Сергей Владимирович Волков's Blog, page 55

Диалектика деградации

В последнее время все чаще приходится слышать от побывавших в США людей, что «Америка деградирует». Некоторые имели в виду отход от каких-то «принципов» (кто - качественные изменения за последние 15-20 лет в деле слежки и контроля за высказываниями внутри страны, кто – «социалистические» тенденции), но многие не могли внятно сформулировать, в чем эта самая деградация выражается.

Что и насколько изменилось во внутриамериканской жизни, мне трудно оценить, но есть тенденции совершенно очевидные и доступные наблюдению со стороны. Они, разумеется, постоянно ожидаемый в советоидной среде «крах США» никоим образом не приближают (государству, базирующемуся на глубоко естественной экономической основе, такого рода опасность не грозит несмотря на любые извращения), но постепенному падению роли этой страны в мире сопутствуют. Я имею в виду связанные довольно противоречивым образом, с одной стороны, изменение этнического состава населения, с другой – прогрессирующий приоритет мессианства над прагматизмом в политике.

Отличается ли, скажем, араб от француза? Не будем обсуждать – в «лучшую» или «худшую» сторону (кто-то сочтет, что «арабская» Франция в каких-то отношениях была бы лучше – ну, напр., в ней бы не были легализованы гей-браки). Главное, что – отличается. Отличается ли мексиканец от американца? Очевидно – отличается (примерно так, как США отличается от Мексики). Полагать, что мексиканец, перебравшийся через границу, тем самым становится американцем, довольно наивно. То есть он, конечно, может им стать (как и негр; напр., К. Райс или К. Пауэлл вполне себе «белые»), но, так сказать, в индивидуальном порядке. Несомненно 2-3 мексиканца среди сотни американцев будут американцами, будут и 5-6, возможно, даже и 10. Но вот 30 – уже никогда. Тем более, когда принципиально этого не желают, а на демонстрации с требованием разных «прав» выходят под мексиканскими флагами. Факт же прогрессирующего превращения Америки из «белой» в «серую» - объективная реальность (кому-то «данная в ощущениях», для кого-то представляющая чисто академический интерес).

О том, что традиционно свойственный США прагматизм во внешней политике все больше уступает мессианству, мне уже приходилось писать восемь лет назад. В этом смысле они как бы переняли от СССР (закономерно на том погоревшего) эстафету возведения идеологического идиотизма в ранг государственной политики. Разница, конечно, в том, что СССР навязывал общество, в принципе провальное, а США – невозможное там, где оно навязывалось, но результативность - одинаковая. Причем, если в СССР намечались робкие сдвиги к прагматизму, то в США – тенденция в последние десятилетия шла по возрастающей.

Конечно, пока есть и множество исключений (но ведь и СССР в последнее десятилетие своего существования иногда поднимался до осознания того, что в каких-то случаях можно сотрудничать «с самыми реакционными силами»). Например, от порядков Сауд.Аравии адептам «правозащитной» религии хотя и впору повеситься (запомнился замечательный случай: некая дама появилась в общественном месте с мужчиной, с коим не состояла в браке, за что была на месте же коллективно изнасилована и по недомыслию обратилась в суд, который, натурально, за такую наглость адвоката оштрафовал, а саму даму еще и приговорил к 100 ударам плетьми), но претензий к этой стране еще хватает ума не предъявлять. Однако в большинстве случаев «арабские весны» все-таки приветствуются, а за утеснение пришедших по их результатам каких-нибудь «братьев-мусульман» накладываются санкции.

Эти тенденции кажутся противоречивыми, потому что настоящее «мексиканское» общество мессианскими глупостями не страдает (и при превалировании этого элемента они сойдут на нет). А вот пока дело еще «в процессе», заметное «посерения» общества фонтанированию идиотизма среди его «белой» части как раз сильно способствует. Такая вот диалектика. (Так же и во Франции: если бы в белой Франции не было глупостей – она бы не была столь арабизирована; если бы это была уже в основном арабская страна – глупостей там бы не было; а вот та пропорция, какая есть, создает для их процветания идеальные условия). Распространенной ошибкой являются только завышенные ожидания относительно сроков процесса, который растянут на десятилетия.

Один поучительный исторический пример

Довольно распространено представление, что принятием тех или иных законов можно вполне уподобиться желаемому образцу – без ясного осознания, что уподобление возможно только в тех пределах, которые допускают как свойственные данной стране «базовые» обычаи, так и такие из уже действующих законов того же самого государства, без которых его существование в данный период невозможно. Недавно на лекции по истории служилого слоя как раз пришлось обращать внимание на весьма показательный пример такого рода - закон о «майорате» начала XVIII в., который действительно мог бы изменить очень многое… если бы мог осуществиться.

Как известно, в конце Х1Х в. в русском обществе пользовалась популярностью идея «сделать, как в Англии», причем люди не понимали, что нравящееся им устройство обязано своему существованию именно тому, что они привыкли считать явлением крайне «реакционным» - абсолютному преобладанию крупного землевладения, и политическому господству крайне узкого слоя крупнейших землевладельцев («лордов»). И то, и другое, в свою очередь, могло существовать только благодаря майорату.

Так вот в России Петр Великий в числе других новшеств в 1714 г. попытался ввести и аналогичную майорату норму (с тем исключением, что родители могли выбрать любого из сыновей). Любопытно, что вообще-то, занимаясь «переформатированием» дворянского сословия, Петр делал это на совершенно иных принципах, чем те, что к тому времени существовали в Европе, четкостью сословных границ озабочен абсолютно не был, и объективно картина должна была получиться примерно такой, как именно в достаточно оригинальной в этом плане на европейском фоне Англии. Руководствовался он при этом мотивами исключительно практическими и рациональными:

«Понеже разделением имений после отцов детям недвижимых великий есть вред в государстве нашем как интересам государственным, так и подданным и самим фамилиям падение, а именно: I. Например, ежели кто имел тысячу дворов и пять сынов, когда по смерти его разделится детям его, то уже только по двести дворов достанется, которые, помня славу отца своего, не захотят сиро жить, и двести дворов принуждены будут едва не то ж нести, как тысяча несла, отчего не разоренье ль суть людям и вред интересам государственным? И тако от того разделения казне государевой великий есть вред и людям подлым разорение. II. А когда от тех пяти по два сына будут, то по сту дворов достанется, и тако далее умножаясь, в такую бедность придут, что сами однодворцами стать могут и знатная фамилия, вместо славы, поселяне будут, как уже много тех есть экземпляров в российском народе. III. …Каждый имея свой даровый хлеб, хотя и малый, ни в какую пользу государству без принуждения служить и простираться не будет, но ищет всякий уклониться и жить в праздности, которая по Святому Писанию матерью есть всех злых дел. Напротиву ж того. На первую, ежели недвижимое будет всегда одному сыну, а прочим только движимое, то государственные доходы будут справнее, и каждый может лучше льготить подданных, а не разорять. На вторую, фамилии не будут упадать, но в своей ясности непоколебимы будут чрез славные и великие домы. На третью, прочие не будут праздны, ибо принуждены будут хлеба своего искать службою, учением, торгами и прочим. И то все, что оные сделают вновь для своего пропитания, государственная польза есть; чего ради за благо изобретено чинить по сему, как объявлено ниже.»

Но бытование этого закона было крайне недолгим не потому, что, он, как некоторые другие нововведения (независимый от администрации суд, полноценное городское самоуправление) был просто преждевременным в смысле готовности общественного сознания (почему те и были осуществлены, но много позже). Дело в том, что если в Англии майорат был всеобщим обычаем и до того, как был облечен в конкретные юридические нормы, то в России дело обстояло противоположным образом: здесь столь же «природным» обычаем был раздел «поровну» (и, как показала жизнь, гораздо более значимым, чем бороды, длиннополые кафтаны и иная атрибутика).

Несмотря на всеобщее неприятие, закон, конечно, в действие вступил, и уже через 5-6 лет даже среди офицеров-дворян (на офицерские должности при создании регулярной армии назначались, как правило, представители более состоятельного слоя дворян) больше половины оказались вовсе беспоместными, но действие его сопровождалось многочисленными уродствами (родители любыми способами пытались «уравновесить» наследство детей, напр., относя скот и инвентарь имения к «движимому» имуществу или продавая их, и у одного оказывалась земля без скота, у другого – скот без земли и т.д.). В результате, уже в начале 1731 г. правила о единонаследии были отменены с характерной формулировкой – «яко необыкновенные сему государству».

Кроме того, закон о единонаследии не был соотнесен с базовым принципом существования русских дворян того времени: не знавшей никаких исключений их обязательной пожизненной службой (чего не было нигде в Европе, а тем более в Англии). Как совершенно справедливо отмечалось при отмене закона, «хотя по тем пунктам … искали бы себе хлеба службой, учением, торгами и прочим, но того самим действом не исполняется, ибо все шляхетские дети как наследники, так и кадеты, берутся в одну службу сухопутную и морскую в нижние чины, что кадеты за двойное несчастье почитают, ибо и отеческого лишились, и в продолжительной солдатской и матросской службе бывают». (Порядка 80% всех дворян тогда служило рядовыми и в абсолютном большинстве так никогда и не выслуживало офицерского чина, т.к. на минимум 40 тыс. взрослых мужчин-дворян приходилось не более 8 тыс. офицерских и классных гражданских должностей, до трети из коих было занято выходцами из других сословий.)

Поскольку и с отменой обязательности дворянской службы к идее единонаследия более не возвращались, то обыкновенным стало то, что на протяжении XVIII в. 60% помещиков были мелкими и мельчайшими, к середине Х1Х в. из 253 тыс. потомственных дворян 149 тыс. вообще не имели крепостных, а 24 тыс. имели менее 10 душ (при этом 109 тыс. сами лично занимались хлебопашеством), ну и так далее… «Славных и великих домов», на протяжении длительного времени и многих поколений удерживающих в своих руках одни и те же крупнейшие владения, не получилось. Крупные латифундии, конечно, существовали, но были, как правило, неустойчивы (как создаваясь, так и распыляясь), случаи принадлежности их одной семье во многих поколениях были достаточно редки. Так что к концу Х1Х в. ситуация (со всеми вытекающими политическими следствиями) была прямо противоположна английской, и мечтать о немедленном уподоблении реалиям этой страны было совершенно напрасно.

Пионеры «нового средневековья»

Ну вот, пишут, что и «Боко харам», с которым безуспешно воюют 5-6 африканских стран (такого же случайного порождения, как Ирак и Сирия) присягнуло ИГ (как ранее ливийские радикалы и даже часть талибов). А то я уже начал удивляться, чего медлят. ИГ закономерно стало главной (а в перспективе – и единственной) точкой приложения сил соответствующей публики.

Очевидно, что принципиальное отличие ИГ от многообразных исламских движений, партий и организаций в том, что конституирует себя именно в качестве государства и контролирует территорию большую, чем многие формально «исламские» государства. Причем не в качестве одного из них, а как «социалистическое отечество», т.е. очаг настоящего исламского государства, без всяких оглядок на современные представления о «правах» исповедующего собственное право. Запредельное зверство ИГ есть лишь закономерное проявление соответствующего градуса фанатизма.

ИГ – штука перспективная именно потому, что соответствует идеалу исламской государственности. Ислам как доктрина никогда не мыслил себя в качестве учения, лишь «дозволенного» в каких-то отдельных государствах, возглавляемыми хоть королями, хоть президентами (а тем более – иноверными или светскими), а не иначе, как в форме халифата (эмират и имамат в одном флаконе), где государство эквивалентно общине верующих. И если эгалитаристские поползновения не выдержали испытания реальностью уже в ближайшие годы, то халифат-таки просуществовал несколько столетий.

Тот факт, что он давно распался, и ныне большинство мусульман живет под властью не теократических, а светских, а то и совершенно культурно чуждых режимов, лишь добавляет привлекательности «настоящему» исламу. Причина успеха не в харизматичности какого-то аль-Багдади, а в самой идее халифата как глобального проекта. В том, что «умеренный» или «зависимый» ислам (который, конечно же, по необходимости «религия мира») бессилен против апелляции к своей собственной основе, к тому, что в свое время позволило халифат создать. Попытки богословов светских (и даже не очень) стран представить ИГ дьявольским извращением («мы вообще-то хорошие») могут произвести впечатление на европейцев, но не на потенциальных подданных ИГ. В религиозной сфере «умеренное», если только не подкреплено полицейскими мерами, всегда проигрывает «радикальному».

Можно ли разгромить злобных придурков? Да запросто. Бомбить их, конечно, совершенно бесполезно (после того, как это начали делать, они втрое увеличили свою территорию; нужна «пехота», причем настоящая, а не набранная из местных), но, ведя регулярную войну, покончить с ними в конкретном месте не составит труда и не займет много времени. Вопрос, как обычно, в цене, точнее - в готовности ее платить. Тем более, что идея не умрет и ИГ возродиться в другом месте, где тоже надо будет вести такую войну.

Наблюдать за противостоянием тех, кто менее всего склонен идти на какие-то жертвы, а тем более собственными жизнями, с сообществом, к потерям абсолютно нечувствительным и обладающим практически неисчерпаемыми людскими ресурсами, будет довольно любопытно, а, может быть, и поучительно. Как, кстати, уже подверглось суровому испытанию излюбленное представление о том, что «они такие» потому что голодные и бедные. Привыкшим к тому, что желать можно лишь бытового комфорта и «престижного потребления» и полагающим, что бытие должно определять сознание, приходится с недоумением наблюдать, как к ИГ присоединяются тысячи их «сограждан», жителей самих европейских, вполне благополучных, стран.

Сейчас в русле апокалипсических пророчеств распространились ожидания «нового средневековья». Я этого взгляда совершенно не разделяю (почему и употребляю кавычки). Как и вообще не вижу трагедии в деформации нынешнего миропорядка, полагая, что он гораздо хуже прежних и ничем не лучше возможных будущих (порядку этому нормально периодически меняться). То, что нынешний («американский»), хотя и очень медленно, рушится - несомненно.

Но вот то, что в авангарде этого разрушения идут те, кто воплощает «средневековье», весьма симптоматично. Началось оно не с того, что «первой экономикой мира», наконец, стал Китай (китайцам не свойственно стремиться осуществлять задуманное за период жизни живущего в данный момент поколения, они мыслят столетиями и никуда не торопятся). И не потому, что правителю РФ, проигравшему благодаря идиотской политике крупнейший лимитроф, пришлось раньше времени (к тому же трусливо и непоследовательно) проявить внешнеполитические амбиции.

Началось оно потому, что цитадель мироустройщиков оказалась охвачена постепенно прогрессировавшим идеологическим маразмом, каковой обладание любым количеством продвинутых «железок» в полной мере компенсировать не может. Теперь им пришлось столкнуться с силой (во многом преуспевшей благодаря обусловленной этим маразмом политике), которая готова наглядно продемонстрировать искусственность и эфемерность наделанных в рамках того миропорядка государств. Это столкновение, не исключено, может послужить и лекарством. Впрочем, исцеление от маразма (если состоится) тоже неминуемо приведет к изменению миропорядка.

О законах и революциях

О тщете юридического фетишизма уже доводилось писать. Однако людям очень нравится думать, что «закон» есть нечто такое «главное» - великое и могучее, за чем можно укрыться от неприятностей. И даже, что есть какой-то мировой «закон» (блюстителем коего являются США). Но что такое вообще «закон»? Термин этот обозначает понятия разного и, пожалуй, противоположного, рода. Закон в узко-юридическом смысле – это то, «как должно быть», в более общем – то, «как есть на самом деле» (в этом смысле говорят о «законах природы», «законах развития общества», «законах экономики» и т.д.).

Закон как норма права конкретного общества (фиксирующий статус-кво) и революция (означающая перемены) – явления полярные и взаимоисключающие. Революция ликвидирует прежний закон и создает новый, и в том смысле, в каком мы говорим о законах природы, революции – это и есть закон развития, и то, что они могут устанавливать самые и причудливые и чудовищные законы – это, увы, тоже своеобразный «закон природы».

И если имеет место именно революция (а не смена власти в рамках одного режима), то она не только не нуждается в своем оправдании с точки зрения норм существующего закона, но, напротив, демонстративно противопоставляет себя ему, декларирует смысл своего свершения именно в разрушении его. Поэтому, если даже она оформляется какими-то актами прежнего «закона», то апеллирует не к ним, а к тому, что эту власть вместе с ее законом она презрела. Революция по природе своей не нуждается в «легитимности», ее смысл – в разрушении последней.

Американская основывала себя не на том, что Англия официально признала независимость Штатов, а на свержении английской власти «восставшим народом» (хотя даже на пике революционных настроений в 1775-76 гг. треть населения была настроена лоялистски, а треть оставалась нейтральной, и против лоялистов пришлось провести превентивную кампанию по разоружению, предотвратившую восстание против восстания). Французская шла несколько лет, и ее этапы с 1789 по 1792 оформлялись вполне «законными» актами прежней власти, но апеллировала она не к ним, а к восстанию, эту власть уничтожившему. В России, хотя передача власти в марте 1917 была осуществлена как бы вполне «легитимно» (пусть даже отречение законом предусмотрено не было, но все-таки монарх сам назначил состав новой власти и предписал принести ей присягу), но с самого начала революционная власть обосновывала свое существование вовсе не этим актом, а, напротив, подчеркивала, что акт был вынужденным, что монарх был именно «свергнут», что это была не передача власти (это «стыдно» для революции), а именно насильственная революция, т.е. силовой акт, уничтоживший прежний порядок.

Любой закон в смысле «нормы права» - явление всегда временное и эфемерное, никогда не живущее дольше породивших его обстоятельств. Во всем, где действуют люди, единственный реальный закон – это право СИЛЫ. Если внутри каждого конкретного социума всякий сильный не может безнаказанно утеснить слабого, то не может только потому, что над ним всегда есть некто еще более сильный – государство (а если оно слабо – может и делает).

Так же обстоит дело в отношениях между социумами и государствами. Если государство вдруг находит в себе силы или импульсы развития – оно вырывается вперед, подчиняя периферию. Слабые либо поглощаются или подчиняются сильными, либо существуют только потому, что есть еще более сильные (или равные по силе, но объединившиеся против этого сильного) которые, исходя из своих интересов, этого сделать не позволяют. Кто что может – делает, не может – остается тем, что есть.

Естественно, что гегемон всегда и во всех случаях предпочитает иметь рядом возможно более мелкие государства и не допускает создание таких, какие могли бы стать конкурентами, а тому порядку, который выгоден конкретному на данный момент победителю (или группе таковых) придается значение некоего окончательного порядка и «закона».

Но, т.к. всякий мировой порядок базируется все-таки на балансе сил и фиксирует соответствующую реальность, а абсолютного господства не имеет даже ни одна из «сверхдержав», то «международное право» по факту вынуждено признавать реально действующее право силы. Собственно, именно этим порождено наличие в его «принципах» взаимоисключающих положений (как, напр., «право наций на самоопределение» и «территориальная целостность», «поддержка законной власти» и «право на восстание против тирании», декларируемое равенство всех «субъектов международного права» и разрешение иметь ядерное оружие только пятерым из них и т.д.).

Это позволяет различным государствам исходя из своих интересов события абсолютно одного порядка или даже одно и то же событие трактовать диаметрально противоположным образом, и вопрос о том, какое из положений «права» в каждом конкретном случае приоритетно, решается в зависимости от реальных возможностей или самого данного государства, или наличия у него более или менее сильных покровителей. Апелляции к прецедентам типа «почему таким-то отделяться можно, а другим нельзя», «почему против одного («законного» и всеми до известно момента признававшегося) правительства восстать можно, а против другого – нет» и т.д. бесполезны: можно тем, кто по указанным выше обстоятельствам реально может это сделать.

Распространенное среди публики признание принципиальным ревнителем «законности» США довольно странно, поскольку именно они (сами появившиеся вполне противозаконно и революционно) являются главным пропагандистом «революции» вообще: в американской идеологии понятие «революция» (а, значит, и ликвидация существующего «закона») - безусловно положительное (в том, что революции в интересах конкурентов признаются не революциями, а противозаконными покушениями на законную власть, они, конечно, не оригинальны).

Но нарушение одного мирового порядка и формирование другого есть такая же «революция», как радикальная смена власти внутри страны. Она потихоньку и происходит. Под вопли, как это всегда бывает, ревнителей «закона».

Давайте посмотрим…

То, что среди прогнозов преобладают апокалипсические («рухнет», «погибнет», «развалится», «окончится катастрофой» и т.д.), понятно: другие публике попросту неинтересны. Не нравится только, что под эти смущающие покой сограждан прогнозы предлагается «суетиться» - как бы для избежания обещанного. Между тем, вещи такого рода, во-первых, случаются крайне редко, во-вторых, от поведения аудитории никак не зависят. Если что и «развалится» – так тому и быть. А вот потом, конечно, можно вести себя по-разному, и в условиях исчезновения существовавшего «порядка» это на что-то даже может влиять. Но пока данный «порядок» еще существует – нет. Его судьба только в его собственных руках.

Распространенного мнения, что «каждый народ достоин своего правительства», я не разделяю. Потому что «народ» (симпатичный он или нет) никогда ничего не решает (и «элита», взятая в целом, тоже). А вот то, что в любом случае достойны своей участи принимающие решения и способные влиять на ситуацию правящие круги, а всякая власть, конструирующая такую государственность, которая сложившимся условиям не соответствует (или вовремя в зависимости от них ее не корректирующая), кончает единственно возможным для нее образом – для меня несомненно.

Ошибки же «влияющих» (которые такие же люди), обусловлены свойствами человеческой натуры, а потому столь же многообразны, сколь и повторяемы. Пренебрегли в упоении своей «духовностью» иноземными «железками» - этими же железками по башке и получили. Передрались, когда не следовало, – вместе медным тазом и накрылись. Пожадничали на пушки – лишились и масла. Не нашли вовремя табакерки или шарфика для оказавшегося на троне придурка – прощай монархия. Прогнали в угоду «демосу» или собственным опасениям выдающегося полководца – прощай республика. Не поделились частью – потеряли всё. Испугались не того, кто опасней, а того, кто менее симпатичен – получили по морде. Цеплялись за слабовольного и трусливого лидера или предали дееспособного и решительного – конец один. И т.д. и т.п. И объяснять им это всегда было совершенно бесполезно.

Может ли уверенно существовать государство, специально нарезанное на части, оформленные как отдельные «национальные» государства со всеми госинститутами и правом выхода? Или в одночасье искусственно слепленное какими-то внешними силами из случайных территорий и населенное разнородными и враждебными друг другу элементами? Или несамодостаточное, устроившее себя таким образом, что полностью зависит от соседей или экономических партнеров? Ясно, что – «до смены обстоятельств».

Все происходящее происходит, по большому счету, вполне закономерно. Поэтому тем, кто к делу непричастен, особо трепыхаться не стоит. Не нами сделано – не нам отвечать. Когда я слышу, например, что РФ вот-вот рухнет, будучи отключена от какой-то системы платежей, я только пожимаю плечами. Автаркия как самоцель, конечно, глупость, но если государство может рухнуть от того, что его от чего-нибудь «отключат» - то такое государство и не должно существовать. Туда ему и дорога. Построят другое, а не найдется кому строить – ну, значит, не построят… до тех пор, пока найдется.

Одна из излюбленных тем прогнозов – грядущий распад РФ. Ну что же, теоретически такая возможность есть: коль скоро она сохраняет унаследованную от Совка «матрешечную» структуру и соответствующую идеологию госстроительства. Дополнить это полностью (сейчас - не вполне) адекватной этой идеологии практикой, да какими-то особливыми «трудностями» - пожалуй что и распадется. Но, опять же, на столь идиотской основе государство вообще-то существовать и не должно. И если, развалившись, погребет под развалинами остатки советского маразма – оно того стоит. Потому что уж заново-то будет воссоединяться на более здоровой основе – «без глупостей».

Но совсем не факт, что развалится. Вдруг да и раньше того образумится и глупости отбросит… Повлиять на это мы не можем (те, от кого что-то зависит, нас не услышат, а если и услышат – все равно сделают по-своему). Пока «порядок» существует, он сам себе хозяин и помимо себя никому действовать не позволит. Но вместо того, чтобы спорить и ругаться с теми, кто стремится уверить нас в осуществлении иного, чем нам бы нравился, прогноза, давайте просто спокойно посмотрим – как оно пойдет. Пойдет-то ведь так, как должно пойти – по здравому смыслу.

Об эгоизме и патриотизме

Все чаще меня (и в «личку» и лично) стали спрашивать, почему, если, исходя из декларируемых мною взглядов, Запад как бы «хороший», я - «не за него». Это какая-то манихейская логика, к сожалению, повсеместно насаждаемая. Ну да, коль скоро уж довелось мне жить в эпоху «массового общества», я предпочитаю его «либеральную» разновидность, потому что действительно считаю необходимым иметь максимально свободную экономику, независимый суд, свободу самовыражения и стабильную политическую систему, предотвращающую влияние «массы» на интересы «продвинутых» людей все-таки гораздо лучше, чем, основанная на том же культе «простого человека» диктатура фашизоидного или коммуноидного типа.

Но я хочу иметь все это В МОЕЙ СТРАНЕ, а тот факт, что это наличествует в каких-то других государствах, мне чужих и при нынешнем раскладе моей стране враждебных (а если бы в ней вместо поганой РФ каким-то чудом воскресла Россия – то тем более враждебных, чем «либеральнее» она бы была), ничуть меня не греет, а лишь вызывает чувство досады. Представление о наличии Сил Мирового Добра – дурацкая фантазия, а борьба держав за гегемонию – вечная и сугубая реальность, и никто извне этого мне не принесет («правильным» странам не нужны конкуренты, и другим они приносят только либо зависимость, либо хаос).

Вообще-то в вопросах «за кого» даже и государства крайне редко руководствуются абстрактными идеалами; нормально, что «реакционный царизм» в 1860-х поддерживал «супердемократические» США в противостоянии с Англией и Францией, а ныне те же США имеют ближайшего друга в лице Сауд.Аравии, порядки в которой в современном мире вообще беспрецедентны. А я и государства никакого не представляю («мое» давно уничтожено, а с СССР-РФ себя не отождествляю).

Моя позиция (за осознанной невозможностью влиять на события) вообще даже не политическая, а, скорее, эстетическая, или, если угодно, эгоистическая. Я никогда не ратую за ситуацию, в которой мне (и мне подобным) было бы плохо (поэтому, например, в отличие от известного юзера Сапожника, прекрасно представляющего себе свойства окружающего его доброго народа, но во имя идеалов демократии жаждущего реализации последним своих инстинктов через «честные выборы», я не демократ). Впрочем, мои идеалы и интересы обычно не находятся в противоречии, если только речь не идет об интересах чисто материальных (к которым я достаточно равнодушен).

Вот Совок, например, я ненавижу не только потому, что он полярен моим представлениям о добре и зле, но и за то, что он изуродовал и навсегда испортил мою собственную – единственную, кроме которой никакой уже не будет – жизнь (то, что вместо психушки удалось нырнуть под корягу и даже к концу СВ относиться к верхним 10, а в перспективе и к 5% - дела не меняет: я НЕ ТАК хотел жить, и сейчас, попав в нижние 20%, все равно ни за что не хотел бы вернуться в 70-80-е). Многие меня не поймут, конечно, потому что испытали на себе в лучшем случае «отдельные недостатки», и я их прекрасно понимаю.

Теми же мотивами я руководствуюсь и по «горячему» ныне вопросу. С «эстетической» точки зрения, хотя я далек от идеализации РИ (там было много недостатков, и, живи я тогда, возможно, был бы настроен оппозиционно), «при прочих равных» она мне все-таки больше всех нравится. С «эгоистической» - для меня в любом случае существует только историческая Россия. Половина моих предков была связана с отпавшими западными губерниями (бабушкин дядя, кстати, при гетмане управлял одной из областей), половина – с восточными, поэтому всё (и ленинское расчленение страны, и всякая «петлюровщина»), что заставляло бы меня что в РФ, что в лимитрофах считать себя наполовину иностранцем, мне глубоко ненавистно. Возвращаясь же к эстетической стороне дела, – симпатии к плебейским лимитрофным «государственностям», а особенно к украинской (отвергнувшей собственную элиту и навязывающей вместо языка общей великой культуры наречие окраинного деревенского быдла) я нахожу чем-то настолько непристойным (ну, не знаю... как в хорошем обществе наблевать даме в декольте), что исключил для себя возможность личного общения с такими людьми.

Это, впрочем, мой личный выбор. Я считаю, что «никто никому ничего не должен», и каждый вправе следовать своим взглядам, как бы и почему бы они ни сложились, хотя бы и достаточно случайно (у меня вон один ребенок ярый патриот, другой – убежденный космополит), а позиция «ubi bene, ibi patria» вполне имеет право на существование. Поэтому прекрасно понимаю как ставших страстными патриотами «новой» родины, так и живущих по каким-то причинам «за бугром», но оставшихся не менее ярыми патриотами «старой». Это у кого как получилось и кому как нравится.

Но вот меня лично никто и нигде не ждет, и нет у меня блата ни в каком «мировом правительстве». Если здесь то, что я пишу интересует хотя бы несколько тысяч или пусть даже сотен человек, то нигде больше ни я, ни то, чем я всю жизнь занимался (ну не физик я какой и не программист), никому не нужны. Поэтому я охотно посоветую другим, когда им будет «пора валить», но сам не уеду до тех пор, пока мне не заткнут рот (как уехал бы, куда глаза глядят, из Совка, имей я к тому возможность). Можно считать это патриотизмом, можно эгоизмом.

Патриотизм, кстати, обычно предстает под пером известного круга людей чем-то крайне нелепым и глупым. Тогда как на самом деле, даже если оставить в стороне сантименты, а рассуждать с чисто шкурных позиций, он исключительно рационален. Человеку, не имеющему шансов в иных общностях (а более 90% нашего населения за пределами своей страны совершенно точно применения не найдет, и никто не жаждет принять его в свое гражданство), не только логично, но и единственно разумно быть патриотом.

Принадлежа же к той общности, которую ему Бог дал, такому человеку совершенно естественно ставить ее (а в т.ч. и его собственные) интересы заведомо выше аналогичных интересов всех прочих аналогичных общностей. Подобно тому, как связавшему свою судьбу и жизнь с какой-либо фирмой, нет никакого резона отстаивать интересы конкурирующей (куда ему не попасть), хотя бы там была лучшая организация труда, выше зарплата и т.д. (это так же глупо, как дать обыграть себя в карты человеку потому, что он симпатичнее тебя).

При этом совершенно не обязательно считать и тем более «доказывать», что твоя «команда» на самом деле «лучше» (как нормально любить своих несовершенных родителей, а не набиваться к более положительным чужим, или детей за то, что они СВОИ, а не за то, что они самые лучшие). Непонимание этого порождает массу курьезных проявлений, но если для людей любовь (в сущности - к самим себе) без такой лакировки «неубедительна», то я их тоже не осуждаю.
Мне же для отношения к окружающему собственных как эстетических пристрастий так и эгоистических соображений совершенно достаточно и ни в каких оправданиях для них я не нуждаюсь.

«Оказался наш отец не отцом а сукою»…

В очередной раз, впрочем, оказался, и вполне предсказуемо. Тех, кто не понял это с самого начала - жаль. Тысячи людей, полагавших, что они воюют за независимость, за «русский мир» и т.д., погибли за «проведение местных выборов в соответствии с украинским законодательством» и «восстановление полного контроля над государственной границей со стороны правительства Украины во всей зоне конфликта» (сентябрьский «Минск» полностью подтвержден, а «зона безопасности» создается, как и ожидалось, за счет территорий, недавно с большими потерями занятых донбассцами; любопытно, что им даже в преддверии «мира» не разрешили ввести в бой нетронутые резервы, чтобы отодвинуть линию фронта западнее).

Надо всегда иметь в виду, что в той ситуации, в которую поставил себя П. своей с апреля заявленной позицией по Украине, результат любых переговоров заранее известен: они могут означать только очередную капитуляцию П. в той или иной мере. Если вдруг он считает нужным заупрямиться - он саботирует условия предыдущей, молча что-то предпринимает (напр., разрешает ЛДНР делать заявления о непризнании киевской юрисдикции или даже воевать) и на переговоры просто не идет, но когда идет – значит, готов еще что-то уступить.

Потому что всякие политико-дипломатические акции происходят обычно только в рамках определенного «миропорядка» (в данном случае – установленной в 1991 американской гегемонии, закрепленной для РФ признанием независимости лимитрофов). П. порядок этот исподтишка нарушает, но, несмотря на заявления о том, что порядок ему не нравится, его ПРИЗНАЕТ. Поэтому обречен находиться в положении преступника, могущего действовать только вне «закона», а «на суде», т.е. когда ему ставят на вид его поведение – выкручиваться и оправдываться именно так, как это обычно делают подсудимые.

Комичность проявлений этого иной раз зашкаливает. Так, ДНР-ЛНР существуют только для РФ-ного ТВ и внутреннего употребления. А вот в опубликованных «предложениях ДНР-ЛНР» (т.е. Москвы, а не Киева!) к переговорам о ДНР-ЛНР нет ни слова, а сами себя они называют не иначе, как «отдельными районами Донецкой и Луганской областей», свои вооруженные силы – «незаконными вооруженными формированиями» (кои предполагается распустить), предлагают «вывести иностранные войска» (которых по утверждению РФ там нет) и просят платить им социалку (такая вот независимость).

Собственно, после апреля никаких сюрпризов ждать не приходилось, и писать про Украину в общем-то не интересно (почему я и редко это делал). Представляется существенным лишь то, как это сказывается на внутренней ситуации в РФ, ну и иногда чисто по человечески любопытно наблюдать за поведением в этой связи лиц того или иного идейного направления. Но если последние еще могут доставить какое-то развлечение, то ситуация стабильна и такой возможности не дает (это, как я недавно писал, ситуация «военного времени без войны»). Поэтому о ней – тоже не очень интересно.

Кстати, если сравнивать РФ с Украиной (обе они считаются охваченными патриотическим подъемом), то бросается в глаза фундаментальное различие: Порошенко, терпя неудачи, действительно ежедневно рискует лишиться власти под напором своих патриотов-националистов, а Путин, сколько бы он ни «сливал» и каких бы унизительных уступок ни делал, может быть совершенно спокоен: никакой «патриотический майдан» (за полной невозможностью такового) ему в принципе не угрожает.

Дело в разной природе патриотизма там и тут. Там – это самостоятельное, идущее «снизу» движение, а тут весь патриотизм сводится к вере в «Путина-возродителя» и на политическом уровне ни в националистическом, ни в имперском вариантах просто не существует. Разумеется, и там, как очевидно из постоянных провалов мобилизаций, охвачено порывом лишь меньшинство, но это меньшинство готово не только добровольно воевать, но и восставать против «недостаточно патриотической» власти, а тут такое и в голову никому не придет. Если там к власти относятся в зависимости от ее действий, то тут она самоценна. Случись «хунте» завтра на белом коне въехать в Донецк и расправиться с «сепаратистами» по полной, рейтинг Путина упадет с 85 ну разве до 65-70, да сдай он Крым – все равно меньше 50-55 не будет («ну да, пришлось, «пятая колонна» предала, но все-таки с колен-то кто еще поднимет?»). «Политики» в РФ нет, и этим сказано все.

Так что П., хоть и лишенный харизмы, может спать спокойно. Вот только теперь есть ощущение, что и на международном уровне с «нацлидером» произошло примерно то же, что в конце 2011 г. внутри страны, когда его впервые освистали и затем очень быстро произошла «десакрализация». Так и тут: образ «великого и ужасного» защитника «традиционных ценностей» в мировом масштабе в одночасье слинял; остался мелкий пакостник, способный разве что «чижика съесть».

Минский синдром

Ожидаемую минскую встречу повадились называть «судьбоносной» и даже какая-то истерия вокруг нее просматривается. При этом обнаруживается преобладающее убеждение, что «договориться не удастся». Однако, судя по тому, что в деле пропаганды предотвращения «неминуемой войны» к западной и прозападной публике присоединились «твердые путинцы», шансы на это, к сожалению, все-таки имеются.

То, что речь идет о лицах из числа воителей за «ценности», с одной стороны, забавно (если, как они всегда подчеркивали, имеет место Армагеддон, то какие могут быть вообще договоренности?), но с другой – как раз симптоматично («даже они»). Объяснение очевидно: они на самом деле подозревают, что П. опять уступит (об Армагеддоне речь на самом-то деле не идет) и готовят почву для того, чтобы можно было сказать, что он тем самым спасает мир от ужасной катастрофы.

Возможность «войны с Западом» существует только в воспаленном воображении энтузиастов обеих сторон, и едва ли эта версия заслуживает серьезного рассмотрения (вопли типа «Минск – последний шанс», «если не Минск, то война», разумеется, того же рода, что «режим доживает последние месяцы»). Реальна лишь возможность «вьетнамизации» процесса, которая означает затягивание горячей стадии конфликта и дополнительные неприятности для П.

Никакими чудодейственными свойствами американское оружие не обладает, и его поставки не способны повлиять на ход военных действий даже в нынешнем формате (тем более, что будет дан «асимметричный ответ», а уж если примут участие собственно «войска РФ», то от ВСУ за несколько дней вовсе ничего не останется, причем и при этом воевать с РФ никто не станет). Такие поставки могли бы только развязать П. руки… если бы он того хотел.

Но он ничего такого совершенно не жаждет, а, напротив, хотел бы поскорее перевести ситуацию из стадии военных действий в стадию «отложенного конфликта» по приднестровскому образцу. И хочет настолько сильно, что может пойти на дальнейшую пролонгацию «минских принципов». Поэтому-то «поставки оружия» превращаются под пером публицистов в «неизбежную войну».

На интересы донбассцев ему, конечно, наплевать. Как весной он, соблазнив поддержкой, спокойно дезавуировал обещания не допустить стрельбы по ним Киева, так и минские соглашения, поспешно заключенные до выхода к границам областей и оставившие возможность обстрелов донецкой агломерации, были по отношению к ним жутким свинством (все жертвы горожан, конечно, на его совести). Но, позволив совсем их ликвидировать, П. утратит всякую возможность воздействия на события.

Тем более, что он понимает, что никаких «письменных гарантий» нейтрального статуса Украины и прощения Крыма ему не дадут, а если б и дали, то они не могут иметь никакого значения (никто в Европе, а тем более США, никогда не выполнял договоров, когда появлялись желание и возможность их не выполнять), а единственной гарантией является контроль вооруженных сил ДНР-ЛНР над частью территории.

Поскольку же твердой решимости в украинском вопросе (и даже окончательно определенных решений) у П. нет и не было, донбасская война и напоминает чеченскую 1995-96 гг. Тогда всякий раз, как только войскам удавалось достигнуть внятных успехов, из Москвы следовал «стоп-приказ» и начинались переговоры. В сентябре прошлого года многие у нас тоже удивлялись – как это следствием полного разгрома противника может быть капитуляция на его условиях. Но в свете вышесказанного «Минск» был вполне логичен. Как и то, что и сейчас сразу вслед за хотя бы некоторыми успехами ВСН тут же начинаются переговоры.

Собственно, в политическом плане «сливать» Донбасс и вообще что-то еще «сдавать» Путину больше нечего. Фактически он в этом плане слил его в самом начале, еще весной, отказавшись признать ДНР-ЛНР и с тех пор никогда не подвергал сомнению, что «это Украина», а в Минске - окончательно и формально, так как пункт об украинском контроле над границей при его выполнении означал невозможность военной поддержки ЛНДР и, соответственно их неминуемую ликвидацию военным путем. Коль скоро в последние месяцы эти пункты не были дезавуированы, здесь больше говорить не о чем (вполне резонно, что ничего кроме «выполняй, что подписал» он не услышит).

Возможен лишь торг по чисто военно-ситуационным вопросам и степени реального выполнения подписанного ранее. А тут уступить по ряду вопросов вполне возможно: как минимум, заставив ЛНДР совершить какие-то символические шаги по реализации «прошлого Минска» и демонстрации своей принадлежности Украине и, главное, гарантировав нерасширение занимаемых ими территорий (идея демилитаризованной зоны с «миротворцами ОБСЕ» и есть такая гарантия), как максимум – устроить эту зону за счет недавно отвоеванных донбассцами территорий, а не в равных долях от нынешней линии соприкосновения.

Еще недавно можно было думать, что никаких уступок не последует, а пойдет речь об очередных «прекращении огня» и «отводе тяжелой артиллерии», но так как, судя по ходу последних событий и тональности последних высказываний «минский синдром» (когда военные успехи означают политическую капитуляцию) не изжит, уступки не исключены.

О новых данных по социальной стратификации РФ

Из того, с чем довелось ознакомиться в последнее время, обратил внимание на книгу Н.Е. Тихоновой о соц.структуре современного общества РФ (о предыдущей ее книге на ту же тему я писал пять лет назад). Несмотря на некоторую марксистскую отрыжку, она в познавательном плане довольно любопытна и по ряду вопросов вполне подтверждает мои собственные ожидания и представления (хотя некоторым фактам там дается иная интерпретация).

Совершенно очевидно, что уже к середине 2000-х гг. в социальном плане «постсоветский» режим, наконец, устоялся. Действительно, с этого времени основные показатели социальной структуры (в т.ч. и занятости по отраслям и видам деятельности) остаются практически неизменными, и можно вполне согласиться, что «процесс формирования новой модели социальной структуры российского общества практически завершился», а социальная мобильность снизилась.

Как видно из исследования, «тектонические сдвиги в статусных позициях десятков миллионов людей» касались в основном сферы их занятости и профессий, а восходящая мобильность (происходившая прежде всего за счет предпринимательства) среди лиц, принадлежавших к нижним двум третям советского общества, встречалась лишь в порядке исключения, причем и их уделом был, как правило, малый, в исключительных случаях средний бизнес, тогда как крупный оставался «вотчиной» выходцев из высокоресурсных групп советского общества.

Это все так, но не очень интересно, потому что «верхняя треть» – это очень много: вдвое-втрое больше, чем составляют все группы, которых сколько-то можно отнести к элитным (недоставало еще, чтобы из нижних 60-70% были массовые перемещения: это встречается крайне редко и в таких случаях, что не дай Бог…). Интересно – в каких масштабах из каких конкретно групп этой трети шла вертикальная мобильность и была ли нисходящая из верхних 2-3%. Но на это ответа там нет.

Структура-то (она везде в книге представлена в виде 10 страт в зависимости только от уровня благосостояния) устоялась, но что это за структура? К «нормальным» (свойственным большинству стран) ее чертам следует отнести, во-первых, долю принадлежащих к высшим стратам (это в данном случае страты 1-4, при том, что самые богатые в выборку вообще не попадали) - она в 1992-2013 колебалась от 8 до 12%, т.е. не выходила из «положенного».

Во-вторых, то, что «на первом месте по значимости среди факторов стратификации оказался статус родительской семьи, причем чем выше статусное положение человека, тем большее значение имеют показатели, относящиеся к родительской семье». Хотя в книге это подается как нечто «неправильное» («если в конце 1990-х гг. любой, кто по своим личным качествам мог найти работу в частном секторе, выигрывал уже в силу этого, то сейчас независимо от сектора занятости доступ к качественным рабочим местам получают прежде всего выходцы из наиболее статусных и высокообразованных семей»), но такое положение (а равно как и то, что новые статусные позиции не просто перестали образовываться в массовом масштабе, но и образовавшиеся ранее позиции уже заполнились) свойственно любому устоявшемуся обществу.

Из «ненормальных» черт прежде всего бросается в глаза внутренняя перемешанность почти всех страт и малая связь принадлежности к ним с квалификацией и образованием (автору книги, кстати, приходится констатировать непригодность для анализа общества РФ распространенных в зарубежной социологии подходов). По приводимым данным можно заключить, что «советский народ», хотя и заметно расслоился по доходам, в основном фактически остался единой массой (в том, смысле, что не возникло устойчивых групп, чей род занятий уверенно бы коррелировал с принадлежностью к той или иной страте по благосостоянию).

Причем этот фактор за десятилетие еще усилился. Во всяком случае, если еще на рубеже ХХI в. зависимость принадлежности к стратам от наличия высшего образования была линейной, то теперь проявляется весьма мало: самые высокие и самые низкие страты отличаются по этому показателю только примерно вдвое, а ряд более низких образованнее стоящих непосредственно выше них (зато зависимость от образования родителей хотя и не столь значительна, но – линейная). Это, несомненно, результат гипертрофии системы вузов, характерной именно для прошлого десятилетия.

Вообще, надо сказать, что выделение страт только по благосостоянию изрядно карикатуризирует картину. Профессор с тремя детьми будет относиться к страте на 4-5 ступеней ниже профессора одинокого, но, понятно, что в общесоциальном плане все равно они будут ближе друг к другу, чем первый - к относящемуся к одной с ним страте неквалифицированному рабочему, а второй – к владельцу киоска. (Почему обычно страты везде выделяются по совокупности признаков, каковые друг с другом в основном коррелируют, но у нас все слишком перемешано).

Особенно наглядно «специфика» РФ-ной структуры проявляется в таком факте. Доля «в развитой форме обладающих культурным и квалификационным ресурсами» (выросших в семьях с высоким уровнем образования родителей, в условиях развитой городской культуры и при этом имеющих высокие показатели собственного квалификационного ресурса) в 2003-2013 устойчиво составляла 7-8%. При этом, как утверждается в книге, «более половины этой группы относятся к стратам, которые входят в верхние 20% россиян». Но это на самом деле означает весьма «экзотическую» ситуацию: то есть около половины таких лиц, не входят ДАЖЕ в 20%, тогда как в любой нормальной стране практически все лица с наивысшим в обществе квалификационным ресурсом входят в верхние 10% (это т.н. «профессионалы», всегда относимые статистикой к одному слою с собственниками, высшими менеджерами и чиновниками).

Ну, отмечу и еще два любопытных момента: доля предпринимателей в РФ (неск. лет назад 2,8, а теперь и 1,4%) – минимальна: в 3-4 раза ниже, чем в европейских странах и в 6-7 раз – чем в Китае или Бразилии. А вот в общественном сознании тяга к «уравниловке» не столь всеобща, как принято считать: при выборе из 4 графических моделей соцструктуры 60% все же предпочли общества с глубокой степенью неравенства.

Почему оптимизм может быть только крайне сдержанным

Как должно уже быть понятно, я исхожу из того, что вопрос может стоять только о той или иной эволюции режима. В долгосрочной-то перспективе эволюционировать он может только в правильную (в ту, какая мне нравится) сторону. Если смотреть «с птичьего полета», то вся история советского режима есть история постепенного отхода (пусть с кратковременными откатами, но совершенно однозначного) от изначального маразма, на котором он в свое время утвердился. Речь не идет о большей или меньшей «плотоядности» его в то или иное время; важно лишь то, что под влиянием реалий жизни, к которым он был вынужден приспосабливаться, взгляды его вождей на устройство общества и государства неминуемо приближались к нормальным.

Однако в основе своей советская «матрица» и к 1991 г. полностью сохранялись; эта инерция – штука очень мощная, и всякий раз, пока еще сильна, обеспечивала реализацию худшего из всех возможных вариантов (собственно, того единственного, который только и был реален, тогда как остальные оставались возможны только теоретически). И какое-то время будет, видимо, обеспечивать.

На рубеже 90-х, в частности, теоретически было возможно сохранить страну, ликвидировав советчину, можно было «подморозить» политическую ситуацию, подождав (я лично готов был потерпеть несколько лет), пока рост раскрепощенного самосознания (а он был огромен, и в этом отношении «затолкать пасту обратно в тюбик» было невозможно) создаст предпосылки для осуществления первого варианта, наконец, с советчиной могло быть радикально покончено ценой территориального развала. Но реализовался четвертый и самый худший: и страну развалили, и от советчины не избавились.

Установившийся в результате порядок лежал совершенно в русле советской традиции и прямо вытекал из нее. По содержанию он, собственно, был повторением 20-х годов с той разницей, что тогда находился под единой властью, мечтавший распространиться на весь мир и установившей его именно с этой целью, а теперь советчина, лишенная таких перспектив, стала самоцелью тех, кто без нее жить не умел. Бывшая центральная часть (РФ), лишенная окраин, сама «отделенческая» природа которых неизбежно предполагала их антироссийский настрой, гонения на русский язык и культуру и притеснение русского населения, должна была, тем не менее спонсировать их существование (и, тем самым, их антироссийскую сущность) дешевыми энергоносителями.

Этот порядок всех устраивал: для внешнего мира он обеспечивал нейтрализацию возможного геополитического конкурента, а в советофильских правящих кругах самой РФ поддерживал иллюзию, что в лице СНГ СССР еще «немножко жив» и при случае его можно реанимировать (за что они готовы были платить). Посягательство на этот порядок рассматривалось как «нарушение норм международного права» (вспоминать, на сколько миллиардов кого спонсировали, стало возможно только после того, как порожденное амбициями путинское «хулиганство» уже началось).

Но всерьез «хулиганить», оставаясь в рамках советских представлений (то, из чего состоял СССР – это настоящие «государства» и иначе думать не моги), которые, естественно, всецело поддерживаются и внешнеполитическими конкурентами, при том, что советские же представления относительно внутреннего устройства страны не позволяют сделать из нее достойного соперника этим конкурентам - очень не просто.

Что и демонстрировалось событиями этого года. Собаке показали палку. И если она ее испугалась, то надо быть последним идиотом, чтобы не гонять ее этой палкой по любому поводу. Выбор невелик. Собака либо кусается, готовая и сама претерпеть некоторую боль, либо БОИТСЯ. И если она боится – то она боится всегда. В принципе. Когда это очевидно, место ее может быть только таким, какое предопределено ее сущностью. Место мало почтенное, но обеспеченное (чтобы его, не дай Бог, не заняла другая собака, которая НЕ боится).

И тут вот возникла некоторая неувязка. Собака в общем-то показала, что боится. Но, уже показав, вдруг заартачилась. Отчего проистекла некоторая «вариативность». Но, т.к. советская традиция по-прежнему сильна, то из теоретически возможных вариантов: режим воссоединяет (в той или иной степени) территории исторической России, в ходе чего перерождается из советоидного в сколько-то «российский», либо терпит неудачу в попытках это сделать, осознание причин которой приводит к той же эволюции или его замене более адекватным, либо терпит неудачу, оставшись самим собой и еще на некоторое время даже в худшем виде, - наиболее вероятен все-таки последний.