «указа» не было (не трудитесь искать его в ПСЗ РИ), а имел место доклад министра народного просвещения графа Делянова «О сокращении гимназического образования» (большая часть его была посвящена перепрофилированию части гимназий в другие уч.заведения).

Из текста которого, между прочим, явствует, что идея законодательного ограничения доступа в гимназии низшим сословиям императором была отвергнута, и речь шла о путях ограничения приема лишь нескольких небольших социальных групп, «не соответствующих по домашней их обстановке среднему образованию». Тех именно групп, относительно которых в то время существовало предубеждение относительно их низкой нравственности (еще и в годы ПМВ нек. начальники школ прапорщиков вопреки закону отказывались принимать лиц, находившихся в личном услужении: «возьму рабочего, крестьянина, но не лакея»).

В докладе говорилось: «мы… предположили, что было бы, по крайней мере, нужно разъяснить начальствам гимназий и прогимназий, чтобы они принимали в эти учебные заведения только таких детей, которые находятся на попечении лиц, представляющих достаточное ручательство в правильном над ними домашнем надзоре и в предоставлении им необходимого для учебных занятий удобства. Таким образом, при неуклонном соблюдении этого правила гимназии и прогимназии освободятся от поступления в них детей кучеров, лакеев, поваров, прачек, мелких лавочников и тому подобных людей, детям коих, за исключением разве одаренных гениальными способностями, вовсе не следует стремиться к среднему и высшему образованию». Вот и все, что там было по этому поводу. Об изгнании уже принятых речи не шло.

Да, пожалуй что озаботиться наплывом в гимназии «кухаркиных детей» могли действительно разве что в РИ. Потому что в других европейских странах принимать в заведения аналогичного статуса такой контингент никому бы и в голову не пришло. Вопрос не стоял. Вою, поднятому по этому поводу «прогрессивной общественностью» где-нибудь в Англии или Германии немало бы подивились: настаивать на приеме в престижные заведения детей прачек и лакеев там было явно «не по понятиям».

Но как же повлиял этот самый «указ» на представительство в гимназиях низших сословий «городских и сельских обывателей»? Доклад имел место в 1887 г., и есть возможность посмотреть на ситуацию до и после. Оказывается, представительство низших сословий в гимназиях и университетах не сократилось, а… возросло.

По сравнению с 1880-м в 1898-м доля высших сословий (дворян, чиновников, духовенства) в университетах сократилась с 70 до 50%, а низших – выросла с 25 до 48%, в мужских гимназиях представительство низших сословий увеличилось с 38 до 43%, а в женских составило 48,7% (даже несколько превысив долю высших – 48,4%); в прогимназиях низшие сословия составляли 73%. В канун ПМВ в гимназиях они составили 57,4%, причем в провинции – до 2/3 (напр., в Костромской губ. – 65,4, в Ярославской – 62,6). За годы ПМВ процесс еще более продвинулся (вплоть до таких, напр., цифр: в Угличской гимназии к 1917 из 337 учащихся детей крестьян было 132, мещан 126, духовенства 55, чиновников 31, купцов 29, учителей 14, дворян 8, прочих 21).

Итак, в последней четверти Х1Х в. представителей низших сословий в гимназиях было между 40 и 50%, а в начале ХХ в. – около 60, причем из всех общегражданских типов учебных заведений, дававших среднее образование, классические гимназии были наиболее элитарными по составу, а в реальных гимназиях, технических, коммерческих, железнодорожных, землемерных, промышленных, сельскохозяйственных училищах их было гораздо больше, т.е. по всей средней школе не менее 60% в конце Х1Х в. и до 80% в ХХ в.

Если же мы сравним эту ситуацию с той, что имела место в европейских странах (есть данные об учащихся старшей средней школы Англии, Франции и ряда германских государств: Пруссии, Вюртембергу, Бадену и Гессену), то обнаружим, что там представительство тех же самых слоев, которые соответствуют российским низшим сословиям – несколько ниже: в конце Х1Х в. от 35 до 55%, в начале ХХ в. – от 50 до 60%.

Состав студентов вузов при сравнении выглядит еще более выразительным. В России перед ПМВ доля высших сословий составила в университетах 46,2%, в технических вузах – 37,3% (в т.ч. потомственных дворян – 7,6% и 9,7% соответственно), т.е. менее половины. Во всех европейских странах социальные группы (а именно выделяемые там статистикой «крупные землевладельцы», «профессионалы», «чиновники», «духовенство»), соответствующие русским рамкам «дворяне-чиновники-духовенство», составляли в это время более половины (в Пруссии 52, Вюртемберге 58, Англии 63, Франции – 64%), а в конце Х1Х в. (при половинной тогда доле этих сословий в РИ) – от 60 до 80% и более.

Утверждение «массового общества» внесло, конечно, некоторые коррективы - в основном в той степени, в которой изменилась сама социальная структура общества (утрата рядом разбухших социальных групп положения «высших»).

Занимательная социология

Недавно у philtrius’а видел ссылку на статью, подписанную именем художника Максима Кантора (более уместно под ней выглядели бы подписи Суркова, Сечина или даже самого П.), где автор рассуждает о порочности нынешней элиты (которая обижает добрый народ сетованием на «низкое качество населения»). Картина общества, состоящего из «элиты» и «народа» вполне тривиальна, но тут самое занятное, кого именно автор имеет в виду под «элитой».

С этим словом играться можно по всякому: употреблять его чисто социологически (по факту занимаемого положения), оценочно («лучшие по профессии»), эмоционально («креативный класс», «носители особых свойств») и т.д. Здесь же - любопытный случай заведомого смешения понятий в понятных политических целях. «Элита» в статье – это вовсе не люди власти, не ассоциированные с ними бизнесмены, не чиновники, а - оппозиционная (непонятно при этом, кому; вроде как «народу») интеллигенция (ну, «болотные», или пресловутый «креативный класс»). Т.е. подход вроде бы «эмоциональный».

Однако же в исторических примерах, с помощью коих нынешняя «плохая» элита противопоставляется сколько-то «оправданным» прежним, эти прежние (дворянство и т.д.) выделены чисто социологически. То есть создается впечатление, как будто этот порочный «креативный класс» ныне и занимает их место. А путиных-сечиных-сурковых и сотен тысяч их присных из неономенклатурной братии как бы вовсе не существует. Ну нет таких в социальной структуре общества.

Вообще-то, конечно, и социологически условные «креативщики» (все, кто выше «простого человека») к элите относятся. Но – это уже ее четвертый эшелон (1-й – неск. десятков-сотен высших лиц, 2-й – неск. тысяч «генералитета», 3-й – сотни тысяч и более членов слоя, из коего в основном черпаются 1-й и 2-й). Заменить четвертым первые три, подставить в качестве «элиты, которую все ненавидят» вместо себя своих оппонентов – трюк тот еще…

Реальная нынешняя элита народ не обижает, обидными словами («быдлом» там или как) не называет, и «качеством» его вполне довольна (в абсолютном большинстве по этому показателю от него не отличаясь). Она просто ведет себя так, как ведет, живет так, как живет, управляет так, как управляет. А если кому из народа это вдруг покажется неправильным, то вот же – налицо очевидные народные обидчики, «проклятая элита». Политически – ход совершенно нормальный, но социологически – крайне забавный (что и привлекло внимание).

К выборам в оппозиционный Совет

Некоторые вещи, хотя и не имеют реального значения (хотя на них любят возлагать необоснованные надежды), интересны как тенденция (таковы и кампания Навального против коррупции, и весь зимний протест) В том же плане я склонен оценивать и выборы в Совет оппозиции. При всех разочарованиях, которые постигнут участников, это все-таки попытка оппозиции выйти из-под крыши власти, контролирующей не только околовластное пространство, но и оппозицию.

Подобно тому, как П. старательно вытаптывает площадку вокруг себя, не допуская появления в окружении даже теоретически конкурентных фигур, столь же строго контролируется оппозиция, в титульном составе которой возможны лишь те фигуры, которые ему выгодны: смертельно надоевшие за 20 лет «демократы», заведомые импотенты или маргиналы. (Легок хлеб Максима Соколова: для человека в здравом уме и с минимумом государственного сознания любая их них - хуже власти, будь та хоть трижды «ЖиВ».)

Показательна тут судьба Навального. Как только появилась новая фигура, лишенная «нормативных» отрицательных свойств (в огромной степени обеспечившая осеннее-зимний всплеск), она тут же была убрана. Потенциальный безусловный лидер вдруг спешно и совершенно «слинял», затерявшись за спинами шутов и отморозков. Едва ли он (в условиях, когда П. обладает абсолютной властью над судьбой любого лица в пределах границ РФ) заслуживает упрека за выбор между «Аэрофлотом» и узилищем: против лома (без наличия собственного) нет приема. Ничего не стоило абсолютно законным образом (как и любого из «лидеров оппозиции») посадить его лет на 6-8. Но если сделать это с прочими можно разве с перепоя, то с ним – вполне резонно. Поэтому появление подобного лидера невозможно (то же будет с любым другим).
Создание некоего представительного органа из полсотни человек (при том, что преобладать там, конечно, будет «нормативная» публика) создает потенциальную возможность проникновения туда хотя бы элементарно нормальных здравых людей (не факт, что попадут, но среди кандидатов есть). Кроме того, орган сей будет, по крайней мере символизировать существование оппозиции нынешней системе, которая по смыслу напоминает «народную демократию» соцстран Восточной Европы (где в «парламенте» наряду с компартией сидели для виду еще какие-то «союзники»). Т.е. это будет нечто за пределами «нерушимого блока» ЕР-КПРФ-СР-ЛДПР.

Наша партийная система ведь именно такова, только «союзник» - главный, а компартия в роли «союзника». Но системообразующую роль играет, конечно «оппозиционная» КПРФ, без которой система просто непредставима. По иному не может быть в государстве, являющемся прямым продолжением советского, и приверженном его ценностям. СССР был творением коммунистической партии, созданном ею для реализации своей программы, и никакого иного смысла своего существования никогда не имел. У него не было никаких иных целей, отличных от целей КПСС. Поэтому быть совком, не будучи коммунистом, - это нечто, представляющее благодатное поле для психиатра.

Отобрав у нестыдливых коммунистов их дело и обогатившись за счет общего достояния совноменклатуры, власти (коммунисты стыдливые) как бы испытывают перед первыми комплекс вины и неполноценности. Для них КПРФ и ее святыни – как та икона, перед которой кается на коленях после оргии загулявший купчик. Оттого-то компартии позволяется сколь угодно жестко ругать и поносить власть, но сама власть по отношению к КПРФ никогда не позволяет себе ничего подобного. Сплошное смирение. «Вы - предатели, буржуи, антинародный режим! – Ну, товарищи, так все-таки нельзя, мы очень даже народные, противостоим вот мировому капиталу…». (Будь иначе – было бы совершенно непредставимо, чтобы топонимика, «монументальная пропаганда» и т.д. оставались такими, как будто правящей партией является именно КПРФ.)

Система эта, включая полезных для разнообразия СР-ЛДПР, вполне самодостаточна и внутри себя может модифицироваться, но, поскольку претендует на то, чтобы вмещать в себя все возможное многообразие взглядов, оппозиции себе как таковой категорически не приемлет. Поэтому когда образуется нечто, заявляющее себя оппозиционным по отношению ко всей системе в целом (пусть даже состоящее в основном из того же самого материала, пусть на самом деле и не может быть оппозиции «либерально-лево-националистической») ей становится неуютно, а наблюдателям - интересно. Против такой маленькой радости я ничего против не имею.

Избыточная активность

Одни принимают все новые законы, другие - огорчаются их принятием. По-моему, и те, и те - зря. Не сомневаюсь, что нет такого закона, который бы Дума не могла принять (после запрета «прогулок» не удивлюсь запрету передвигаться пешком со скоростью более 5 км.\час или носить одежду определенного цвета). Смысл нововведений ясен, кажется, и самым недалеким людям: чтобы при любых обстоятельствах можно было посадить кого угодно за что угодно.

Но, уже обладая в законодательстве всеохватным понятием «экстремизм», ни в каких новых законах просто нет необходимости. Кто-то вот озаботился возвращением «клеветы», кто-то «оскорблением чуйств», кто-то – ювенальной юстицией. Однако все это запросто укладывается в «экстремизм» - замечательный закон, по которому нельзя вести себя ПЛОХО. Почему я всегда и говорил, что 282-я – это «наше всё». Остальное – забавные завитушки. Собственно, с ее принятием законодательство в привычном смысле потеряло смысл, и больше уже можно было ни о чем не беспокоиться.
Людям, которые норовят ссылаться на какие-то там противоречия с Конституцией или другими законоположениями, видимо, непонятно, что живут они по-прежнему в государстве, где смысл существования юстиции в том, чтобы все было ПРАВИЛЬНО: в соответствии с «генеральной линией партии» на каждом конкретном этапе. В том, чтобы посредством предельно неконкретных юридических формулировок и «чувства» защищать лишь вполне конкретные, и детей отбирать лишь у тех, у кого надо их отобрать, и жертвой «клеветы» признавать только определенных лиц.

Всем же понятно, например, к каким именно «социальным группам» нельзя «разжигать ненависть», мало кто удивился, что «экстремистской» признана «Бхагавад-гита», но не марксизм-ленинизм, суть и смысл коего именно и заключается в разжигании ненависти к «соц.группам». По букве закона какая-нибудь КПРФ вообще не должна существовать, но никому же не придет в голову, что закон имеет к ней какое-то отношение.

Впрочем, сколь бы абсурдными ни казались кому-то современные законодательство и правоприменительная практика, я (исповедуя свой известный подход) готов признать это вполне законным. Пусть закон заключается в беззаконии (отсутствии того что обычно понимают под законом: конкретные формулировки конкретных деяний) – «но это закон». У кого как, а у нас – вот так (самобытность, особый культурный код, суверенная демократия, собственная гордость). Тем более, что, с одной стороны, большинством не только населения, но и интеллектуальных кругов идея «282-й» (и вообще наказания «плохо мыслящих» людей) поддерживается.

С другой же стороны – для значительной части населения такое положение имеет мощный воспитательный эффект, избавляя от моральной обязанности соблюдать вообще какие бы то ни было законы государства, которое в любой момент может умучить за что угодно («фраеру», находящемуся во власти беспредела «блатных», совершенно нормально без угрызений совести при случае подсыпать отраву авторитету). Что в плане развития ситуации представляется довольно перспективным.

salery @ 2012-09-26T22:20:00

Был сегодня зван на КМ.Ру по случаю 90-летия окончания Гр. в-ны. (https://r.mail.yandex.net/url/Hk2WD6OGAyR8nFhO2sgqNw,1348683242/tv.km.ru%2Fsergei%2Dvolkov%2Dza%2Dchto%2Dsrazhalis) Ну вопросы обычные, в числе коих и - относительно мнения о поддержке большевиков крестьянами как решающем факторе. Он, к сожалению, был последним и особо распространиться не пришлось. Применительно к тем конкретным событиям фактор «крестьяне-земля», положим, гипертрофированно раздут, а вот вообще-то проблема «поддержки массы» сохраняет некоторую актуальность и сейчас. Потому что когда имеешь дело с инертной, безыдейной или анархичной массой, вопрос не в том, чтобы ей нравиться, а в том, есть ли возможность ее контролировать.
До сих пор бытует в интеллигентской среде (от Блока, кажется, идущее) мнение, что «аграрные беспорядки» 1917 г. имели истоком праведную ненависть крестьян к бывшим господам и непередача им помещичьей земли (почему-де гадили в усадьбах… ах, там сто лет назад кого-то кое-где порой секли…; однако же освобожденные поселяне с равным усердием гадили и в церквях, и в музеях, где ничего такого не случалось). Дело не в том, что им не дали лишнюю землю, а в том, что дали возможность бунтовать, поскольку после февраля государство существовало лишь как бы «формально». Большевики, когда окончательно утвердились, отобрали вообще все, а вот возможности бунтовать не дали - и миллионы бывших бунтарей покорно сгинули в северных землях.

В основе тут не историческая память, которой и на два поколения обычно не хватает, а извечная зависть бедного к богатому (то самое чувство, которое побуждало крестьян палить хуторян столыпинской выделки), ненависть хама ко всему, что выше него, что как-то выделяется, к иному образу жизни, к иным привычкам и пристрастиям, будь то такой же крестьянин, только более успешный (в мотивации расстрелов встречалось такое: «за обучение сына в гимназии»). Характерно, что единственной категорией крестьянства, которая действительно массово и последовательно поддерживала большевиков, были т.н. иногородние казачьих областей, у которых земли было больше, чем у крестьян помещичьих губерний, но рядом были такие же хлеборобы-казаки, у которых ее было еще больше. И вот тут разлом прошел очень четко.

Земли, конечно, для крестьянина много не бывает; ему было бы бессмысленно показывать расчеты (делались такие до войны), что, лишившись заработка в эффективном крупном помещичьем хозяйстве, он потеряет больше, чем приобретет от небольшого увеличения его собственной земли. А увеличение и могло, кстати, быть только очень небольшим (если в 1894 г. на одну дворянскую десятину приходилось 2 крестьянских, то к моменту передела - 5,5; в любом случае всей пресловутой «дворянской земли», из-за которой будто бы все произошло, более 49 млн. десятин насчитать невозможно). Это значит, что (тем более, учитывая, что часть лучших хозяйств большевики взяли под прообраз совхозов) прибавка за счет нее не могла составить в среднем 15–16%. Крестьяне, как явствует из послереволюционных данных, столько и получили.

Если же учесть, что получили ее в пакете с комбедами и продразверсткой, то особого энтузиазма это вызывать было не должно (и не вызывало: вместо того, чтобы в массовом порядке радостно везти зерно на сборные пункты, продотряды вилами встречали); говорить о поддержке ими большевиков по меньшей мере странно, коль скоро абсолютное большинство крестьянских восстаний приходилось на большевиков. Крестьянин всегда будет против того, кто от него больше хочет. Все белые мемуаристы отмечали, что бывшие пленные (из коих к 20 г. на юге части состояли более, чем наполовину) - крестьяне центральных губерний, были были несравненно надежнее тех, кого пытались мобилизовать в Ставропольской губ. и вообще на территориях, где красные в 18-м были очень недолго и не успели себя проявить.

(Известная версия о том, что середняк «пошел» в Красную армию весной 19 года, «когда белые стали возвращать землю помещикам» совершенно смехотворна. На большинстве территорий, где шла гражданская война, помещиков вовсе не было; туда, где это было возможно, они вступили только осенью 19 года и пробыли там порядка месяца. Как именно там обстояло дело, крестьянство прочих губерний узнать не могло, потому что даже образованные слои находились в состоянии полной информационной блокадые; единственным средством информации были большевистские газеты, но они об этом кричали с первого дня, так что «перелому» случаться было не с чего).

Но «настроения» - это все в общем-то «лирика». Существенно на самом деле было только то, что вопрос «пойти - не пойти» для крестьянина просто не стоял: его мобилизовывали (известным образом: оцепляли район и т.д.): КА состояла из таких на 85%, В этом же деле большевики были вообще вне конкуренции: и абсолютное большинство такого контингента находилось под их властью, и возможности в смысле численности позволяющих это успешно делать абсолютно надежных частей (бывших красногвардейцев и «интернационалистов») были несопоставимы.

Это, впрочем, дела давно минувших дней, чье бы то ни было мнение о которых мне достаточно безразлично. Но вот представления о существенности вообще для хода событий симпатий и настроений «широких народных масс», встречающиеся в нечуждой мне среде (порождающие то эйфорию, то уныние), я воспринимаю с некоторой досадой. Потому закончу тем, с чего начал: смотреть и учитывать надо не число «настроенных», а число тех, на кого можно вполне положиться. Последние могут не составлять и десятой части от первых, но всегда с ними управятся как надо. Вот если вдруг станет очевидным, что надежных слишком мало, ну тогда - кому грустить, кому радоваться…