Max Nemtsov's Blog, page 225

Stephanie Osborn – The Spoon Suckers

вот еще один экспонат из нашего литературного музея. авторесса победила в литературном конкурсе журнала “17” в 2001 году. это был один из тех удивительных случаев в моей переводческой практике, когда одно слово в тексте позволяло два толкования, более зловещее и менее зловещее. насколько мне помнится, в русской версии журнала они опубликовали менее зловещую версию, а у меня в архиве осталась и другая. вот она

Стефани Осборн
Мамины ложки

После ужина мама прячет ложки.

Линди и Хенри сидят за столом, закрыв глаза, а она грохочет всеми дверцами и ящиками, чтобы они не поняли, где она держит приборы. Тайник приходится менять каждую неделю. Иногда Линди случайно находит вилку, но если не распускает об этом язык, но все в порядке. Не в порядке только, если она притаскивает домой алюминиевую банку с газировкой из школьного автомата, и тогда мама плачет, закрыв лицо руками. Хенри с банками расправляется быстро — говорит, алюминий мягкий, и его легче глотать. Когда он начинает объяснять сестре свою тактику, та слушает, забывшись и раскрыв рот.

— Не поощряй его, Линди, — говорит мама. Но уши ведь не заткнешь — а глаза уж точно не зажмуришь. В тот вечер, когда мама пошла на свидание с мистером Моррисом, Хенри перевернул весь дом и нашел коробочку скрепок. Линди вернулась из кино и вызвала скорую помощь — прижимая трубку плечом к уху и майкой вытирая кровь, хлеставшую изо рта Хенри.

— Мой брат, ему восемь лет, — говорила Линди. — Он ест железо, а теперь нашел скрепки. Приезжайте быстрее, пожалуйста.

Она, конечно, представляла себе, что у брата разорван живот, исцарапано все горло, но на самом-то деле этого не видно: от железа у Хенри внутренности рвутся, — поэтому брат остался лежать на кухне, в сознании и с окровавленным ртом. Мама приехала одновременно со скорой, и мистер Моррис стоял возле своей машины, когда санитары выносили Хенри на носилках.

— Кто дал ему скрепки? — истошно орала мама, но Линди только обогнула ее и пошла к машине, елозя пальцем по зазубренному металлическому ключику. Мистер Моррис запихнул маму в скорую рядом с Хенри. В ночи взвыли сирены, Линди осталось только ехать следом. В ту ночь Хенри пришлось зашивать язык.

— Девять швов, — сказал хирург. — А если он еще раз так сделает, придется ампутировать.

Сегодня у мамы свидание с мистером Логаном. Хенри поэтому сходит с ума и скачет по всему дому в своей майке с «Металликой». Маму пугает.

— Не ходи, а? — ноет он. — А я знаю, где ножи для стейков лежат.

Линди вдруг кажется, что он говорит правду, но она замечает Хенрин прищур и знает, что он врет. У них ножей для стейков, наверное, вообще нет. Мама только вздыхает и прикрывает глаза. Еще б не устать — до врача, который лечит Хенри, час езды. Он вообще всю мамину зарплату съедает. Линди, наверное, сама могла бы возить к нему брата, чтобы маме легче было, но в понедельник и пятницу у нее тренировки в бассейне.

— Хенри, хватит, — говорит Линди. Братец скрипит зубами и садится на пол посреди кухни. Линди ерошит ему короткие волосы на макушке — рыжие, как у папы. Хенри нравится, когда его гладят по голове: он даже в парикмахерской просто вяло лежит в кресле и кайфует, когда ему волосы намыливают. Только зрачки расширяются, когда парикмахер щелкает ножницами. Мама иногда завязывает ему глаза — думает, если он железа не увидит, то не проголодается. А Хенри сестре как-то проболтался: металл он по запаху чувствует, тот холодом пахнет. Будто и впрямь металл может пахнуть холодом.

— Я не шучу. Я знаю, где ножи. Не ходи, мама, а?

Мама за столом намазывает арахисовым маслом и джемом два куска хлеба. Ножик у нее пластмассовый. Потом протягивает тарелку Хенри.

— Прости меня, милый, но мне мистер Логан очень нравится. Он меня уже второй раз приглашает.

Линди берет у нее другой бутерброд и начинает жевать, не отрывая глаз от ломтя хлеба, толстого слоя масла, глотает медленно, чтобы в горле не застряло.

— Мистер Логан жирный, — говорит Хенри. Он к своему и не притронулся. Смотрит на маму, и глаза у него яркие-яркие. Линди становится не по себе — может, брат действительно знает, где мама прячет ножи для стейков. Хорошо, что ей самой сегодня никуда идти не нужно.

— Никакой он не жирный, — отвечает мама. Линди смотрит на нее: мама очень устала, и глаза у нее — как два грязных аквариума, мутных и серых. Когда же она успела так состариться, думает Линди и в уме перескакивает с одного на другое, пока она не вспоминает, когда именно Хенри начал есть железо. Это нетрудно. Впервые он уговорил коробку кнопок два года назад, когда от них ушел папа. Тогда это можно было как-то объяснить, а потом мама нашла у него под подушкой склад чайных ложек. Она не поняла, а шестилетний малыш смотрел на нее совершенно непроницаемым взглядом, поэтому она тихонько зашла ночью к нему в комнату. Хенри спал, засунув в рот ложку. Он так яростно сосал ее во сне, что челюсти свело. Наверное, мама тогда и состарилась сразу — когда увидела, как ее сын спит с чайной ложкой во рту. А может, после второго приезда в травмпункт, когда Хенри проткнул себе гортань вилкой.

— Линди, ты же за ним сегодня присмотришь? — спросила мама, и Линди рывком возвращается в настоящее. Глядя на Хенри, она кивает. Будто интуиция какая-то: сегодня брату лучше не сидеть дома в одиночестве. Хенри улыбается ей и кусает бутерброд.

— Ладно, мне уже идти пора, — говорит мама. — Мистер Логан через полчаса ждет меня у кинотеатра.

— Не надо, не надо, не надо! — вопит Хенри и вдруг лезет к себе в носок и выхватывает оттуда винтик. Обычный маленький винтик, но под кухонной люстрой он металлически блестит. Секунду Хенри торжествующе показывает им его, а потом быстро сует в рот и глотает. Линди не сводит глаз с горла брата: интересно, как он там у него царапает все розовое и мягкое внутри. Ее завораживают раны, которых не видно.

* * *

Мама вздыхает. Они с Линди сидят за столом и не успели помешать Хенри. Никто не говорит ни слова. Этот винтик — просто еще одна миля в безбрежном океане, еще одну милю нужно проплыть до твердой земли, сберегая силы, чтобы выжить. Они боятся острых предметов. Линди вздыхает еще глубже.

— Где ты взял этот винтик? — спрашивает мама. Ее взгляд обшаривает комнату. Может, весь их дом скоро развалится, потому что ее сын грызет болты, на которых он держится.

— Нашел, — лукаво отвечает Хенри.

Повисает молчание. Линди его не замечает — молчание у них дома почти никогда не заметно. Молчания у них дома много. Линди иногда думает, что если б Хенри даже съел весь дом, молчание все равно осталось бы под деревянными обломками.

— Мне пора, — говорит мама. Четко и коротко. — Мистер Логан ждет.

Она встает из-за стола, идет к двери, и ее каблуки клацают по линолеуму. Хенри не поднимается с пола. Линди вся напрягается: о чем он сейчас думает, какой следующий ход планирует? Всё это — одна причудливая шахматная партия между ее мамой и братом. А шах и мат — гонка в травмпункт со включенной сиреной.

— Я съем нож, — говорит Хенри. — Честное слово, съем.

— Хенри, — негромко отвечает мама, — еще одно слово, и я тебя отправлю.

В кухне становится еще тише, и на этот раз повисает настоящая тишина, а не просто молчание. Все втроем прислушиваются к новым словам: врач предлагал такое, но до сих никто не считал это реальным выходом. Линди удивленно поднимает брови и смотрит маме в спину; мамины плечи никнут, будто на них очень тяжелая ноша. Будто ее вечерняя блузка весит сто фунтов. Замолчи, Хенри, прошу тебя, — беззвучно молится она, потому что мамины плечи не шутят.

Хенри фыркает и вытягивается на полу лицом вниз. Мама надевает пальто. Открывает дверь в гараж. Ты ведь никогда этого не сделаешь, думает Линди, ты никогда никуда его не отправишь, несмотря на глаза-аквариумы и поникшие плечи. Мама выходит, ни слова больше не говоря, и брат с сестрой слышат, как взревывает двигатель, как гудят, поднимаясь, ворота, выпуская ее, освобождая, давая сбежать к мистеру Логану.

Хенри встает с пола.

— А не съесть ли мне ножик? — спрашивает он у Линди. У той нет для него ответа, и она просто еще раз проводит рукой по его волосам. Что он думает о маминой угрозе? По глазам ничего не поймешь. Она продолжает гладить его по голове и думает о шраме, который пересекает ему весь живот. Блестящий розовый рубец на коже. Полгода назад Хенри сделали операцию — вытащили из внутренностей все железо. Хирург сказал, что внутри шрамы никогда полностью уже не зарастут. Он пытался объяснить маме, как это вредно для его здоровья, а она просто смотрела, как ее сын спит после наркоза. Рыжие волосы — такие яркие на больничной подушке.

— Я спать пошел, — говорит Хенри. Линди кивает и убирает руку с его головы. Он вприпрыжку выбегает из кухни. Линди не перестает думать о маминых словах — правда ли она не шутила, правда ли может отправить Хенри в специальную клинику? Наверное, нужно, чтобы такое и папа разрешил? Мама ведь не может одна такие решения принимать. А папу для этого нужно найти.

Минуты тянутся. Линди встает — у нее затекла нога. Прихрамывая, идет в гостиную с телевизором: там никого, — потом на цыпочках заходит в комнату Хенри. Она слышит тихое хныканье, еще не разглядев брата, скорчившегося на кровати, накрывшегося простыней с головой. Он плачет некрасиво — красные пятна по всему лицу, мокрому, скользкому.

— Хенри, Хенри, ну не плачь же, — говорит Линди, но он не слушает. Она сидит на его кровати и механически гладит его по голове. Он что-то бормочет в ответ: его отправят, а он ножик съест, а мистер Логан все равно жирный. Только бы плакать перестал.

На этой неделе мама прячет ложки в глубине своего чулана с одеждой, и Линди крадет одну из коробки, потом залезает к Хенри под одеяло. Через секунду всхлипы стихают, слышится чмоканье. Линди смотрит на брата — его губы впились в ложку, — и вспоминает, что он тогда сказал, придя в себя после наркоза. Она вспоминает, как плакала мама, и как его слова повисли в тишине, будто маленькие холодные перышки — точно какая-то птица развеяла пух над больничной кроватью.

— Как ты себя чувствуешь? — спросила мама. А Хенри ответил:

— Внутри… больно…

Линди смотрит, как засыпает ее младший брат: ложку он сосет так, будто хочет ее проглотить. Линди встает, идет по коридору в ванную, где островок света такой яркий, что больно глазам. Она плещет холодной водой в лицо, нащупывает полотенце, и взгляд останавливается на зеркале.

Она смотрит, не отрываясь. И отражение смотрит, не отрываясь, на нее. Линди рассматривает себя, пристально, искательно. Подбородок, нос, глаза… на глазах она замирает, едва не утыкаясь носом в холодное стекло. Может, если смотреть очень долго, найдется хоть какая-то подсказка, может, станет хоть немного легче? Хоть какая-то подсказка. Изнутри.

Но глаза не отвечают ей ничего, и через две минуты Линди сдается и гасит свет.

Filed under: men@work

slightly briefly

в Голосе Омара сегодня – воспоминания о “Днях в Романовке”

квадриптих доставленных книжек

Винляндия в контексте

а здесь на картине “Мистер Пинчон и основание Спрингфилда” 1937 года изображен индеец с “айфоном”

Filed under: pyncholalia, talking animals

rare indulgences

Ace of Spies: The True Story of Sidney Reilly by Andrew Cook
My rating: 4 of 5 stars

Несколько пунктирная книга — но она и не биография, скорее «работа над ошибками», а потому требует знакомства с основными обстоятельствами жизни и творчества Сидни Джорджа Райлли (будем для удобства называть его так, а не, скажем, Шломо Михайлович Розенблюм). Кук обстоятельно показывает нам, что не очень вообще-то понятно, почему он «супер-шпион» (хотя понятно, на самом деле, — пиар хороший): там скорее все дело было в наглости, везении, быстрых реакциях, ушлости и фантастической беспринципности. Что? Все равно получается супер-шпион? Ну, стало быть, тогда он и есть.
Мне, понятно, интереснее всего была та роль, которую он сыграл в Русско-японской войне: действительно ли помог японцам с передачей планов Порт-Артура, а как раз на этот вопрос ответить уже невозможно. Вот автор и не отвечает, ограничиваясь намеками и домыслами. В родном городе Райлли тоже, скорее всего, не бывал, эх.
В общем, как и любая шпионская история, эта — далеко не полна, хотя Кук очень старается заполнить пробелы и исправить враки и ошибки (в этом смысле показательны приложения — мини-очерки, развенчивающие самые популярные мифы о нашем герое). «Заговор послов», например, — о котором на русском до сих пор существует лишь версия, озвученная в первых советских прокламациях 1918 года, что отдельно смешно и многое говорит нам о нынешней пост-советской историографии. Вообще советский извод истории — он как художественный перевод «советской школы», в значительной степени основан на ошибках троечников.
Хотя эта книжка — и сама ее пунктирность — все равно подводит к мысли, что у Райлли всю дорогу была некая тайная «повестка дня», он как будто работал по предназначенной ему программе, заранее зная, к чему все приведет. Об этом, впрочем, мы, наверное, все равно никогда уже не узнаем. Можно лишь гадать, не была ли эта повестка дня просто-напросто планом личного обогащения (в этой матрице иногда самые простые мотивации оказываются самыми верными): а коммерческое посредничество и брокерство, действительно мастером какого Райлли был, в этом смысле ничем не отличается от торговли информацией, так что такой шаг ему в 1917 году было сделать легко.
В общем, если интересно, добро пожаловать в пинчоновский мир Шаблона (Райлли даже на Мальте свой небольшой след оставил, вполне как V.). Дело, конечно, не в том, что наш герой был романтиком (его финансирование Савинкова лишь кажестя бескорыстной борьбой против большевизма — на самом деле, он вполне готовился стричь купоны с переформатирования России без большевиков). Просто Райлли действовал по даже не викторианским, а прямо-таки феодальным лекалам поведения в мире зарождающегося империализма: был рыцарем-одиночкой, ронином, в стремительно бюрократизировавшейся системе — и, понятно, проиграл. Его отношения с СИС очень наглядно это показывают: в систему, как другие, он так и не встроился. И этим вполне нам симпатичен.

The Ministry of Ungentlemanly Warfare: The Secret Organisation that Changed the Course of the Second World War by Giles Milton
My rating: 5 of 5 stars

Прекрасное путешествие по миру Пинчона опять, только на сей раз — закулисью «Радуги тяготения».
Кстати, не то, чтоб мы сомневались, но нашлось подтверждение тому, что Луи де Берньер в «Мандолине капитана Корелли» не придумал своего английского диверсанта, говорящего по-древнегречески. В жизни все было гораздо смешнее (как и многое в этой книжке).
Англичане действительно заслали одного чувака (правда, не на острова, а на континент), который с отличием изучал в Кембридже классический греческий. Они считали, что это немалое достоинство для партизана. Стоит ли говорить, что когда англичанин высадился и шел по горам искать своих — встретил какую-то местную старуху. «А вы сами с откудова будете?» — спросила старуха (горы же, безлюдье, хочется поговорить). «А я партизан», — на древнегреческом ответил англичанин. «Я понимаю, что партизан, тут у нас все партизаны, но откуда?» — упорствовала старуха. Англичан назвал деревеньку в соседнем ущелье, близ которой он упал с неба. «А-а, я же слышу, что иностранец», — с облегчением сказала старуха.

A Spy Among Friends: Kim Philby and the Great Betrayal by Ben Macintyre
My rating: 5 of 5 stars

Понятно, что невыдуманные романы всегда интереснее выдуманных, — поэтому, в частности, я и увлекся, как в детстве, книжками про шпионов, но на новом витке. Макинтайр подал историю нашего неоднозначного титульного героя, который якобы «предпочел идеологию» всему остальному, с точки зрения человеческих отношений (а главный герой там вообще, кстати, не Филби, а Николас Эллиотт, «обманутый друг») и тем самым превратил шпионский сюжет в документальный роман; хотя насколько документальный — это вопрос. По большей части все основано там на разговорах, а сказать можно что угодно, и автор это прекрасно понимает. Насколько я понимаю, перевод скоро выйдет по-ру, и его будут пиарить как «психологический триллер», хотя психологии там не то чтобы много. Точнее, нет совсем.
Ну и супер-шпионом Филби, конечно, тоже считать нельзя. Продержался он долго, но супер-шпионов не разоблачают, так что считать ими, пожалуй, некого. Мы про таких ничего не узнаем.

Glimpses of Unfamiliar Japan First Series by Lafcadio Hearn
My rating: 5 of 5 stars

Продолжаем рассматривать Японию конца XIX века глазами японского греко-ирландца. В первом томе Хёрн отмечает и всячески подчеркивает странное, казалось бы, созвучие: для него Япония поначалу оказалась страной фей. Это позже он станет популяризатором буддизма и синтоизма и поселится здесь навсегда. Пока же он только очарован (хоть и с большим знанием дела). Ейц-то свою Ерландию, как известно, изобрел, а вот Хёрн нашел ее в Японии. Но вообще прекрасно читать, как человек обретает свою 0-родину.

Метафизические реки by Константин Дмитриенко
My rating: 5 of 5 stars

С “Метафизических рек” у Кости, по моей памяти, все началось – я даже несколько публиковал в журнале =ДВР=. И вот теперь – полное (видимо; уж во всяком случае – отдельное) их издание: прекрасная и дисциплинированная нарративная поэзия, в лучших традициях поэтической американы (далее может следовать любое количество сравнений). Очень рад, что они наконец вышли в таком виде, хоть и коллекционным тиражом.

Победитель солнца by Иван Шепета
My rating: 1 of 5 stars

Если хотите научиться писать пасквили на покойников, вам сюда. Если хотите читать набросы в духе «я и великие (они все почти без исключения мудаки и я — эдак скромно — тоже, конечно, мудак, но не такой крупный, как они)», вам сюда. Если вам интересно, что приморский поэт думает о постмодернизме (ничего умного, скажу сразу, он не понимает, что это, просто слово актуальное), или в точности знает, как госдеп США финансировал абстрактный экспрессионизм, — вам сюда. Если интересно про завистливый мирок мелочных ничтожеств, каким предстает в книжонке Шепеты приморская культура, вам, конечно, тоже сюда.
Хорошо Шепета написал только про свой «запорожец» и Сашу Романенко (но тот был практически святой, так что плохо о нем написать — это надо постараться, а наш автор явно не старался). Ну и про дизайнера Глинщикова, который сверстал и оформил этот труд. А не старался автор еще и потому, что в брошюре масса орфографических ошибок, доходящая до полной безграмотности. Стоит ли говорить, что редактором в книжке значится все тот же «И. Шепета».
В общем, проза тут гаденькая, стишки скверные, а сам автор, судя по его тексту, — ничтожество крайне мелочное, хвастливое, завистливое и неприятное в общении. Потому-то в ней все так: он просто натянул на глобус себя. Caveat emptor, короче. Книжка непристойная.

Список мечт by Татьяна Таран
My rating: 4 of 5 stars

Тут я несколько в потере, поскольку не могу оценить эту книжку, я некомпетентен. Это неприхотливая женская проза, видимо, но вполне затягивает — меня в первую очередь потому, что я ищу в ней черты родного города и радуюсь узнаванию. И вообще, с автором мы были знакомы в начале 80-х, когда она носила совсем другую фамилию.

The Demi Gods by James Stephens
My rating: 5 of 5 stars

Еще один, гораздо менее известный роман великого ирландского сказочника — и в той же, в общем, вселенной, что и «Горшок золота». И ничем не хуже, хотя, как показывает статистика, читало его гораздо меньше народу. Он тоже про людей — про очень ирландских мужчин и женщин, про их непростые и весьма бурные (а это тема у Стивенза) взаимоотношения полов и, в общем, конечно, про любовь. Там опять, к нашей вящей радости, присутствуют философский осел и говорящие пауки (не договорили в «Горшке»). И — на сей раз — ангелы. А публика — прекрасная и народная: деклассированные элементы, бродяги, лудильщики и воры.
Написано все так же великолепно и идиосинкратично — никогда не знаешь, что ждет за следующим поворотом сюжета. Роман — как ирландская дорога, где и происходит все дело, от Донегола до Керри и обратно. Ничего предсказуемого, никаких шаблонов и рецептов, подарки на каждой странице (а одна — так прямо лучший панегирик библиотекам и книгам, что мне попадался). Волшебно.

  

  

Is It About a Bicycle? (A Documentary About Flann O’Brien aka Brian O’Nolan aka Myles na gCopaleen aka Brother Barnabas aka George Knowall)

а новости у нас такие: 15 сентября выходит новая пластинка Хермана ван Вейна:

Filed under: just so stories

so, the news again

ну, во-первых, вот что будет еще, не говорите потом, что вас не предупреждали

а это ненароком-иллюстрация Давида Паташинского к “Очарованной ночи” Стивена Миллхаузера (и подтверждение тому, что автор в повести ничего не выдумал)

а здесь читатель благодарит нас за справочный аппарат к “Шандарахнутому пианино” Томаса Макгуэйна

“Крупа” считает “Карликов смерти” Джонатана Коу “спорной книгой” и приводит обзор прессы по ее поводу

обложка в коллекцию “Радуги тяготения” (ссылку не даю, там адская музыка играет)

“Фантлаб” обнаружил существование романа Маргарет Этвуд “Мадам Оракул” – при повторном издании, много лет спустя

“Белорусские литераторы отметили день рождения Буковски” – здесь все прекрасно, а особенно – оживление коллег-переводчиков в Беларуси

грибов нет, зато есть книжка

красота, на “ЛайвЛибе” обнаружился почти-памятник

а вот странное: поклонник Криса Мура открывает новое:

Серия книг «Карман из песьих мусек»
«Дурак»
(умопомрачительный пересказ короля Лира)
К сожалению на русский переведена только первая и третья книга («Венецианский аспид»). Вторая «Есть такая работа» существует только в английском варианте.

…русского перевода, которого не существует, не иначе. второй день пытаюсь понять, что он имел в виду

но у Мура есть не только поклонники – вот человек не полюбил “Агнца”. даже не знаю, какого рожна ему еще надо

зато рассказ про богоматерь в ажурных чулках вопросов не вызывает. ну потому что букв там не так много, наверное. хотя произведения эти совершенно о разном, но такие уж у нас читатели

“слишком много грязи”! аааа!

Filed under: pyncholalia, talking animals

kerouac drive pt. 1

Visions of Gerard by Jack Kerouac
My rating: 5 of 5 stars

вчера в ночи закончил первую треть второго захода на Керуака в этом году, будет несколько продолжений. для “Азбуки”, понятно. когда выйдет, не знаю

 

ну и песенка, от Сары Нимиц в детстве

Filed under: men@work

Steven Barthelme – Heaven

залез я тут по некоторой надобности в архивы и вспомнил, что лет много назад занимался тем, что переводил всякую короткую прозу для журналов. некоторых журналов уже и не существует, а вот рассказики остались. пожалуй, стоит показать, есть и хорошие. Стивен Бартелми, на всякий случай, – один из трех братьев Бартелми, два других – Доналд (к которому мы еще вернемся) и Фредерик (которого в этой стране почти не знают как писателя)

Стивен Бартелми

НЕБЕСА

Поэт бережно ковыряет в носу, пока разговаривает по моему телефону. Его старые вытертые туфли на резиновой подошве водружены на мой кофейный столик. Поведение неподдельно: поэт доказывает, что он поэт. По крайней мере, я предполагаю, что делает он именно это. Он поднимает на меня взгляд, продолжая ковырять в носу и разговаривать.

— …в этой стране! — кричит он в трубку. Это шутка: он беседует с другим поэтом о третьем поэте. Хохоту не оберешься. Он кладет что-то в пепельницу.

Хороший ли он поэт? Поэтические власти считают его хорошим поэтом, но много ли они понимают? Я его люблю, но к качествам его поэзии беспристрастен. В стихотворение, которое он написал на мою смерть, я вписал лишь одну хорошую строчку. Он меня цитировал, но это вышло неочевидно. Я умер за двадцать одну минуту до того, как он сел за машинку.

Необъяснимо, но моя сестра не хочет спать с поэтом, хотя я уже несколько раз его ей подсовывал. Сестра сказала, что она сама выберет себе метод терапии, большое спасибо.

— Похоже, ему помыться не мешает, — сказала она. — Он, как бы это сказать… с душком.

«Душок» — это такое слово у нее.

— Поэты дорожат подобным образом себя. — сказал я. — Женщины прыгают к нему в постель десятками.

— Во блин, — сказала сестра.

— Поэты завлекают женщин, как только могут. Пьют, жрут бензедрин, изводят загадками.

— Это не сильно им поможет.

— За школьные годы отыгрываются.

Небеса. На небесах нет паркетных полов, нет бейсбола, а тех поэтов, кого поймают за разговорами о спорте, волокут на дыбу. Вчера видел Иисуса в кожаной кепке.

Вот что поэт говорит сейчас по телефону:

— …снова вместе? В самом деле? В Вермонте она с Бруно и Тайгом в озере в чем мама родила — и увы, вуаля… — Еще один фрагмент звучит так: — …и вот трусики у нее наизнанку, ха ха ха…

Звонок междугородный.

А вот о чем поэт говорит в аудитории:

— Будьте необъяснимым, но не неизъяснябельным. Будьте пусть вас толкуют, но не цементуют. (Такого слова в моем словаре нет; подозреваю, что это его неологизм.) Будьте отвратительны, но живительны. Обнуляйтесясь. (Слух у меня неважный, а потому последнее слово могло быть чем угодно: «Обновляйтесь!» — хотя Паунда он презирает; или же «Обнуляйте все!» — иногда он пришепетывает, да еще с фальшивым французским акцентом.) О, и задержитесь после занятий: Кэйтлин, Фета, Анг Ли, Эшчольция, Маргарита, Цинния, Далия.

Прежде чем меня впустили в небеса, я девяносто дней промучился в чистилище — откуда, собственно, и знаю, что он написал стихотворение на мою смерть. Нормально. Некоторым достаются велики. Преисподней, совершенно очевидно, не существует.

Поэт, конечно, ездит на «лендровере». Любит свою жену. Со смаком чешет собак за ушами.

В небесах скотч благословенно безопасен, спина у меня, наконец, болеть перестала, и кожу я себе отрастил просто буйволовую. Костыли тоже не нужны — я и поэзией-то занялся, чтобы без них обходиться. Однако поэт написал: «На самом деле поэту нужны только пиво и пиво. “Гролш” и убойная мускулатура», — пояснил он.

— Но «Гролш» — это же дорого! — воскликнул я.

— В этой стране, — ответил поэт.

Небеса напоминают очень большой отель «Дэйз-Инн», по которому постоянно шляется Господь и пристает ко всем:

— Иисуса не видали? Иисуса не видали? — Они постоянно препираются. Иисус говорит:

— Погублю мудрость мудрецов, — имея в виду то, что сказал его Отец («Первое к коринфянам», глава первая, я проверял), и прищелкивает пальцами: — Фундаментально несерьезно, папаша.

— Наверное, мне нужно больше хмуриться, — говорит его Отец и изображает усталость. Само здание — небеса, то есть — простирается, докуда хватает глаз, в облака. В фойе по утрам появляется невероятно длинная скатерть, на ней — кофе и одна лимонная датская печенюшка, которая обновляется до бесконечности. Повсюду ангелы, танцуют.

Жизнь поэта прошла на самом краю — в нескольких странах, по квартирам друзей. Двенадцать лет поэт отмантулил в корпорации Джона Дира, две недели — в юридическом институте в Бостоне, провел сутки в тюрьме по обвинению в бродяжничестве (позже — источник вдохновения для стихов из сборника «Я шел поперек закона»); однажды играл на тамбурине в рок-группе. Группа-то и подсадила его на поэзию, когда он обнаружил существование высоких чувств и впервые сделал себе перманент. «Леденец на палочке», — вспоминает он о том периоде своей карьеры.

— Только женщины меня понимают, — говорит он. При поддержке зажиточной угольной вдовы он начал издавать «Новое битуминозное обозрение» и заполнял его жуткими и навязчивыми писаниями редакторов других самиздатовских журнальчиков. Затем три года подряд бесстрашно разгуливал взад и вперед по Шестой авеню, заполнял аппликационные формы на получение грантов; девять получил.

— Живу в мире, где поэты жрут друг друга, — говорит он.

Они не только препираются. На прошлой неделе Господь и Иисус скатывали ковер в главном вестибюле и ржали насчет преисподней.

— Ну кто бы мог подумать, что они на это поведутся? — говорил Господь. — Она им уже два тысячелетия покоя не дает! — Он фыркнул и скорчился от хохота.

— А… а… — заходился Иисус, стирая слезы с сияющих глаз своих, — а мы же просто пошутили. Господи, должно быть, они решили, что мы сволочи!

И они ушли, хлопая себя по лбу и по коленкам, а у Иисуса слетела его кожаная кепка. Глаза у него очень красивые, синие. И он очень высокий.

Поэтам полагается выглядеть так, будто они с душком, сказал я сестре. У этого получается очень хорошо — он один пяти лучших современных американских поэтов.

— Его жена не против, — сказал я, — потому что он — художник.

— А его поэзия про что? — спросила сестра.

— О муках, — ответил я. — О черной скорби. О яростной бесстыдной страсти. О затемнениях в легких. Некоторые из самых новых его стихов впервые открывают шокированным читателям глаза на правду о привратнике желудка, где клапан неотделимо соединяет желудок человека с его тонкой кишкой.

Смерть моя случилась так: я отравился. Презрением. И еще — завистью, зависть там тоже присутствовала. Но преимущественно — презрением.

Поэт вешает трубку. Перед ним лежит большой желтый блокнот и черно-синяя немецкая ручка, вероятно, он работает над «Рефлюксом». Это его новая книга, выйдет в серии «Озерная школа Лос-Анджелеса». Стихотворение начинается так: «С избытком веса я стремлюсь…» Поэт делает паузу, подносит ручку к губам. Он думает. Я спрашиваю, останется ли он обедать, а он швыряет ручку на столик в ярости:

— Ох, Господи, — говорит он, — неужели ты не видишь — я работаю? Что у тебя на обед? Я приглашу Пишу, Пашу и Тони. Теперь все испорчено, — говорит он. Ручка у него очень красивая. Он снимает трубку.

Я сижу в шезлонге возле одного из бассейнов, и ко мне подходит Иисус. В одной руке у него пухлая красная записная книжка, в другой — две банки с лимонадом из автомата. Одну протягивает мне. Ледяная. Вокруг народ подымается на ноги, встает с мест. Где-то играет музыка.

— Кепка? — спрашиваю я. — На картинках у тебя никогда кепки не было.

— Мне уже две тысячи лет, — говорит Иисус и похлопывает себя по кожаной кепке. — Хочу носить кепку и буду. — Он шутовско ухмыляется. — Ты у меня тут значишься за презрение и зависть, — говорит он, заглядывая в красную записную книжку. — Ты должен его простить.

— Нечего там прощать, — отвечаю я и делаю глоток из банки. Что за музыка-то? Гендель?

— Ба, я Иисус, ты не забыл? Зачем ты докучаешь мне своею ложью?

— А, ну да. Прости, я забыл. Х-хосподи, какой лимонад холодный…

Иисус вздыхает.

— Хорошо сказал — это «х-хосподи». Глупо, конечно, учитывая, что ты уже на небесах. Но все равно: «Бог избрал немудрое мира, чтобы посрамить мудрых». — Он пожимает плечами. — Первое к коринфянам.

— Это будет первая глава, — говорю я. — Стих двадцать семь.

Он резко смотрит на меня какую секунду, затем встряхивается, кивает и шлепает красной записной книжкой о штанину.

— Ты должен его простить.

— Ладно. Прощаю.

Иисус смотрит на меня своими алмазными глазами. Таким долгим, театрально терпеливым взглядом обычно смотрят не отцы, а любимые старшие братья.

— Ладно, ладно. Сказал же — прощаю.

Ветерок в небесах мягкий, сладкий, нежно пахнет апельсинами.

Поэт хочет писать хорошую поэзию — это я точно знаю. Он не считает себя тупым хищником-карьеристом и туфтой. У него бы, наверное, получилось оставаться подделкой и все равно писать замечательные стихи. Он хочет познать трепет благоговения. Он хочет сообщать своим собратьям что-то важное, согревать холодные души, снимать боль, превозносить любовь, вселять надежду в отчаявшихся, дарить дружбу одиноким, мгновение удерживать на ладони дыхание мудрости, прибавлять к тому, что у нас уже есть. Он хочет видеть. Даже слепая белка находит… Ладно, этого трогать не будем.

— Х-хосподи, как трудно-то. Трудно-то как, а? — говорю я. — Господи.

Глаза у него ужасные.

вот тематическая песенка

Filed under: men@work

briefly

сегодня все вкратце

при чем здесь котик, непонятно, но пусть будет

тут некоторые категорически не рекомендовали начинать с “Писем о письме” Хэнка, а вот поди ж ты: бестрепетный читатель начал и мало того, что не пожалел, но и сделал открытие

а вот читатель открыл для себя “Город воров” Дейвида Бенёффа

Filed under: talking animals

getting there slowly

ДР Джонатана Коу сегодня. приятно, что мы знакомы

Михаил Петров открыл для себя “Горменгаст” Мервина Пика

Майя Ставитская прочла “Книгу имен” Сарамаго

стеллаж нашего прекрасного читателя – стратегически расположены Пинчон и “Скрытое золото”

дополнительное чтение: этот человек прочел вслух “Радугу тяготения” (и не только ее, конечно)

в нашем Мемориальном плейлисте Александра Дёмина пополнение – еще два ковра от Мишани Павина сотоварищи:

а про существование этой неновой песни гимнического содержания мне напомнила Джейн, за что ей большое спасибо. вот и вы теперь живите с этим ушным червем

Filed under: Дёма, pyncholalia, talking animals

more pictorials

в Голосе Омара – воспоминания о старой книжке Зеноне Вольпичелли

еще о читателях “Скрытого золота ХХ века”

еще одна картинка во славу “Карликов смерти” Джонатана Коу

письма о письме, котик о котиках и любимый о любви

а кто-то вот отметил день рождения Хэнка таким недалеким образом

а кто-то прочел его “Женщин”

зато вот несколько сентиментальный натюрморт с ЮРО (и отзыв)

и кто-то бестолковый прочел “Сговор остолопов” Джона Кеннеди Тула (еще старый, с новым что-то тормозят):

…но мама, по слухам, автобиографичная, добилась выхода книги…

вот и музыкальные новости:

Filed under: talking animals

pics day

26 августа в ЗИЛе Шаши будет рассказывать о “Скрытом золоте” in toto

стопка настоящего ФОБофила

еще один женский портрет с Флэнном О’Брайеном

из Тель-Авива сообщают

ну и натюрморт в ёлках

а вот читатель осуществил вхождение в “Скрытое золото ХХ века” через Бротигана. то ли еще будет

“Дом сна” Джонатана Коу берут с собой в дорогу. упаковано грамотно

“Эсквайр” внезапно о еще не вышедшей Зэди Смит (и Остере, но про это позже). так вот, отчасти там написана неправда, а именно – вот это:

Вторая часть сюжета – о том, как богатые белые селебрити потихоньку растаскивают Африку на золотые кирпичи под предлогом помощи и протягивания ей гуманитарной кормящей груди…

о влиянии японских классиков на Харуки Мураками. зачем-то цитируется известный знаток всего-на-свете-в-литературе

ну и “Практическое демоноводство” Криса Мура обрело еще одного поклонника

Filed under: talking animals