Сергей Владимирович Волков's Blog, page 53

Без сенсаций

Обсуждение в ООН сирийской проблемы (скучной и безнадежной, потому что совершенно естественной и простой, как сама жизнь) вызвала почему-то резкое обострение в конспирологической среде: одни открыли, что ИГИЛ был создан Асадом, чтобы по дешевке покупать у него собственную нефть, другие – что и Асад, и ИГИЛ, и, страшно подумать, Путин (как и вообще всё в мире) руководимы волей лондонской старушки. Причем узнал об этом от двух давнишних френдов, коих всегда почитал за симпатичных людей лишь с небольшой «чудинкой» (испугался впредь их читать: вообще боюсь таких - человек как человек, а посадишь его чай пить – он из кармана свой термос достает). Прогрессировать конспирология может, а лечиться – нет. Ну ладно, а если серьезно, то мои лично впечатления от ближневосточных новостей довольно унылые.

Приятно удивило, что вот уже по прошествии суток никто из знакомых не высказался о значимости (хоть с плюсом, хоть с минусом) путинских похождений в Нью-Йорке. Разговаривать на самом деле было просто не о чем. Будут там две параллельные «коалиции» или одна, и кто в какую войдет - ничего существенно измениться не может: бомбардировками хоть США, хоть французов, хоть РФ вместе с ними или по отдельности ничего добиться не удастся: Халифат – не Милошевич, уламываемый Москвой; накрой бомбами хоть каждый квадратный метр пустыни, он не капитулирует. Нужна «пехота».

Но ее могут дать только Турция или Иран, которые взаимоисключаемы, и вмешательство одной стороны за пределами приграничных территорий вызвало бы вмешательство другой, а большая война с их участием хотя и вполне логична, но явно преждевременна. Пара полноценных российских бригад конечно бы решила дело, но понесла бы при этом столь чувствительные потери, которыми Путин едва ли готов заплатить даже за возможность сколько-то почетно капитулировать по Украине.

Так что Халифат будут потихоньку бомбить, малость потеснят возле турецкой и иранской границ, может быть еще немного в других местах, но все это будет продолжать тянуться. По-человечески, конечно, хотелось бы, чтобы всю халифатную публику перебили как бешеных собак (и поэтому трудно что-то иметь против любых бомбардировок: всё хоть сколько-то из них отправится к гуриям).

Но, с другой стороны, Халифат гораздо более «настоящее» государство, чем Сирия, Ирак, Ливия и т.д., ибо выражает устремления радикальной части суннитов, непримиримость которых с шиитами и курдами никто «отменить» не в силах, и окончательный раздел региона на те части, на которые он фактически распался, был бы не только лучшим выходом из данной ситуации, но и знаковым событием, могущим открыть путь к ликвидации и всяких других искусственно понаделанных когда-то «государств».

Некоторые считают, что Путин посылает войска, чтобы в любом случае сохранить за своими союзниками прибрежную часть Сирии, некоторые – чтобы «продаться» США за уступки по Украине, некоторые – чтобы вершить судьбы Ближнего Востока. Думаю, он и сам не знает, да и все эти цели вполне совместимы, если не одновременно, то в любой (уж как придется) последовательности. Застолбить заранее местечко на всякий случай было вполне разумным ходом, но каких-то серьезных сдвигов в положении РФ на международной арене это не принесет.

Реакции на обамо-путинские переговоры пока тоже серьезной не было (не считая, конечно, эмоциональных всплесков по поводу самого факта их проведения): стороны стесняются обнародовать результаты (если таковые вообще достигнуты, что не факт). Но не позже, чем через месяц это и так будет вполне ясно, так чего и торопиться: ничего срочного явно не предвидится. Все довольно скучно и уныло.

О пределах диалога

Хотя известным числом умов владеют представления, что всё, что не «демократия» есть «фашизм», а что не «патриотизм» - то «масонский заговор» (понятно, что как человек нуждается в максимально простом объяснении, так и любая пропаганда требует, чтобы все враги были заодно), на самом деле есть разные аспекты – геополитический, национальный, экономический, политический, не говоря уже о религиозном, социальном, эстетическом и т.д., и либерал может быть как авторитаристом, так и демократом, националист – как либералом, так и социалистом и т.д. С другой стороны, люди могут почти во всем придерживаться сходных взглядов, но принадлежать к конкурирующим общностям («а островок, на который ты претендуешь, я тебе не отдам»). Почему в конкретных конфликтах бывает, что на одной стороне оказываются люди совершенно противоположных убеждений, более близкие по многим из них к тем, кто сражается на противоположной стороне.

Поскольку по каким-то аспектам сойтись бывает вполне возможно (спорить вообще можно только о частностях), диалоги между разномыслящими людьми в принципе оправданы. Пусть даже на практике уважительные диалоги крайне редки в силу особенностей чрезвычайно распространенного маргинального сознания, когда все, минимально выходящее за пределы взглядов, принятых в данной «секте», воспринимается как равное зло и, более того, воспринимается с тем большей ненавистью, чем оно ближе к основным ее постулатам (ну, известно, что «еретиков» ненавидят больше, чем полных супостатов).

Однако есть предел, когда диалоги становятся бессмысленны. Ну, само-собой, они нелепы, когда по данному конкретному аспекту стороны придерживаются взаимоисключающих взглядов (как безумен спор гея с «натуралом» по вопросу о женской привлекательности, либерала с социалистом по экономическим вопросам, республиканца с монархистом о форме правления и т.д.). На этом можно не останавливаться. Но есть и как минимум два случая, в которых во всяком случая я лично спешу завершить общение.

Во-первых, когда выясняется, что на самом деле собеседник преследует цель, теме разговора постороннюю и для тебя чуждую либо просто не интересную. Ну вот обсуждается, скажем, целесообразность или эффективность массовых внутриэлитных репрессий – ну вообще как политический феномен, а оппонент на самом деле имеет в виду защиту интересов какого-нибудь конкретного «право-троцкистского блока». Или вот как-то долго беседовал я с одним таджикским режиссером на достаточно общие темы среднеазиатской геополитики, пока спустя часа полтора не выяснилось, что все, что он говорил, имело целью всего-навсего доказать особенную добродетель одного из субэтносов (к коему он принадлежал).

Во-вторых, когда становится очевидным, что какой-то один аспект, причем совсем не тот, по которому ведется диалог, имеет для собеседника столь преобладающее значение, что он готов принести ему в жертву все остальные, отчего диалог, начавшийся на взаимоприемлемой почве, по смыслу оказывается «спором гея с натуралом». (Если же это известно изначально, диалога вовсе не происходит, хотя бы его потенциальные стороны по отдельности вещали абсолютно идентичные вещи; напр., «Сапожник» и Е.Просвирнин одинаково рьяно ратуют за «свободные и честные выборы», но невозможно представить их обсуждающими, как именно таковые устроить и как добиться их проведения.)

К сожалению, люди не склонны ценить то немногое, что их объединяет, и не довольствуются тем, что собеседник разделяет хотя бы некоторые их убеждения. Наблюдения за дискуссиями в Сети всякий раз укрепляют меня в обыкновении избегать длительных диалогов, а споры затевать только с самыми симпатичными людьми.

Продолжение «Истории русской школы»

Поделюсь некоторыми суждениями по поводу только что вышедшего очередного тома «Истории русской школы» (новые 950 стр. посвящены 1-й половине Х1Х в.), общие впечатления от которой я как-то уже излагал. Как и ранее, основное внимание уделено содержанию образования и взглядам на таковое современников, но и «количественная» сторона дела (в смысле статистики и т.п.) освещена с оптимальной подробностью, а свойственная philtrius’у привычка обильно цитировать документы, избавляет его от необходимости многословно убеждать читателя (с риском быть неубедительным) в тех или иных вещах. Автор известен своими взглядами на образование; так вот тому, кто знаком и с ними, и с «Историей» очевидно, что взгляды эти не являются плодом идеалистических измышлений, а базируются на наблюдениях над развитием массового образования с тех самых пор, как оно у нас завелось.

Книга способствует коррекции некоторых распространенных представлений (актуальных и для настоящего времени) относительно заинтересованности в образовании «общества» и «государства», – того рода, что первое-де к образованию стремится, а второе это стремление ограничивает. На самом деле прежде всего «государство» (если это только не такое государство, в котором уровень причастных к управлению ниже уровня непричастных, что, как мы знаем, случается) в своих целях заинтересовано в том, чтобы по возможности максимально хорошее образование хотя бы какому-то числу лиц дать, а «общество» под образованием в лучшем случае понимает обладание документами о таковом (если они сулят какие-то блага либо это считается модным или «прогрессивным»), оставаясь абсолютно равнодушным к реальному качеству и содержанию образования. И если во все времена находились чудаки, желающие «знать, чтобы знать», то социальным явлением это никогда не было.

Так и борьба российской власти за внедрение образования, как явствует из истории школы, шла с переменным успехом (под давлением образовываемых его периодически приходилось «облегчать»). Нашло там отражение и то (неочевидное для большинства современных читателей) обстоятельство, что не только в населении, но даже в его наиболее высокостатусных социальных группах массового стремления к образованию вовсе не наблюдалось. Почему правительству и приходилось придумывать стимулирующие «пряники», а поначалу действовать даже больше «кнутом». Автор справедливо замечает что, несмотря на спокойные формулировки, указ от 6 августа 1809 г. (этот самый «кнут») проникнут разочарованием власти (и очень хорошо делает, что этот указ приводит, снимая могущие возникнуть вопросы и сомнения).

Действительно, насмешки и возражения против этих мер как раз представителей наиболее образованной части «общества» (насчет того, что «у нас председатель Гражданской палаты обязан знать Гомера и Феокрита, секретарь сенатский – свойства оксигена и всех газов») выглядели вполне резонными (утилитарного значения это знание не имело), а предоставление (в отличие от других заведений того же уровня), немедленного права на первый классный чин выпускникам гимназий с изучением (неприменимого в делопроизводстве) древнегреческого языка – нелепой прихотью властей. Но упорная приверженность правительства к насаждению подобных «бесполезных знаний» и была борьбой за внедрение образования.

Из материалов тома хорошо видно, что как система массовое среднее образование (не только военное, но и общее, в т.ч. женское) сложилось именно в николаевское время, в 30-40-е годы, что совершенно логично, т.к. это было время систематизации и ряда других сторон, в частности законодательства. Кстати, в самой прямой связи с развитием образовательной системы находится то обстоятельство, что только в это время впервые был создан достаточный по численности - соответствующий размерам страны и численности населения - гражданский аппарат, сделавший возможным упразднение крепостного права.

Поскольку речь идет о Х1Х столетии, изложение строится по периодам возглавления МНП тем или иным лицом (дай автору волю, он написал бы том такого же объема про каждого из этих лиц), что правильно, поскольку, как явствует из фактической картины, различия индивидуальных воззрений этих лиц на дело образования были достаточно велики.
По ходу изложения и в конце тома philtrius высказывает и свои собственные соображения по поводу того, что он столь подробно разбирает. Заключения эти, прямо скажем, едва ли могут быть благосклонно приняты нынешней общественностью, но зато совершенно адекватны излагаемому материалу (а он, поданный достаточно полно, говорит сам за себя).

Корпорация незнаек

Случайно по ссылке видел статью с размышлениями о неприятных чертах бытия современной науки, видящихся автору (кажется, биологу) в том, что "корпорацию рыцарей знания" сменяют люди, не стесняющиеся уничтожать неудобные данные, сознательно замалчивать факты и выдавать желаемые публикой «сенсации». Для меня же наиболее неприятной чертой является крайне низкий, до нулевого, уровень эрудиции людей в тех областях своей науки, которые лежат за пределами предмета их непосредственных исследований. Не знаю, нормально ли энтомологу не иметь ни малейшего представления о классификации земноводных или разнице между голосеменными и покрытосеменными растениями, но мне всегда казалось, что историк любой специализации должен представлять себе хотя бы основные вехи истории хотя бы дюжины основных стран (ну, знать, напр., что Делийский султанат был до, а не после Г-ва Вел.Моголов, что Цинь и Цин – не одно и то же, не путать Карла Великого с Карлом Смелым, а Людовика Благочестивого с Людовиком Святым и т.п.).

Увы, я знаю множество людей, пишущих вполне дельные книги по своей узкой тематике, но не подозревающих, что единая Германия (после неск. столетий раздробленности) существует только с 70-х гг. XIX в., что Стюарты стали английскими королями вовсе не в результате шотландского завоевания, что размеры Византии в раннее и позднее средневековье отличались на порядок и т.д.

Пределы иной раз и представить трудно. Один доктор наук (одно время бывший православным неофитом, но «разочаровавшийся») горячо доказывал мне, что христианство было принесено на Русь франкскими крестоносцами во главе с... Александром Невским (он же Александр Македонский), причем цинизм завоевателей простерся до таких пределов, что ими был навязан побежденной стороне герб в виде западноевропейского рыцаря, попирающего "нашего дракона". При этом его диссертация, посвященная одной из восточных армий ХХ в., была абсолютно добротной.

В ранних записях я как-то вспоминал о впечатлениях, произведенных экзаменуемыми студентами-отличниками. Один из них потом был в аспирантуре и написал, по отзывам уважаемых людей, прекрасную диссертацию (в чем я ничуть не усомнился), но для меня он навсегда остался человеком, на итоговом экзамене по новейшей истории Азии и Африки не знавшим о существовании на свете государства Бангладеш.

Вот это – вполне квалифицированное занятие узким «ремеслом» при крайней скудости познаний и полном отсутствии интереса к смежным областям – давно уже стало массовым явлением, лишь прогрессирующим с ростом численности ученых. Даже недалекого человека можно обучить «ремеслу», какому-то редкому языку и т.д. (подобно тому, как можно научить медведя ездить на велосипеде) без того, чтобы его культурный уровень качественно изменился (медведь и на велосипеде остается медведем).

В свое время один питерский автор, комментируя многочисленные случаи писательского алкоголизма в 20-30-х, резонно заметил, что это не литераторы вдруг стали пьяницами, а пьяницы стали литераторами. Так вот и тут дело не в том, что историки с некоторых пор вдруг стали мало читать и мало знать лежащее за пределами их узкой темы, а просто в науку массово пошли люди с недостаточным общекультурным уровнем. После того, как это стало в принципе возможным (один из старых профессоров, познакомившись с назначенными ему в 30-х аспирантами удивлялся: «Совершенно невозможно представить, чтобы эти люди действительно могли интересоваться историей»), недостаток общей эрудиции никогда уже не считался препятствием для занятий наукой.

Не скажу, чтобы такое положение совершенно обесценивало научную деятельность; я всегда был убежденным приверженцем именно конкретных исследований (лишь бы это были действительно исследования!), которые в любом случае лучше подмены их общей болтовней про «парадигмы». Однако болтовня-то эта все равно имеет место и даже почитается публикой чуть не главной целью исторической науки, и в свете этого занятие такой болтовней «от имени исторической науки» малоосведомленных «ремесленников» делает рассуждения про «парадигмы» уж совершенно лишенными смысла.

Особой трагедии для научного знания эта черта не представляет, она неприятна скорее социально-эстетически: с нею из науки уходит то, что всегда делало ее уделом круга людей пусть сколь угодно разномыслящих, но «однопорядковых», корпорацией если даже не «рыцарей знания», то уж во всяком случае, «корпорацией знающих».

Нищета библиофильства

Недавно мой знакомый, вернувшись из Европы, похвастался «задешево» (кажется около 800 евро) приобретенной у букинистов книгой начала XVII в. Не разбирающемуся в ценах в этой сфере, мне трудно было оценить его успех. Но этот разговор пробудил довольно яркое воспоминание о моем собственном знакомстве с книжными раритетами, которым мне, с риском больно задеть чувства philtrius’а и других библиофилов, если таковые окажутся среди читателей, захотелось поделиться.

Дело было в конце 80-х. Один сотрудник нашего института, в каком-то качестве подрабатывавший в академии Фрунзе, сообщил, что там в помещении бывшего тира свалены тысячи списанных из библиотеки книг, каковые в ближайшем будущем подлежат ликвидации - измельчению в труху на предприятии, уничтожающем таким образом служебные документы (сколько-то лет они там лежали, но новое начальство распорядилось помещение в месячный срок очистить и использовать по назначению). Попытки этого нашего библиофила заинтересовать крупные библиотеки остались безуспешными (никто не захотел связываться с таким количеством книг), и когда до срока оставалось пара недель, он договорился, чтобы хотя бы нашей институтской передать имеющие отношения к Востоку. Я и еще двое согласились ему помочь.

И вот, запускаемые туда на 2 часа дважды в неделю, мы занялись разбором. Любопытно, что ответственные за помещение прапорщики отнеслись к нашему появлению недоброжелательно и следили, чтобы мы до завершения работы ничего с собой не уносили. Такую ревность к предназначенным для уничтожения книгам (тем более, что мы были вправе в итоге отобрать, что сочтем нужным) я было приписал проявлению обычного в СА и хорошо мне знакомого идиотизма, но сотрудник этот пояснил, что они лучше своего начальства оценили содержимое подвала и подторговывали им.

Подвал был весь завален (где на уровне груди, где на уровне пояса) рассыпавшимися стопками старых (в основном XIX, но было и очень много XVII-XVIII и даже XVI вв., с изумлением наткнулся и на томик 1495 г.) книг. Мне тогда еще не доводилось держать в руках европейские книги такого возраста, а тем более ходить по ним (что приходилось делать, т.к. совершенно свободного пространства на полу практически не было). Там было некоторое количество книг из старых русских библиотек (у части на корешках была приклеена надпись «Библиотеки Всемилостивейшее пожалованной Государынею Императрицею Екатериной II-ю Императорскому Шляхетному Кадетскому корпусу» или были штампы русской академии Генштаба), но большинство было трофеями: судя по штампам бельгийских и французских библиотек, немцы во время ВМВ их насобирали по Европе, а потом они были отобраны у немцев. Интересно, что едва ли не 3\4 книг не имели штампов академии Фрунзе, т.е. никогда даже не были ею оприходованы.

Там помимо книг чисто военной тематики (в т.ч. хорошо были представлены истории отдельных английских и французских полков) было много общеисторических, многотомные «истории» (Histoire d’Ecosse”, “Histoire des Ducs de Bourgogne”, “Histoire d’Angleterre” и др.). Кажется, не менее 70% книг было на французском. Разобрать все завалы за отведенное время не было никакой возможности, да мы и не могли продвинуться дальше небольшого пятачка возле входа и отбирали из того, до чего можно было физически дотянуться. Брали, конечно, не только по Востоку, но собрать комплекты многотомных изданий не удалось, т.к. все они были разрознены и лежали в разных местах подвала. Набрали мешка 3-4, но это, конечно, была капля в море. Остальное постигла ожидаемая участь. Ну, сотрудник этот за небольшую мзду договорился с солдатами, увозившими обреченные книги, чтобы они ему еще один мешок где-то по дороге скинули.

Рассказывать это давшему повод к воспоминаниям осчастливленному своей удачной покупкой знакомому мне показалось неэтичным.

Размышления, навеянные миграционной активностью

В связи со всплеском миграционной активности замелькали предсказания о «конце Европы» (того же рода, что и ожидания краха П-режима; людям свойственно ждать катастроф, завидев малейшие признаки неблагополучия, но «крахи» на самом деле - редкое удовольствие). Напрасно. Для ЕС это в общем, так сказать, эмоциональные неприятности. Потому что МАЛОВАТО БУДЕТ. Ну сколько их там в этом году поперло – тысяч 300 с чем-то. Да если бы и на порядок больше, миллиона три – и то неприятности были бы разве что организационные. Вот 30 млн. за короткий срок (в добавку к уже осевшим) при населении в основных принимающих странах порядка 300 млн. означали бы понижение жизненного уровня процентов на 10-15, и это было бы ощутимо (хотя не смертельно). Может быть даже что-то могло бы измениться. Но сейчас дальше слов дело не пойдет, и еврограждане останутся при своих безумствах.

Во всяком случае я не испытываю сильных чувств по этому поводу. То, что люди, продвигавшие «мульти-культи», несколько потрепали себе нервы в заботе об изыскании средств для сверхплановых носителей «альтернативной культуры», а кто-то из прекраснодушных идиотов, приветствующих иммиграционную политику, «униженными и оскорбленными» будет прирезан – вещь настолько закономерная, что даже не дает повода для злорадства.

Если же все-таки представить, что с Европой когда-нибудь (афро-азиатский иммигрантский потенциал неисчерпаем) случится то, что опрометчивые люди ожидают в ближайшем будущем, и «европейские ценности» станут жертвой своей реализации на практике, то будет ли о чем жалеть? Ну, о «ценностях»-то точно не стоит. Современные «европейские ценности» – это ценности не Ришелье, Дизраэли или Бисмарка, и даже не Черчилля или Аденауэра, а - шестидесятнической шпаны, левацкой сволочи, которая тогда бузила в Париже и других столицах, а повзрослев, привнесла во власть атмосферу, сделавшую возможным нынешний маразм и отравившую даже и «правые» партии (министр, в свое время, избивавший полицейских - лишь небольшой штришок в картине перемен).

Так коль скоро Европа в этом идиотизме прочно погрязла, будет ли вообще о чем жалеть? Чего, собственно, мне как принципиальному «западнику» было бы жаль в современной Европе? Вот об этом задуматься нынешняя шумиха лишний повод дала.

Отличается ли евробыдло от отечественного? Разве что в худшую сторону - как более избалованное и более выдрессированное в «политкорректности». Меньше ли там среди «интеллектуалов» интеллигентских дураков? Нисколько (разница в том, что они там сытые и более уважаемые). Но вот в массе «образованных» процент людей действительно образованных, культурных, и по-настоящему знающих там реально выше. И там сохранились остатки почитаемой мною традиционной европейской культуры и (что, наверное, главное) остатки живой ткани настоящей жизни, как бы грибница, а у нас, на почве, протравленной советскими ядохимикатами, она погибла начисто. И там даже сохранились как явление (а не в виде редкого исключения) «настоящие» люди, и не только сохранились, но и играют еще некоторую роль.

Больше этого нет нигде. И если бы вдруг это погибло вместе с идеологическим бредом (вопреки которому все-таки существует), я счел бы это трагедией. Ну и конечно мне жаль множество обычных людей, в здоровой своей основе дури не подверженных и «виновных» только в том, что в нужный момент на каком-то голосовании их оказалось на несколько процентов меньше.

К сожалению, никогда не было возможности территориально отделить придурков и им сочувствующих от тех, кто не хотел бы жить по их правилам (а как было бы здорово предоставить коммунистам строить свое государство только из «пролетариата» и комбедовской рвани, а поклонникам «мультикультурализма» - только одним им общаться с мусульманами), и последним приходится страдать вместе с первыми (и даже больше). Ну что поделать, раз уж когда-то (по лени, глупости, наивности, слабости и т.д.) было упущено…

Когда генеалогия бесполезна

В числе того, что на что за последний месяц за время кратких визитов домой обратил внимание в ЖЖ, были и рассуждения в некоторых блогах о значении наследственности и соотношении таких «активов», как происхождение, воспитание и образование. Причем наряду с традиционно распространенным неприязненным отношением к «потомственности», некоторые, напротив, этот фактор склонны излишне переоценивать. Но звучала и здравая мысль относительно того, что, собственно, выгодно отличает «потомственность» от «неофитства» (имелась в виду, конечно, не узкая профессия, а шире - социальная роль). Я-то сам всегда полагал, что происхождение что-то значит именно и только потому, что сопряжено с воспитанием и пребыванием в соответствующей среде, принадлежностью к определенной традиции. В отрыве от них оно почти ничего не значит и отдельно «не работает». «Маугли», сколь ни «продвинут» среди животных, есть лишь один из них.

В связи с этим мое внимание привлекли и любопытные (безотносительно к их актуальности) размышления enzel’я (от 19 июля) о проблеме рекрутации в новый правящий слой чаемой возрожденной России. Первый эшелон («при отборе для назначения на особо ответственные посты, требующие добротной, непроблемной генеалогии») ему видится состоящим из прямых потомков дореволюционного культурного слоя (т.е. лиц, «имеющих, как минимум, среднее образование по стандартам РИ»). Второй – таковых предков не имеющих, но «вполне чистых в отношении критериев отрицательных». Критериями же отрицательными выступает происхождение от революционеров, советской номенклатуры, сексотов, а также функционеров нынешнего режима РФ (выделенные по ним лица четырех групп подлежат ограничениям, если только не «заявят публично и документально о своем отношении к деятельности своих предков»). То есть, как видим, происхождению здесь придается вполне самодовлеющее значение.

Но это как раз тот случай, когда для этого менее всего оснований. До середины прошлого века подобные критерии, конечно, имели смысл, хотя и не имели значения (потому что тогда еще были живы и в дееспособном возрасте «настоящие» люди), но по прошествии 100 лет такой подход утратил и то, и другое. Увы, эта культура ушла вместе с последними ее представителями (людям моего поколения хотя бы довелось еще видеть их и общаться с ними). Для того, чтобы преемственность сохранялась, не достаточно отдельным детям расти при отдельных «хороших» предках, необходимо чтобы существовал и взаимообщался, занимая при этом достойную социальную нишу, целый слой таких лиц. Но такой возможности Совок, понятно, не предоставлял (иначе сам не мог бы быть). Поэтому она не восстановима. Как античная или древнекитайская.

Что же до потомков… По самым оптимистичным прикидкам людей, генетически связанных с культурным слоем старой России (имеющим среди дедушек-бабушек хотя бы одного его представителя) насчитывается никак не более 3-4%, из которых, в свою очередь 90% эту связь никак не ощущает, не знав лично ЭТИХ предков, либо вовсе не знает о ней, либо, зная, не придает этому никакого значения. Более того, абсолютное большинство людей с самой «беспроблемной» по enzel’ю генеалогией давно и прочно осоветилось. Совок ведь к чему ни прикоснется – все в дерьмо превращается, и при попытках следовать этому критерию нас ожидало бы такое количество скандальных и постыдных конфузов, что превратило бы затею в полное глумление над вынашиваемой идеей.

Не говоря уже о том, что за четыре поколения происхождение так перемешалось, что великое множество лиц может быть одновременно отнесено и к самой «предпочтительной», и к «ограничительным» группам. Но если потомки «достойных» лиц в большинстве не придают значение своим предкам, и на практике не занимают общественно-политическую позицию в зависимости от этого, то, с другой стороны, и позиция потомков «недостойных» никак не в большей степени определяется для них подобными обстоятельствами: духовная связь с «плохим» предком у его потомков в большинстве наблюдаемых случаев столь же малая. Конечно, поведение некоторой активной части политиков, публицистов вполне обусловлено именно сознанием своего происхождения, но распространять это на сколько-то широкий круг, а тем паче на всю массу населения нет никаких оснований.

Но если все-таки не расставаться с «мечтами о прекрасном», то о чем может идти речь? Думаю, разве что о построении какой-то новой системы, использующей хотя бы отдельные элементы традиции исторической России, но, во всяком случае, напрочь отвергающей традицию ее разрушителей. Построенной людьми, для которых это будет носить характер осознанного личного выбора – вне зависимости от происхождения.

Мертвая высокая культура сама по себе не способна в массовом порядке «облагородить» тех, кто завладел ее наследием (ни австро-польские галицийские, ни немецкие прибалтийские города не сделали заселенную ими к середине ХХ в. публику чем-то иным, чем она была до того, как в ходе исторических потрясений туда перебралась). Но у такой культуры есть свойство очаровывать и пленять собой отдельных, наиболее продвинутых представителей «варваров». Потому что помимо «происхождения» и «воспитания» существует и действует еще фактор «образования». И если таких представителей набирается некоторая критическая масса и они оказываются достаточно дееспособными, то «что-то получается».

О смысле знания и равенстве мнений

Ребенок, имеющий привычку обвинять меня в малом к нему внимании, как-то в очередной раз указал на бессмысленность моего времяпровождения: зачем тратить время на написание книг, если они будут изданы в 200-300 экз., а большинство все равно думает по другому? Я, честно говоря, затруднился рационально объяснить свое поведение и сослался в оправдание на доступные пониманию эгоистические мотивы («а мне самому интересно», «а я от этого кайф ловлю») и на то, что вообще что-то по-настоящему знать – «это круто».

Впрочем, тут я был вполне искренен. Что же до смысла этого знания… это, конечно, вопрос. Знание, как известно, способно ввести одновременно и в грех гордыни, и в грех уныния, но все равно ЗНАТЬ, по мне, – это здорово. Хочу ли я, чтобы все это знали? Ничуть. Да от этого я и в любом случае застрахован, т.к. и по стилю изложения, и по взгляду на вещи популярен быть не могу. Чтобы быть популярным, надо потакать либо самолюбию масс, либо их инстинктам, или провозглашать нечто, находящееся за пределами здравого смысла. Вполне нормально, что большинство (как это видно и по Интернету) живет в мире безумных идей, мысля категориями одной из «все объясняющих» теорий (хоть марксизма, хоть конспирологии и т.д.), восприимчиво к наиболее невероятным объяснениям происходящего и готово верить в самые дикие прогнозы.

Так всегда было: чудак собирает телескоп, а вокруг все считают, что звезды к своду гвоздями прибиты. Людей, которые что-то действительно знают, вообще довольно мало, и, как приходится слышать, их число сейчас уменьшается. Если брать мою страну и мою науку, это всего, ну сотен пять реальных исследователей (состоящие на научных должностях дураки и бездельники - не в счет) и несколько тысяч людей, всерьез интересующихся предметом и их читающих - достаточно интеллигентных, чтобы понимать разницу между тремя совершенно разными категориями «историков»: собственно учеными, чиновниками от науки, официально ее представляющими (коих мало кто читает, но которые хорошо известны благодаря своему положению и олицетворяют «науку»), и разного рода шарлатанами и психами - представителями «альтернативной истории» (объявившими себя историками беллетристами, «ревизионистами», фоменковцами и т.п.).

Носители знания представляются мне виртуальным клубом, для членов которого я, собственно, и пишу книги в 200 экз. (и покупаю такие же коллег); люди, как следует знающие свой участок, довольно часто читают тех, кто столь же хорошо знает свой. Человека, занимающегося раннесредневековой бирманской эпиграфикой, едва ли должно смущать то обстоятельство, что 99,99% населения никогда не слышали о существовании империи Паган. Я лично примерно так и понимаю смысл своих занятий - по возможности донести до себе подобных некоторое добытое мною знание о том, «как дело было». О том же, есть ли в этом какой-то более «высокий» смысл – судить просто не берусь.

Кстати говоря, напрасно полагают, что «в наше время» не обязательно много знать, ибо можно посмотреть в Гугле или Вики: для того, чтобы знать, что и где именно смотреть и насколько это достоверно, надо довольно много держать в голове. Впрочем, проблема «качества знания» актуальна больше для «верхов» (их проблема в том, что для того, чтобы знать, кого слушать и с кем советоваться, надо самому быть достаточно умным и просвещенным), чем для рядовых граждан.

Внутри «клуба» проблем особых не возникает, ибо «рыбак рыбака видит издалека» и хорошему специалисту себе подобного и по тексту опознать нетрудно. Проблемы возникают лишь при трансляции знания за пределы этой виртуальной общности. Но ведь и тут подобное тянется к подобному. Культурный человек не станет искать правды ни у психа, ни у шарлатана (хотя иной раз важно понимать, для кого написано: бывает, что если человек по каким-то причинам хочет донести некоторый посыл до широкой аудитории, то он сознательно пишет на уровне ее восприятия, т.е. как шарлатан).

Иные коллеги довольно сильно обижаются, сталкиваясь с самозваными «историками». Люди тратят жизнь, сотни тысяч часов работы для прояснения одного из аспектов одной из тем истории одного периода одной страны, для чего необходимо предварительно потратить массу времени на усвоение «контекста», а во многих случаях - изучить всякие древние и сложные языки и т.д. Чтобы подвергнуть сомнению результаты, надо, по крайней мере, сделать ту же работу, только еще больше и еще лучше. А когда приходит наглый придурок, чего-то там немного читавший и заявляет, что это все ерунда, а «мне вот кажется», то не удивительно, что значительная часть коллег кратко ответила бы с использованием нецензурных выражений.

Мне это, конечно, хорошо понятно на собственном опыте. Напр., задавшись только одним из тысяч возникающих в связи с событиями очень небольшого периода истории вопросом (о численности офицерского корпуса ПМВ) я потратил около 2-х лет (и хоть теперь 95% из этих порядка 350 тыс. чел. мне известны поименно, но «на выходе» – статья в 0,5 а.л.). Вообще же, занимаясь весьма частной, одной из многих сотен проблем социальной истории (о месте элитных слоев в традиционных обществах), я не надеюсь, что мне хватит жизни для сколько-нибудь полного его освещения.

Но надо всегда помнить, что массовая аудитория – это законная территория именно шарлатанов. Всеобщая тяга к эгалитаризму породила представление о равенстве мнений специалиста и профана. Публика глубоко невежественна не только в смысле знания событий истории, но даже в представлениях о том, как ее вообще изучают и чем для того располагают. «Взял – и написал» (историк для нее всякий, кто берется рассуждать об истории, популярный трепач вполне может и где-нибудь в Вики фигурировать в этом качестве, если он себя так «позиционирует»). Потому у нас появляются истории от «взявших и написавших» Акунина, Веллера (Быков что-то опаздывает) и т.д., конкурировать с которыми ученым трудно, потому что писатели пишут лучше.

Установка незнаек (никакого знания вообще нет - «все выдумано», а раз так, то выдумать вправе каждый) вполне адекватна психологии массы, отчего забота о том, чтобы большинство «думало правильно» представляется вот как раз вовсе иррациональной. А в просвещении некоторого числа «знающих» по тем вопросам, в которых они компетентны менее моего, я все-таки некоторый смысл склонен видеть.

salery @ 2015-06-30T11:10:00

Видел данные опроса в разных странах о готовности лично защищать свою страну с оружием в руках, которые показались весьма любопытными. На Ближнем и Среднем Востоке доля «готовых» заходила за 70%, в РФ – порядка 60%. В США – кажется 44%, а вот в Европе в среднем… 25%, причем наименьший показатель – в Германии (18%). Но и это еще не предел, потому что среди японцев «оборонцев» оказалось всего 11%. Вот что значит «опустить» так «опустить»! Одного благодушного ожирения от хорошей жизни под американским ядерным зонтиком тут явно не достаточно. Причем очевидно, что это не непосредственный эффект военного поражения (послевоенные настроения и в Германии, и в Японии были таковы, что в условиях «свободного выбора» прежняя власть не сильно потеряла бы в популярности), а результат последовательной работы со следующим поколением (поражение лишь создало для этого возможность). Смена поколения в сочетании с тотальным идеологическим воздействием (не обязательно гос.пропаганды, достаточно и «общественной моды») способна приносить радикальные изменения самого разного рода…

На смерть Примакова

В комментариях на смерть Примакова, которые мне, сидя на даче, довелось слышать по радио, все время подчеркивалось, что его любили «как либералы, так и патриоты». Правильнее (ни к тому, ни к другому он и близко не стоял) было бы сказать – как сторонники дружбы с Западом, так и советофилы. Он принадлежал в конце 80-х - начале 90-х к так называемому «арбатовскому» клану, бывшему частью той советской элиты, которая, оставаясь во всех остальных отношениях вполне собой, надеялась стать частью элиты мировой.

Сам Примаков, как в свое время неизменно подчеркивалось, был большим другом М.Олбрайт, и довольно комично поминать «героизм» его «поворота над Атлантикой» после начала бомбардировок Югославии к чему его «подруга» имела самое близкое отношение (еще смешнее было бы в ситуации, когда говорить стало не о чем, поворота не делать; впрочем, в том же духе до сих пор трактуется и «бросок на Приштину»: тогда, не имея возможности поддержать Югославию, и даже одобрив резолюцию, позволявшую отобрать у нее Косово, РФ боролась за право участия в этом деле наравне с США и прочими; «героизм», надо сказать, весьма сомнительного плана).

Когда началась борьба за ельцинское наследство, Примаков в образе «левого государственника» некоторые шансы имел (Лужков, позиционировавший себя тогда как «правого государственника», заигрывал, тем не менее, с красными, и проиграл бы Примакову тот проявившийся тогда относительно молодой электорат, который, будучи недоволен ельцинским окружением, не желал, однако, голосовать за Зюганова), но, объединившись затем с Лужковым на «левогосударственнической» платформе, другим объявившимся «правым государственником» они были биты.

На Западе Примакова тогда в общем предпочитали Путину (не от хорошей жизни, конечно: Явлинский, у которого и вся команда такая, как он сам, подошел бы больше, но был безнадежен в электоральном плане), но по-настоящему не поддержали. И резоны были. На Примакова можно было надеяться лишь лично: он, пока жив, не сделал бы ничего такого, что бы всерьез задело интересы Запада, но люди, которых он неизбежно привел бы — совершенно другого плана, это совки с достаточно сильным антизападным настроем. Поэтому в случае его прихода к власти возникала перспектива реставрации советской системы, связанной с Западом фактически только через одного человека, как при Горбачеве (при том, что Примаков не мог бы в новых условиях иметь и десятой доли той власти, которой располагал Горбачев, нейтрализуя свое окружение). Будучи же в значительной мере восстановлена, советская система могла бы начать функционировать по своим законам. Сколько именно проживет Примаков, никто тогда знать не мог, и раздуть за это время ему на смену кого-то типа Явлинского казалось мало реальным.

Но, не став первым лицом, Примаков, тем не менее, остался и при Путине знаковой фигурой, символизирующей устремления РФ-ной элиты: как бы это одновременно и с советчиной не расставаться, и с Западом дружить. Этим прежде всего и объясняется тот пиетет, с которым и сам Путин, и его окружение всегда относились к Примакову. Тот даже продолжал играть и некоторую практическую роль: всякий раз, когда в ходе нынешнего конфликта власть начинала склоняться к замирению с Западом, необходимость «слива» Донбасса и прекращения антизападной пропаганды неизменно озвучивалась именно его устами.

Разумеется, дифирамбы примаковскому интеллекту и учености (также обильно присутствовавшие в комментариях), если они искренни, лишь подчеркивают убожество в этом плане нашей элиты (кем надо быть самому, чтобы видеть в нем такое), но вот то хорошее, что действительно можно было бы о нем сказать, как-то не прозвучало. Состоит же оно в том, что лично он был человеком достаточно симпатичным (и в этом смысле среди советских бонз представлял достаточно редкое явление): довольно мягким, неконфликтным и незлобивым, никому, насколько я знаю, подлостей и гадостей «просто так» не делавшим (у меня, во всяком случае, о нем как о начальнике никаких отрицательных воспоминаний не осталось).