Alexei Kapterev's Blog, page 3

INSEAD Модуль 2

Мне почему-то не хотелось ехать в этот раз, и я стал разбираться, почему. Мне же так понравился первый модуль! Я подумал и нашел две причины. Первая — потому что я ехал из отпуска. У меня было фоновое ощущение, что я еду на на работу. Странно, да? Когда едешь с работы, то учеба воспринимается как полу-отпуск, а когда из отпуска — как полу-работа. Отпуск был короткий, я бы еще поспал пару-тройку деньков. А тут — вставать к 8:30, а в последний день даже к 8:00. Как многое зависит от базы сравнения, не перестаю удивляться.

Но во-вторых, и это куда более интересно для меня, не хотелось ехать из-за того, что в прошлый раз я никого не знал. А теперь-то я кого-то знаю. Раньше мне не чего было терять с точки зрения социального капитала. Я не рисковал никакими отношениями. А теперь — рискую. Это очень странно, я понимаю. Я боялся, что будет происходить то, что обычно происходит: по мере того, как я узнаю людей ближе, они из абстрактной (но в целом дружелюбной) массы начинают делиться на людей, которые мне нравятся больше и людей, которые мне нравятся меньше. Пожалуй, впервые эти опасения не сбылись. Мне никто не стал нравиться меньше за весь модуль. Это удивительно и я списываю это на прекрасный процесс отбора со стороны школы. 

Уже второй модуль — а мы, типа организационные консультанты, по-прежнему занимаемся межличностной коммуникацией. Приехал старикан из Университета Торонто, Говард Бук, который учил нас методу RCCT, Core Conflictual Relationship Theme. Он когда-то работал с Лестером Любарски, автором метода. RCCT — это такая терапия коммуникационных ситуаций, основанная на анализе их транскриптов. Метод позиционировался как психодинамический, но по-моему весь психоанализ оттуда можно легко выкинуть, ничего принципиально не изменится. Я в упражнении заменил Фрейда на Юнга и от этого стало только лучше. 

Лекции тут читают очень плохо. Неструктурно, неинтересно. Разве что импровизируют в процессе хорошо. Проще открыть и прочитать статью в Википедии, чем слушать эту лекцию. Упражнения объясняют еще хуже. Если бы я отпустил группу в Москве с такими инструкциями на упражнение, то из 36 человек сделали бы максимум трое. Тут сделали все и никто на рефлекции не задал вопросов, из которых можно было бы понять, что люди облажались. Потом была еще тема с мотивационными интервью, motivational interviewing. Повторилось все то же самое: очень плохое объяснение темы, очень плохое объяснение упражнения — сам упражнение прошло отлично.

Как?! Во-первых, все феноменально мотивированы. Люди хотят делать упражнения, они приехали учиться. Во-вторых, все компетентны итак. Все понимают, что такое коучинг. Профессиональных коучей при этом не много, может быть человек пять. Оставшиеся впитали это откуда-то из корпоративного воздуха, которым они дышат на работе каждый день. Группа отличников корпоративной культуры, серьезно. Даже если им дать очень приблизительные инструкции — они заполнят пробелы тем, чем нужно — а не своими какими-то странными домыслами и фантазиями. Еще раз не могу не отметить прекрасный отбор.

В материалах для предварительного чтения была статья из Harvard Business Review, и меня в ней очень поразила цитата из политолога Карла Дойча о том, что власть — это возможность не учиться ничему новому. Удивительно, насколько это точно. Очень помогает думать о проблемах в образовании. У меня складывается впечатление, что в Фонтенбло собралась группа людей, начисто лишенных всякой власти — настолько они хотят учиться. Это странно — с учетом того, где эта программа проходит, люди, лишенные власти, попадать на нее не должны. Очень жаль, что модули такие короткие. Я бы провел в компании этих людей еще немного структурированного времени.

***

Во время модуля я решил проблему, которая давно меня мучила. В компании малознакомых людей я плохо понимаю, когда моя очередь говорить. (Как можно догадаться, я не из тех людей, которые считают, что «всегда».) Иногда получаются ситуации, когда я говорю, а меня никто не слушает. Теперь я знаю, когда моя очередь говорить. Когда меня спрашивают! Открытие, да? Конечно, эдак можно всю жизнь ждать, скажете вы. Так вот, удивительно, но нет. Я научился что-то такое с собой делать, что меня спрашивают. Это не всегда происходит вербально, иногда просто возникает пауза и кто-то вопросительно смотрит на меня. Но куда чаще люди прямо спрашивают: «А ты что думаешь? А у вас там как?».

Метод (если это можно так назвать) сводится к тому, что я вообще не стремлюсь высказать какие-то первые попавшиеся, наполовину сформулированные мысли. Вместо этого я — не отвлекаясь от слушания — хорошо додумываю мысль и складываю ее в какой-то внутренний «кэш». Если разговор уходит на другую тему — я начинаю думать новую мысль и по-прежнему не стремлюсь ее высказывать. Через какое-то время, похоже, у меня на лбу загорается огромная неоновая надпись: «Этому чуваку есть, что сказать». Люди видят это и спрашивают. Еще через какое-то время у меня формируется репутация человека, которому всегда есть что сказать и этот контент стабильно высокого качества. Люди начинают спрашивать чаще. 

Суеверно боюсь, что это перестанет работать, оттого что я это сформулировал. Но не формулировать очень трудно. Посмотрим, как оно будет дальше.

INSEAD EMC, Модуль 1

На прошлой неделе у меня был первый модуль в бизнес-школе INSEAD на программе, которая полностью называется Executive Master in Consulting and Coaching for Change, а сокращенно — Executive Master in Change, EMC. Я поступил туда, потому что мне хотелось куда-то поступить. Я не знал, куда. Когда я (случайно) увидел в INSEAD, одной из лучших бизнес-школ мира, программу по управлению организационными изменениями, спозиционированную на консультантов, коучей и HR-ов, радости моей не было предела.

На обычную программу Executive MBA я не хотел. Как вы возможно знаете, популярность MBA-программ во всем мире стремительно падает, и это не случайно: слишком велика стала роль специализаций. В США с 2010 года количество студентов MBA упало больше чем на треть. Раньше это не касалось школ из Топ-10, но теперь, похоже, тренд добрался и до них. Школы отвечают на это более специализированными программами, и EMC — хороший пример такой программы. У программы два директора: огромный ирландец Майкл (на фото), он занимается стратегией, и похожий на Вуди Аллена голландец Эрик, который специализируется на юнгианском психоанализе. Почему нет. Они называют свой подход системно-психодинамическим.

Пока что я не разобрался, в чем заключается подход. Теория на первом модуле очень базовая, сказать, что я чему-то прям научился, я не могу. Эту часть теории систем и психоанализа я уже знал. Хотя... у меня на столе лежит около сотни страниц распечаток, которые мне нужно прочитать до следующего модуля, а в заметках — огромное количество ссылок на тексты и видео, которые возникли в разговорах. Возможно, я лучше разберусь в процессе.

Я много раз слышал о том, что главное на таких программах — не профессора, а группа. Наконец-то я понимаю, что имеется в виду. Группа действительно очень сильная, на протяжении всего модуля меня не покидает ощущение, что мне очень повезло. Не в смысле с группой — а просто с жизнью. Слева от меня сидит Шарлотта, HR-консультант из Bain, справа — Эрик, проектный консультант для Vodafone, который перед этим провел три года в Непале, изучая буддизм. Передо мной — шотландец-юрист. Сзади никого нет, меня посадили на последний ряд. Очень разнообразная группа, никто не в большинстве. Средний возраст — 40 с чем-то лет, но дисперсия очень большая. Хотя мы во Франции, французов, кажется, совсем нет — они не учатся на английском. Много голландцев (процентов 10-15%) и бельгийцев (примерно столько же). Один из бельгийцев — бывший CEO Philips Electronics, у которого теперь аж три HR-бизнеса. Есть две женщины из Саудовской Аравии, один человек из Джибути, один из ЮАР. Русских двое. 

С учетом всего этого, реплики и кейсы участников мне слушать интереснее чем то, что говорят профессора. Все феноменально (даже подозрительно) открыты, делятся своими эмоциями и проблемами. Я вообще ни разу не встречал группу, которая бы с таким энтузиазмом знакомилась между собой. Как будто проголодавшихся людей запустили на фуршет, так они обжираются новыми знакомствами. Похоже, в данном случае это оправдано. С этими людьми хочется и дружить, и соревноваться. Как INSEAD удается набирать такое группы? В принципе, ответ-то понятен: высокая стоимость программы, хорошая репутация школы, глобальная база набора, довольно геморройный процесс поступления — до конца доходят только самые мотивированные. Всего-то нужно, чтобы иметь хорошее образование. 

Ок, это был модуль 1, полет нормальный. Впереди у меня еще 7 модулей и магистерская диссертация. Оставайтесь с нами.

 

Питерсон, «Карты смысла»

Я послушал курс лекций Джордана Питерсона по его книге Maps of Meaning и могу сказать, что это очень хорошо с двух точек зрения.

Во-первых, у Питерсона прекрасный риторический стиль. Это один из немногих преподавателей, которые умеют вести вопросами большую аудиторию, не вляпываясь на каждом шагу в дискуссию. Он говорит сложно — но ясно. Это очень редкое сочетание. Мне нравится, как он думает во время лекции, как он подбирает слова, когда нужные слова сразу не находятся. Кому-то он может показаться избыточно эмоциональным, но когда человек уже преподавал в Гарварде, это простительно.

Во-вторых, это важная книга (я не читал собственно книгу, но полагаю, что она о том же, о чем и лекции) с точки зрения сторителлинга. Для меня она встает в один ряд с «Тысячеликим героем» Джозефа Кемпбелла. В его книге нет готовых рецептов, которые можно было бы сразу применить к презентациям, как у Макки или Труби. Однако, если вы хотите понимать какие-то еще более глубинные, более фундаментальные — и от этого, увы, менее прикладные — вещи, то Питерсон дает на них любопытный взгляд.

Подход Питерсона на поверхности описывается матрицей «хаос-порядок / добро-зло». Что такого нового, частный случай принципа антагонизма Макки, скажете вы. Однако, когда он начинает таким образом анализировать нарративы: от Пиноккио до Ветхого Завета, все становится очень интересно.
Особенно занятными мне показались параллели между историей Будды и иудео-христианским сотворением мира. Если вы прочитаете у кого-то из постмодернистов, что история может быть какой угодно и никаких общих законов в них быть не может — Питерсон не согласен. Он неплохо заземляет все в эволюционной биологии и спасибо ему за это.

Здесь много людей, знакомых с интегральной теорией Уилбера, и если вам интересно, что думает по поводу Питерсона старик Уилбер, то есть часовое видео (https://www.youtube.com/watch?v=bDjCnFvz11A). Чтобы убить саспенс, скажу, что мнение в целом позитивное. Уилбер по большей части согласен с тем, что Питерсон говорит — он не согласен с тем, о чем Питерсон умалчивает. О чем умалчивает Питерсон? Пусть это будет новый саспенс.

Презентации — это политика

Все больше и больше мне кажется, что центральный вопрос при подготовки презентации, «какова цель этого выступления» — это вопрос политический, если понимать политику как «искусство возможного».

Вот у клиента запланировано какое-то выступление перед топами по какому-то случаю и есть какое-то состояние окружающей действительности. Есть предмет выступления, на фоне этого есть его результаты, результаты других подразделений, экономика. С учетом всего — что он может и хочет от них хотеть?

Это странно для меня, потому что я всегда старался не заниматься организационной политикой (и вообще какой-либо политикой).

В чем вы, в точности, не уверены?

Многие выступающие переживают, что выглядят на сцене неуверенно и выглядят из-за этого переживания еще хуже. Так вот, дорогие друзья, сама по себе неуверенность — это вообще не проблема. Проблема — когда видно, что человек хотел бы казаться уверенным, а не может. Когда человек действительно не уверен в чем-то и не стесняется своей неуверенности — это вообще не проблема. На Западе это всем показал Вуди Аллен, у нас — Гришковец.

Осознанная неуверенность — это отлично. Особенно при выступлении на небольшую аудиторию. Особенно когда есть ориентация на диалог и совместный поиск решений. Там, наоборот, уверенность мешает. Если ты и так все знаешь, непонятно, какой у тебя к нам вопрос. Однако в выступлениях на большую аудиторию, когда по формату это обучение, продажи или убеждение, неуверенность может быть проблемой.

Для меня из лучших способов разобраться с неуверенностью — понять, а в чем, собственно, человек не уверен. Обычно я спрашиваю что-то типа: «Хорошо, а в чем ты, в точности, не уверен(а)?» Ответы, которые я получаю, удивительно стандартны. Поводов для неуверенности не уж так много: человек может быть не уверен относительно своих способностей, своего материала, формата мероприятия или аудитории.

Про себя: «Ну, я не знаю, смогу ли я…» и тому подобное.
Когда человек не уверен насчет себя и может отвечать на уточняющие вопросы — это надо обсуждать. У меня нет какой-то схемы этого обсуждения, это почти всегда психологическое консультирование.
Если человек не может ответить на уточняющие вопросы или просто не знает, в чем причина — нужна какая-то симптоматическая техника типа отвлечения внимания. Обычно рекомендуют дыхательные упражнения или концентрацию на миссии своего выступления. Но в моей практике до этого крайне редко доходит дело.

Материал
Процентов 80 всех проблем с неуверенностью — тут. Ничего с этим не поделаешь, материал надо просто знать. Репетировать, быть уверенным в достоверности того, о чем говоришь, подбирать хорошие доказательства. Когда человек что-то утверждает безо всяких на то оснований, он демонстрирует эту безосновательность своим видом и тоном голоса. Это называется «вселенская справедливость», так и должно быть, не нужно с этим ничего делать. Я бы даже сказал, безответственно и аморально с этим что-то делать.

Формат
Бывает, дело в формате: слишком мало времени, слишком много времени, непонятно, зачем именно сейчас это выступление нужно — это тоже обсуждаемо. В итоге должен быть четкий ответ на вопросы «каков формат», «почему он именно такой» и «почему я с этим согласен».

Аудитория
Остается аудитория, и с ней в каком-то смысле проще всего. Например, часто у спикеров бывает такая паранойя: а вдруг люди уже знают то, что я им хочу сказать? Или, наоборот: возможно они не знают какой-то предыстории, того, а чем я основываю свой рассказ — а значит, не смогут в полной мере его понять? Из-за этого люди все время выступают, как будто идут по тонкому льду, постоянно нащупывая следующий шаг.

Опасения разумные и далеко не всегда их нужно забивать дыхательными упражнениями. Куда полезнее поразбираться: а как на самом деле? Знают? Не знают? Кто-то знает, кто-то нет? Рекомендация простая: не знаешь — спроси. Можно заранее, у организаторов. Да, это будет их мнение. Организаторы могут не знать, могут ошибаться, но иногда у них есть высокая степень уверенности. Можно спросить прямо во время выступления.

Например: «Поднимите руку, если вы читали книжку Джина Желязны "Говори на языке диаграмм"…?» — три руки на 40 человек. В принципе, ожидаемо, но теперь я уверен. Да, мне придется заранее просчитать несколько ситуаций: что если никто не знает, если знают все, если знает половина, большинство или меньшинство. Но это не так сложно, вариантов конечное количество. И бонус: кроме снятия ваших сомнений, это делает выступление интерактивным, помогает вовлечь людей в процесс размышлений. Сплошной win-win.

TED is dead, baby, TED is dead.

Надо признать это честно, я перестал смотреть TED в основном из-за собственного снобизма. TED был закрытой тусовкой, где миллиардеры, нобелевские лауреаты и крутые художники выступали перед другими миллиардерами, лауреатами и художниками. И не с лекцией на полтора часа (такого всегда было навалом), а чтобы за 20 минут, на простом языке. В тот момент, когда они начали выкладывать в интернет контент, подготовленный ТАКИМИ людьми для ТАКИХ людей в ТАКОМ формате, это было сенсационно.

Но потом случилось страшное и при этом неотвратимое — и от этого еще более страшное. Люди в интернете стали смотреть эти видео. А счетчики просмотров стали делать то, что они делают лучше всего — считать просмотры. А просмотры превратились в основной KPI спикеров и организаторов.

Выходя на сцену, люди стали работать не для зала, а для камеры. Люди стали обращаться — не исключительно, но преимущественно — к аудитории YouTube, а не к залу. Люди стали делать выступления, которые имели бы шанс конкурировать с остальным контентом на YouTube, то есть с котиками и собаченьками. Люди стали делать выступления не для отобранной тусовки, а для гоблинов. В этот момент все упало под откос.

Это не произошло мгновенно. Это не произошло окончательно. Но в какой-то момент это стало невозможно смотреть. Может быть, это еще можно смотреть в зале, но дома это смотреть невозможно совсем. Это потеряло всякую оригинальность. Слишком понятно, что работает на YouTube и все стали делать одно и то же. Начинаем с личной истории, биг айдиа на третьей минуте и так далее.

Можете считать меня снобом, но если я хочу смотреть YouTube — я иду смотреть YouTube. На TED я хотел бы смотреть контент, сделанный миллиардерами для миллиардеров. Но я разумный человек и понимаю, что такая халява долго продолжаться не может. В конце концов, количество миллиардеров, ученых-лауреатов и крутых художников в мире тоже конечно.

TED построил конвейер с огромной пропускной способностью — а материала для этого конвейера банально нет. Нет в мире СТОЛЬКО идей, достойных распространения. Основной KPI у организаторов, напомню, количество просмотров. Ну что же, если качества нет — будем брать количеством. Каждый новый спикер — это минимум 100 тыс. просмотров, просто сделаем много спикеров. Качество идей компенсируем качеством продюссирования. Пригласим коучей, спичрайтеров, камеру получше, свет нормальный выставим, а не как раньше…

Я не думаю всерьез, что был какой-то реальный человек, который так рассуждал. Я думаю даже, что были люди, которые с этим боролись и продолжают бороться. Но маховик так сильно раскручен, что сделать с этим что-либо очень трудно. Остается только подождать, пока он остановится сам.

Основы экономики внимания

Люди у меня на тренингах часто жалуются, что выступать трудно, потому что аудитория не вовлечена, не слушает их, не уделяет внимания и т.д. Я предлагаю, для разнообразия, посмотреть на это с немного экономической точки зрения. В английском языке есть выражение: to pay attention, то есть, буквально, «платить вниманием». Давайте посмотрим на это как на частный случай покупки. Что нужно, чтобы человек заплатил за что-то? Не важно, вниманием или чем-то еще?

Ответ очевиден: мы платим, когда цена продукта оказывается ниже, чем ценность продукта. Однако, очевидно и то, что для цены и ценности существуют два измерения, восприятие и реальность.
Есть реальная цена в рублях и есть воспринимаемая цена на фоне конкурентов, срочности вопроса и т.д. Стакан воды в пустыне может стоить тысячу рублей и это не покажется дорого. Реальная ценность бриллиантов довольно низкая, но маркетинг, как мы знаем, творит чудеса. Конечно, бриллианты — это скорее исключение, намного чаще эти два измерения тесно связаны. Очень трудно продать «Запорожец» по цене «Мерседеса».

Таким образом, вот четыре вещи, которые мы можем изменить, чтобы получить больше внимания:

Повысить реальную ценность. Сделать контент реально более полезным. Почему-то многим приходит это в голову в последнюю очередь, а между тем, с этого хорошо бы начать. Каких целей мой контент помогает достичь? Какие проблемы решить? Это не панацея, люди часто не обращают внимание на самые важные в мире вещи. Но именно с этого хорошо бы начать.

Снизить реальную цену. Фокусироваться на чем-то в течение долгого времени, переваривать новые знания — объективно трудно. Что я могу сделать, чтобы это стало проще? Для этого мне нужно стараться оптимально загружать аудиторию, делать материал не слишком простым и не слишком сложным. Стараться делать материал более коротким, за меньшее время, без вступлений и разгонов.
Как ни странно, для этого нужно в первую очередь хорошо собирать аудиторию. Разноуровневая аудитория — это катастрофа. Один все время не догоняет, другому скучно. Это основная причина, почему я перестал вести открытые семинары. Намного удобнее работать с людьми, которые работают в одной компании, прошли примерно одни и те же собеседования, говорят примерно об одном и на одном уровне.

Повысить воспринимаемую ценность. Проблематизировать аудиторию или, наоборот, обещать им золотые горы. «Половина людей, прошедших этот курс, стали миллиардерами» и все такое. Пообещайте людям что-нибудь в краткосрочной (лучше) или долгосрочной (хуже) перспективе.
Тут, конечно, очень многое зависит не от того, что вы говорите, а того, кто вы есть. Если вы Уоррен Баффет — вас слушают, как бы плохо вы ни выступали. С этим трудно что-то поделать, но иногда правильная самопрезентация спасает.

Снизить воспринимаемую цену. Сделать контент приятнее для восприятия, юморнее, визуальнее, более разговорным языком. «Камон, чувак, матан — это не так уж и сложно». Да, это чуть снижает ценность, потому что все эти шутки-прибаутки отнимают время и делают язык менее точным. C'est la vie. Выигрыш от снижения цены может оказаться больше.

Вот четыре способа. На мой взгляд, главное здесь — не как конкретно действовать в том или другом случае, а последовательность. Многие начинают пункта номер четыре, а между тем, это самое неважное. Начните с реальной ценности.

Абьюз — это новый бенчмаркинг

Несколько лет назад я написал пост о том, что в эпоху постмодерна появляется много новых слов и все они с течением времени стремятся слиться по смыслу со словом «буллшит». Когда я это писал, то имел в виду прежде всего жаргон в области менеджмента: коучинг, бенчмаркинг, эджайл и т.д. Но, конечно, ситуация эта характерна не только для менеджмента. В информационных технологиях есть похожий цикл «очарование—разочарование». Бигдата, блокчейн, девопс...

Такие ситуации возникают везде, где нестрогое словоупотребление начинает преобладать над строгим. Везде, где политический контекст начинает превалировать над профессиональным — там значения слов наоборот, стремятся уточнить и сузить. Везде, где любой человек может использовать «заряженные» слова для решения любых своих политических задач.

Если слово не определить — оно перестает означать что-либо осмысленное. Сегодня такие слова, как «буллинг», «абьюз», «харассмент», «аддикция» полностью повторяют траекторию слова «бенчмаркинг». Серьезно, абьюз — это просто новый бенчмаркинг какой-то.

Значения слов расширяются настолько, что слова перестают обозначать что-либо осмысленное. Сегодня половину этих слов можно очень точно определить как «слово, означающее поведение, которое мне не нравится и которое я хочу чтобы запускало у моей целевой аудитории моральную панику».

Чтобы вам не казалось, что я критикую только либералов — приведу пример из репертуара консерваторов:

Молодые люди играют в компьютерные игры и мне это не нравится.

Я назову это «игроманией», потому что «мания» — это очевидно что-то плохое и имеет научную ауру. Вдобавок, это очень похоже на игру в азартные игры на деньги. Разумеется, это качественно другой феномен, но мне эта неясность только на руку.

Слово «игромания» начинает означать просто какое-то абстрактное добро или зло. Никто не понимает, что именно обсуждается, но все находятся праведном гневе («о, игромания!») или, как вариант, в экстатическом трансе («о, бигдата!»). Эмоциональность — это единственное, что от термина остается.

«Игромания» сливается по смыслу со словом «буллшит». Люди несколько раз сбегали в моральную панику или экстатический транс и — сюрприз! — не обнаружили там ничего конструктивного. Постепенно, они начинают распознавать это слово как манипуляцию.

Это происходит не только с новыми словами. На глазах размываются значения таких слов, как «травма» или «насилие». Утром человек встал с кровати без энтузиазма — о, насилие. Над собой — но насилие ведь? Так и запишем. Любая неприятность — травма. «У меня сегодня было травматическое переживание: забыл дома ключи».

Вангую, что довольно скоро люди будут говорить: «Да, не обращай внимание, всего лишь “абьюз”», и будут делать смешные движения пальцами, изображая кавычки. Людям, страдающим от реального физического насилия придется придумывать какие-то новые слова, чтобы привлекать внимание к своей ситуации. А потом эти слова полностью сольются по смыслу со словом «бигдата». Простите, я имел в виду «бенчмаркинг».

Топ-10 реплицированных исследований в области поведенческой генетики

Это краткий пересказ тезисов недавней, 2016-го года статьи Роберта Пломина, одного из наиболее цитируемых психологов современности. Я честно скажу, что у меня были существенные трудности в понимании этой статьи, мне приходилось смотреть много определений в словарях, читать какие-то пояснительные материалы, так что теоретически есть вероятность, что я что-то переврал. Если это так, напишите мне об этом, пожалуйста.

Оригинал статьи:

https://www.ncbi.nlm.nih.gov/pubmed/26817721

Это список из 10 фактов о поведенческой генетики, которые установлены с очень высокой степенью достоверности.

1. Генетика существенным образом влияет на все психологические особенности человека.

От IQ до шизофрении, от черт характера до аутизма и гиперактивности — генетика влияет на все. В IQ генетикой объясняется 45-55% разницы между людьми, в чертах характера – 30-50%. Это показывают как старые исследования на разделенных близнецах, так и новые исследования методом genome-wide complex trait analysis. Пока не обнаружено ни одного психологического признака, на который генетика бы не влияла.

2. С другой стороны, ни одна из психологических особенностей не наследуется на 100%.
Психологические особенности человека — всегда результат взаимодействия генетики и окружающей среды.

3. Наследуемость создается за счет большого количества генов и маленького эффекта каждого из них.
Не существует одного гена IQ — это продукт сложного взаимодействия большого числа генов. Известны небольшие генетические мутации, которые могут дать очень сильный эффект на личность — например, фенилкетонурия, но они достаточно редко встречаются.

4. Корреляции между психологическими особенностями существенно опосредованны генетикой.
Есть взаимосвязь между креативостью и психическим здоровьем, между тревожностью и склонностью к депрессии, между отношению к физическим упражнениям и выполением упражнений — все эти взаимосвязи в изрядной степени обусловлены генетически.

5. Процент IQ, который можно объяснить генетикой, растет с возрастом.
В 9 лет это 41%, в 12 лет — 55%, в 17 лет — 66%. Некоторые исследования утверждают, что зависимость растет и дальше, достигая 80%. Почему это происходит — интересный вопрос.

6. Скорость изменений стабильных особенностей личности по большей части обусловлена генетически.
Это касается как характера и IQ, так и психопатологий.

7. То, что мы считаем факторами окружающей среды (в отличие от генетики) существенным образом обусловлено самой же генетикой.
Простой пример: если у одних и тех же родителей два генетически разных ребенка, родители существенно по-разному будут к этим детям относятся. С общительным ребенком они могут общаться больше, с необщительным — меньше (может быть и наоборот). Таким образом, генетика и окружающая среда взаимно усиливают друг друга. Интересно, что степеь этой взаимосвязи отличается в разных культурах. В Японии родители больше учитывают индивидуальные особенности ребенка, чем в Швеции.

8. Большая часть влияния окружающей среды на психологию опосредованна генетикой.
Когда родители одинаково ведут себя с генетически разными детьми, результат тоже получается разный.

9. Дети, растущие в рамках одной семьи, испытывают на себе очень разное влияние окружающей среды.
Дети из одной семьи похожи друг на друга — но эта похожесть обусловлена в первую очередь генетикой. Если смотреть на то, что обуславливает, например, антисоциальное поведение, то роль того общего опыта, который есть у братьев и сестер — всего 15%. Интересное исключение — IQ, где влияние семьи довольно сильное вплоть до взросления, но дальше оно сокращается. У каждого ребенка внутри одой семьи свой, уникальный опыт взросления.

10. Аномальность — это норма.
Есть расстройства, по большей части связанные с поломкой конкретного гена, которые сильно и ярко влияют на личность, делая ее совершенно ненормальной. Это ощущение ненормальности связано как раз с тем, что встречаются такие расстройства очень редко. Распространенные расстройства, такие как шизофрения, аутизм или гиперактивность проявляются в очень широком спектре, отдельные признаки их могут выказывать даже самые-самые нормальные люди.

На мой взгляд, это полезно знать абсолютно всем. Тем, кто имеет отношение к психологии или психотерапии это надо знать обязательно. Шер, лайк, коммент.

Понравиться ≠ Научить

А вот кому свеженького мета-анализа. Знаете, как связаны между собой средние оценки, которые дают студенты преподавателям и средние результаты самих студентов на экзаменах? ПОЧТИ НИКАК. В лучшем случае, 1% вариабельности в оценках можно объяснить тем, насколько студентам понравился преподаватель и его курс. Такие дела.

Теперь оговорки.

Это не о том, что нравиться студентам не важно. Конечно это важно по миллиону других причин (хорошая карма, хотя бы). Если это не делает хуже — почему бы не понравиться? Это просто не связано с учебными результатами студентов.

Далее. Предыдущие мета-анализы показывали небольшие корреляции, типа .33.-43, т.е. 10-18% объясняемой разницы. Авторы этого исследования указывают на методологические ошибки, допущенные ранее. В основном это классическа социальной психологии прошлого века — очень маленький размер выборки.

Нужно учесть, что исследования сделаны там, где хоть сколько-нибудь объективные оценки можно поставить. В софт-скиллах, где объективную оценку поставить нельзя почти никогда, могут быть свои закономерности. Не значит, что они есть. Это даже не значит, что это сильно вероятно. Но это возможно, я это допускаю.

Наконец, исследования сделаны там, где мотиватор в виде экзаменационной оценки существует. Нравится тебе профессор или не нравится — математику сдавать надо и, соответственно, готовиться к ней нужно. По учебнику. Там, где экзамен сдавать не нужно и нормального учебника нет, вполне может быть по-другому.

Со всеми (и многими другими) оговорками, все-таки имеет смысл поставить себе зарубочку. Вполне возможно, что оценки, которые люди ставят в конце обучения, никак не коррелируют с их результатами в реальной жизни. Не преувеличивайте важность этих оценок.

https://www.sciencedirect.com/science/article/pii/S0191491X16300323