Max Nemtsov's Blog, page 41

adding on

книжки из наших личных закромов теперь продаются в “Бабеле. Берлин“. есть раритеты

дорогой друг Линор говорит нам – в числе прочих – спасибо за участие в ROAR. с Линор мы дружим с середины 1990х, и дружба эта дорогого стоит, так что место и время не имеют значения

“фантомы” нашими руками анонсируют “Охотника” Таны Френч. еще и тут – и, как обычно, в комментах содержится самая значимая информация (да, мы сами все узнаем последними и от чужих людей): “Творческий отпуск” Джона Барта они планируют в скором времени издать в электронном виде

кто-то рекомендует вот Сондерза

пополнение в Баре Тома Пинчона

между тем, обнаружился рассадник интеллектуализма в духе реддита, на котором удивляются тому, что Пинчон еще жив (ну и много других перлов рассыпано)

[image error]

…а он не просто жив, а еще и очень неплохо выглядит. юмор наших читателей, да

[image error]

и еще он же их же

Керуак в Сан-Франциско

между тем, русские читатели в своем не весьма обширном репертуаре: ханжество, агрессия, глупость. о “На дороге“, хотя казалось бы – более безобидную и гуманистичную книжку придумать еще надо постараться (ну, за исключением “Филипка”)

вот посмотрите, какой котик не удовлетворяет высоконравственным требованиям русского читателя

дед в этом смысле был, конечно, бескомпромисснее – он не только смотрит на читателя как на говно, но и целится в него как в говно

ладно, вот вам еще две песенки о нашем районе

just more pics

приключения панамки и рубашки

нетипичный портрет юбиляра

дуэт с Джоном Клеллоном Хоумзом

и два вида деда

и вот удивительного принесло – отклики читателей. мы когда-то зачем-то делали эту книжку, но она принесла пользу: мы обрели себе велики и несколько лет катались по дефолт-сити. сейчас не уже получается

ну и вот концерт из двух песенок, которые нас не отпускают в последние дни

a jubilee line or two

по случаю сегодняшней даты – вот текст, который друг наш Алекс Клепиков написал к столетию. скоро оргигинал этого текста исчезнет из сети, поэтомы мы сохраним его тут:

Дождь, впадающий в море
(на столетие Джека Керуака)

Мир дотянул до столетия Джека Керуака, но многим сейчас, конечно, не до того: кажется, ни интересных новых изданий, ни юбилейных торжеств, ни фильмов, ничего по этому поводу не будет — по крайней мере, в русскоязычном пространстве ничего такого не готовилось и уже не приготовится. Нельзя, тем не менее, сказать, что Керуаку с изданиями на русском не везло — его издавали, переиздавали, доиздавали и, надеюсь, будут продолжать. Куда там Берроузу, самую известную работу которого — „Naked lunch” — русский читатель узнал под именем «Голый завтрак» и с этим знанием остался… Нельзя, тем не менее, и сказать, что Керуаку повезло. Начатые было серии его изданий останавливались — как не вышло полностью собрание сочинений, стартовавшее тремя томами издательства «Просодия» в 2002-м, так застопорились и более поздние выпуски его книг. Про издание раннего романа «Город и городок» разговоры идут, кажется, пятый год — книги Керуака успели сменить издательство и выходят теперь не в собственном оформлении, а в серии имени Чака Паланика (что тут скажешь) вместе с другими вполне достойными, без которых и Паланика-то никакого не было бы. Всё это слегка обидно и смешно, но не очень важно, лишь бы книги выходили — но, кажется, недавно всё опять поприподвстало… Не тот автор, на которого издателям будет хватать бумаги в условиях нарастающей по ходу пандемии нехватки бумаги, а уж в связи с последними событиями…
Если воспользоваться несколько каламбурной метафорой, то по дорогам русскоязычного книгоиздания Керуак путешествует, как и положено, — автостопом. И пока что никто не довёз его до места назначения. Неизданного — море. Но, видимо, приоритетным автором в России он так и не стал. Присел — если продолжить ту же метафору — на обочине.

Пол-жизни назад среди моих друзей, приятелей и знакомых, кажется, не было человека, который бы Керуака не читал, хотя достать его в книжных магазинах было сложнее, чем сейчас. Он даже не всем нравился, и — помимо множественных восторгов — мне очень хорошо помнится, что сказал о романе «На дороге» (хотя, наверное, тогда ещё о романе «В дороге», т. к. версию Когана достать было проще, чем перевод Немцова) друг-музыкант Женя. Что-то в духе: «Совершенно не моё, но очень заразительно». «Керуак как вирус» было бы темой, достойной, возможно, того самого Берроуза, если б был Берроуз — можно даже представить себе это мыслительное приключение, вспомнив, что писал о работе с языком и о прозе Керуак и что писал о языке-вирусе Берроуз. Но оставим это разделённым воображениям — читателя и моего собственного. Важнее, что Берроуз успел действительно написать — а он считал, что Джек Керуак был писателем, то есть — писал, в противовес тем «писателям», которые не пишут, а только демонстрируют своё писательское мастерство (далее — метафора про тореадоров, выделывающих свои штуки на арене без быка).

Итак, Джек Керуак был писателем. Джек Керуак был — и остаётся — заразительным писателем. Который действительно писал.

Что же он писал?

Радость, горе, безумие, боль, дорогу, любовь, джаз, детство, огромную страну, маленьких людей, «огни большого города», фары на трассе, огоньки звёзд в ночном небе, одиночество, Будду, опустошение, горы, с которых упасть невозможно, говорящие реки, секс, счастье носить старые ботинки и открывать новую пачку сигарет — и…
Главное, наверное, что он писал свободу. Свобода — если не опускаться с вершин духовного шалопайства до философии — это разнообразие. И вот его Керуак писал.

А разнообразие, конечно, не в смысле строгого учёта и регистрации всех этикеток выпитого алкоголя, прослушанных пластинок, виданных мест и так далее — романы-каталоги писали другие люди — а в смысле позволения любой бытовой или житейской мелочи быть носителем божественного — откровения — сатори — света — присутствия — чего угодно.
Джек Керуак позволял это помянутым уже ботинкам или сигаретам с тем же бережным и любовным вниманием, что и встречам, расставаниям, природе, музыке… Начнёшь перечислять занимавшие писательское сознание Керуака предметы и явления — не остановишься, проще сказать, что занимало его примерно всё, что шло под руку и оказывалось в поле зрения.

Казалось бы, с таким подходом все его книжки должны быть примерно одинаковыми: мол — доедая с маслом булку мы с приятелем шли по переулку, а там такое и сякое, потом мы как-то оказались в другом городе, а там другое такое и сякое и вот ТАКОЕ… Некоторые, конечно, умудряются Керуака и так читать, ничем при этом не заражаясь, но — как и любой другой писатель — он же не обязан всем нравиться, к тому же знаю я много людей, полюбивших «На дороге» и «Бродяг Дхармы» (например), но категорически не принявших (тоже например) «Доктора Сакса» и «Ангелов опустошения». Всё это нормально. Разнообразие.

А книги-то очень разные. Прочитав «На дороге», трудно отказаться от соблазна навсегда навязать писателю и человеку Джеку Керуаку облик, образ действия и в целом жизнь Сала Парадиза — под этим именем Керуак в романе выводит, конечно, себя, но тем не исчерпывается. Салу Парадизу всегда плюс-минус 25 и он, конечно, всегда где-то в пути, в баре, в тусовке… Но Джек Керуак бывал и домоседом.
Сам он говорил в интервью (оно есть в фильме «Что случилось с Керуаком?»), что пишет разные книги по-разному.
Есть, мол, вещи повествовательные, их надо писать сидя за пишущей машинкой, в которую — желательно — вправлен рулон бумаги, и — писать их надо более-менее в один присест. Так и была написана «На дороге» — на рулоне бумаги за две или три недели, в которые Джек от машинки не отходил, подстёгивая себя кофеином и другими стимуляторами. Конечно, и к этой книге нашлись в архиве какие-то заметки и черновики, но в целом — сел и написал.
А есть другие книги — медитативные, визионерские — которые пишутся медленно, карандашиком в блокноте, и собираются потом из многочисленных заметок-медитаций. Таковы, например, «Тристесса» и «Сатори в Париже», поздние вещи, мощные поэтические (хоть и в прозе) произведения, в которых синтаксис и интонация важнее сюжета и сведя которые к чистой фабуле читатель получит пшик.
Есть и сочетающие оба подхода романы — «Биг Сур» и «Ангелы опустошения».
На мой вкус, книга «Видения Коди» из этой дихотомии несколько выламывается и стоит отдельно от прочих романов. Отечественный издатель назвал её «продолжением» «На дороге» совершенно напрасно — это расширение, углубление и что угодно, но не «продолжение». Там тоже есть и повестовательные куски, и медитативные, есть даже расшифровки явно не трезвых разговоров Джека с его героем Нилом Кессиди (он же Дин Мориарти в «На дороге», он же Коди Помрей). Но о ней позже.

«Настоящий» Керуак, конечно же, открыт читателю во всех своих книгах, если читатель не ждёт, что Джек сейчас легко забросит рюкзак на плечи и отправится колесить по Америке, крича «ура!», заваливаясь в каждый новый бар и так далее, и так далее. Он может быть в отчаянии, он может быть в беспамятстве после нескольких суток пьянства, он может быть очарован красотой пейзажа настолько, что не слышит даже собственных мыслей — но он открыт миру. И нам. Бери да читай.

В свободной открытости миру — со всей его красотой и грязью, любовью и одиночеством, счастьем и бесприютностью — наверное, и кроется та самая заразительность Керуака. Может быть неблизок и страшен автостоп, джаз может совершенно не нравиться, алкоголь и сигареты — фу, бесцельные блуждания по стране — зачем, одиночество и смерть — лучше сходить к психологу, растворимый кофе — тоже гадость, конечно… Но открытость миру всё равно подкупает. Джек Керуак был писателем. То есть писал. И в своих писаниях создал вселенную, в которой отчасти жил, отчасти хотел бы жить. И честно прожил свою писательскую жизнь, путешествуя из этой своей вселенной в нашу общую и каждый раз принося оттуда разные драгоценности — часть из них я уже перечислил и возобновлять список не буду.

Выше, обещая продолжить о «Видениях Коди», я хотел сказать, что именно эта книжка для знакомства с Керуаком важна более прочих. Но она же — самая сложная. Писатель Джек Керуак в ней вываливает перед читателем огромные куски сырой, совершенно никак не обработанной, памяти человека Джека Керуака — в виде расшифровки ли магнитофонных записей, медитаций ли на Коди Помрея той или иной степени сюжетности и в той или иной степени визионерские… Уследить за всем, что проносится в книге, сложно, пересказать — и невозможно, и не имеет смысла. В «Видения Коди» стоит нырнуть, если вы — Вы, читатель — хотите «увидеть» и Джека Керуака, и Нила Кессиди, и всё и всех остальных. Всё — ради этих видений. Ради того, чтобы в читателя как-то поместился и заработал сгусток живой памяти Керуака — не в виде «мемуара», а прямо как есть.
И как верно, что человек, обдумывая что-то, мыслит более-менее связным цельным текстом (а не словами, не отдельными предложениями и не главами, не законченными образами), так же верно, пожалуй, что предаются воспоминаниям и плывут по волне памяти люди — текстом вот таким, как у Керуака: спонтанным, сбивчивым, сложным.
Говоря иначе, Керуак в «Видениях Коди» не описывал, а буквально пичкал свои буквы на бумаге — тем временем, теми местами, тем воздухом, и так далее.
И, конечно, в этой книге драгоценностей, о которых говорилось выше, не меньше, чем в прочих, а то и больше. Но и скрыты они гораздо сильнее, так что для первого знакомства с писателем Керуаком книга может и не подойти.

А что с этими драгоценностями делать — исключительно наша проблема.

Поэтому во дни сомнений, во дни тягостных раздумий, когда никто, никто не знает, что со всеми случится — я думаю о Джеке Керуаке.

Вспоминаю себя где-то в глуши Свердловской области — почти двадцать лет назад — под проливным дождём, за которым уже в метре от меня не было ничего видно, кутающим покетбук Керуака в куртку, в несколько слоёв. Сам-то всё равно промок уже, но спина куртки внутри ещё сухая, если навертеть хорошо и правильно — книжечка не размокнет и не развалится. Тогда — как и сейчас — не казалось, что Керуака ещё будут издавать.
Вспоминаю, как первый раз в жизни мне в лицо прикатилась морская волна — и какое это было странно знакомое ощущение паники, потерянности и совершенной свободы: вот он я, а вот оно всё остальное. Ну, привет, всё остальное! Я в тебе ещё и ещё побарахтаюсь.

еще несколько портретов юбиляра:

ну и о другом:

дед и книги. рыбка-прилипала как-то в ужасе

[image error]

юмор наших читателей

несколько связных соображений о настоящей “рок-литературе”. из четырех книжек одну я переводил, одну начинал переводить, а переводы двух других редактировал

а вот так, кстати, “Тарантул” будет звучать по-украински

сэнсэй в Германии

по случаю вчерашнего грустного:

surprisingly

Aleko by Kenneth Matthews

My rating: 4 of 5 stars

Еще один роман из тех, которые сейчас уже никто не читает, удивительный экспонат: маленький английский гей-роман 1934 года на греческом материале.

Действие, как и в “Маге”, происходит в частной школе на том же острове в 1932 году. Но тут препод предпочитает ученика молодой жене. Вернее не так – лживый греческий мальчик 16 лет коварно охмуряет романтичного, но очень квадратного британского препода 24 лет, который постепенно впадает от него в психологическую зависимость. Шарм здесь еще и в том, что мальчик не просто грек, а грек с Сицилии, т.е. колонизатора соблазняет как бы колонизуемый колонизатор… т.е. колонизирующий колонизуемый, ну или колонист в квадрате, тут как посмотреть. Парочка сюжетных ходов отсюда к Фаулзу тоже перетекла: псевдообманки топоса и псевдосамоубийство одного персонажа.

При этом автор, как известно, всячески отрицал, что это роман “о гомосексуализме”, оправдываясь воспеванием красоты, Греции, античной гармонии – того, что он называет “дорийским ладом”, т.е., по Аристотелю – вот этого энтузиастического средиземноморского тона жизни, ведущего к экстатическому возбуждению чахлого северного цивилизационного прогрессорства. Что, в общем, конечно правда, но в 30е годы подписываться под эту повестку не было ни выгодно, ни популярно. Более того, литературных туристов из англоязычного мира тут тоже особо не было, и в 20-30е годы о Греции почти никто не писал (все лишь вспоминали османскую Турцию, если не вообще Византию). Тогда это были эдакие задворки Европы.

Но у них там своеобразные педагогические практики были, конечно: преподаватель, например, уходит от молодой жены спать “к мальчикам” на крышу. Ну и так далее. Я это к тому, что в нынешней россии за такую книжку автору, переводчику, издателю и читателям бы, конечно, не поздоровилось от охранителей сомнительных духовных скреп и узаконенного домашнего насилия, но, поскольку там считают, что гей-литературу для старшего школьного возраста изобрели какие-то девочки летом в пионэрском галстуке, то, возможно, этот роман окажется слишком хорош.

Тут же прекрасный образчик английской неломолвки: “I have read your letter: twice to discover what had happened to yourself, and a third time to discover what had happened to your style.” Всегда теперь так свои письма начинать буду.

Selected Poems by John Fowles

My rating: 4 of 5 stars

Из предисловия полезно было узнать, что во время сочинения “Мага” среди любимых писателей Фаулза были Фланн О’Браен и Стратис Циркас. Циклы “Аполлон” и “Микены”, конечно, должны входить в канон филэллинской литературы. Хотя сами по себе они вполне самостоятельные лирические высказывания и не в смысле воспевания Греции, а в смысле отражения не самого простого периода в жизни автора. И это, конечно, не проза, битая на строчки, формальных красот и хитростей там вполне много.

Есть афористичное, но цитировать не буду, сами прочтете, а несколько и вообще совсем гениальные (есть и антивоенные). Хотя провозглашенная редакторская политика (почти не включать те стихи, в которых автор язвит над миром, кроме т.н.”больничного цикла”) заставляет заподозрить в составителе мудака.

чуть подробнее. кино дрянское, но снималось в родном городе, и в нем присутствуют три знакомых артиста и один старый друг артист-по-жизни. пруфпик – это перекресток заезда в порт ниже центральной площади с видом на перроны пригородных электричек. каким это место было в июне 2012 года, конечно:

но продолжим

Персивал Эверетт охуительный писатель, кино по нему получилось очень прекрасное – с отсылками к Фланну О’Браену и Гилберту Соррентино, конечно. и да – здесь 8 минут экранного времени присутствует дочка Дайаны Росс, от которой невозможно взгляд оторвать

вот еще песенка про наш район в нескольких версиях:

easily

Шаши о “Божке“. еще и тут

[image error]

читатель “Многокнижек” о романе

но есть и другие, которые неуклонно деградируют. классический случай: некто подходит к книжке с набором ожиданий, а потом обвиняет автора в том, что они не оправдываются. дремучая хтонь об “Агнце” Криса Мура

и вот на полочку дедоведу

два котика сразу

у Далараса о городке (включая особо Депо и Каламарью) было несколько песенок:

slightly

в праздничном номере про Гэддиса – статья об их дружбе с Гэссом

старенькое, но достойное: дед читает из “Нагого обеда”

между тем русский читатель по-прежнему барахтается в безднах интеллектуализма: некто об “Женщинах” Хэнка

котик скептически взирает на нынешнее поколение

котик как морячок Пучеглаз

ну и нечастый гость на этих страницах, но ведь было, было.

еще песен о городке от Наташи Теодориду:

more pics etc.

в топе продаж московской “голосины” – книжка Пата и книжка Шаши

Зэди Смит (“Время свинга”) вдруг оказалась на ясной поляне (нет чтобы премию дать, так мы просто “упоминаем имена”, канеешно)

меня иногда спрашивают, куда деваются те читатели, которых мы тут иногда цитируем. пришло время сказать правду: они становятся большими и уходят в литературные критики, которые со свойственным тем же читателям интеллектуальным блеском изобретают жанры, например. “метамодернизм” там, “вирд-фикшЕн”, “слипстрим”. тут они пытаются вписать туда еще и Пинчона

вот личинка такого литкритика: о “Бродягах Дхармы” Керуака. цитировать трудно, руки трясутся от смеха, но попробую:

В книге много описаний по типу «что вижу о том и пою», долго и длинно перечисляются населенные пункты и водители, которые подвозили откуда-то куда-то Рэя, когда он долго и трудно добирался из Сан-Франциско в Северную Каролину через Мексику почему-то… а потом обратно и еще куда-то на Север. Да-да, такова она свобода бродяг – убиться вусмерть, только чтобы доехать максимально даром за 1500 км куда-то. А вот просто купить билет на самолет и прибыть куда нужно за 2 часа – это не comme il faut, по меркам битника-буддиста. Для меня такая философия довольно спорная, я много повидала таких горе-философов в околоэзотерических тусовках, которые толкуют о пустотности и иллюзиях, но вот кормить и возить их должен кто-то другой – тот, кто погряз в иллюзиях как раз.

т.е. тут у нас не только литературный критик, но и нравственный компас

тот же светоч об “Охоте на овец” сэнсэя и “Кафке на пляже“:

слишком, слишком много этой фэнтезятины, словно автор задался целью высосать из пальца тучу белиберды, а вы догадывайтесь, что он имел ввиду, а чтоб совсем читатели не заскучали, вставил к месту-не к месту порнушные сценки.

и уж совсем диковинное – “Пятый ребенок” Дорис Лессинг

“E io sono un pazzo Che Ama Dio”: Ipotesi per un Dizionario Kerouachiano. Parte seconda: dalla M di Madre alla Z di Zen

кони апокалипсиса

вот подборка прекрасных изданий “Тарантула” Дилана, включая пиратский самиздат (в середине) и первое издание (слева – оно у нас в доме осталось)

а вот уже песенка не просто про городок, а и про наш район. две версии:

a coupla pics

непросто догадаться, какая песенка “Перекати-камней” им вдохновлена (это вам не Булгаков, детки)

виды деда

ну и котика

а вот тут некий чувак проник в Бункер

сегодня начнем серию песенок о городке и том районе, где мы живем. вот уже любимая

some reading done

Доктор Гарин by Vladimir Sorokin

My rating: 4 of 5 stars

Хорошая фантазия, всеобъемлющая такая, радостная и оптимистичная (если сравнивать с реализовавшимся фашистско-клерикальным миром его предыдущей трилогии). Радует распад россии, конечно, наличие ДВР (хоть и в городе на букву Х) и приветы Барроузу (говорящие жопы, напоминающие вельветовые валентинки с четырехпалыми ручками, оставшиеся от мировых лидеров в эдаком Fletcher Memorial Home на Алтае, в частности). Хотя газетная куплетность, как и у ВОПля, проникла и сюда (плохой человек Вут, например). Но литературно доктор Гарин – это, конечно Лемюэл Галливер, и ключ к его странствию по идеальной Сибири Потанина – в бессмертном романе декана Суифта. Недаром пунктиром по всему тексту разбросаны разрозненные страницы других книг, а макгаффином служит тамошний извод то ли рукописи Войнича, то ли кодекса Серафини.

Пример оптимизма:

“…да и времена тогда были не сладкие: новая монархия, после Постсовка всё в России кроилось заново, многое шло под нож. Были введены сословия, телесные наказания, цензура, реформа устной речи, мундиры в учреждениях, каторга по образцу XIX века, ну и новое дворянство, естественно.”

Пример сарказма: зомби, любящие совецкий рок и Цоя, который, возможно, и сам зомби, потому что после гибели его много где видели.

Кто бы там ни писал сноски, сам автор или его редактор, лучше бы они этого не делали. Редактор тут, конечно, не равен его отсутствию у ВОПля, но это, кажется, один и тот же человек:

“дубинка blackjack”
“Плаксивые губы”
“Запыхавшийся голос”
“Своей четырёхпалой рукой пациент вытащил зубную щётку…”
Опять ремарками служат глаголы, не выражающие говорения: улыбалась, дымил, вплоть до чудовищного: “– Это не я, – спокойно ел кашу Владимир.” “– Это не я… – жевал тот.” Или “– Шизоиндукция! – откинулся в кресле Гарин.” Объясните уже кто-нибудь автору, а?
“Началась битва трёх. Они старательно лупили себя дубинами…”
“Полные руки стягивали серые краги”

Ну и непонятно про ноги главгероя: он зачем-то ими топает, пытясь согреться, и явно чувствует, как их охаживают веником в бане. Автор, мне кажется, иногда забывает, что они у Гарина титановые.

Наследие by Vladimir Sorokin

My rating: 4 of 5 stars

Продолжение маньчжчурской опупеи. Газетной злободневщины тут поболе с самого начала, но метафора “транссибирского экспресса” вполне тугая. Откуда в ней что, лень разбирать: диапазон тут от “тесной печурки Лазо” и “этого поезда в огне” до корейского снегореза с приветом Пригову. И все – в самом деле русское национальное наследие, кровавое и тошнотворное. Этих недоумков, которые обнаружили тут якобы “детское порно”, надо бы как-то отменить самих, а заодно нефигово было б запретить и всю эту их ебаную страну с этим ее наследием. Вот что сейчас поистине непристойно.

Ключ здесь – Алиса в Стране Чудес, понятно, но помноженная на “Два мира” Зазубрина и “Разгром” Фадеева, с толикой накокаиненной чеховщины и галантерейной тургеневщины. Конструктор из штампов, в общем – опять наследие, куда ни кинь.

Написано в целом лихо, речь главгероини, веселый матерок и идиотские приебутки-прибаутки текст только украшают, иначе б от ВОПля он был неотличим. А, ну и прекрасные речевые характеристики почти у всех героев. Но с заунывным сказом, построенном на инверсиях, автор, конечно, переборщил.

Продрочки:

Озеро Ханку автор путает с полуостровом Ханко в Финляндии. Ханка склоняется, и Ханко никто ее не называет.
С японскими реалиями, как и у всех них, дело швах: шоджу, шуши и проч. фонетический шлак с шамканьем.
“Обидчивые губы” (ну или “обиженные”, потом, уже у другого персонажа, они “спокойные”… что у него вообще с губами-то? В прошлый раз были “плаксивые”)
“Она покусывала свою губу.”
Опять идиотские ремарки, но это, видать, уже не лечится: “— Диковата, диковата, — кивал седеющими прядями Пётр Олегович.” “— Очень вкусно… — попробовала Таис.” “— Ну вот! Рецепт моей бабушки! — поднял палец Телепнёв.” Вплоть до шизофрении, как видим.

Ну и удивительная псевдолитературная ахинея, смешанная с навязшей в зубах гастрономией:

“— A propós, о конвертации. — Киршгартен подцепил на вилку маленький груздь и, не жуя, проглотил. — «Infinite Jest» благополучно переплели, а «Gravity’s Rainbow» неистовый Арик слепил… и?
— И! — тряхнул прядями и щеками Телепнёв.
— И, — зло скривил губы Протопопов.
— И… — с сожалением причмокнул Лурье.
— А почему, я вас спрошу? — грозно пророкотал Телепнёв. — Ну вот! Да очень просто: litmoloko весьма глубоко! То, что не становится маслом, — тонет! Белая метафизика! «Rainbow» потонула в сыворотке!
— И погасла! — добавила Лидия.
— Но творог, Пётр, состоит не только из масла, но и из сметаны, — заметил Лурье.
— Кто спорит, Петя?! — вскинул руки Телепнёв. — Но от «Gravity’s Rainbow» безумного Арика до сметаны — как от нашего Алтая до Уральских гор! А вот Ролан переплёл «Der Mann ohne Eigenschaften» ве-ли-ко-лепно! Там и масло супер-флю и сметана, и творог поэтому — отменный, пластовой!”

И вот смешное профессиональное:

“— Переплётчик должен объяснять. — Лидия приблизилась к Киршгартену, глядя с лукавством изподлобья.
— Он никому ничего не должен, — холодно проговорила Ольга.”

[image error]

и пара слов

some work done

вчера сдали издателю:

The Hunter by Tana French

My rating: 5 of 5 stars

Роман превосходный и, я бы сказал, даже круче предыдущего “Искателя”: чтобы лучше понять, что и почему в нем происходит, нужно прочесть первый, конечно, потому что без него “Охотник” висит в воздухе. У Френч, я бы сказал, это один текст – и третий будет еще головокружительней, если спроецировать последовательность: потому что крутизна в них нарастает геометрически. Действие тут с концом романа не заканчивается – остаются неразрешенными как минимум две серьезные загадки, но я не скажу, какие, чтобы не портить никому ничего, – а гениальный ансамбль деревенских жителей еще не исчерпал все свои возможности. У нас любимым развлечением иногда бывает представлять, кто кого бы сыграл в сериале по этим книгам – сериал получился бы охренительно прекрасным, как “Балликиссэйджел”, только с трупами. Ну и “Верная закалка”, конечно, как и в прошлый раз, которая тут прошита пунктиром вместе с много чем еще – впридачу с другими вестернами, которые одно время были в Ирландии национально излюбленным видом литературы и кинематографа.

вот эта обложка, конечно, чуть поинтереснее:

надеюсь, у “фантомов” обложка будет лучше. между тем у Шаши во “Внутренней Ирландии” – такие вот портреты некоторых персонажей:

[image error]