Max Nemtsov's Blog, page 286

one day results

партизанская книжка Леонарда Коэна уже в предпочитаемом лабазе. тираж очень маленький, это вообще раритет от владивостокского криптоиздательства niding.publ.UnLTd (некоторые другие их редкости тоже есть)

Лена Ликаста читает “Детство Иисуса” Кутзее

такой обложки “Винляндии” (за 300 долларов) у нас, по-моему, еще не было

коллективный гений 4тян выясняет, что роман V for Vendetta есть продолжение романа V., только с вендеттой

 

Filed under: men@work, pyncholalia, talking animals

Queer 07

01 | 02 | 03 | 04 | 05 | 06

ГЛАВА 6

В четверг Ли отправился на скачки, как ему советовал Том Вестон. Вестон был астрологом-любителем и заверил Ли, что все знаки верные. Ли проиграл пять заездов и поехал на такси в «Эй, на борту!».

Мэри и Аллертон сидели за столиком с перуанским шахматистом. Аллертон подозвал Ли и пригласил сесть.

— Где этот блядский предсказатель? — сказал Ли, озираясь.

— Он тебе лапши навешал? — спросил Аллертон.

— Вот именно.

Мэри ушла с перуанцем. Ли допил третий стакан и повернулся к Аллертону.

— Я скоро собираюсь в Южную Америку. Поехали со мной? Тебе это не будет стоить ни цента.

— Дело не в деньгах.

— Со мною нетрудно ладить. Мы можем прийти ко взаимовыгодному соглашению. Ну что тебе терять?

— Независимость.

— А кто покушается на твою независимость? Трахай хоть всех телок Южной Америки. Я прошу только одного: будь с папой ласковым, скажем, два раза в неделю. Я ведь немного прошу, а? А кроме этого я куплю тебе обратный билет — сможешь уехать, когда захочешь.

Аллертон пожал плечами:

— Я подумаю. У меня работа еще на десять дней. Точно скажу, когда закончится.

— Твоя работа… — Ли собирался сказать: «Я заплачу тебе за десять дней работы», — но вместо этого произнес: — Ладно.

Работа Аллертона в газете была временной, да и в любом случае он был слишком ленив, чтобы задерживаться где-то надолго. Следовательно, его ответ означал отказ. Ли все равно поговорит с ним через десять дней. «Сейчас на него с этим лучше не нажимать», — думал он.

* * *

Аллертон собирался съездить на три дня в Морелию с сотрудниками по газете. Вечером накануне отъезда Ли охватило маниакальное возбуждение. Вокруг его столика собралась шумная толпа. Аллертон играл с Мэри в шахматы, а Ли шумел как только мог. За его столом не смолкал хохот, но всем было как-то не по себе — точно они предпочли бы оказаться в каком-нибудь другом месте. Ли они считали немного чокнутым. Но всякий раз, когда он доходил до какого-нибудь скандального излишества речи или поведения, он осекался и вместо этого произносил что-нибудь банальное.

Ли выскочил из-за стола навстречу вновь прибывшему:

— Рикардо! Amigo mio! Целую вечность не виделись! Где ты был? Ребенка рожал? Да сядь ты уже на свою задницу, или что от нее осталось за четыре года на флоте. Что с тобой такое, Ричард? Женщины? Я рад, что ты пришел ко мне, а не к одному из этих шарлатанов этажом выше.

При этих словах Аллертон и Мэри ушли, предварительно немного посовещавшись вполголоса. Ли, ни слова не говоря, посмотрел им вслед. «Играю для пустого зала», — подумал он. Заказал еще рома и запил им четыре таблетки бензедрина. Ему ударило в голову, и он выкурил еще косяк. «Ну, публика будет в восторге», — подумал он.

Помощник официанта поймал мышь и теперь держал ее за хвост. Ли вытащил старомодный револьвер 22 калибра, который иногда носил с собой:

— Держи этого паразита повыше — я его разнесу в клочья, — сказал он, становясь в позу Наполеона. Мальчишка привязал к хвосту веревку и вытянул руку. Ли выстрелил с трех футов. Пуля снесла мыши голову.

— Если бы ты поближе подошел, мышка бы прямо в дуло залезла, — сказал Ричард.

В бар вошел Том Вестон.

— Вот идет наш блядский предсказатель, — объявил Ли. — Сатурн пошел в другую сторону и твою жопу к земле тянет, чувак?

— Мою жопу к земле тянет, потому что мне нужно пива, — ответил Вестон.

— Так ты пришел в нужное место. Пиво для моего друга-астролога… Что такое? Прости, старик… — Ли повернулся к Вестону. — …но бармен говорит, что звезды встали не так, и пива тебе не полагается. Видишь ли, Венера в шестьдесят девятом доме, а Нептун разгулялся, поэтому с такими предзнаменованиями пива тебе нельзя. — Ли запил черным кофе катышек опиума.

Вошел Хорэс и коротко и холодно кивнул Ли. Тот бросился к нему и обнял:

— Это больше нас с тобой, Хорэс, — сказал он. — Зачем скрывать нашу любовь?

Хорэс отстранил его рукой.

— Прекращай, — сказал он. — Прекращай.

— Это же просто мексиканское abrazo, Хорэс. Обычай этой страны. Здесь все так делают.

— А мне плевать, как здесь делают. Не лезь ко мне и все.

— Хорэс! Почему ты так холоден со мной?

— Прекращай, а? — ответил Хорэс и вышел. Немного погодя он вернулся и остановился у дальнего конца стойки выпить пива.

К Ли подошли Вестон, Эл и Ричард и обступили его.

— Мы с тобой, Билл, — сказал Вестон. — Если он тебя хоть пальцем тронет, я об его голову бутылку разобью.

Но Ли не хотелось, чтобы номер выходил за рамки комедии:

— Да нет, Хорэс нормальный, наверное. Просто всему есть предел. Два года он отделывается от меня этими короткими кивками. Два года он заходит в «Лолу», озирается — типа «Здесь никого нет, кроме педрил», — и выходит пить пиво на улицу. Я же говорю — всему на свете есть предел.

* * *

Аллертон вернулся из Морелии угрюмым и раздражительным. Когда Ли спросил его, как прошла поездка, он пробормотал только:

— О, да ничего, — и ушел в соседний зал играть с Мэри в шахматы. Все тело Ли пробило зарядом гнева. «Он у меня за это заплатит», — подумал он.

Ли размышлял, не купить ли ему пай «Эй, на борту!». В баре Аллертон существовал только на кредит и уже задолжал четыреста песо. Если бы Ли стал совладельцем заведения, Аллертон уже не мог бы его игнорировать. Но возмездия Ли не хотелось. Ему отчаянно нужен был просто какой-то особый контакт с Аллертоном.

И ему удалось его восстановить. Однажды днем Ли с Аллертоном пошли навестить Эла Хаймена — тот валялся в больнице с желтухой. На обратном пути они остановились в «Пей до дна» выпить коктейль.

— Ну что — поедешь в Южную Америку? — резко спросил Ли.

— Наверное, славно посмотреть места, в которых еще не бывал, — ответил Аллертон.

— Ты в любой момент можешь поехать?

— В любой.

* * *

На следующий день Ли начал собирать необходимые визы и билеты.

— Лучше купить походное снаряжение здесь, — сказал он. — Может быть, придется идти в джунгли, искать яхе. А когда доберемся до тех мест, где он растет, нароем какого-нибудь местного хипана и спросим: «Чувак, ну-ка где тут яхе добывают?»

— А откуда ты узнаешь, где его искать?

— Я собираюсь это сделать в Боготе. Тот колумбийский ученый, который выделил из яхе телепатин, живет в Боготе. Мы должны найти этого ученого.

— А если он не скажет?

— Скажет — когда их Борис начинает обрабатывать, все говорят.

— Борис — это ты?

— Нет, конечно. Бориса мы подберем в Панаме. Он отлично работал с красными в Барселоне и с гестапо в Польше. Талантливый человек. Что бы он ни делал — во всем чувствуется фирменный стиль. Легко, но убедительно. Мягкий такой человечек в очках. Похож на бухгалтера. Я познакомился с ним в турецких банях в Будапеште.

Мимо, толкая тележку, прошел светловолосый мексиканский мальчишка.

— Господи ты боже мой! — сказал Ли. — Мексиканский блондин! И дело вовсе не в том, что я педик, Аллертон. Они, в конце концов, всего лишь мексиканцы. Пойдем выпьем.

* * *

Через несколько дней они отправились автобусом, и к тому времени, как доехали до Панамы, Аллертон начал ныть, что Ли слишком настойчив в своих желаниях. Если не считать этого, ладили они превосходно. Теперь, когда Ли дни и ночи проводил с предметом своих воздыханий, грызущая пустота и страх отпустили его. К тому же Аллертон оказался отличным спутником, разумным и спокойным.

Filed under: men@work

Queer 06

01 | 02 | 03 | 04 | 05

ГЛАВА 5

В понедельник Ли договорился встретиться с Аллертоном в одиннадцать утра и сходить в Национальный ломбард выкупить его камеру. Ли пришел домой к Аллертону и разбудил его ровно в одиннадцать. Аллертон был угрюм — похоже, собирался спать дальше. Наконец, Ли сказал:

— Ладно, ты встаешь, или…

Аллертон открыл глаза и моргнул, как черепаха:

— Встаю.

Ли сел и принялся читать газету, стараясь не смотреть, как Аллертон одевается. Он пытался сдержать обиду и гнев. Это усилие выматывало его. Все движения и мысли замедляла какая-то тяжесть. Лицо Ли окаменело, голос стал безжизненным. За завтраком напряжение не спадало. Аллертон прихлебывал томатный сок молча.

* * *

Чтобы забрать камеру, ушел весь день. Аллертон потерял квитанцию. Они ходили из одного кабинета в другой. Чиновники качали головами и в ожидании барабанили пальцами по столу. Ли пришлось выложить лишних двести песо на швай. Наконец, он заплатил четыреста песо плюс процент и различные штрафы. Когда он вручил камеру Аллертону, тот ничего не сказал.

В молчании они направились в «Эй, на борту!». Ли сразу заказал выпить. Аллертон куда-то исчез. Вернулся примерно через час и сел рядом.

— Поужинаем сегодня? — спросил Ли.

— Нет, я наверное, вечером поработаю.

Ли расстроился и приуныл. Все тепло и веселье субботнего вечера испарилось, и он не знал, почему. В любой любви или дружбе он пытался установить контакт на невербальном уровне — интуицией, безмолвным обменом мыслей и чувств. А теперь Аллертон резко оборвал эту связь, и Ли было физически больно — точно он протянул другому часть себя, а ее обрубили, и он, потрясенный, не веря своим глазам, остался смотреть на кровоточащую культю.

— Подобно администрации Уоллеса, — сказал он, — я субсидирую непроизводство. Я заплачу тебе двадцать песо, если ты не будешь сегодня работать.

Ли начал было развивать эту мысль, но нетерпеливая холодность Аллертона остановила его. Он умолк и посмотрел на Аллертоона с болью и неверием.

Тот вел себя нервно и раздражительно — постоянно озирался и барабанил пальцами по столу. Он сам не очень понимал, почему Ли его раздражает.

— Может, тогда выпьем? — спросил Ли.

— Нет, не сейчас. Мне все равно нужно идти.

Ли резко встал.

— Ну что ж, тогда увидимся. До завтра.

— Да. Спокойной ночи.

Ли остался стоять, пытаясь придумать, как еще можно задержать Аллертона, как назначить встречу на завтра, как погасить ту боль, которая в нем только что вспыхнула.

Аллертон ушел. Ли схватился за спинку стула и опустился на сиденье, точно ослабев от долгой болезни. Он смотрел в стол, мысли ворочались медленно, точно ему стало очень холодно.

Бармен положил перед ним сандвич.

— А? — вздрогнул Ли. — Что это?

— Сэндвич, который ты заказал.

— А, да. — Ли несколько раз откусил, запив куски водой. — Запиши мне на счет, Джо, — крикнул он бармену.

Потом поднялся и вышел. Шел он медленно. Несколько раз останавливался. Опирался на дерево и смотрел в землю, точно у него болел живот. Придя домой, снял пиджак, ботинки и сел на кровать. У него начало болеть горло, на глаза навернулись слезы, и он упал поперек кровати, конвульсивно всхлипывая. Он поджал колени, закрыл лицо руками, сжал кулаки. К утру Ли перевернулся на спину и вытянулся. Рыдания стихли, а лицо обмякло в утреннем полумраке.

* * *

Ли проснулся около полудня и долго сидел на кровати с одним ботинком в руке. Потом вытер глаза, надел пиджак и вышел из дому.

Ли пошел к центральной площади и несколько часов просто бродил там. Во рту у него пересохло. Он зашел в китайский ресторанчик, сел в кабинку и заказал кока-колу. Теперь, когда уже не отвлекали никакие движения, жалость к себе разлилась по всему его телу. «Что же произошло?» — думал он.

Он заставил себя рассмотреть все факты. Аллертон — недостаточно педик, чтобы между ними были возможны взаимные отношения. Привязанность Ли его раздражает. Как и многие бездельники, он терпеть не может, если кто-то покушается на его время. Близких друзей у него нет. Точно назначать встречи он не любит. Ему не нравится чувствовать, что кто-то от него чего-то ожидает. Ему хочется жить вообще без всякого давления извне — насколько это возможно. Аллертон обиделся, когда Ли начал суетиться и выкупать его камеру. Он почувствовал, что его пытаются развести», навязывают обязательства, которых ему совершенно не хочется.

Аллертон не признает друзей, делающих ему подарки за шестьсот песо, а эксплуатировать Ли ему тоже неудобно. Прояснить ситуацию он никак не попытался. И противоречия в том, что он обижается на принятую услугу, видеть ему не хочется. Ли понял, что он может разделить точку зрения Аллертона, хотя от этого становится очень больно. Потому что видно все безразличие Аллертона к нему. «Мне он понравился, и я хотел понравиться ему, — думал Ли. — Я не собирался его покупать».

«Мне нужно уехать из города, — решил он. — Куда-нибудь съездить. В Панаму, в Южную Америку». Он пошел на вокзал узнать, когда следующий поезд на Веракрус. По расписанию поезд отправлялся в тот же вечер, но билет Ли покупать не стал. Холодное опустошение обрушилось на него при мысли о том, что он один приезжает в чужую страну. Так далеко от Аллертона.

Ли взял такси до «Эй, на борту!». Аллертона в баре не было, и Ли три часа просидел у стойки. Пил. В конце концов, Аллертон показался в дверях, вяло помахал Ли и прошел наверх с Мэри. Ли знал, что они наверняка пошли домой к хозяину бара, где часто ужинали.

И он сам поднялся к Тому Вестону. Мэри с Аллертоном сидели там. Ли подсел к ним и попытался привлечь интерес Аллертона, но он был слишком пьян и нес чепуху. На его попытки вести небрежную и забавную беседу больно было смотреть.

* * *

Должно быть, он уснул. Мэри и Аллертон ушли. Том Вестон принес ему горячего кофе. Он выпил, встал и шатаясь вывалился из квартиры. Совершенно без сил, он проспал до следующего утра.

Перед его глазами прошли сцены хаотичного пьяного месяца. Незнакомое лицо, симпатичный мальчишка с янтарными глазами, желтыми волосами и великолепными прямыми черными бровями. Он видел, как просит кого-то малознакомого угостить его пивом в баре на улице Инсургентов и получает мерзкий унизительный отказ. Он видел, как выхватывает пистолет, когда кто-то сначала пас его от самой малины на Коахуиле, а потом попытался взять духаря. Он чувствовал, как его поддерживают доброжелательные руки, ведя домой. «Не напрягайся, Билл». Перед ним стоял его друг детства Роллинс, надежный и сильный, а рядом — его элкхаунд. Карл бежал к трамваю. Мур с его злобной сучьей ухмылочкой. Лица сливались в единый кошмар, стонали ему что-то странными идиотскими голосами, которые сначала он не мог понять, а потом уже не мог слышать.

* * *

Ли встал, побрился и почувствовал себя лучше. Удалось съесть булочку и выпить кофе. Он покурил, почитал газету, стараясь не думать об Аллертоне. В конце концов, отправился в центр и зашел в оружейный магазин. Нашел выгодный «кольт-фронтир», который и купил за двести песо. 32-20, в отличном состоянии, серийный номер — где-то за триста тысяч. В Штатах такой же стоил бы по меньшей мере сотню долларов.

Потом Ли зашел в американский книжный магазин и купил книгу о шахматах. Взял ее с собой в Чапультепек, сел на берегу лагуны у киоска, торговавшего газировкой, и начал читать. Прямо перед ним лежал островок, на котором рос огромный кипарис. Все дерево облепили сотни стервятников. Интересно, чем они питаются, подумал Ли. Он швырнул на островок корку хлеба. Стервятники не обратили ни малейшего внимания.

Ли интересовала теория игр и стратегия произвольного поведения. Как он и предполагал, теория игр неприменима к шахматам, поскольку шахматы исключают случайность и очень близки к тому, чтобы полностью исключить непредсказуемый человеческий фактор. Если механизм шахмат понять полностью, исход партии можно предсказать после первого же хода. «Игра для мыслящих машин», — подумал Ли. Он читал дальше, время от времени улыбаясь. Потом встал, пустил книгу плыть по лагуне и ушел оттуда.

Ли знал, что не добьется от Аллертона того, чего ему хотелось. Суд фактов отклонил его прошение. Но сдаться просто так Ли не мог. «Может быть, удастся изменить факты», — думал он. Он был готов как угодно рисковать, пускаться на любые крайности. Как святой или преступник в розыске, которому уже нечего терять, Ли перешагнул притязания своей нудной, осторожной, стареющей, испуганной плоти.

Он взял такси до «Эй, на борту!». Аллертон стоял перед баром, лениво моргая на ярком солнце. Ли посмотрел на него и улыбнулся. Аллертон улыбнулся в ответ.

— Ты как?

— Сонно. Только что встал. — Он зевнул и двинулся в бар, вяло махнув Ли: — Увидимся.

Внутри он сел у стойки и заказал томатный сок. Ли тоже вошел и сел рядом, заказав двойной ром с колой. Аллертон пересел за столик к Тому Вестону.

— Принеси мне томатный сок сюда, будь добр, Джо? — попросил он бармена.

Ли пересел за соседний столик. Том Вестон собрался уходить. Аллертон пошел за ним на улицу. Потом вернулся и сел в соседней комнате, стал читать газеты. Пришла Мэри, подсела к нему. Поговорив несколько минут, они поставили шахматную доску.

Ли уже выпил три стакана. Он подошел к столику, за которым Мэри и Аллертон играли в шахматы, и подвинул стул.

— Не возражаете, если я буду подглядывать?

Мэри досадливо посмотрела на Ли, но улыбнулась, встретив его немигающий безрассудный взгляд.

— Я тут про шахматы читал. Их изобрели арабы, и это неудивительно. В умении сидеть с арабами никто не сравнится. Классическая игра в шахматы по-арабски — просто состязание в сидении. Когда оба участника умирают от голода, объявляют пат. — Ли замолчал и сделал большой глоток.

— А когда в шахматах наступила эпоха барокко, стала широко применяться практика изводить противника каким-нибудь раздражающими действиями. Некоторые игроки чистили ниточками зубы, другие хрустели суставами или пускали слюной пузыри. Метод постоянно совершенствовался. В матче 1917 года в Багдаде араб Арахнид Хайям разгромил немецкого гроссмейстера Курта Шлемиля тем, что сорок тысяч раз промычал песенку «Я останусь, когда ты меня покинешь», причем всякий раз протягивал к доске руку, словно собираясь сделать ход. В конце концов, у Шлемиля начались судороги.

А вам никогда не доводилось видеть, как исполняет партии итальянский гроссмейстер Тетраццини? — Ли закурил сигарету Мэри. — Я намеренно говорю «исполняет партии», поскольку он был великим артистом. Как все артисты, он был немного шарлатан, а иногда и просто жульничал. Временами, чтобы скрыть от противника свои маневры, пускал дымовую завесу — буквально, разумеется. У него была группа специально натренированных идиотов — в нужный момент по сигналу они врывались и съедали с доски все фигуры. Когда ему грозило поражение — а это случалось довольно часто, поскольку о шахматах он не знал ничего, кроме правил, да и в тех был не очень уверен, — он вскакивал и орал: «Ах ты сволочь, дешевка! Я видел, как ты королеву в рукав сунул!» — и заезжал разбитой чайной чашкой противнику в физиономию. В 1922 году его вываляли в дегте и перьях и изгнали из Праги. Потом я встретил Тетраццини в Верхней Убанге. Он совершенно опустился. Торговал на улице нелицензионными презервативами. В тот год от чумы рогатого скота дохли даже гиены.

Ли умолк. Он барабанил свой номер точно под диктовку и не имел ни малейшего понятия, что скажет дальше, — но подозревал, что монолог в конечном счете сведется к непристойностям. Ли взглянул на Мэри. Та многозначительно посматривала на Аллертона. «Какой-то код влюбленных, — решил Ли. — Она говорит ему, что пора уходить». Аллертон встал и сказал, что перед работой ему нужно подстричься. Мэри и Аллертон ушли. Ли остался в баре один.

Монолог продолжался.

— Я как-то раз служил адъютантом у генерала фон Тупса. Большой педант. Ему трудно было угодить. Я перестал пытаться уже через неделю. У нас в офицерском клубе даже поговорка была: «Фланг перед Тупсиком никогда не оголяй». Так вот, больше ни одной ночи я Тупсика вынести не мог, а потому собрал небольшой караван и пустился в путь с Абдулом, местным Адонисом. Не прошли мы от Тангахаро и десяти миль, как Абдул свалился с этой скотской чумой — пришлось его там бросить умирать. Очень не хотелось, но другого выхода не было. Он стал совсем несимпатичным, понимаете, о чем я, да?

В верховьях Замбези я повстречал старого голландского торговца. Мы долго с ним торговались, и я, наконец, отдал ему канистру настойки опия за одного мальчишку — наполовину эффенди, наполовину лулу. Я прикидывал, что мальчишки мне хватит до Тимбукту, может даже — до Дакара. Но не успели мы и до Тимбукту дойти, как мальчишка начал снашиваться, и я решил обменять его на чисто бедуинскую модель. Эти полукровки на вид-то неплохие, но непрочные. В Тимбукту я пошел на Стоянку Использованных Рабов Гаса-Пидораса посмотреть, не может ли он мне чего взамен предложить.

Гас выскакивает и заводит свою песню: «Ах, сахиб Ли. Тебя просто Аллах мне послал! У меня как раз есть кое-что по твоей сраке… то есть, по твоей части. Только что получил. Всего один прежний хозяин, и тот доктор. Пользовался нечасто, бережно, два раза в неделю. Молоденький, нежненький. Даже лопочет еще, как младенец. Гляди!»

«И ты называешь эти старческие слюни детским лепетом? Да от него еще мой дедушка триппер подхватил. Давай другого, Гасси».

«Тебе не нравится? Жалко. Ладно, у всех свои вкуса, как один парень сказал. А вот у меня есть стопроцентный бедуин, в пустыне воспитывался, родословная — аж до самого Пророка. Смотри, какая осанка. Какая гордость! Не мальчик — огонь!»

«Хорошая ретушь, Гас, да только прорехи видать. Это монгольский идиот-альбинос. Не забывай, Гасси, ты имеешь дело с самым старым педрилой Верхней Убанги, так что хватит мне тут баки заколачивать. Залезай в свою смотровую яму и найди-ка мне самого лучшего мерзавца, что только есть на твоем проеденном молью базаре.

«Хорошо, сахиб Ли, тебе, значит, качество подавай? Пойдем за мной, пожалуйста. Вот он. Что я еще могу сказать? Качество само за себя говорит. У меня ведь тут всякая дешевка ошивается — говорят, что им качество надо, а потом вопят, что слишком дорого. Но мы-то с тобой знаем, что качество дорого стоит. На самом деле, клянусь тебе елдой Пророка, на качественном товаре я теряю деньги».

«Ага. Пробег-то у него имеется, но ладно, сойдет. Как насчет пробного прогона?»

«Ли, я тебя умоляю, у меня же не бордель. У нас только комплексные сделки. На территории потреблять продукт запрещено. Я могу через это лицензию потерять».

«Да чтоб я попался с твоими склеенными скотчем и замазанными шпаклевкой конструкциями ближе, чем за сто миль от ближайшего базара? А кроме того, как я узнаю, что это не баба?

«Сахиб Ли! У нас на стоянке высокие моральные нормы!»

«Я в Марракеше один раз так влип. Толкнули жидовку-трансвеститку как абиссинского принца».

«Ха ха ха, смешные у тебя шутки, а? Ладно, давай так: переночуй сегодня в городе и попробуй. Если к утру разонравится, я верну тебе все до последнего пиастра. Честно?»

«Хорошо, теперь скажи мне — сколько ты мне можешь дать за этого лулу-эффенди? В изумительном состоянии, просто перетрудился. Много не ест и ничего не говорит».

«Господи боже мой, Ли! Ты же знаешь, что я ради тебя себе правое яйцо отрежу, но клянусь пиздой своей мамаши, чтоб меня о землю шваркнуло и парализовало, чтоб у меня хуй отстегнулся, но этих полукровок сбагривать труднее, чем говно из кишечника торчка».

«Побереги дыхалку. Сколько?»

Гас становится перед лулу-эффенди, уперев руки в бока. Улыбается и качает головой. Обходит мальчишку со всех сторон. Нагибается и показывает на небольшую, немного варикозную вену у него под коленом. «Посмотри, — говорит он, по-прежнему улыбаясь и покачивая головой, потом обходит мальчишку еще раз. — Еще и геморрой. — Снова качает головой. — Прямо не знаю. Я прямо не знаю, что и сказать тебе. Открой рот, пацан… Двух зубов не хватает». Улыбка сходит с лица Гаса. Он говорит тихо и сочувственно, точно хозяин похоронного бюро.

«Я должен быть с тобой честным, Ли. У меня сейчас такого добра навалом. Давай забудем об этом товаре и поговорим о наличных за второго».

«И что я с ним буду делать? На улице торговать?»

«Захвати с собой про запас. Ха ха…»

«Ха. Сколько дашь?»

«Ну… только не злись на меня… двести пиастров». Гас отскакивает от меня, точно боится моего гнева, и двор затягивает тучей пыли.

Номер закончился неожиданно, и Ли огляделся. Бар был почти пуст. Он заплатил за выпивку и вышел в ночь.

Хенри Агард Уоллес (1888-1965) — министр сельского хозяйства (1933-1940) и вице-президент США (1941-1945) в администрации президента Рузвельта.

Filed under: men@work

bits of everything

Лампимампи о романе Спайка Миллигэна “Пакун”

памятник, гм, тяготению в некотором смысле

Сламп из непонятных соображений перепечатывает из Голоса Омара мое предисловие ко “Внутреннему пороку”, явно приписывая авторство этого текста самому Томасу Пинчону. way to go, dudes

занимательное чтение и разглядывание: краткая история космической гонки с картинками

Томас Пинчон, я предполагаю? там же и другие уродцы Уинстона Конрада

некоторое напоминание

ну и немного посмотренного и пересмотренного

  

  

  

Filed under: just so stories, pyncholalia, talking animals

Queer 05

01 | 02 | 03 | 04

ГЛАВА 4

Вечером в пятницу Аллертон отправился на работу. Вместо своего соседа по квартире он вычитывал корректуру в газете на английском языке.

В субботу Ли встретился с ним в «Кубе» — баре, интерьер которого напоминал декорацию к сюрреалистическому балету. Стены украшали фрески подводных сцен: русалки и водяные в причудливых композициях с гигантскими золотыми рыбками таращились на клиентов бара с неподвижными одинаковыми выражениями апатичного смятения. Даже рыбы казались встревоженными, но безрезультатно. Возникало очень беспокойное ощущение — точно все эти гермафродиты испугались чего-то у посетителя за спиной или сбоку. Выпивохам от такого навязанного общества становилось не по себе, и они уходили в другие заведения.

Аллертон был несколько угрюм, а Ли было тоскливо и не по себе, пока он не опрокинул в себя пару мартини.

— Знаешь, Аллертон… — начал он после долгого молчания. Аллертон что-то мычал про себя, барабанил по столу пальцами и нервно оглядывался. Когда Ли заговорил, он перестал мычать и вопросительно поднял одну бровь.

«Паскудник умнеет на глазах», — решил Ли. Он знал, что никак не сможет наказать мальчишку за безразличие или дерзость.

— В Мексике — самые неумелые портные, которых я только встречал, сколько путешествую. Ты себе у них что-нибудь заказывал? — Ли осмотрел обноски Аллертона. Тот к одежде относился так же безразлично, как и сам Ли. — Вижу, что нет. Я, например, попал с одним по-крупному. Казалось бы, все просто. Я купил готовые брюки. Примерять не было времени. В них бы влезли мы оба.

— Некрасиво смотрелось бы, — сказал Аллертон.

— Люди бы думали, что мы — сиамские близнецы. А я тебе рассказывал про одного сиамского близнеца, который сдал своего брата фараонам, чтобы сняли его с заразы? Ладно, сначала о портном. Приношу ему эти штаны вместе с другой парой, говорю: «Эти брюки слишком просторные. Ты можешь их ушить до размера вот этих?» Он пообещал сделать через два дня. Прошло уже больше двух месяцев. «Manana», «mas tarde», «ahora», «ahotita», и всякий раз, как я к нему прихожу, — «todavia no», еще не готово. Вчера этого «ahora» я уже выдержать больше не мог — сказал ему: «Готовы или не готовы — отдавай мои штаны». Все брюки были распороты по швам. Я говорю: «За два месяца ты только и сделал, что выпотрошил мне брюки?» Отнес их к другому портному, говорю: «Зашивай». Ты есть хочешь?

— Вообще-то, да.

— Как насчет «Стейк-Хауса Пэта»?

— Отлично.

* * *

У Пэта подавали отличные стейки. Ли это место нравилось, потому что в нем никогда не было людно. Он заказал двойной сухой мартини. Аллертон — ром с колой. Ли заговорил о телепатии.

— Я знаю, что телепатия существует — сам испытывал. Доказывать неинтересно — что-то кому-то доказывать вообще неинтересно. Мне интересно, как ею пользоваться. В Южной Америке, в верховьях Амазонки, есть растение, оно называется «яхе». Вроде бы, оно усиливает телепатические способности. Им знахари пользуются. Один колумбийский ученый — забыл фамилию — выделил из яхе вещество, которое назвал «телепатином». Я в журнале об этом читал.

А потом мне другая статья попалась. Русские пользуются яхе, когда ставят эксперименты с рабским трудом. Им, похоже, хочется вызывать автоматическое послушание, а в конечном итоге — контролировать мысли. Беспонтово — никакого тебе разогрева, никакой болтовни, никаких номеров откалывать не надо. Залезаешь к кому-нибудь в душу и отдаешь приказы. У меня есть такая теория, что жрецы майя развили в какой-то форме одностороннюю телепатию, чтобы крестьяне им всю работу делали. Все это, конечно, им аукнулось рано или поздно, потому что телепатия — не односторонний расклад по природе своей, там не может быть передатчика и приемника.

А сейчас с яхе должны экспериментировать Штаты — если только они не глупее, чем я думал. Яхе ведь может стать ключом к полезному знанию, к телепатии. Все, чего можно добиться химическим путем, можно другими способами сделать.

Ли заметил, что Аллертону это не очень интересно, и сменил тему.

— А ты читал про одного старого еврея, который хотел провезти десять фунтов золота, зашив себе в пальто?

— Нет. А что там?

— Ну, вот — этого старого еврея сцапали в аэропорту по пути на Кубу. Я слыхал, у них в аэропорту что-то вроде миноискателя стоит — и он звонит, если человек через ворота проходит, и у него — какое-то жуткое количество металла. Так в газетах писали, что когда этого еврея начали трясти и нашли золото, видели, как в окно аэропорта заглядывает множество возбужденных иностранцев, похожих на евреев. «Ой, гефильте фиш! Нашего Аби заграбастали!» А в римское время евреи восстали — в Иерусалиме это, кажется, было — и порешили пятьдесят тысяч римлян. А жидовки — то есть, молоденькие еврейские дамочки, тут осторожнее надо, чтобы меня в антисемитизме не обвинили, — стриптиз устраивали с римскими кишками.

Кстати, о кишках — я тебе не рассказывал об одном моем приятеле, Реджи? Один из невоспетых героев британской разведки. На службе потерял задницу и десять футов кишечника. Много лет прожил под личиной арабского мальчишки, в штаб-квартире его знали только как «номер 69». Однако, они выдавали желаемое за действительное — арабы только в одну сторону признают. Ну вот, а бедняга Реджи заболел одной редкой восточной болезнью и потерял чуть ли не всю свою требуху. За Бога и отечество, каково, а? И никаких речей ему не нужно было, никаких медалей — только знать, что он выполнил свой долг. Ты только подумай — столько лет терпеливо ждать, чтобы все части головоломки на место встали.

О таких, как Реджи, нигде не прочтешь, но это они в муках, в опасности добывают ту информацию, которая подскажет какому-нибудь генералу на передовой план блистательного контрнаступления. А генерал потом на грудь ордена вешает. Например, Реджи первым догадался, что у неприятеля нефть на исходе, потому что закончилась смазка. И это только одна из его блестящих догадок. Как насчет бифштексов на косточке?

— Нормально.

— С кровью?

— Умеренно.

Ли заглянул в меню.

— У них есть печеная «аляска». Ел когда-нибудь?

— Не-а.

— Хорошая штука. Снаружи горячая, внутри холодная.

— Наверное, поэтому и называется печеной «аляской».

— У меня идея появилась. Новое блюдо. Берешь живого поросенка и швыряешь в очень горячую духовку. Снаружи он поджаривается, а когда начинаешь резать — внутри еще живой и дергается. Или если у нас есть склонность к эффектам, представь: из кухни выбегает визжащий поросенок, облитый горящим бренди, и умирает прямо у тебя под стулом. Можешь руку протянуть, оборвать ему хрустящие, прожаренные уши и закусить ими свой коктейль.

* * *

Снаружи город лежал в сиреневой дымке. Теплый весенний ветерок шелестел листвой. Они прогулялись по парку до квартиры Ли, то и дело останавливаясь и поддерживая друг друга — они ослабели от хохота. Прохожий мексиканец бросил им:

— Cabrones.

Ли крикнул ему вслед:

— Chinga tu madre, — и добавил по-английски: — Я приезжаю в твое захолустье, трачу тут свои американские баксы и что? Меня же еще и оскорбляют прямо на улице!

Мексиканец повернулся, пока не понимая, что делать, а Ли расстегнул пиджак и большим пальцем поддел из-за пояса пистолет. Мексиканец пошел дальше.

— А придет такой день, когда он не убежит, — сказал Ли.

Дома у Ли они выпили немного бренди. Ли положил Аллертону руку на плечо.

— Ну, если настаиваешь, — сказал Аллертон.

* * *

В воскресенье вечером Аллертон ужинал дома у Ли. Тот приготовил куриную печень, потому что в ресторанах Аллертон постоянно заказывал куриную печень, а там она, как правило, не очень свежая. После ужина Ли начал обхаживать Аллертона, но тот отверг его домогательства и сказал, что хочет пойти в «Эй, на борту!» выпить рома с колой. Ли погасил в квартире свет, и, прежде чем выйти на улицу, обнял Аллертона. Тот был раздражен и не поддался.

В баре Ли подошел к стойке и заказал два рома с колой.

— И сделай их покрепче, — сказал он бармену.

Аллертон сидел за столиком с Мэри. Ли принес напитки и поставил оба стакана рядом с ним, а сам подсел к Джо Гидри. Гидри был с молодым человеком, который рассказывал, как его в армии лечил психиатр.

— И что же ты у него выяснил? — спросил Гидри. Голос его звучал насмешливо и презрительно.

— Что у меня эдипов комплекс. Я выяснил, что люблю свою маму.

— Так ведь все любят своих мам, сынок, — сказал Гидри.

— Я в том смысле, что люблю ее физически.

— Мне трудно в это поверить, сынок, — сказал Гидри. Ли это показалось очень смешным, и он расхохотался.

— Я слыхал, Джим Кочен вернулся в Штаты, — сказал Гидри. — Устраивается на работу на Аляске.

— Слава богу, что я обладаю независимым источником дохода, и мне не нужно подвергать себя капризам арктического климата, — сказал Ли. — Кстати, ты знаком с женой Джима Элис? Господи, сука она первостатейная. Ни с одной американкой не сравнится. Джим даже в гости никого привести не может. Она запретила ему ходить в рестораны, потому что хочет видеть, как он питается. Ты когда-нибудь таких видел? Что и говорить — ко мне Джиму заходить тоже нельзя, у него такой взгляд затравленный, когда он ко мне домой заскакивает. Прямо не знаю, почему американцы с таким говном в бабах мирятся. Я, конечно, не великий знаток женской плоти, но Элис — паршивая подстилка. Это прямо на всем ее костлявом теле написано.

— Да ты сегодня просто с цепи сорвался, Ли, — сказал Гидри.

— Есть с чего срываться. Слыхал про этого типа, Вигга? Есть тут в городе такой американский хипстер — торчок, говорят, клево на контрабасе лабает. Все на шару норовит, хотя капуста у него водится. И постоянно заразу выхаривает, говорит: «Не-е, покупать я не хочу — бросаю. Мне только пол-баша». Ну, а я тут понял, что с меня хватит — он тут на новом «крайслере» за три штуки разъезжает, а дрянь себе покупать жмется. Что я ему — Благотворительное общество торчков? Этот Вигг — урод каких мало.

— И ты его харишь? — спросил Гидри. Казалось, его юного друга это шокировало.

— Еще чего? Ко мне рыбешка побольше плывет. — И Ли взглянул на Аллертона, который как раз смеялся над какой-то фразой Мэри.

— Правильная рыбешка, — саркастически хмыкнул Гидри. — Холодная, скользкая. Трудно поймать.

Зд. — ублюдки (исп.)

Еб твою мать (искаж. исп.)

Filed under: men@work

in the out

Futility by William Gerhardie

My rating: 5 of 5 stars

Великолепный около-модерновый «роман на русские темы», совершенно, впрочем, в России неведомый. Что странно, поскольку вышел в 1922-м и не полюбил его только ленивый, ибо в числе поклонников «Тщеты» — Кэтрин Мэнсфилд, Эдит Уортон, Бернард Шо, Грэм Грин, Ивлин Уо, Ч. П. Сноу, Херберт Уэллз и десятки других писателей. Да, писатели полюбили его отдельно, потому что он насквозь литературен и среди прочего представляет собой сатиру на примерно всю русскую литературу и одновременно оммаж ей же. Но больше всего в нем, конечно от Чехова (и лишь как исследователь Чехова Джерхарди известен ру-литературоведам и отдельным критикам) — и Чехов в «Тщете» плавно перетекает в Бекетта. Запутанные отношения в семье Бурсановых — одновременно и экзерсис в исследованиях «загадочной русской души», и метафора череды русских революций, и тонкая пародия на великую русскую литературу.

Роман лукав, остроумен, пронзителен и, как говорила про него Мэнсфилд, «дышит». Что важно — без клюквы (автор, в общем, считается русско-английским писателем, ибо родился в Петербурге). И для меня не менее важно, что половина действия в нем происходит во Владивостоке (спорим, вы не знали?), в нем увековечены некоторые местные достопримечательности (вроде дорогой моему сердцу Зеленой гимназии, Садгорода или ресторана «Золотой рог»). С книжкой Кесселя, изданной по-русски, сравнивать его не имеет смысла, ибо Кессель — проходная писанина, а Джерхарди — натуральный шедевр, хотя оба автора в означенный период во Владивостоке присутствовали, и даже если б интервенции союзников не случилось, ее бы следовало организовать только для того, чтобы «Тщета» была написана.

The Peoples and Politics of the Far East: Travels and Studies in the British, French, Spanish and Portuguese Colonies, Siberia, China, Japan, Korea, Siam and Malaya by Henry Norman

My rating: 5 of 5 stars

Превосходный образец викторианского нон-фикшна: это не только очерки имперского путешественника по всему ДВ, от Сингапура до Владивостока, но и нравоучительные очерки нравов народов и обзоры политики соответствующих наций (название тут не врет). Надо, конечно, делать поправку на 1890-е года и эту самую имперскость мышления, читать это все — бесценно. Это великолепный стиль с забавными подарками и отличная журналистика, где все очень обстоятельно и солидно: статистические выкладки перемежаются дневниками путешествий, анекдотами и кусками забытой (или неочевидной) истории. Свое либеральное мнение у Нормена есть по любому поводу и это вообще образцовое страноведение, крайне полезное до сих пор.

All the Russias: Travels and Studies in Contemporary European Russia, Finland, Siberia, the Caucasus, & Central Asia by Henry Norman

My rating: 5 of 5 stars

Отличный том-компаньон к “Народам и политикам”: все, что вы хотели знать о России на рубеже позапрошлого и прошлого веков, но так и не узнали. До Владивостока Нормен, правда, посуху не доехал – только до Иркутска, но все равно издавать книгу необходимо, это ценно.

Люди принесшие холод. Книга первая. Лес и степь by Vadim Nesterov

My rating: 5 of 5 stars

Без преувеличения — это лучший исторический науч-поп, который мне доводилось читать в последнее время. Я даже не знаю, с чем сравнить.

Период охватывает тот период который был до Большой игры (с точки зрения, насколько я понимаю, принятой в истории) — т.е. проникновение русских на юг при Петре и чуть позже, когда активное противостояние с англичанами еще не началось само по себе, но Индия уже была в прицелах. Мало того: Нестеров взял ту — самую, пожалуй, «литературную» часть этого эпоса, которая не сильно касается политики кабинетных стратегов, а происходит натурально «в поле». Это истории нескольких ранних русских дипломатов («переводчиков», что несколько прибавляет гордости за профессию) и разведчиков, которые действовали в Средней Азии и на юго-западе Сибири.

И ему удалось соткать такой исторический нарратив, который мне, например, натурально не давал оторваться от чтения несколько вечеров. Профессиональным историкам такое, как правило, не удается — они слишком уж в материале и теме. Больше того — все это написано лихо и нормальным человеческим языком (вплоть до того, что текст приятно читать вслух — я знаю, я пробовал), в то время как цель историков, я подозреваю, — лишь скрыть от нас правду, а общую картину и вовсе зажать.

Что же до морали, то ее в этом тексте нет, как не бывает ее во всех исторических событиях (см. романы Томаса Пинчона, если непонятно, как это). Есть некоторое томленье — очень хочется продолжения истории, как в детстве: а дальше? а дальше? что же было дальше? Возможно, Нестеров и допишет — насколько можно судить, этот документальный роман есть его способ отдать дань тем «гениям места», с которыми сам он вырос. И это, я бы решил — лучший способ разобраться со своим прошлым. Жаль, что у Дальнего Востока и Маньчжурии до сих нет такого летописца-популяризатора.

Герои вчерашних дней by Vadim Nesterov

My rating: 5 of 5 stars

Прекрасный исторический очерк об Албазинском остроге – эдакая маргиналия к “Людям”. Всем фанаитам ДВ читать обязательно.

Большая игра, 1856-1907. Мифы и реалии российско-британских отношений в Центральной и Восточной Азии by Евгений Сергеев

My rating: 4 of 5 stars

Любопытная и подробная монография, с привлечением источников на английском (что освежает) и свойственными русской историографии недочетами. Любовь к «традиции» в написании имен делает ее местами совершенно непроницаемой: часто решительно непонятно, о ком в тексте идет речь, помогают только сноски на эти самые источники. К тому же историк — не переводчик, но это полбеды, у книжки не было и редактора, судя по всему, отчего в ней возникают совершенно чудовищные конструкции и опечатки, хотя при тираже в 800 экз. этого вряд ли кто заметит (но обидно же, блин, материал-то благодатный).

Пробралось в текст, я подозреваю, и некоторое количество глупостей, поскольку историк все же у нас больше монокультурен, чем нет. К примеру, автор явно не знает, кто такой сэр Хенри Нормен и называет его «журналистом Норманном Генри». Насчет Брюса Локхарта он тоже как-то не в курсе и в плену у доносов ВЧК, к тому же: считает его «Р. Локкартом» и обвиняет в стотысячный раз в организации «посольского заговора».

Кроме того, в книге омерзительный иллюстративный материал: карты такого качества, что лучше бы их не было вообще, портреты действующих лиц представлены методом случайной выборки (например, зачем там дурак-отмирал Алексеев, я так и не понял, в тексте он, по-моему, вообще не поминается), а основную часть представляют дурацкие английские карикатуры (хватило бы и пары). Ну, в общем…

Ну а нарратив несет в себе все недостатки препарата под микроскопом, потому что историк — еще и не писатель: он часто довольно бессвязен и написано все таким языком, что ма-ма (примеров не даю, лень и неприятно). Хотя книжка оказалась очень поучительна, тут спору нет.

Поначалу Большая игра с обоих сторон подпитывалась паранойей кабинетных стратегов и шизофренией полевых командиров, и авантюристов в ней было навалом, отчего и происходили все эти топтания по перевалам и пустыням в душе «школы танцев Соломона Глянца». В Маньчжурию, которая, по понятным причинам, занимала меня больше всего, фокус смещается только примерно к началу ХХ века, когда участники несколько охолонули и поняли, что они делают что-то не то (поэтому название труда несколько обманчиво). Но даже в узком контексте Большой игры становится понятно, до чего гениален был С. Ю. Витте — Маньчжурия прекрасно работала бы не только как колония России, но и как буферное государство. Итог же Большой игры для России, боюсь, оказался неутешителен, что бы нам теперь ни рассказывали историки. От похода на Индию отказались, железнодорожную концессию в Персии не получили, в порты Персидского залива их не пустили, Тибет они тупо и подло слили, а Маньчжурию в итоге просрали все равно. Закрепились только в Средней Азии, и тактически это был, конечно, плюс, наверное, а стратегически — достижение вполне сомнительное по нынешнему состоянию дел. Нормально, в общем, так поиграли, — вплоть до того, что «мыть сапоги в Индийском океане» сейчас ходят через Сирию.

Потому что нынешний реваншизм режима по всем параметрам — если и не пещерный, то уж точно XIX века. Век ХХ эту кремлевскую хуйню ничему не научил ни стратегически, ни геополитически. Ебаные двоешники, совершенно непонятно, чем тут гордиться: экспансионистский нахрап себя не оправдывает, даже в позапрошлом веке это был путь в никуда, и англичане сообразили это быстрее. Такой вот урок истории.

дополнительное разглядывание:

к последней книжке, которой не хватает картинок: в Записках скучного человека – три галереи, которые дают лучшее представление о некоторых персонажах и местах действия Большой игры:

– раз

– два

– три

а здесь – милая галерея изображений родного города с не самыми очевидными сюжетами и ракурсами. я уже и сам вполне готов к тому, чтобы выложить некоторые снимки из семейного архива, где видны разные места в разные годы

полезная информация:

Ник Рок-н-ролл собирает деньги на запись новой пластинки “Детские слезы на немолодом лице”. поучаствуйте, и вам воздастся

а песни о родном городе, о которых упоминалось несколько раньше, со временем становятся лучше. также надо отметить, что во Владивостоке растет число поющих художников:

Filed under: =DVR= archives, dom smith, just so stories

Queer 04

01 | 02 | 03

ГЛАВА 3

Стоял прекрасный ясный апрельский день. Ровно в пять Ли вошел в «Эй, на борту!». Аллертон сидел у стойки с Элом Хайменом — человеком запойным, одним из самых мерзких, глупых, тупых пьянчуг, которых Ли знал. С другой стороны, трезвым он бывал весьма разумен, прост в обращении и довольно мил. Теперь он был трезв.

У Ли на шее болтался желтый шарфик, на носу — темные очки за два песо. Он снял шарфик и очки и бросил их на стойку.

— Тяжелый день в студии, — сказал он подчеркнуто театрально и заказал ром с колой. — Знаете, похоже, мы наткнулись на нефтяную скважину. Сейчас начинают бурить в квадранте четыре, а с той вышки можно до Техаса доплюнуть, где у меня хлопковая плантация на сто акров.

— Мне всегда хотелось стать нефтепромышленником, — вздохнул Хаймен.

Ли оглядел его и покачал головой:

— Боюсь, не выйдет. Видишь ли, тут не всякий подойдет. Должно быть призвание. Во-первых, ты должен выглядеть как нефтепромышленник. Молодых нефтяных магнатов не бывает. Магнату должно быть лет пятьдесят. Кожа у него вся потрескалась и в морщинах, как высохшая на солнце жидкая грязь, а особенно — шея на затылке, и в морщинах, как правило, полно пыли после того, как он ездит инспектировать все свои массивы и квадранты. Он носит габардиновые штаны и белые рубашки с коротким рукавом. Ботинки у него покрыты мелкой пылью, которая вьется за ним повсюду, как маленький личный самум.

Вот, значит, — призвание у тебя есть, подобающая внешность — тоже. Теперь ходишь везде и сшибаешь аренду. В очередь к тебе выстраивается пять-шесть человек, которым хочется сдать тебе свои участки, чтобы ты там дырки бурил. Идешь в банк, разговариваешь с президентом: «А вот Клем Фэррис, один из лучших чуваков в этой долине, к тому ж — не дурак, он в это дело по самые яйца влез. И Старый Скрэнтон, Фред Крокли, и Рой Шпигат, и Тед Бэйн — все они славные ребята. Теперь давайте я вам факты выложу. Я мог бы здесь всю утро просидеть и протрепаться, кучу времени бы у вас отнял, но я знаю — вы человек привыкший к фактам и цифрам. Их-то я вам сейчас и покажу».

И он спускается к машине — а она у него всегда двухдверная или же спортивная, магнаты никогда в седанах не ездят, — лезет на заднее сиденье, достает свои карты, огромный рулон карт, здоровых, что твои ковры. И расстилает их на столе у президента банка, и от карт пылища подымается такая, что весь банк обволакивает.

«Видите вот этот квадрант? Это Техас на границе с Мексикой. Вот тут проходит сброс, прямо через ферму Джеда Марвина. Со стариком Джедом я тоже уже разговаривал, приезжал к нему как-то раз, отличный старикан. В этой долине нет человека прекраснее старого Джеда Марвина. Вот, здесь уже бурили “Сокони”».

Он расстилает новые карты. Придвигает еще один стол, прижимает края карт плевательницами. «Так вот, они ни черта не нашли. А вот другая карта…» Он разворачивает еще одну. «Будьте добры, присядьте на тот краешек, чтобы она у нас не свернулась. Я вам сейчас покажу, почему у них скважина сухая, и почему в том месте вообще никогда бурить не стоило — видите, вот этот сброс идет в аккурат между артезианским колодцем Джеда и границей с Мексикой, прямо в квадрант четыре. А массив этот снимался последний раз в 1922 году. Вы ж, наверное, знаете того парня, который этим занимался? Эрл Хут, отличный парень просто. Дом у него в Накогдочесе, а зять его владеет участком вот тут — старая ферма Брукса, сразу к северу от границы, прямо напротив…»

К этому времени президента уже всего крючит от скуки, ему все легкие пылью запорошило — ведь у нефтепромышленников по конституции на пыль иммунитет, — и он говорит: «Ладно, если всем этим славным ребятам не в падлу, то и мне, наверное, тоже. Согласен».

И вот магнат возвращается, и тот же самый номер поделывает с потенциальными клиентами. Потом выписывает из Далласа геолога — или еще откуда-нибудь, и геолог ловко болтает какую-нибудь чушь про геологические сбросы, поверхностные признаки нефтепроявления, внедрение, глинистые сланцы и песок, выбирает какое-нибудь место — более-менее случайно — и начинает бурить.

Теперь — бурильщик. Это точно должен переть буром. Его нужно искать в Бойзтауне — в пограничных городках есть целые районы, где такие парни обретаются. Его находят в комнате среди пустых бутылок, с тремя шлюхами. Шварк ему бутылкой по башке, на улицу выволокли, протрезвили, привезли на место, он смотрит на участок, сплевывает и говорит: «А мне-то что — твоя же скважина».

И вот если скважина оказывается сухой, нефтепромышленник говорит: «Ну что ж, бывает. Некоторые скважины смазаны, некоторые — суше, чем пизда у шлюхи воскресным утром». Был один такой магнат, его Суходрочкой Даттоном звали — ладно тебе, Аллертон, отставить шуточки про вазелин, — так вот, он двадцать сухих скважин насверлил, пока не вылечился. «Вылечился» — это значит «разбогател» на соленом языке нефтяной тусовки.

В бар вошел Джо Гидри, и Ли слез с табурета пожать ему руку. Он надеялся, что Джо поднимет тему педерастии, и он сможет проверить реакцию Аллертона. Ли прикидывал, что Аллертону уже пора дать понять, на что идет игра — главное тут не упустить мяч из рук.

Все уселись за столик. У Гидри кто-то спер радиоприемник, сапоги для верховой езды и наручные часы.

— У меня беда в том, — жаловался Гидри, — что мне нравится такой тип людей, который меня грабит.

— Вот тут ты и совершаешь ошибку, — сказал Ли. — Зачем приглашать их домой? На это есть гостиницы.

— Тут ты прав. Но у мне далеко не всегда хватает на гостиницу. А кроме этого, мне нравится, когда кто-то готовит мне завтрак и подметает квартиру.

— Вернее — выметает квартиру?

— Да плевать мне на часы и на радио — сапоги жалко. Красивые были, я им так радовался всегда. — Гидри склонился над столом и взглянул на Аллертона. — Прямо не знаю, стоит ли перед молодым поколением о таких вещах рассказывать. Не обижайся, парнишка.

— Валяй, — ответил Аллертон.

— Я вам рассказывал, как уличного фараона сделал? Vigilante, ночной патрульный там, где я живу. Каждый раз видит: если у меня в комнате свет горит, сразу заходит рому выпить. И вот ночей пять назад заходит, а я пьяный и мне хочется, поэтому одно за другое — и вот я ему уже показываю, как коровы капусту едят…

И вот на следующий вечер после того, как я его сделал, прохожу мимо пивной на углу, а он выходит borracho и говорит: «Выпей». Я говорю: «Не хочу я пить». А он pistola вытаскивает и повторяет: «Выпей». В конце концов, я у него pistola отобрал, а он в пивную забежал — подкрепление по телефону вызывать. Пришлось тоже туда врываться и телефон на стенке крушить. Теперь мне за него платить нужно. Я домой возвращаюсь — я на первом этаже живу, — а он на окне мылом уже написал: El Puto Gringo. Я вместо того, чтобы стереть, все как есть оставил — бесплатная реклама все-таки.

Подносили новые стаканы. Аллертон сходил в сортир, а вернувшись, влез в какой-то разговор у стойки. Гидри обвинял Хаймена в том, что он педик, а притворяется, что нет. Ли пытался объяснить Гидри, что Хаймен на самом деле — не педик, а Гидри упорствовал:

— Он — педик, а ты, Ли, — нет. Ты просто ходишь и делаешь вид, что педик, чтоб тебя из тусовки не выпихнули.

— Да кому вообще надо в твою остохреневшую тусовку лезть? — спросил Ли. Он видел, как Аллертон у стойки разговаривает с Джоном Дюме. Дюме относился к той маленькой клике педиков, что устроила себе штаб-квартиру в пивной на Кампечи, которая называлась «Зеленый фонарик». Сам Дюме не был явным пидором, а из остальных мальчиков-фонарчиков педрильность перла настолько сильно, что в «Эй, на борту!» их не привечали.

Ли подошел к стойке и заговорил с барменом. Он думал: «Только бы Дюме рассказал ему обо мне». Ли было неловко пускаться в драматические монологи типа «знаешь, я должен тебе кое-что рассказать», а как трудно вставить небрежную реплику, он знал по собственному досадному опыту: «Кстати, знаешь, а я ведь пидор». Иногда собеседник может ослышаться и заорать: «Чего?» Или вставляешь: «Вот если б ты был таким же пидором, как я…» Второй при этом зевает и меняет тему разговора, и ты не знаешь, понял он тебя или нет.

Бармен говорил:

— Она у меня спрашивает: ты зачем пьешь? А что я ей скажу? Не знаю, зачем. Вот зачем ты торчал, скажи? Ты сам-то знаешь? Фиг знает, но попробуй это объяснить такой бабе, как Джерри. Да какой угодно бабе попробуй объяснить. — Ли сочувственно кивал. — Она мне говорит: побольше спи и хорошо кушай. Она ж не понимает, а я объяснить не могу. Этого никто объяснить не может.

Бармен отошел обслужить клиента, а к Ли подвалил Дюме.

— Как тебе нравится этот субъект? — спросил он, махнув пивной бутылкой в сторону Аллертона. Аллертон в другом конце бара разговаривал с Мэри и шахматистом из Перу. — Подходит ко мне и говорит: «Я думал ты из мальчиков “Зеленого Фонарика”». Я говорю: «Ну да — и что с того?». Он хочет, чтобы я его по пидарским местам здесь поводил.

* * *

Ли с Аллертоном отправились смотреть «Орфея» Кокто. В темном кинотеатре Ли чувствовал, как все его тело тянется к Аллертону амёбовидным протоплазменным щупальцем, слепым голодным червем напрягается, стремясь войти в другое тело, дышать его легкими, видеть его глазами, на ощупь знать его кишки и гениталии. Аллертон заерзал на сиденье. Ли почувствовал резкую боль — точно ему вывихнули дух. У него заболели глаза. Он снял очки и провел рукой по векам.

Когда они вышли из театра, Ли был полностью изнурен. Он еле тащил ноги и постоянно на что-то натыкался. Голос его от напряжения сел. Время от времени невольным жестом боли он подносил ко лбу руку.

— Мне нужно выпить, — произнес он и показал на бар через дорогу. — Вон там.

Ли уселся в кабинку и заказал двойную текилу. Аллертон попросил ром с колой. Ли свою текилу выпил сразу, прислушиваясь к действию жидкости внутри. Заказал еще.

— Что ты думаешь о картине? — спросил он.

— Местами понравилось.

— Да. — Ли кивнул, сжал губы и заглянул в пустой стакан. — Мне тоже. — Он выговорил слова очень тщательно, словно логопед.

— Он всегда добивается инн-тересных эффектов, — рассмеялся Ли. Из желудка потихоньку расползалась эйфория. Он выпил половину второго стакана текилы. — В Кокто самое инн-тересное — способность оживить миф в современных понятиях.

— Да что ты говоришь? — отозвался Аллертон.

* * *

Ужинать они пошли в русский ресторан. Ли открыл меню.

— Кстати, — сказал он, — полиция в «Эй, на борту!» опять зубы вонзила. На этот раз полиция нравов. Двести песо. Я уже вижу, как они в участке переговариваются после трудного дня: растрясли столько граждан Федерального округа. Один фараон говорит: «Ах, Гонзалес, ты бы видел, что мне сегодня обломилось. О-ля-ля, такой шматец будь здоров!»

«А-а-а, да ты просто педика-puto на две песеты в сральнике на автостанции растряс. Мы ж тебя знаем, Хернандес, и прихваты твои дешевые знаем. Ты самый дешевый фараон во всем нашем Федеральном округе».

Ли помахал официанту:

— Эй, Джек. Dos мартини, посуше. Seco. И dos тарелки шишки-бэби. Sabe?

Официант кивнул:

— Значит, два сухих мартини и два шиш-кебаба. Правильно, джентльмены?

— Заметано, папаша… Так как прошел твой вечер с Дюме?

— Сходили в несколько баров — там полно педиков. В одном месте какой-то тип пригласил меня танцевать и стал клеиться.

— Ты повелся?

— Нет.

— Дюме — приятный парень.

Аллертон улыбнулся:

— Да, но не настолько, чтобы я ему сильно доверял. То есть, если мне действительно захочется держать что-то в тайне.

— Ты имеешь в виду какой-то конкретный опрометчивый шаг?

— Если честно, да.

«Понятно, — подумал Ли. — Дюме никогда не промахивается».

Официант поставил на стол два мартини. Ли поднес свой стакан к свече и с отвращением посмотрел на него.

— Неизбежный разбавленный мартини с разложившейся маслиной.

У мальчишки, подскочившего к ним, как только официант скрылся на кухне, Ли купил лотерейный билетик. Мальчишка впаривал «самые последние билеты розыгрыша». Ли щедро заплатил ему — как полагается пьяным американцам.

— Иди купи себе немного марихуаны, сынок, — сказал он. — Мальчишка улыбнулся и двинулся к выходу. — Возвращайся лет через пять — десять песо на халяву отхватишь, — крикнул ему вслед Ли.

Аллертон улыбнулся. «Слава богу, — подумал Ли, — не нужно преодолевать нравственность среднего класса».

— Прошу вас, сэр. — Официант размещал на столе тарелки с шиш-кебабом.

Ли заказал два бокала красного вина.

— Так Дюме рассказал тебе о моих э-э наклонностях? — отрывисто спросил он.

— Да, — ответил Аллертон с набитым ртом.

— Проклятье. Семейное проклятье — оно уходит на много поколений вглубь. Ли всегда были извращенцами. Никогда мне не забыть того невыразимого ужаса, что напрочь заморозил лимфу в моих железах — в лимфатических железах, разумеется, — когда эти пагубные слова впервые прожгли мой закружившийся вихрем разум: Я гомосексуалист. Я думал о тех накрашенных жеманных пародиях на женщин, которых видел в балтиморском ночном клубе. Неужели возможно, что я — один из этих недолюдей? Ошеломленный, я бродил по улицам, точно у меня случилось сотрясение мозга — минуточку, доктор Килдэр, это не ваш рецепт. Я мог бы уничтожить себя, покончить с существованием, не предлагавшим, казалось, ничего, кроме нелепых страданий и унижения. Благороднее, думал я, умереть мужчиной, чем жить половым чудовищем. Но был один мудрый старый трансвестит — мы звали ее Бобо, — и он объяснил мне, что жить — мой долг, что я должен нести свою ношу гордо, чтобы все видели, что я должен преодолевать предубеждения, невежество и ненависть знанием, искренностью и любовью. Всякий раз, когда сталкиваешься с враждебным присутствием, ты выпускаешь густое облако любви, точно осьминог — чернила…

Бедный Бобо плохо кончил. Он ехал в «испано-сюизе» герцога де Вантра, у него прорвало геморрой, кишки вывалились из машины, и их намотало на заднее колесо. Его полностью выпотрошило — на сиденье, покрытом шкурой жирафа, осталась сидеть лишь пустая оболочка. Даже глаза и мозг вылетели с противным чмоканьем. Герцог говорил, что не забудет этого чудовищного хлюпа, пока его самого в личный мавзолей не отнесут.

А потом я познал смысл одиночества. Но слова Бобо возвращались ко мне из могилы, нежно пощелкивая шипящими звуками: «Ни один человек на свете поистине не одинок. Ты — часть всего живущего». Трудность в том, чтобы убедить кого-то другого, что он, на самом деле, — часть тебя, так какого же черта? Мы все, части одного целого, должны взаимодействовать. Пральна?

Ли умолк, задумчиво глядя на Аллертона. «Интересно, чего я с мальчонкой добился», — подумал он. Тот слушал вежливо, в паузах улыбался.

— Я вот что имею в виду, Аллертон: мы все — части одного неимоверно огромного целого. Нет смысла с этим спорить. — Ли уже начал уставать от этого номера. Он беспокойно огляделся — куда бы его теперь пристроить. — А эти бары для пидаров — они тебя разве не угнетают? Конечно, никакого сравнения с заведениями для педиков в Штатах.

— Откуда мне знать? — сказал Аллертон. — Я ни разу не был в барах для педиков, если не считать тех, куда меня водил Дюме. Наверное, и там оттяг, и там.

— В самом деле не был?

— Никогда.

Ли расплатился по счету, и они вышли в прохладную ночь. Месяц в небе был ясен и зелен. Они побрели куда-то.

— Может, зайдем ко мне выпьем? У меня есть бутылка «Наполеона».

— Давай, — согласился Аллертон.

— Коньячок совершенно без претензий, понимаешь, — не эта патока для туристов, совершенно явно подкрашенная, но приятная на массовый вкус. Моему напитку не нужны подделки, чтобы шокировать и насиловать горло. Пойдем.

Ли тормознул такси.

— Три песо до угла Инсургентов и Монтеррея, — сказал он водителю на своем чудовищном испанском. Тот ответил: четыре. Ли захлопнул дверцу. Водитель пробормотал что-то и снова открыл ее.

В машине Ли повернулся к Аллертону:

— Чувак, вероятно, таит подрывные мысли. Знаешь, когда я учился в Принстоне, коммунизм был самым писком моды. Открыто выступая за частную собственность и классовое общество, ты определялся как тупая деревенщина или епископальный педераст. Но я не поддался заразе — коммунизму, то есть. Aqui. — Ли протянул таксисту три песо, и тот пробормотал что-то еще и яростно рванул рычаги. Машина дернулась с места.

— Иногда мне кажется, что мы им не нравимся, — сказал Аллертон.

— Мне-то что — пускай не любят, — отозвался Ли. — Самое главное — могут ли они что-то с этим сделать? В данное время — явно ничего. Им не дали зеленый свет. Таксист, например, ненавидит гринго. Но если он кого-то укокошит — а это весьма вероятно, — то не американца. Скорее всего — другого мексиканца. Может быть, своего лучшего друга. Друзья не такие страшные, как чужаки.

Ли открыл дверь квартиры и включил свет. Все жилище пребывало в беспорядке, казавшемся безнадежным. Тут и там были заметны попытки разложить все по кучкам, но признаков обжитости не наблюдалось. Ни картин, ни украшений. Вся мебель явно — чужая. Но присутствие Ли, тем не менее, пропитывало всю квартиру. Куртка на спинке стула и шляпа на столе не могли принадлежать никому другому.

— Я сейчас тебе налью. — Ли вынес из кухни два простых стакана и налил в каждый по два дюйма мексиканского бренди.

Аллертон попробовал.

— Господи боже мой, — сказал он. — Сюда, наверное, поссал сам Наполеон.

— Вот этого я и боялся. Неразвитый вкус. Ваше поколение так и не научилось извлекать удовольствие из того, что развитый вкус дарует посвященным.

И Ли сделал большой глоток. Ему удалось экстатически выдохнуть «а-ах!», но бренди попало в горло, и он закашлялся.

— Действительно, кошмар, — через некоторое время выговорил он. — Но все равно лучше, чем калифорнийское. От этого хоть коньяком пахнет.

Наступило долгое молчание. Аллертон сидел, откинув голову на спинку дивана. Глаза его были полузакрыты.

— Давай, я покажу тебе квартиру? — предложил Ли и встал. — Вот здесь у нас спальня.

Аллертон медленно поднялся на ноги. Они зашли в спальню, Аллертон улегся на кровать и закурил. Ли сел на единственный стул.

— Еще бренди? — спросил он. Аллертон кивнул. Ли присел на край постели, налил и протянул стакан Аллертону. Потом коснулся рукава его свитера.

— Хорошая вещица, дорогой мой, — сказал он. — Не в Мексике сделали.

— Я купил его в Шотландии, — ответил тот. На него напала икота — он подскочил и ринулся в ванную.

Ли остановился в дверях:

— Какая жалость, — сказал он. — В чем же дело? Ты, вроде, много не пил. — Он налил в стакан воды и протянул Аллертону. — Полегче?

— Да, наверное. — Аллертон снова лег на кровать.

Ли протянул руку и коснулся его мочки уха, погладил по щеке. Аллертон накрыл его руку своей и сжал ее.

— Давай снимем этот свитер.

— Давай, — ответил Аллертон. Он стянул свитер и снова лег. Ли снял свои ботинки и рубашку, потом расстегнул рубашку Аллертона и провел рукой по его животу и ребрам. Живот дрогнул под его ладонью.

— Господи, какой ты тощий, — сказал он.

— Я довольно маленький.

Ли снял с Аллертона ботинки и носки. Расстегнул ему ремень и брюки. Аллертон выгнулся, и Ли стащил с него брюки вместе с трусами. Его брюки вместе с бельем кучкой упали рядом, и он лег к Аллертону. Тот отзывался без враждебности, без отвращения, но в глазах его Ли замечал странное отчуждение, безличное спокойствие зверька или ребенка.

Позже, когда они лежали рядом и курили, Ли сказал:

— А кстати — ты говорил, что у тебя камера в закладе, и ты можешь ее потерять. — Ему, правда, пришло в голову, что в такую минуту вспоминать об этом бестактно, но он решил, что Аллертон не из обидчивых.

— Да. Четыреста песо. Квитанция истекает в следующую среду.

— Так давай завтра сходим и выкупим?

Аллертон пожал голым плечом, выглянувшим из-под простыни:

— Давай.

Filed under: men@work

back to books

сегодня в Голосе Омара – воспоминания о Налде и том, что она говорила. выросло целое поколение, которое ничего не знает об этой книжке, опа

аааа, как говорится. книжный магазин “Мы” продвигает книжку в стиле мочебуйцев-труполовов

пинчолалия захватывает умы. интервью коллеги Максима Нестрелеева, первого переводчика Пинчона на украинский (с каким-то количеством добрых слов, за что отдельное спасибо)

реддит обсуждает ошибки “Радуги тяготения”, которых мы избежали

а 4тян видит сны о Пинчоне

Filed under: pyncholalia, talking animals

not only books

вот что у нас еще вышло. я тут таился за рамкой, но таился. придумывала Шаши, рисовала Настасья Кратович

вот это чудо в предпочитаемом лабазе

Голос Омара о романе “Вас пригласили”. generation gap detected. фотоэтюд автора

прорыв в русском пинчоноведении – Валерий Ганненко перевел статью Алберта Роллза о разных версиях романа V. автор правда уверен, что переводы сейчас “выходят из-под пера”?

вот человек нафигачил прекрасных коллажей под впечатлением от AtD. внутри много

а тут просто сокровищница иллюстраций, смотрите (брал наугад, они все прекрасны):

галерея AtD

V.

“Радуга тяготения”

“Мейсон и Диксон”

примечательный текст об упорстве современной литературной теории

ну и еще вдоль по радуге

и немного о максималистском романе

переосмысление Джека Керуака полвека спустя

Filed under: pyncholalia, talking animals

somewhat belated

уже в предпочитаемом лабазе

а завтра встречаемся

ну и про другое:

на полку просвещенному пинчоноведу

туда же

Los Angeles, 1970. L’hippy suonato e investigatore privato Doc Sportello è avvicinato dalla sua ex mai dimenticata Shasta Fey, che lo mette sulle tracce di un palazzinaro suo amante che potrebbe fare una brutta fine.

Prin urmare, despre „Inherent Vice” o să scriu ca și cum aș vorbi despre ziua de ieri. „Inherent Vice” este un eveniment, fiind prima ecranizare aprobată după un roman de Thomas Pynchon – misterul în carne și oase al literaturii americane contemporane.

Nel 1984 Thomas Pynchon pubblica Slow Learner, la sua unica raccolta di racconti. La raccolta spezza il Grande Silenzio pynchoniano che intercorre tra la pubblicazione deL’arcobaleno della gravità nel 1973 e Vineland nel 1990, e contiene cinque racconti scritti da Pynchon tra i venti e i trent’anni: i primi quattro quand’era all’università, il quinto,L’integrazione segreta, negli anni successivi.

немного монгольской музыки в этот прекрасный рабочий день

Filed under: pyncholalia, talking animals