Max Nemtsov's Blog, page 178
March 10, 2019
Mother|Father 01
что-то я подумал: издатель же вряд ли эту антологию станет переиздавать, так чего добру пропадать. пусть здесь повисят сказочки из сборника Кейт Бернхаймер “Мать извела меня, папа сожрал меня”
Джонатон Китс
СТРАСТЬ
Помнят еще старожилы те времена, когда у этой страны была зима, и один год сменялся другим без помех. Выпадет первый снег — и люди бросают поля под паром, идут в лес дрова рубить. А там и дня не пройдет — ползут слухи: дескать, ее видали.
Нет, не знакомая — лично с нею никто не знался, то есть, ни кума она им была, ни сватья. Но имя ей придумали еще во время оно, и между собой ее так называли, как мужчины о девушках обычно говорят. Прозвали ее Страсть.
И всегда рассказывали одно. Выйдет крестьянин на росчисть, костерок себе разведет для тепла — вдруг чует: дунуло на него слегка из теней под буреломом. Потом видит: два глаза небесно-серые за ним смотрят. Так она всегда и появлялась — та девушка, которую они звали Страсть. Мужики давай ее подманивать наперебой, чтобы к нему одному поближе подошла, не к другим. А она всегда поодаль держится.
Не из скромности, ясно: сама-то в чем мать родила ходит, кожу только снежком припорошит, а то и просто ледком подернет. Да и не позаигрываешь с нею особо: городские-то барышни свои изъяны скрывают тем, что ухажеров своих стравливают, и те давай друг к другу придираться, а у Страсти никаких огрехов не наблюдалось. Из-за костерков своих они ее зовут, а она будто и не знает, как им на зов ответить.
Понимала ли, чего им от нее надобно? Всякий год эхом прежнего в ушах звучал. Она же, просыпаясь в первом снегу, припоминала не то, что было с ней прежней зимой, — помнила лишь тягу, что ни к чему ее так и не привела.
Как все началось, она видела — кто ж скажет, когда, — в дремучих лесах, где жила целую вечность. Такая же девушка — груди крутые, что снежные вершины под вьюгой волос, — рука об руку вышла с мужчиной на широкий луг, они обнялись и как бы слились под единой кожей. Потом — его слова, ее слезы. Трещина, дрожь. Они баюкали друг друга, словно были друг другу ранами.
Знай Страсть такое слово, чай, назвала бы любовью. А то и ненавистью, будь та ведома ей и приди ей это слово в голову, пока она смотрела, как пара пререкается. Но слов у нее не было, язык ей — не поводырь. А стало быть, она лишь баюкала онемелую свою плоть и грезила, каково это будет…
Что? Чувствовать? Желать? Как? Кто поистине одинок, даже если никогда не один? И потом, после, каждый год, под покровом зимы замирала она на самой кромке человечности. И мужчины манили ее переступить порог.
Всю зимнюю пору они умоляли ее, пока она не выходила наконец слишком близко к огню. И когда иней на ней тек струйками, с ним таяла и она — растекалась чистой водой. А потом холодная свора зимы бросалась за ней в погоню, текла вниз по реке сквозь запретную чащу, в неведомое. Из-под снега пробивался новый весенний родник. И труд начинался сызнова — круг сева и жатвы, что поглощал всех почти круглый год. Столько работы — надо же хлеба на стол. Праздным царь лишь одному крестьянину дозволял остаться — тому, кто выманивал Страсть из-под сени леса. Такова была его награда за рвение, чтоб закончилась зима.
Каждый год мужчины все рьянее старались навязать Страсти ее судьбу. Пели ей, на скрипице или дудочке играли. Стоило лишь раз им увлечься ею — и больше не услышишь в кабаке от них сальностей про вьюгу ее волос, про груди эти крутые, что как снежные вершины. Каждый только о себе думал.
Однакож, чем сильней тужились они, тем упрямей она к ним не выходила. Царь же смотрел, как подданные его льстят и подкупают Страсть, лебезят перед нею даже больше, чем перед его величеством. Раньше-то зимою отдыхали, а теперь она стала докучливее сева — трудов много, а пожнешь что? Для всех, кроме того, кто подманивал Страсть и выводил ее, — еще девять месяцев потуг.
Гам стоял зимой такой, что ушам больно: всякий музыку играет, как умеет, пляшет, хлеб, мед и золото сулит. Страсти и не понять уже, в какую сторону смотреть, а уж кого в соблазнители себе выбрать — и подавно. Был год, когда повлеклась она к тому крестьянину, у кого рог трубил громче: приняла она, душа простая, рев этот за силу его желанья. В другую зиму пошла за тем, кто плясал так, что глаз не отвести: решила, дурочка, что эдак вот тонко он чувствует. А то была пора, когда склонилась она к тому, у кого товар лучше: понадеялась, бестолковщина, что это щедрость в нем говорит.
После она уже совсем забыла, чего желала отыскать среди людей. Зимою возвращалась — ежегодный обряд — и бушевала, ища побольше, получше… чего? Она уже не робела. Заваливала костры, хоронила селян под своими покровами снега. Люди звали ее жестокой — уже не дурочкой простодушной — и не понимали, отчего она стала так похожа на них.
Тот год зима растянулась — апрель, май, июнь, июль. К августу уже для тепла жгли дни календарей. Царь повелел: тому, кто низвергнет ее, никогда больше не придется работать. Но те, кто некогда глотки друг другу рвали, лишь бы ее подманить, теперь лишь упрашивали: только уйди. Рога и дудочки забросили, голоса слились в один: «Провались ты, Страсть! Пошла прочь! Уходи! Вон!»
Сентябрь, октябрь, ноябрь. Зима увела в другую зиму. Царские охотники расставляли на Страсть капканы. Стреляли наповал, а заряды лишь тонули в снегу. Декабрь, январь, февраль, март. Месяцы теряли смысл, годы — счет. Какие уж тут слова? Время отмерялось лишь мучительным наступленьем голода. Люди уже томились по смерти.
В конце концов, у царя остался лишь сын — только его можно было отправить из дворца за дровами, разогреть царю кашку. Когда началась та нескончаемая зима, парнишка был еще молод и о Страсти слыхал только, что чудовище она ненасытное, жрет человеческую жизнь. Соображал, что ее нужно бояться — это зверь огромный, как все их царство, тело ее объемлет горы и долы; говорят, эта женщина мужей замораживает своим дыханьем. Отцу даже не пришлось его предупреждать, чтоб был осторожней.
Сапоги он надел из воловьей шкуры на меху, втрое шнуром подвязал их до бедра. Шапку и рукавицы ему стачали из той же шкуры, и сидели они так ладно, что в них и вздрогнуть было негде. А вот тулуп шубой был благородной: царю его завещал его отец, которому одеянье досталось по наследству от его отца, — традиция, говоря короче, уходила к тому поколению, после которого больше не осталось позолоты на листьях семейного древа. Но из чего был сделан тулуп этот, люди уже не помнили: из шкуры ли вымершего зверя — не дракона ли? — а то из самой земной коры. В тот день царь возложил это одеянье на своего сына.
Взяв топор и пилу, парнишка ушел в леса. Быть может — впервые за все свои шестнадцать лет остался один, если б, помстилось ему, не пара глаз, на него устремленных. Если взглянуть искоса — пасмурно-серых, но стоило посмотреть туда прямо, и они прояснились: два открытых зрака. На него смотрела девочка — он таких раньше и не видывал. Все маленькое тело заснежено, а волосы спутаны жестоким ненастьем, что изгалялось над всею ее наготой.
Сказать правду, парнишка не был особым храбрецом. Сжалься он на нею, спаси девушку от зимы, уведи под крышу — глядишь, судьба его постигла бы та же, кинься он на нее. А он подходил, ничего не желая, — только подойти ближе.
Холоднее, холоднее, все холодней. Он протянул к ней руку. Снежная шуба ее была мягка, как мех. Он смахнул снег, и пока тот падал, ее голые руки встретились с плечами царского сына — снять с него и его оболочку.
Говорят, последним замерзающее тело чувствует всепроникающий жар. Девушка все ближе — вот изморозь уж тает у нее на грудях и бедрах, на шее напряженной, на пределе живота, — и все больше одеяний он отпускает от себя. После чего Страсть, люди бают, увела его прочь.
Зима ужалась до весны, опрометью накинулась на лето. Царь отправился искать сына. А нашел на опушке лишь тулуп, что его мальчик надевал. Ни крови на нем не было от зубов зверя. Ни косточки не осталось — и похоронить нечего. Жизнь шла своим чередом.
В тот год зима не пришла. Ни один крестьянин не видел больше Страсть. Работали весь декабрь, словом перекинуться некогда, столь неуклонно рожала земля. Процветание — отдыхать-то когда? Еще год миновал, два и три года, четыре. Погода не отступала, полям не выпадало отоспаться под снежным одеялом. Так все и шло, рабочие руки не знали покоя.
Паши да сей да жни да паши да сей да жни да паши. Редко-редко мерный этот шаг сбивался на час от раскатов далекой бури. Царь, у себя во дворце запершись, верил: это горние боги оплакивают с ним вместе потерю сына. А крестьяне знали: то почва лесная взбрыкивает, а вовсе не буря. То Страсть с любимым своим борется — с тем пареньком, что увлекся ею до того, что ощутила она себя люто — да полно, может ли быть такое? — человечицей.
March 8, 2019
show him your cross
много разного об отношениях Эльфриды Елинек и Томаса Пинчона
продолжение традиции “сравни всякое говно все, чего не понимаешь, с Томасом Пинчоном”. только теперь еще сравнивают с его (плохой) экранизацией
ну и 80-я серия подкаста “Пинчон на людях” – конспирология в “Крае навылет”
вестник портового рока:
more agricultural news
и главная из них – эта: в понедельник отчаливаем. на “Планету” пока ходить и давать нам деньги не имеет смысла, проект еще на модерации, но уже сейчас можно записаться в группу проекта. там будут все новости
меж тем я все пропустил – целый год назад вышла такая книжка (обложка дебильная, но что уж тут поделать), как говорят в параллельном мире “вконтактика” – “Будет полезно тем, кто хочет читать Буковски в оригинале, но пока не всё понимает. Или кто сам хочет научиться переводить Бука”. но там много чего говорят, например, есть даже специалисты:
Собственно, давно уже выпустило. Но они в “Эксмо” всё повторяются и повторяются, нет бы выпустить что-то новое у Буковски. Впрочем, может нет прав, да они и дороги, конечно!
но не согласиться с самим пафосом такого замечания мы не можем
не помню, показывал я более-менее окончательную обложку Духовного или нет, но вот она. а вот и еще фрагмент из романа
по агентурным данным, наши книжки – в том модном месте, где на книги можно проливать кофе и ставить чашки
а вот чудесное – читательница прочла “Дом имен” Тойбина и не поняла в романе решительно ничего (и не стесняется об этом сообщить граду и миру). все потому, что она увлеченно разглядывала палец, а не луну. и на старуху бывает
Джонатан Коу рассказывает сагу о Троттерах
Наталья Кочеткова-Морозова описывает список “Ясной поляны” своими словами
“РБК-Стиль” (стиль!) обозначает модные книги сезона, и среди них – “Плюс” Макэлроя (на “маститом редакторе” я зарыдал в голос; комсомол жив)
March 7, 2019
March 6, 2019
no news but this
вот вся Легенда Дулуоза. на русском до ее полной публикации осталось совсем ничего, если б “Азбука” так не тормозила
также стоит напомнить, что издатель по-прежнему боится выпускать “Трилогию Лорда Хоррора” Дейвида Бриттона. вот уже который год боится. еще год подожду – и начну выкладывать текст здесь
на полку пинчоноведу: More metaphysician than politician: Pynchon, TINA, and the rhetorical economy of ‘The World (This One)’
мнения критиков о списке “Яной поляны”. все наши книжки удостоены почетных упоминаний, что приятно. а некоторые телеграфисты уже начали развлекаться ставками, как в Нобеле.
March 5, 2019
Greenaway 16
01 | 02 | 03 | 04 | 05 | 06 | 07 | 08 | 09 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15
Питер Гринуэй
УВАЖАЕМЫЙ ТЕЛЕФОН
1
Хиро Кандичи позвонил своему племяннику Сержу Галлахеру и попросил у него номер телефона Джозефа Морпето, управляющего местным футбольным клубом. Серж не смог его вспомнить и оставил телефонную трубку болтаться, а сам выскочил наружу уточнить у Гэри Модлера, который приглядывал за тачкой на углу Скрипачной улицы. Модлер был женат на бывшей жене Морпето, которая раньше работала телефонисткой, пока не оглохла от того, что ее сбило тачкой; сей факт не отразился на ее памяти.
2
Хирэс Кандити заставил Джерри Модлера позвонить Луису, двоюродному брату своей жены, и спросить его, не знает ли он номер телефона Гэри Сатлера, чтобы высказать тому все, что он о нем думает. Джерри сделал вид, что у него нет мелочи, а потому, дескать, он позвонит потом. Хирэс велел ему валить нахер, сам помчался в бар и потребовал телефон. Гарри Диего, бармен, ткнул в сторону телефона в глубине раздаточного окна и за это попросил Хирэса купить ему выпить. Хирэс заявил, что за одно пиво он может позвонить десять раз.
3
Хэрри Континтино держал десять тачек на Скрипачной улице, а еще три — у площади Грегори. Своим тачечным мальчишкам он платил плохо и рассчитывал, что они все время будут снабжать его мелочью для телефонных переговоров; он постоянно висел на телефоне. Луис, брат его жены, заправлял пабом на площади Грегори и запретил Хэрри пользоваться телефоном за стойкой, поскольку тот за него никогда не платит. Хэрри разбил бутылку, поцарапал краску и поклялся, что в этом баре никогда пить не станет. Тем же вечером он вернулся позвонить Зельде. Луис разрешил ему сделать звонок при условии, что он поставит выпивку всем, кто сидит в баре. В баре сидело пять человек. Хэрри сказал, что за пять кружек пива он может позвонить в Нью-Йорк.
4
Хэррин Константи оскорблял телефонистку всякий раз, когда снимал трубку. Он никогда не говорил «пожалуйста», вечно обзывал телефонистку «глухой коровой» и неизменно рыгал в ответ, если та просила его повторить номер.
5
Хиро Контенти пристрастился звать свою жену Зельдой в честь телефонистки, которая представлялась «Мельба слушает» всякий раз, когда он звонил матери и просил денег. Связь слабая, но Хиро это развлекало. Смешило Хиро и вот еще что: этой телефонистке, похоже, никогда не требовались перерывы по естественной надобности. Бывало, Хиро обзывал ее «глухой коровой», но жену он любил. Женщина, приходившая по понедельникам протирать телефон, смысла в этом особого не видела, а «Ночь нежна» считала величайшим кино, что ей доводилось смотреть.
6
Херолд Констанс жил по телефону. Он ел по нему (у него была «горячая линия» с супермаркетом) и устраивал по нему свою половую жизнь. Телефон в его конторе всегда был покрыт крошками и по́том оттого, что он держал его подмышкой при мастурбации.
7
Хирохито Кондотьери был младшим ребенком итальянского предпринимателя Пауло Кондротьери, который девять лет прожил под домашним арестом в Тайване. Единственной радостью Пауло был телефон. Он звонил другим людям так, как другие люди моргают, — рефлекторно. Арестовали его за подлог, но посадили не сразу, ибо его финансовый вклад в государственный бюджет посредством использования телефона был огромен. Телефонная компания за свой счет установила телефоны практически в каждой комнате дома Пауло. Скончался он в восемьдесят три года, осуществляя телефонную договоренность с управляющим ночного клуба, чьи девушки умудрялись возбуждать Пауло по телефону. Удовольствие, очевидно, было взаимным, поскольку излюбленная девушка Пауло спустя примерно девять месяцев после его смерти родила сына, и вот этот ребенок, Хирохито Кондотьери, передал дом своего отца народу — как музей средств связи.
8
Хирт Константино отзывался о телефоне с крайним почтением. Благодаря ему он сбежал из Европы, познакомился со своей женой и основал собственное дело. По телефону, как он надеялся, столь же успешно удастся устроить и весь остаток жизни. Он учил им пользоваться детей, когда они были еще совсем крошками, а свою бабушку-эстонку наставлял относиться к телефону с восторгом и нежностью. Когда у телефонной компании начались сложности со служащими, Хирт заболел — жаловался на глухоту, кричал на детей, чтобы проявляли чуточку больше уважения. А когда служащие суровой зимой, сдувшей со столбов по всей стране телефонные провода, вышли на забастовку, Хирт слег окончательно. Бабушка пыталась заинтересовать его письмописанием, жена купила ему радиопередатчик, но преданность Хирта телефону была непоколебима. Над его постелью висела фотография Уильяма Белла, а телефонные справочники он распорядился переплести в марокканскую кожу с металлическими уголками и серебряными застежками.
9
Хенри Клементова бывшая жена Зельда Морони жила в деревушке неподалеку от Олафа-Сент-Симеона. Единственный на двадцать семь жителей телефон располагался в сельской лавке, что в конце главной улицы. После развода Хенри продолжал переписываться с женой — писал ей в первую субботу каждого месяца. Однажды летом случилась забастовка почтовых служащих, и, ощущая потребность не прерывать сообщения с Зельдой, Хенри позвонил в сельскую лавку и оставил сообщение, где просил Зельду звонить ему в Цюрих в полдень первого понедельника каждого месяца. Пока длилась почтовая забастовка, Зельда звонила Хенри из сельской лавки. Но когда забастовка кончилась, и почтовое сообщение возобновилось, Зельда принялась настаивать на возврате к письменной переписке. Хенри этого не хотелось, и он предложил оплатить установку телефона в Зельдином доме. Для этого следовало протянуть кабель из Олафа-Сент-Симеона, а стоило это дорого — быть может, так же дорого, как переезд Зельды в сам Олаф-Сент-Симеон с покупкой дома. Без малейшего сомнения Хенри предложил бывшей жене деньги на переезд, и Зельда согласилась. Но обвела его вокруг пальца: на деньги, что он ей дал, купила сельскую лавку, закрыла почтовое отделение и уничтожила телефонный аппарат.
10
Хэрри Контенте был телефонистом, и работу эту получил во многом вопреки желаниям своей жены. Зельда Контенте полагала, что телефонист должен быть женщиной; телефонная служба, вообще-то, считала то же самое, но Хэрри они наняли, ибо у них была серьезная нехватка персонала. Прочие женщины, работавшие на телефонном узле, отреагировали по-разному. Некоторых позабавило, что руководству пришлось выделять ему персональную раздевалку, но впоследствии, видя, что Хэрри в одиночку наслаждается таким объемом личного пространства, а у них раздевалка одна на всех, они потребовали улучшения условий. Некоторые женщины по-матерински пеклись о Хэрри, а пятеро — каждая по-своему — вскоре начали оказывать ему знаки внимания. Работая в ночную смену, Хэрри в своей просторной личной раздевалке устанавливать раскладную кровать, а по вторникам и пятницам развлекал там телефонисток. Тем временем жена его прознала, что наиболее воинственные телефонистки организуют демонстрацию за улучшение условий, а ревность, разгоревшаяся среди ухажерок Хэрри, начала влиять на эффективность работы телефонного узла. Зельда позвонила управляющему и потребовала увольнения Хэрри. Руководство посовещалось с союзом телефонисток, нельзя ли Хэрри куда-нибудь перевести. Хэрри осознал, сколько затруднений он создает, и, чтобы разрешить всеобщие трудности, оглох и подал в отставку.
11
Хэрри Контенто звонил своей жене Зельде с набережной, чтобы ей было слышно море. Хэрри подпирал дверь телефонной будки куском плавника. Всякий раз, когда Зельда снимала трубку, рядом была Флора Галлахер, научившая Зельду плавать; она утверждала, что по Зельдиному лицу всегда может определить, прилив сейчас или нет. Брат Хэрри Филип постоянно недоумевал, почему Хэрри не смастрячит чего-нибудь вроде магнитофона вместо того, чтобы каждый день мотаться двадцать с гаком миль до моря, однако Хорэс Малдоуни утверждал, будто однажды Хэрри сказал ему, что любит путешествовать и ему нравится звонить от моря. Ему нравилось, как соленые брызги разъедают телефонную будку. Он воображал, что море — если дать ему достаточно времени — разъест и сам телефон, и коррозия эта по проводам постепенно доберется до Зельдиного уха.
12
Хауард Контентин изучал гигиену. Летними месяцами его особенно заботили телефоны. Он полагал, что общественные телефоны, располагаясь в таком интимном контакте со ртом, способствуют передаче инфекции, а потому начал свою личную кампанию. Вооружившись дезинфицирующим средством, все вечера он проводил в телефонных будках — оттирал начисто микрофоны всех трубок, которые только мог найти на месте. Повестка в суд за праздношатание, казалось, лишь подхлестнула его. В конце концов его арестовали за нанесение химического ожога лицу сорокатрехлетнего инспектора общественного здравоохранения, который звонил своей жене Зельде.
13
Хенри Константин звонил своей жене Зельде каждое утро из конторы. Представлялся он всегда одинаково: «Привет, милая, это твой утренний звонок». После того, как скончалась матушка, Хенри Константин начал утрачивать контроль за своим рассудком. Будучи существом с глубоко укоренившимися привычками, он никогда не пропускал звонков жене, но ощущение времени стало заводить его не туда. Звонки жене начали случаться все позже и позже, пока жена не услышала однажды: «Привет, милая, это твой утренний звонок», — в вечерних сумерках. Зельду расстраивало такое дурное исполнение демонстраций нежных чувств из лучших побуждений, поэтому она взяла себе за правило звонить мужу около половины одиннадцатого утра и напоминать, что ему пора ей звонить.
14
Х.К. много времени тратил на сочинение писем. Он переписывал их по нескольку раз, особенно — письма матери и бывшей жене З. Удовлетворительным образом закончив каждое, он пересылал их по телефону. Аппарат он укреплял на музыкальном пюпитре, отмерял от него полтора шага по полу и проводил меловую черту. Затем подходил к аппарату, набирал номер и ждал, пока на том конце не снимут трубку. После чего отходил назад, шумно откашливался и начинал читать: «Уважаемая матушка» или «Уважаемая З.» — или что там у него еще могло оказаться: «Уважаемый сэр», «Уважаемая строительная компания» или «Уважаемый страховой агент». У него было ощущение, будто он превратил телефонирование в изящное искусство. За много лет Х.К. отполировал стиль, сосредоточившись целиком и полностью на форме, пока содержание его звонков не атрофировалось, и он не стал сводить разговоры к обращению «Уважаемый телефон», за которым следовал список фамилий и номеров, зачитываемый из телефонного справочника. Единственными людьми, внимавшими ему с зачарованным изумлением, были его матушка и те редкие люди, чьи номера Х.К. иногда неправильно набирал.
ну и еще один шедевр героического диско, тематический
March 4, 2019
players and plonkers
издатель решил объяснить читателю “трудный текст”. лучше б они этого не делали
у ритейлера по разделу канцелярки (отвратительные слова, я знаю) самые востребованные товары – три книги “Фантома”, среди них – “Эхоед” Хоссейни
Алла Штейнман о книжках, среди прочего – о “Срединной Англии” Коу
ну а дальше – сплошная пинчолалия:
важный вопрос вдруг возник – о том, как это произносится
все верно, это Френези вернулась в общественное пространство
как Пинчон повлиял на британское детское ТВ 70-х
о разнице между “мыслящим тростником” и “говорящим тростником”. граница пролегает по “Краю навылет”
впрочем, дурачки встречаются даже среди ирландских фолксингеров
и вот какой занимательный цикл телепередач я неожиданно обнаружил:
вчера мы сходили на театр, давали “Дар” по Сирину. спектакль мне показался вихлявым конгениально набокову стилю, в связи с чем я вспомнил, конечно еще одно набокое произведение – оперетту Градского “Ностальгия”, к которой я много лет испытываю нежность; так вот истеричность Градского, мне кажется, тоже соответствует первоисточнику. вот один номер оттуда, если кто не помнит, исполненный в жанре героического диско:
March 3, 2019
some kushty news
в Тель-Авив завезли “Хроники”, и “Бабель” теперь их рекламирует
самое милое дело читать это весной, ну да
Денис Безносов читает “Срединную Англию” Коу, вроде бы вдумчиво, но он бы хотел, чтобы автор остался таким, каким отпечатался у него на сетчатке в первый раз, явно
ну а тут у нас полная пирдуха – наконец-то на Остера появился отзыв, который начинается словами “я не гомофоб и не расист”. все верно – читатель в данном случае мудак и гнида (и гомофоб, конечно). ну и вообще внутри много интересного, как было замечено вчера (я не разжигаю, я просто не смог промолчать)
в “Озоне” (такая же клоака, понятно, только с бонусом в виде “ЛайвЛиба”, туда мне лазить лень, так что спасибо, наверное), читатели оказались чуть вменяемее, хотя некоторых сам смущает слово “Фергусон”. “Гудзон” их, сука, не смущает, а Фергусон смутил. читайте Гольмса, гении артикуляции
еще одно издание “4 3 2 1” там же (неведомы зверушки-озонаторы запутались в переводчиках, поэтому там все как обычно)
ну и про “Измышление одиночества” его же заодно
давно не смотрели мы во “Время свинга” Зэди Смит. а там обнаружилась нежданная, гм, похвала переводчику:
Язык автора также сер и не представляет особого интереса. Это я говорю, как человек, пытавшийся читать NW в оригинале, но быстро забросивший это дело. В переводе читается достаточно легко, думаю, переводчик проделал неплохую работу, переводя это уныние.
молодежная телепередача, где коллега Поляринов с плохо скрываемым задором поминает Пинчона, Делилло, Остера и делает вид, будто разбирается в нашем “переводческом методе”. нет, задумка-то с таким телевидением неплоха сама по себе, если б так не отдавало хипстерским комсомолом
на Мильчина сил мне уже не хватило, но где-то внутри он упоминает “Срединную Англию” Коу (всем известно, что этот роман стал для Кости “свадьбой дочери товарища Полянского”)
March 2, 2019
lovely jubbly
вчера в особняке Морозовой (где якобы стеновые панно Врубеля, но нет) объявили длинный (и единственный) список зарубежки для “Ясной поляны”. наших книжек там 3 (а всего за 5 лет премии их было 9): мы как те вечные номинанты, которые никогда ничего не получают
с разной степенью успешности об этом не написал только ленивый:
– Год литературы
– Комсомольская правда
– Читаем вместе
ну и так далее. кто из корреспондентов кого опознал из авторов, про тех тот корреспонденцию и написал. это как обычно
а так выглядит непарадная полка “Ясной поляны”
также на мероприятии присутствовали некоторые телеграфисты, и мы случайно попали на их снимки в интерьерах. некоторые на сходняк не пришли, но все равно написали. а кое-кто, хоть и был, но слушал известно каким местом (потому что Шаши, например, говорила не совсем это, и зовут ее не так, как телеграфист написал)
к вопросу о телеграфистах. вот, например, образчик их более развернутого творчества – как бы обзор независимых издательств. “Додо Пресс” удостоилось почетного упоминания, но лучше б молчали и не позорились, чесслово:
Что выпускают: переводы неочевидной европейской классики, детскую литературу
Например: Томас Макгуэйн «Шандарахнутое пианино»
March 1, 2019
big damn heroes
вчера за три часа до весны сдали издателям вот это:
Heroes: Mortals and Monsters, Quests and Adventures by Stephen Fry
My rating: 5 of 5 stars
Полное счастье – такое читать, как и год назад первый том. И счастье, что есть надежда на третий том еще через год. Переводила Шаши, я поддакивал, как обычно. Получилось совершенно не хуже, чем первый том, спешу рассеять опасения, если они у кого-то есть (у нас были поначалу). в связи с ней вспомнил и про Куна:
Легенды и мифы Древней Греции by Nikolai Kun
My rating: 4 of 5 stars
Того издания, что я читал когда-то, давно нет на свете, но когда-то она была буквально валютой на книжном черном рынке родного города (вместе с т.н. “волками”), а в 6-7 классе у нас был литературный факультатив по этой книге, поэтому изучалась она религиозно, иметь ее хотелось всем. Но только сейчас становится понятно, насколько она суха и приблизительна.
а кпдв у нас такие: реконструкции Кносского дворца. я их видел много (как и то, что от дворца осталось в натуре), но вот эти как-то убедительнее прочих мне кажутся
кстати, к разгадке смысла “кулурисов” – этих круглых ям с остатками домиков в них, которые сразу за Западным входом, – человечество не приблизилось. это явно не хранилища зерна, не помойка и даже вряд ли склады для принесенных даров и/или жертв. похоже на жилье маленьких минотавриков, только без лабиринтов
ну и, предваряя третий том (или колдуя его), будет песенка. две песенки:
ну а такой версии вы, наверное и не помните:
все привыкли к драматизму:
