Сергей Владимирович Волков's Blog, page 45

salery @ 2017-01-27T14:43:00

Людям свойственно принимать первые сигналы о возможном за уже совершающееся. Наблюдая плачи и восторги относительно наступления (в связи со всякими голосованиями прошлого года) «новой эпохи», не могу отделаться от впечатления, что они преждевременны. Несколько преждевременными кажутся и сами события (то же пришествие Трампа), производя впечатление некоторого фальстарта.
Все эти мультикультурализмы, политкорректности и прочие левацкие глупости ожидаемо должны, конечно, сойти на нет от несовместимости с реальной жизнью, друг с другом и со здравым смыслом (как издохла коммунистическая идея в своем реальном воплощении). Но уроков было еще явно недостаточно. Подверженная этому маразму публика учителями (коими в данном случае выступили исламисты) была лишь напугана, но по настоящему-то еще от последствий своих верований пострадать не успела. Поэтому лекарство ей может показаться излишне сильным, и фальстарт тут может, пожалуй, отдалить конечный результат.

О «недодачах» и потрясениях

На днях wyradhe написал большой пост, в котором на конкретных примерах вполне убедительно показал, что главные беды и наиболее страшные разорения и изнурения для разного рода «угнетенных» происходят не от того, что таковым кто-то социально «недодает», а от борьбы «народных заступников» за соответствующие переделы, причем сами леваки не могут объяснить, почему неизменно именно так происходит. Автор, впрочем, тоже не пояснил. На мой же взгляд, за объяснением далеко ходить не надо.

Изначально порочно само представлении о «недодаче». На самом деле, как не раз приходилось напоминать, никто никому (за исключением близких людей или вследствие обоюдных договоренностей) ничего не должен, а уж в общесоциальном и политическом плане – тем более. «Дает» каждый сам себе в меру своих способностей. Поэтому исходная ситуация существует НЕ ПРОСТО ТАК. За ней что-то СТОИТ: чьи-то значительно бОльшие способности, отвага, умение, знания, решительность, рачительность и т.д. Поэтому покушение на следствие и результат этого есть покушение на некоторое ЕСТЕСТВО, что без помянутых у wyradhe «людобоен» и не обходится.

Вот если какая-то «самодача» происходит внезапно и очень быстро (вследствие каких-то случайных обстоятельств), т.е. носит случайный характер, то передел и курощение такого слоя «нуворишей» обычно больших потрясений не вызывает и могут обходиться без общенациональных потрясений. Но если исходная ситуация складывается многими десятилетиями или даже столетиями, т.е. в результате деятельности нескольких поколений «продвинутых» людей, то случайной она не бывает. Разумеется, произвести передел вполне возможно и в этих случаях. Но вот тогда это неизбежно и сопровождается такими потрясениями, которые подзащитным леваков боком выходят (в виде либо «людоразорений», либо и «людопригнетений»).

Впрочем, упрекать людей в том, что они поддаются соблазну «переделов» было бы весьма наивно: людям свойственно уповать на то, что они лично при этом будут в выигрыше (и, действительно, отдельные лица при этом очень даже поднимались). Поэтому представление о том, что какая-то собственность (своя) «правильная», а какая-то – нет, всегда было совершенно обычно, даже если это открыто не выражалось. Буржуазное общественное мнение всячески носилось в лозунгом изъятия помещичьей земли, не понимая, что тогда не будет никаких оснований не изъять и собственность буржуазную (если можно отобрать землю – почему нельзя фабрику?).

Но собственность – всегда собственность, большая она или маленькая. В свое время (еще в 1902) Николай II, встречаясь с крестьянской делегацией, вполне резонно указывал, что, обладая своей собственностью, им не следует посягать и на чужую. Действительно, тот, кто не признает чужой собственности, не может рассчитывать на признание своей. Так в итоге и вышло (получив поначалу 15%-ю прибавку, лишились всей). Отрицание «неправильной» собственности неминуемо ведет к отрицанию всякой - к социализму (который по-своему вполне логичен, но известно, с чем сопряжен и что приносит).

salery @ 2017-01-21T21:10:00

Наступление юбилейного года, похоже, послужило для привластных идеологов поводом для дальнейшего продвижения идеи о преемственности между исторической Россией и Совком в духе известной еще по позднесталинскому времени генеалогии «внуки Суворова, дети Чапаева». Ну и как частное проявление, активизировались, судя по задававшимся мне в недавнем интервью (https://www.youtube.com/watch?v=fRt-iVYdyCE) вопросам, разговоры о судьбе русского офицерского корпуса (видимо, с подачи каких-то жуликов-советофилов).

Им очень нравится думать, что он, будто бы, «раскололся» и чуть не половина пошла к большевикам (реально им удалось мобилизовать примерно 50 тыс. из более 300 тыс., остававшихся в живых к концу 1917). И очень обижаются, если заметить, что вообще-то обычно поминаемых ими крупных лиц в общей массе таковых же было очень немного: более 2,5 тыс. в чинах от генералов до подполковника (считая сюда и всех потом сбежавших к белым и расстрелянных самими большевиками), никто, как ни старался, насчитать не мог (я, правда, знаю несколько больше), но всего-то лиц в этих чинах к концу 1917 было минимум 15 тыс…

Все это довольно смешно, но меня год-два назад вполне серьезно спрашивали, правда ли что это «царский Генштаб» всем тут рулил до самой ВОВ. Я говорю – а сами посмотрите, это же очень конкретное понятие, последний его список вышел аккурат в феврале 1917. Возьмите его и листок бумаги, положите рядом со «Списком лиц с высшим военным общим образованием, состоящих на службе в РККА на 1.3.1923 г.» (оба издания есть, напр., в РГБ) и, как встретите имя, фигурирующее в обоих – ставьте галочку, а потом сочтите – порядок цифр будет ясен. Дальше сложнее (в РГВА идти надо), но если не поленитесь, то в «Списке высшего и старшего комсостава РККА» 1931 г. (2360 чел.) обнаружите из 1,5 тыс. чел. «царского» списка – 7 человек.

Впрочем, могу предположить, что в ходе юбилейных торжеств можно будет встретить немало сюжетов такого рода. Взять, напр., несколько десятков действительных статских и тайных советников из числа профессуры, которым повезло не помереть с голоду в 1918-20 и «остаться при деле», да еще несколько, подвизавшихся где-нибудь в ВСНХ – вот тебе и «преемственность государственного аппарата», а велика ли доля «преемствующих» от остальных 6 тысяч себе подобных – какая разница. Вообще, наверное, много интересного по части «единства нашей истории» еще услышим.

salery @ 2017-01-09T16:22:00

Сразу несколько знакомых заметили какие-то разговоры на тему «гибридности» нынешнего режима (дискуссия, что ли, где-то была?). Это, видимо, с подачи такой Екатерины Шульман (я как-то видел ее рассуждения). Термин-то дурацкий (не менее, чем «гибридная война»), да и нечего особо тут обсуждать, но как лишнюю иллюстрацию к вредности религиозного мышления применительно к общественным реалиям стоит, пожалуй, помянуть.

Девушка эта очень даже неглупая и относительно мотиваций путинского режима имеет достаточно правильные представления. Но чтобы рассуждать о возможном и вероятном, быть умным человеком и даже что-то знать – недостаточно. Надо иметь по возможности полностью свободное мышление. Вот, напр., тот же Радзиховский – человек умный, но ему сильно мешает, ставя определенные ограничения, его еврейство, от коего он в своих оценках отрешиться не способен. Екатерине Ш. (если, как говорят, она тоже еврейка) это не мешает, но зато она глубоко религиозна (а ум имеет свойство отступать перед верой).

При этом, если вера во внечеловеческую силу неуместна и опасна только в применении к условиям общественно-политической жизни, а для конкретного индивида может иметь глубоко личное, но реальное значение, то религиозная вера в человеческие установления (предполагающая как раз общественную практику) бессмысленна как таковая и никаких оправданий вовсе не имеет.

Между тем в этой религиозной картине мира представление о том, что всякий режим может (и должен) в итоге прийти к Демократии, не менее устойчиво, чем в ином случае – о таковой же возможности каждого человека прийти к Богу. Но если Бог непостижим, то Демократия всего лишь невозможна (было бы ужасно, будь иначе), зато демократические режимы вполне себе постижимы. Подход, при котором Демократия приобретает сакральное значение как воплощение Красоты, Добра и Правды (при том, что понимание и того, и другого, и третьего сугубо индивидуально), обессмысливает любые рассуждения на политические темы.

Никаких абстрактных «автократий-демократий» и т.д., которые бы боролись между собой как Свет и Тьма, в природе не существует (разные сущности могут иметь одинаковую форму – и наоборот). Любой режим выражает расклад и конфигурацию господствующих в данном обществе «центров силы», и сам по себе никуда эволюционировать не может, равно как в принципе не может быть чем-то «гибридным», потому что правящие в нем силы всегда конкретны. Они либо одни, либо другие и чем-то «средним», промежуточным (между чем и чем – какими-то абстрактными понятиями?) не бывают, и пока не сменятся, не может меняться и режим.

Немного о приятном

Перед Новым годом хочется подумать о чем-то приятном. Для меня источником оптимизма всегда служила уверенность в движущей силе смены поколений (а тут был и небольшой повод в виде краткого визита в Питер: утром туда «Сапсаном», в 7 вечера – им же обратно). Все-таки именно время, которому требуется пройти для осуществления каких-то перемен, и приход нового поколения способны приносить реальные изменения. В принципе, не обязательно в хорошую сторону. Но при затянувшемся и постоянно спотыкающемся выходе из результатов катастрофы столетней давности любые изменения могут быть только в лучшую сторону. Люди-то сравнительно мало и редко меняются, но в новых обстоятельствах появляются новые. Что и внушает оптимизм.

Накануне и во время «перестройки» мне довелось довольно близко наблюдать развитие т.н. «патриотического движения» в разных его проявлениях – от статусной писательской тусовки до пресловутой «Памяти» и иных низовых инициатив. Это было сплошное убожество – преимущественно смесь национал-большевизма с деревенским русопятством при жидоедстве в качестве связующего начала при огромном проценте элементарной шизы и полном невежестве прочих (там даже не было еще той специфической глупости, которая бывает свойственна «чистому» национализму). Отдельные приличные люди (и то лишь моего возраста, из старших – практически никого) встречались там подобно жемчужному зерну в навозной куче (они потом, если не спились, нашли себя в реальной жизни и «политикой» не занимались).

Появившееся вскоре после «перестройки» националистическое движение, хотя в значительной части уже было свободно от того, чтобы бороться с евреями за место под советским солнцем, было движением людей, навсегда ушибленных «ленинской национальной политикой», зацикленных на этноизоляционизме и представляло собой какое-то глубоко провинциальное (в худшем смысле этого слова) и плебейское явление. Это был «национализм чукчей», не только не имевший никакой связи с реальной государственной традицией исторической России, но даже враждебный ей. Так что это тоже было совершенно не интересно (с середины 90-х я ничем таким больше и не интересовался).

А где-то год назад просили меня прочитать лекцию в каком-то клубе. Я согласился и не пожалел, потому что аудитория, особенно после общения в кулуарах, меня приятно удивила. Я впервые видел перед собой несколько десятков молодых интеллигентных русских нормальных людей, в которых не было ничего советского. Как показалось, мыслящих вполне национально и государственно, но БЕЗ ВСЯКОЙ ДУРИ – без болезненной свихнутости на мировых заговорах, этнической чистоте, православном мистицизме, антизападничестве, монархизме и т.д. 10-15 лет назад таких не было (лишь несколько лет как можно было заметить в Сети необычные для «патриотической» среды проявления). Теперь они появились. Устранение тотального идеологического контроля в сочетании с информационным взрывом рубежа 90-х дало-таки результат, хотя и «отложенный».

Так вот когда я был в Питере (давно по семейным обстоятельствам избегаю поездок, но когда сказали, что это примерно то же, как то, где я выступал в Москве, согласился; они себя позиционировали, кажется, как «чайный клуб»), то действительно увидел и там то же самое – около сотни такой же молодежи, с которой я чувствовал себя совершенно комфортно. Занятно, но эти люди, внушавшие мне оптимизм, сами были, как показалось по вопросам, настроены не очень-то радужно (слишком смущала действительность, политика властей, беснования каких-то кургинянов и т.д.), и мне пришлось выступить в мало свойственной мне роли сеятеля оптимизма (хотя не уверен, что мне удалось тогда найти нужные слова).

По-моему, таким людям вовсе нет нужды озабочиваться своим отсутствием в политике (тем более, когда ее нет как таковой). Им даже совершенно не обязательно вообще ею заниматься. Им совершенно достаточно просто существовать. И лет через 15-20, кто бы ни сидел наверху (хотя бы и «плохие» молодые), перемены БУДУТ. Потому что даже «плохие» молодые при господстве старых – это одно, а в самостоятельном виде – несколько другое. Ныне же правящее (мое) поколение, хотя и лучше предыдущего, но слишком еще отравлено совковым маразмом. Оно должно уйти.

Как я не написал мемуары

Разбирая архив, нашел я небольшую рукопись, лет 15 назад данную мне одним рано скончавшимся приятелем – его записки «от третьего лица» о юности в авиационном КБ и подмосковной общаге 70-х (несколько натуралистичные, но вполне себе «документ эпохи»). Воспоминания частных лиц я всегда любил читать. Если мемуары госполитдеятелей обычно весьма тенденциозны и являются продолжением их «работы», представляя (в отличие от их же не предназначавшихся к печати дневников) весьма сомнительный источник, то воспоминания, написанные без специальной цели «описания эпохи», а лишь излагающие историю частной жизни конкретного рядового человека, дают вполне адекватное представление и о времени, в которое он жил. Но кому нужны такие воспоминания?

Человеку иной раз хочется оставить память о своем существовании, но со стимулом обычно бывают проблемы: стоит ли тратить время на то, что мало кому интересно. Да и издать такое возможностей обычно не было, почему и встречается их довольно мало (речь, разумеется, не о мемуарах «на заданную тему» - об участии в какой-то отдельной войне, каких-то конкретных событиях и т.д.), хотя в последние годы Интернет, конечно, эту проблему снял.

Однако для частного лица ключевые вопросы – как писать и для кого. Безусловно оправданный мотив – разве что сделать это для собственных детей. Знакомство с парой текстов воспоминаний своих знакомых, написанных именно с этой целью, вдохновило в свое время и меня. Тем более, что мне импонировало быть живым переносчиком вполне достоверной информации, связывающим пространство в двести лет (если представить себе, что дети могут рассказать это и внукам, а те будут жить долго). Поэтому в самом конце 90-х я и попытался (насколько время позволяло) составить некоторый текст. Но в том не преуспел.

Пришлось столкнуться с тем, что разные периоды оказались написаны совершенно разнопланово и не понятно даже, на какого читателя могли бы быть рассчитаны. Описания детства и связанного с ним быта того времени, игр, школы и проч. для восприятия моих детей казались вполне подходящими и излагались примерно так, как подобное рассказывала мне моя бабушка (то, что я слышал от нее, как и то, что потом узнал сам про нее и историю ее семьи я тоже счел нужным включить). Но послешкольное время, когда я начал было его описывать, явно стало выбиваться из этого жанра и более напоминало сборник анекдотов (что-то типа «Похождений бравого солдата Швейка», изложенных от его лица).

К тому же обнаружилось, что детей даже эти воспоминания вовсе не заинтересовали (и еще менее оснований было думать, что им станут интересны похождения в «перестроечные» годы и 90-е). Так что в какой-то момент я поймал себя на мысли, что пишу это для самого себя (и действительно, потом иногда с удовольствием перечитывал), и, дойдя до ухода из АН в «свободное плавание», вовсе писать бросил.

Любопытно, кстати, было потом сравнить написанное с дневниковыми записями. Дневники я пытался вести лет с 8, а с 15 лет и до начала 1994 (когда ушел «в затвор») вел регулярно, но они хранились на антресолях у родителей, и когда я писал, то ими не пользовался. Память у меня отличная, и в фактуре я нигде не ошибся, но вот восприятие… Был просто поражен, до какой степени те или иные события, по прошествии времени воспринимавшиеся вполне равнодушно, в свое время (судя по уделенному им вниманию) занимали мысли и чувства. И наоборот, то, на чем при воспоминаниях хотелось остановиться более подробно, тогда было описано весьма кратко. Так, видимо, и должно было быть, но степень различия удивила.

В общем, не получились у меня мемуары – за отсутствием адресата. Иногда знакомые советуют написать о том, что им приходилось от меня слышать, но они и так слышали (предложить же читать целую книгу порядка 20 а.л. даже им не рискнул бы), а писать о своей жизни для посторонних – как-то и стеснительно, и унизительно. Какими-то кусочками на конкретную тему разговора я, как известно, охотно делюсь, но автором воспоминаний типа тех, что сам люблю читать, мне, видимо, не бывать.

О мере «огрубления»

Я мало общаюсь с людьми, но зато общение часто становится поводом для очередной реплики в ЖЖ. Недавно вот имел небольшую дискуссию со знакомым о допустимой степени «огрубления» при подаче материала (он склонен был допускать бОльшую). Разумеется, определенное «огрубление» и упрощение при некотором общем изложении неизбежно (разговор с приведением по каждому поводу всех деталей требует совершенно невозможных времени и места), и я это прекрасно понимаю (чтобы изложить свои наблюдения и соображения по весьма узкой теме, но в широком временном и пространственном диапазоне, мне потребовалось все-таки более 15 а.л.). Но не до полных же абстракций.

Потому что абстракция высокой степени, когда ничего, кроме схем и терминов не остается, может исказить реальную картину до противоположности. Я это к чему: надо все-таки смотреть, что там конкретно было, а не руководствоваться стереотипами и умозрительными схемами, которыми привыкли мыслить, но в которые жизнь не укладывается, потому что они либо вовсе неверны, либо слишком абстрактны. Поэтому когда оказывается, что это не так, люди либо очень удивляются, либо не верят. Ну, напр., люди, привыкшие думать, что народолюбство это хорошо, а русификация – плохо, бывают сконфужены, когда узнают, что в реальности в России конца ХIХ в. за русификацию выступал как раз демофильский лагерь (что на самом деле и естественно, потому что нет ничего более «народного» и «демократического», чем национализм).

Или вот словосочетание «Английская буржуазная революция» порождает представление, что восставший против короля парламент - это «буржуазия», тогда как она-то была как раз совершенно лояльна и поглощена своим бизнесом; вызов исходил не от нее, а от землевладельческой элиты, органом которой и был парламент (список его руководителей и активных членов – перечень самых видных сельских семей, да и в любом случае всех горожан там никогда не было более 10%); движение было ни в коем случае не «антифеодальным», а антиабсолютистским, если там какой-то приступ к «буржуазной революции» и был, так только в 1832 г.

Бывает также изрядным потрясением узнавать, что вся цена великого и ужасного «аграрного вопроса» в России, порожденного, якобы, сохранением крупного землевладения, – всего-то 15% прибавки, полученной крестьянами после его «решения» (потому что да, на 1 десятину дворянской земли приходилось 8 крестьянских); а вот в той же Англии, где вообще вся земля принадлежала помещикам, причем крупнейшим, «аграрного вопроса»… не было (потому что давно не было того, что у нас называлось «крестьянством»).

Вообще априорные представления о характере учреждений, группировок, партий, движений и т.п. порождают немало сюрпризов при обращении к их реальному составу: то в «буржуазных» не обнаруживается буржуазии, то в «пролетарских» недостает пролетариев, то «сословное представительство» оказывается представительством на самом деле одного сословия и т.д. Что, в свою очередь порождает самые нелепые представления о мотивах тех или иных решений (меня, напр., всегда забавляли суждения, что белое руководство не признавало революционного передела земли не потому, что не считало возможным нарушать базовые принципы права собственности, а из-за боязни «оттолкнуть» помещиков (коих в движении насчитывалось едва 0,1%).

Кроме того, огрубление часто приводит к тому, что некоторый постулат становится «общим местом» и предполагает перенесение некоторых реалий на период, когда они уже не прослеживаются. Привычны, например, рассуждения о «сословности» в предреволюционной РИ между тем, как она уже полвека не существовала. Значение имели служебное положение, образовательный и имущественный ценз, но не сословная принадлежность как таковая, оставшаяся после 1874 г. лишь «почетным отличием» и не дававшая никаких существенных преимуществ (если взять двух представителей одного занятия или выпускников учебного заведения одного уровня, один из которых писал в анкете «из дворян», а другой «из мещан» или «из крестьян», то невозможно придумать ничего такого, что мог бы один, но не мог другой).

Наконец, стремление огрубить провоцирует приводить пример не самый типичный (это еще надо разбираться и доказывать, насколько он типичен), а самый известный или яркий, который обычно как раз является исключением. Ну и вообще оно предполагает стремление к эффектной фразе, которая чаще всего находится с фактами в весьма отдаленной связи, но воспринимается и запоминается гораздо лучше скучных цифр. Поэтому огрублять предпочтительно что-то такое, что все-таки поддается какому-то измерению (2,687 вполне можно «огрубить» не только до 2,7, но и до 3, вместо 55% сказать «абсолютное большинство» и т.д.). Но не сущностные вещи, которые при огрублении и превращаются в стереотипы.

Полагаю даже, что если нет возможности донести адекватное представление о предмете без чреватого искажением смысла радикального «огрубления», лучше вообще о нем не говорить. По тем же соображениям, по каким во многих случаях полуграмотность хуже, чем полное невежество.

О вере в «должное»

Всякая тоталитарная идеологическая система исходит из того, что люди ДОЛЖНЫ думать и вести себя определенным «правильным» образом (в т.ч. и по отношению к конкретному индивиду), каковой и есть норма. И человек, имевший несчастье усвоить этот взгляд (тогда как на самом-то деле никто никому ничего не должен), обречен постоянно расстраиваться или разочаровываться.

Когда сталкиваюсь с этим, у меня перед глазами всегда встает образ моей матери, законченного продукта советской системы - не в смысле той конкретной идеологии (в нее она не вникала и не разбиралась), а в смысле привитого стиля мышления. Она точно знала, как ПРАВИЛЬНО жить, и как к ней люди должны относиться. Поскольку же они, естественно, вели себя так, как вели (исходя из своей натуры и интересов), она всегда была недовольна и несчастна (не имея повода радоваться даже когда люди вели себя «хорошо», потому что в рамках ее понятий это всего лишь так и должно было быть).

Сам я, придерживаясь противоположного подхода (никто не обязан меня любить, если без причины гадости не делают – уже хорошо, а если вдруг делают добро – надо ценить и радоваться) чувствовал себя по жизни несравненно лучше, но мне никогда не удавалось убедить ее хотя бы в элементарной выгодности для самочувствия такого взгляда на вещи. Совершенно не могла она представить и альтернативного взгляда на «правильность». «Но самое ужасное, - говорила она, перечисляя внуку пороки его матери, – что он (т.е. я) при этом счастлив!». Десятилетний сын смеялся («так чего тебе еще надо?»), но она была твердо убеждена, что человек должен быть счастлив только живя единственно правильным образом. Было очень жаль ее, но ничего поделать было невозможно: в ее глазах я сам был «неправильным», и мои аргументы не имели веса.

Но если в частной жизни и в отношении близких людей такие представления могут вызывать огорчение и сожаление, то, встречая их при описаниях исторических событий и в сопутствующих рассуждениях, можно только потешаться. Особенно доставляют рассуждения о «духовных кризисах» (недостатка в которых нет). Таким авторам очень нравиться представление о существовавшем некогда «духовном рае», впоследствии (по наиболее частой версии - в результате происков враждебных сил) утраченном. Они исходят из того, что люди, если им сверху что-то было сказано, должны непременно в это верить и слушаться.

Отсюда всякие огорчительные недоумения: люди должны были что-то защищать – а они разбежались, должны были хранить верность – а они перешли к конкуренту, должны были блюсти благонравие – а они учинили буйство или казну разграбили. Но с какой бы стати людям вести себя «как надо» (тем более – надо не им самим, а еще кому-то)? Даже самый тупой человек способен соотнести свой «низкий» интерес с тем «высоким», что ему внушается, и ведет себя «хорошо» ровно до тех пор, пока условия не соблазнят реализовать интерес (всегда предпочтительный перед чем-либо еще).

Конечно, всегда были те, кто действовал вполне из идеалистических побуждений, но сие всегда было результатом сравнительно редкого индивидуального выбора, и оно есть подвиг, а не норма. Равно как и понятие чести, также предполагающее нестандартное поведение, есть явление крайне специфическое, могущее возникнуть лишь в определенной среде, в определенных условиях и на определенном этапе ее развития.

Но если и в традиционных обществах никакого воображаемого «благолепия» никогда не было (особенно забавно слушать рассуждения о нем в 17-й «бунташный век»), то тем более смешно было ожидать его по мере приближения к эпохе «массового общества» в условиях демографического взрыва, технологического прогресса, роста благосостояния, урбанизации и т.д. Т.е. то, что кому-то представляется чем-то ненормальным (и обзывается «духовным кризисом») - самый что ни на есть естественный процесс, ставший следствием перечисленных явлений, бороться с которыми едва ли было по силам земной власти.

Ожидать в этих условиях желаемого «правильного» поведения не было ни малейших оснований. Оставалось, что называется, «работать с людьми»: мотивировать, агитировать, обманывать, подкупать, отвлекать, стращать и т.д. (что и есть политика). Это было, конечно, трудно, т.к. средств, сопоставимых с теми, которыми располагали позже тоталитарные режимы, тогда еще не было (впрочем, даже и эти режимы, в т.ч. соввласть, обладая небывалым по возможностям идеологическим аппаратом, не полагались на него настолько, чтобы не задействовать мощную репрессивную машину). В тех случаях, когда государство в лице традиционных элит, столкнувшись с реалиями «массового общества» умело вовремя найти адекватный ответ (как в ряде европейских стран), оно с большими или меньшими потерями продолжало существовать, если нет (как в России), то оно гибло.

Человек, верящий, что люди должны вести себя каким-то образом просто потому что ДОЛЖНЫ, причиняет неприятности лишь себе, но власть, верящая в то, что ее любят потому что должны любить, губит при своем крушении и вполне здравомыслящих людей, которые в такие глупости не верят (а иной раз и пытаются объяснить власти ее заблуждения). И о них я бываю склонен сожалеть гораздо больше, чем о наивной, глупой или ленивой власти.

О трудностях общения

Пристрастия к дискуссиям я никогда особенно не питал. Когда встречаешь упертое доктринерство на уровне религиозной веры – лучше сразу отойти: это несерьезно, с человеком, верящим в невозможное, разговор бесперспективен – «Иди, иди, убогий…». Люди, полагающие, например, что в арабских странах может быть установлена демократия европейского образца или что в эпоху «массового общества» может существовать какая-то «настоящая» монархия, совершенно безнадежны и «неразговороспособны». Но и вполне симпатичные люди часто склонны путать идеальное с реальным, хотя это все равно, что смешивать земное и небесное в политике (с одной стороны – опошляется и предстает в карикатурном виде вера, с другой – политики садятся в лужу). В основе всего такого – непонимание, что в реальной жизни нет ничего выше реальности, т.е. самой этой жизни.

Наблюдение над реальностью – единственное основание для выводов о возможном (как настоящем, так и в будущем), потому что бывает только так, как может быть, а может быть только так, как бывало. Человек, исходящий из идеальных схем, теряет связь с реальностью. Он рисует себе картинку «как должно быть» и потом начинает воображать, что где-то когда-то так оно и было, а потом вот почему-то испортилось (и вот бы восстановить). При этом о том, почему испортилось, приходится выдумывать самую нелепую ерунду - потому что на самом деле просто не было той благости, которая ему представлялась или эта благость вовсе таковой не являлась, а в лучшем случае была обречена собственными пороками.

Если человек, постоянно падая на скользком месте, не хочет понять, что падает он потому, что это место скользкое, и следует либо посыпать его песком, либо одеть надежную обувь, а приписывает полученные ушибы нравственному несовершенству своей натуры, проискам враждебной магии или промыслительному вмешательству высших сил, то разъяснять ему его заблуждение, как правило, бесполезно: он мыслит в иной системе координат.

На днях случилось беседовать со старым знакомым. Когда-то он был тем, что называлось «демократ-западник», потом, приобщившись к вере, круто эволюционировал в противоположную сторону и сейчас поносит «либералов». По взглядам он стал как бы и ближе, но говорить с ним стало труднее. Раньше, когда мы дискутировали, я никогда не мог упрекнуть его в неадекватной оценке реальности, просто относительно одних и тех же явлений у нас были разные симпатии. Теперь же, поскольку изменение взглядов произошло на основе, не имеющей отношения к реальной жизни, эту адекватность он утратил, и ему (даже исходя из сходных симпатий) стало невозможно объяснить, почему произошли такие-то события, и что они были логичным следствием предыдущего. Он расстраивается или не верит.

Довольно трудно также иметь дело с людьми, делающими культ из собственных симпатий, а тем более не делающих разницы между симпатиями и сиюминутной политической позицией. Понимать что твоим симпатиям не суждено осуществиться (а так часто случается) – уже много. Это, разумеется, не повод, чтобы в них разочаровываться или их менять, но игнорирование реальности способно причинить еще большие огорчения. Коллекционирование античных монет (как сохранение и популяризация драгоценной культуры) есть дело, заслуживающее всяческого уважения, но вот попытка расплатиться ими в автосалоне за «Мерседес» привела бы к конфузу.

Поскольку же большинство людей живет все-таки иллюзиями, а я не люблю доставлять
неприятности своим знакомым, то о крайней редкости личного общения с людьми мне ни разу не пришлось пожалеть.

salery @ 2016-11-28T18:50:00

Кончина Фиделя вызвала почему-то волну сильных чувств разного рода, хотя и живой он был давно неактуален. Вот в детстве, помню, так достали с этой Кубой, что в конце 60-х ребятишки с удовольствием распевали на мотив известной тогда песни про «барбудос»:
Куба, отдай наш хлеб,
Куба, возьми свой сахар.
Куба, Хрущева давно уже нет,
Куба, пошла ты на х…!
Помню еще, в учебке, где я первоначально попал во взвод, который готовили на Кубу, у сослуживцев вызывало большой энтузиазм, что, по рассказам вернувшихся, кубинок можно было неограниченно иметь за пузырек одеколона или кусок мыла.
А что до Фиделя, то он был, конечно, личностью очень колоритной и выдающейся из среды подобных примерно так, как выделялся из своей БАБ. В оправдание ему можно сказать, что коммунистом он был чисто ситуативно, зато и использовал идейно-озабоченных советских дураков по полной.