Alexey Slapovsky's Blog, page 26

Антология Уходящего. Штучные оригиналы III.

Эта история напоминает рассказы О'Генри, Но она реальна, она из жизни, которой до литературы дела нет (хотя лично для меня это сомнительное утверждение). И она, к тому же, напоминает мне другую, тоже жизненную достоверную историю, не столь оригинальную, зато близкую для меня, поэтому-то, может, мне и хочется ее рассказать.
Начало очень простое: жил на свете, в городе Саратове, человек по имени Саша Колесников, и он учился в школе. В одном классе с Сашей училась Ирина Сыркина, и он в нее влюбился.
Он осознал, что любит ее, а не просто увлекся, в шестом классе. Три с половиной года он молча наблюдал за ней, а в десятом, последнем классе, признался. (Тогда учились десять лет).
Ирине Сыркиной не впервой было слышать такие признания: она была красавица. А Саша Колесников красавцем не был. Он был небольшого роста. Но он ни на что и не претендовал, он просто попросил разрешения приходить иногда к ней в гости. Она разрешила. Ирина жила с мамой, мама часто ездила в какие-то командировки, поэтому у Ирины по вечерам было шумно и весело. Пили понемногу вино, танцевали, играли в бутылочку. Саше даже два раза довелось поцеловать Ирину, и он прикосновение губ ее запомнил на всю жизнь. Он теперь только о двух этих поцелуях и думал, он в своем воображении повторял и повторял их и дошел до такого бредового состояния, что стоило в любой момент закрыть глаза - и он ясно чувствовал и ощущал, что целуется с Ириной, и мог длить этот поцелуй столько, сколько ему хотелось.
Школа близилась к концу. Однажды Саша подошел к Ирине и сказал, что пора бы прояснить их отношения.
- А какие отношения? - удивилась она. - Ты маленький мальчик, живи себе дальше, а я женщина уже взрослая, у меня своя жизнь. Кто ты вообще - и кто я?
В этих словах было много!
И Саша больше не заговаривал с Ириной. Он говорил теперь только с ее подругой и соседкой, веснушчатой Галей, которая была старше, уже закончила школу и уже работала оператором на ламповом заводе. Именно Гале он пересказал разговор с Ириной.
- Ишь, какая фифа! - сказала Галя.
- Нет, она права! - сказал Саша. - Но мы еще посмотрим!
И он подробно изложил Гале свой план. Он заканчивает школу. Он добивается в жизни больших успехов. Он возвращается к Ирине высоким, красивым, известным человеком - и тогда посмотрим, кто он, а кто она!
Галя план одобрила.
Саша закончил школу с золотой медалью (он вообще учился блестяще, но для Ирины это был не аргумент), и поехал поступать не куда-нибудь, а в МВТУ имени Баумана, знаменитейшее в ту пору заведение, собиравшее юный цвет физико-математической мысли со всей страны; оно было тем еще знаменито, что, по слухам, туда можно без блата поступить, но конкурс при этом двенадцать человек на место, и все двенадцать - медалисты!
Саша поступил.
Регулярно он писал письма Гале, рассказывая о своей студенческой жизни. Она отвечала, информируя большей частью о жизни Ирины, ну, и кое-что о себе писала - заодно.
Через год Саша намеревался приехать домой на каникулы, он с ума уже сходил, ему хотелось на Ирину взглянуть хотя бы издали. Но отца Саши, военного офицера, перевели в это время в Забайкалье, пришлось Саше ехать в Забайкалье. Что ж, зато он вернется к Ирине не в промежуточном каком-то состоянии, а в том, какое для себя наметил.
Он продолжил учебу. Продолжилась и переписка. Галя написала ему, что Ирина вышла замуж. Саша не придал этому большого значения.
Галя написала, что Ирина родила дочь.
Саша не придал этому никакого значения.
Галя написала, что Ирина развелась, потому что муж оказался бездельник и пьяница.
Саша лишь усмехнулся, будто знал, что так и будет, и поехал, закончив учебу, не куда-нибудь, а на космодром Байконур. Там он нашел себе женщину из столовой, но не женился на ней, а так. Галя одобрила, написав, что мужчине, конечно, все-таки без женщины нельзя. И вообще человеку одному нельзя. Она вот тоже осенью выходит замуж. Мужчина старше ее и не бог весть что, но не хуже других, а даже лучше.
И вот Саше стало двадцать шесть лет, и он решил, что - пора. Он был кандидат наук. Он вырос, он похорошел. Женщина из столовой оказалась талантливой в интимном смысле, и Саша ощущал себя умельцем и победителем, хотя, кроме нее, никого не победил. Но знал, что, если надо, победит. Он в себя верил.
В это время Галя прислала письмо, где сообщила, что Ирина вышла замуж вторично. Муж - военный летчик.
Саша уважал военных летчиков, у него даже друзья были военные летчики - из отряда космонавтов. И он отложил свое появление.
Галя написала, что Ирина беременна от летчика.
Потом написала, что беременность кончилась выкидышем.
Потом написала, что летчик, как выяснилось, изменяет Ирине, и она хочет от него уйти.
Саша чуть было не начал собирать чемоданы, но подумал, что это будет подло. Ирина может ухватиться за него, как за палочку-выручалочку, ему же надобно совсем иное.
Переписка продолжалась, он был постоянно в курсе событий.
К тридцати годам Ирина ушла-таки от летчика.
У Гали же подрастал сын, а муж попался хворый: давление да сердце, каждый год вместо отпуска - больница.
В тридцать два года Ирина вышла замуж в третий раз – аж за доктора наук.
Саша и сам к тому времени получил докторскую степень и представил, как было бы смешно, если б он приехал и сказал Ирине: здравствуй, я доктор наук. А она: здравствуй, а у меня муж тоже доктор наук.
К тридцати пяти годам Ирина родила вторую дочь.
Галя растила одного своего единственного любимого сына и беспрестанно лечила мужа.
Потом на Ирину посыпались несчастья: сначала мама умерла, потом появились проблемы с выросшей старшей дочерью, потом мужа, доктора наук, уличили в злоупотреблениях, отняли заведование кафедрой, того с расстройства шарахнул инсульт.
У Гали пока все то же: сын растет, муж болеет.
Муж Ирины вышел на пенсию по инвалидности, старшая дочь уехала за границу, но не за иностранца выйдя, а зарабатывать, и, кажется, трудом не самым почтенным. У младшей же врачи нашли порок сердца. Ирина при этом держится молодцом, писала Галя, такая же, как и была, - красавица.
У Гали же сын школу заканчивает, ничего парень. Муж все болеет. Ничего, жизнь идет.
Конечно, Саша не мог приехать тогда, когда на Ирину сваливались все эти несчастья. Он мог бы ей помочь, но именно поэтому и не приезжал.
А потом жизнь Ирины как-то наладилась: муж умер, старшая дочь приезжала из-за границы и, оказалось, несмотря на свой труд, ничуть не испортилась, красивая, умная молодая женщина, удачно вышла там замуж, живет очень прилично, привезла матери и деньги, и вещи. Уезжая назад, забрала сестру для лечения и лучшей жизни. Ничего, жизнь идет.
Но у самого Саши в это время началась полоса неудач. Несмотря на заслуги, он вдруг остался не у дел. Научные разработки, которыми он занимался, объявили бесперспективными и намекнули, что на его месте не ждали б у моря погоды, а поискали бы себе место преподавателя в каком-нибудь из университетских городов.
Безработный, безденежный, Саша оказался приживалом у отставника-отца и пенсионерки матери. Отец, подполковник, выслужил себе за беспорочную службу двухкомнатную квартирку в месте последнего срока службы: в городе Вольске Саратовской области.
До Ирины было - три часа автобусом.
Саша не ехал, Саша писал письма Гале. Значительное место в этих письмах занимали уже не расспросы об Ирине, а повествование о буднях своего бытования и о состоянии ума и души.
Галя отвечала тем же - о себе, приписывая лишь в конце, что Ирина живет теперь без дочерей, свободной женщиной, но у нее есть зато молоденький дружок.
Молодо - зелено, думал Саша. Но на всякий случай занялся оздоровительной физкультурой - и никто бы не дал ему сорока двух лет.
Повезло и с работой: его взяли на знаменитое вольское объединение «Цемент». Там он быстро продвинулся и, хотя объединение переживало не лучшие времена, стал прилично зарабатывать.
Несколько раз его посылали в командировку в Саратов, но он не приходил к Ирине. Не приходил и к Гале и даже не сообщал ей в письмах, что он бывал в городе.
Но однажды, в апреле, он шел среди луж по заводскому двору и вдруг остановился, посмотрел на весеннее солнце, ярко освещавшее окрестную пыль и грязь, и понял, что больше не может.
Все.
Пора.
И поехал.
Не описать, с какими чувствами подходил он к знакомому дому и звонил в знакомую дверь.
Открыл старуха. Сказала, что никаких Ирин тута не живет и ни жило никогда, а живет тут она сама всю жизнь, то есть лет двадцать, а то и больше.
Тогда Саша позвонил в дверь Гали.
Она очень изменилась. Она растерялась. Она сказала:
- Здравствуйте.
- Здравствуй, Галя.
Она заплакала.
Плача, она налила ему стакан водки, а себе рюмочку и рассказала, что Ирина умерла двадцать четыре года назад, умерла от заражения крови после неудачно сделанного аборта, а мать ее вышла замуж и уехала в неизвестном направлении, Галина же все эти годы живет одна - и ничего, привыкла.
- Зачем же ты? - спросил Саша - обо всем сразу, думая почему-то, что Галя скажет сейчас о любви к нему.
Но Галя не сказала о любви к нему. Она сказала, что сперва боялась ему сообщать, потом как-то само сочинилось про Ирину - и пошло, и поехало, а главное - она представить уже не могла, что не получит от Саши письма раз в две недели и что самой ей некому будет писать.
- Ясно, - сказал Саша.
Он вернулся в Вольск, на свою работу. Несколько дней ходил и о чем-то думал. А однажды под вечер взобрался по ступенькам на край большой емкости, куда ссыпали готовый цемент, и прыгнул туда, сразу погрузившись с головой в мягкую, сухую и тяжкую жижу цементного порошка, из которой - не выплыть.
- Нет страшней смерти, - сказал мне давний мой приятель, житель Вольска Н.Н., от которого я и узнал эту историю.
- Откуда тебе известно? - спросил я. - Ты, что ли, пробовал, какая страшней?
- Я догадываюсь, - сказал Н.Н. - На то я и человек, чтобы догадываться.

Прим. автора. Я представить не мог, что сюжет этого рассказа отразится в измененном виде в «Большой Книге Перемен». Но пусть будет, как написано, ничего менять не стану.

Первый отзыв, естественно - Топоров

А вот и первый отзыв на "Большую книгу перемен", еще целиком не напечатанную.
Фрагмент: "в провинциальной, но претенциозной «Волге», публикующей своего популярного и в столице земляка Слаповского с «убойной сатирой» на саратовские (в романе Саратов назван Сарынском) нравы."
Я знаю, что Виктор Топоров читает мой журнал, пусть еще раз примет уверения в моем непочтении. Я помню также правило "не оспоривать глупца", но он не глупец, а хам, хамство же - характернейшая черта современной критики. Т.е. Топоров - типический характер в типических обстоятельствах. У меня другое правило: хамство без внимания не оставлять, ибо безнаказанность развращает. Хамство всегда связано еще и с враньем - назвать "убойной сатирой"  (пусть даже в кавычках) вполне традиционное социально-психологическое повествование можно только заглянув в текст на 1,5 минуты (как, думаю, Топоров поступает с текстами и других авторов). А то, что вымышленный Сарынск, топоним чисто литературный, обобщающий, Топоров приравнивает к Саратову - это ему надо полистать какой-нибудь учебник типа "Введение в литературоведение" (первый курс филфака). 

Сеть на берег выносит

Вот у нас в Саратове писатель есть, Слаповский, так он тоже дворником работает, например. Правда, про условия его жизни я не осведомлен.  Отсюда:http://av-952.livejournal.com/60487.html?thread=214599
Или:
"Водителю, матерящемуся через слово по велению сердца, больше всего в репертуаре драмы (а он часто ходит и в куклы, и на оперу) нравится спектакль по пьесе Слаповского про наркомана, которого из притона выручает его отец. Смотрел постановку четыре раза, в последний придя в театр уже без спутников" Отсюда:http://vkontakte.ru/note909704_10283208
Во втором случае рад больше за Пускепалиса, чем за себя: это его заслуга - лучший спектакль по, в общем-то, не гениальной пьесе.
Кстати, текст, где про таксиста, сам по себе интересен.

АУ. ШТУЧНЫЕ ОРИГИНАЛЫ II. Ы

Есть люди, с которыми встречаешься постоянно, хотя они не родственники, не соседи, не друзья и не знакомые. Сидя рядом, мы перебросились парой фраз и с тех пор при встрече узнавали друг друга, кивали и даже осведомлялись, как дела, причем оба начисто забыли имена друг друга. И встречи эти происходили с регулярностью почти странной, учитывая, что живем мы с ним в разных районах.
Раз от разу я все пристальнее вглядывался в него, и во мне крепло убеждение, что человек он уникальный.
Помнится, вскоре после этой самой свадьбы я встретил его зимой. Из-под шапки виднелся белый бинт.
- Что-то случилось? - спросил я.
- Сосулька на голову с крыши грохнулась, - сказал он рассеянно, думая о чем-то другом.
- Кошмар какой! И сильно?
- Да порядочно. Сотрясение - и кость, говорят, треснула.
- Так вам в больницу надо!
- Только что оттуда. Некогда мне лежать, мне синизан нужен.
- Что?
- Синизан. Подкормка для фагуппио! - посмотрел на меня Х. как на величайшего чудака в мире, не знающего элементарных вещей.
Меня мучает все непонятное, и я попросил объяснений.
Х. снисходительно объяснил. Он разводит рыб в аквариуме. В частности, красивых маленьких фагуппио. А для них нужна подкормка - синизан. А синизан должны вот сейчас, после обеда, привезти в магазин «Природа». А разбирают его за два часа, поэтому нужно успеть: синизан раз в месяц привозят.
- Сдохнут, что ли, ваши эти... фагуппио без этого вашего синизана?
- Еще чего! Синизан им для печени. А еще без синизана у них верхнее перышко хвоста желтеет, а оно по породе должно такое бледненькое быть.
- Да вы сам бледненький! Голова кружится?
- Голова? Да, немного. Ладно, побегу: в магазине перерыв кончается!
Ясно, подумал я. Человек одного увлечения. Маньяк своего хобби. Энтузиаст. (См. очерк «Энтузиаст»).
Но все оказалось не так просто.
Года через полтора опять встречаю его.
Интересуюсь: как этим самые? Фигуппио, кажется.
- Какие фигуппио?
- Ну, рыбки!
- Рыбки?
- Аквариумные! Вы же разводите их!
- А-а... Когда это было! - еле вспомнил Х. – Фагуппио вы имеете в виду? Нет, давно уже не развожу. Некогда.
- А голова как?
- Что голова?
- Ну, сосулькой же попало вам по голове! Все зажило?
- Зажило. Трепанацию, правда, делали, гематома, сказали, какая-то разрослась.
Х. была явно неинтересна тема разговора. Он нетерпеливо спросил, уклонившись от дальнейших вопросов:
- Вы на Сенном рынке не были случайно?
- Нет, а что?
- Почем там розы белые, интересно?
- Не знаю.
- Я в Крытом рынке был, там рубль штука. На Северном рубль двадцать. В Волжском вообще рубль двадцать пять. Хочу теперь на Заводской съездить, может, там хоть девяносто копеек!
- А вам много надо?
- Пять штук, - заулыбался Х. - Я ведь женился пять месяцев назад. И пообещал, что каждый месяц буду жене белые розы дарить. Сколько месяцев, столько роз. А они дорогие, собаки, хоть и лето на дворе!
На дворе было, действительно, лето. И мы встретились рядом с трамвайной остановкой, а поблизости был базарчик - и уйма старушек обреталась там, торгуя именно цветами, выращенными в собственных садах. Были там и белые розы и стоили они, это я точно знал, полтинник за штуку, при этом ничуть не хуже рыночных.
Я сказал об этом Х.
- Что вы! - ответил он. - Леночка узнает, что я у старух брал и на цветах, извините за выражение, жмотился, - обидится!
- Да откуда она узнает-то?
- Я сам скажу. То есть она спросит: где купил, она всегда интересуется. И я должен честно сказать.
- Но ведь вы все равно ищете, где дешевле, все равно жмотитесь!
- Почему? - обиделся Х. - Я экономлю, это и Леночка одобрит и похвалит. Жмотиться одно, а экономить - другое.
И он убежал, а я стоял, растерянный, не зная, что подумать об этом человеке, а заодно и его неведомой Леночке. Вместо умных мыслей колобродил в голове один только глупый вопрос: сколько роз ему придется покупать к серебряной, например, свадьбе. По моим подсчетам вышло: ровно 300 штук!
Но встретил я его гораздо раньше серебряной его свадьбы. Лет через пять или шесть. Выглядел он плохо.
- Извините, не болели ли?
- Хуже. В тюрьме сидел.
- За что? - поразился я. Ни тюрьма, ни какое-либо злодеяние никак не шли к его облику мягчайшего и деликатнейшего человека.
- Как вам сказать... В приговоре значилось: покушение на убийство.
- Убийство? Кого ж вы, извините, хотели?...
- Леночку.
- Леночку?! Жену? Которой вы розы раз в месяц?...
- Я не хотел. Просто она суп все время пересаливала. Я ей говорю: ты хочешь отравить мой организм. А она смеется: ничего твоему организму не сделается. Ну, я решил тоже. В суп ей насыпал крысиной отравы, как раз из санэпидстанции ходили по квартирам, раздавали, я и взял. Он суп съела и говорит: что-то мне нехорошо. А я ей: а мне, думаешь, хорошо после твоей соли? Я ведь ее просил, я ведь не со зла. Но если человек не понимает? - уставился на меня Х. невинными вопросительными глазами. – Я ведь и не хотел ей зла, я думал, крысиная отрава слабая, не ждля людей же. Я думал, до нее дойдет наконец.
Я не нашелся, что ответить.
Я понял, что никогда не пойму этого человека.
Это меня бесило, и я устыдился своего глупого бешенства и ушел от него.
Потом мы довольно долго не виделись и встретились вновь в один исторически знаменательный день, когда произошло то, что теперь называют «путчем». Вся страна сидела у телевизоров и радиоприемников, все ждали, чем кончится заваруха.
Я же вынужден был выйти, чтобы выгулять любимую собаку. Она ведь человеческих забот не знает, у нее свои потребности.
И вот иду с собакой, а навстречу Х. - с сумкой, из которой веник торчит.
- Вы в баню, что ли? - спросил я его.
- Да. Я в этот день всегда в баню на Садовой хожу. Там замечательная баня. Парная очень хорошая.
- А что вы думаете насчет происходящего?
- Какая разница, что я думаю, извините? Разве от этого что-то зависит?
- Убежден, извините! - рассердился я. - Потому что мысль - материальна! Я это жизнью понял! И от того, что мы думаем - всего лишь думаем! - многое зависит на свете!
- Согласен, - ответил Х. - Но я ведь знаю, чем все кончится, поэтому и не думаю.
- А чем кончится?
И Х. кратко и ясно изложил мне, что будет в ближайшие дни и месяцы. И все его прогнозы в точности подтвердились.
А я испытал облегчение.
Все ясно, думал я. Х. - провидец. Ванга, Лонго, Кашпировский - и вот он еще. Только неизвестен никому и денег из этого не делает. Но теперь ясно, откуда на лице у него такая безмятежность. Получая сосулькой по голове, он знает, что выздоровеет, отравляя жену, знает, что хоть и сядет в тюрьму, но выйдет. Вот и все.
Некоторые частности, правда, не сходились: ведь можно было, например, если ты провидец, избежать той же самой сосульки. Но он, наверное, не только провидец, но и фаталист. Чему быть, того не миновать. Сегодня убежишь от сосульки, она тебя завтра настигнет. Так лучше уж сегодня - и даже встать под нее!
Ирония помогает избавиться от недоумений ума.
Но загадочный Х. настиг меня! - и навсегда теперь мне суждено терзаться загадкой этого характера.
Прошлым летом я встретил его. Он шел странной походкой. Поздоровались. Остановились. Кое о чем поговорили.
И - расстались.
И мне бы выдержать, утерпеть, но я не смог.
Я окликнул Х. и спросил, что у него с ногой.
- С ногой? Все в порядке! - усмехнулся Х. - и, задрав штанину, показал протез. - До паха почти отрезали! - похвастался он.
- Как же это вас? - поморщился я.
- Да глупая история. Сын связался с нехорошими людьми.
- У вас есть сын?
- Да.
- От кого, извините?
- Странный вопрос. От жены.
- От какой?
- Все от той же. От Леночки.
- Да, конечно... И что сын?
- Сын-то? Да дурачок. Прихожу домой однажды, жена в слезах, на столе записка: «Уехал, не ищите». Я, само собой, искать. Выяснил, что он хотел нам помочь, хотел проявить самостоятельность и тайком мелкой коммерцией занялся. Залез в долги, а отдать не смог. Долг растет. Он в ужасе. Решил с собой покончить. Но не успел, я его в тот же вечер на чердаке нашел.
- Чутье привело?
- Пожалуй. Говорить с ним начал, а он в истерике: все равно меня убьют, я до двенадцати ночи долг отдать должен, меня в двенадцать в одном месте ждут! Я его успокоил, узнал, что за место, отвел домой и велел спокойно сидеть. А сам пошел туда.
- С бандитами встречаться?
- Какие они бандиты? Пацаны. Но главный у них - взрослый дядька. Приехали на трех машинах десять человек, дядька этот мне: ты кто? Я говорю: отец. Он говорит: мне все равно, гони долг с процентами. Я говорю: сейчас такой возможности не имею. Он вытаскивает пистолет. И тут такая стрельба началась!
- Какая стрельба? Откуда?
- Ну, я по пути зашел к одному человеку. Я же сам сидел, людей разных знаю. Он мне про этого дядьку все сказал: кто его враг, кто друг. Я позвонил его врагу, сказал, что есть возможность одним махом всю шайку конкурентов уничтожить. Короче, они друг друга почти все перестреляли.
- А почему вы не в милицию?
- А что милиция? Ну, съехались ребята поговорить, какой состав преступления? Ну, найдут оружие, потом все равно отпустят. Мне важно было их уничтожить.
- Зато с милицией безопасно, а тут вас зацепило.
- Нет, это потом. Тот, который враг был, мне говорит: чем за кровь платить будешь? Я говорю: я вам ничего не обещал. Он рассердился. Говорит: жена есть? Я говорю: есть. Он говорит: тогда мы вместо платы твою, - тут он обозвал Леночку, - по кругу пустим. Ну, я и не выдержал.
- В каком смысле?
- Он же Леночку оскорбил. Я ему пощечину дал. Ну, он стрелять начал. Два раза в грудь, два раза в ноги. Но мне повезло. Три пули навылет. Только одна чашечку коленную раздробила. Потом гангрена, отрезать пришлось. Но все равно, легко отделался.
- Да... - сказал я.
Совершенно фантастический человек стоял передо мной. Редко такое бывало: чтобы мне, как в книжках пишут, хотелось ущипнуть себя, чтобы проверить, в реальности ли я нахожусь.
Нет, подумал я, это все неправда. Он все врет.
И для проверки спросил напоследок:
- А Леночке своей цветы все дарите? Каждый месяц?
- Конечно. Позавчера двести тридцать две штуки подарил.
- А деньги? Деньги на них вы откуда берете? - закричал я.
- А бандит, который в меня стрелял, дает. Он теперь каждый месяц мне дает, когда узнал, что я жене дарю.
- А раньше, раньше, раньше где брали?!
- Мало ли... Зарабатывал.
Врет, с облечением подумал я. Всё врет!
- Почему? - с удивлением спросил Х.
Я открыл в изумлении рот, но тут же захлопнул его, словно боясь, что это облегчит Х. доступ к моим мыслям...

Филологическая советская поэтическая каша в голове

Боже ты мой, кого я только не помню (в том числе цитатами и целыми стихотворениями), взять хотя бы 20-е годы Безыменский, Сельвинский, Светлов, Тихонов, Гастев, Луговской, Сурков... И ничегошеньки не дали моей душе, а помнятся, сидят в голове... Те же годы - Кирсанов, Клычков, Орешин, Каменский... И тоже, по сути, душой мало что помню. А Пастернака, Мандельштама, Ахматову, Хлебникова и, уж само собой, обэриутов, помню так, будто неприятно обязан их помнить (это от противного: что все любили по диссидентскому кодексу, я не хотел любить). По душе и независимо я дольше всех любил Павла Васильева. Такая вот каша.  А когда каша разварилась, осталось самое близкое - дореволюционный и любовный Маяквоский (притягателен фигурой еще - очень) и Есенин (притягателен русскостью и алкоголизмом). И по фигу мне, что выбор этот многим покажется пошлым и тенденциозным. Пастернака и Мандельштама, которые лучше и выше (общее мнение), все равно уже не смогу полюбить. Поздно. В стихи, как в женщин - или с первого взгляда, или никогда. Странной еще любовью люблю Цветаеву, но это потому, что люблю театр...
Для филолога у меня неприлично необъективный вкус. Но я не о тех, кто в самделе лучше, я о любви.

АУ. Штучные оригиналы I. Ъ

Подобно тому, как есть буква Ъ, но нет звука, ею обозначаемого (по крайней мере, в современном русском языке), существуют среди людей оригиналы, которых не типизируешь, не назовешь каким-то общим словом. Это, можно сказать, нетипичные типы или штучные оригиналы. И, пользуясь тем, что в алфавите русском есть три буквы, с которых не начинается ни одно слово, я хочу рассказать хотя бы о трех таких оригиналах - о трех из великого множества.
И начну с того, кто заставил меня нарушить обещание, данное читателям и самому себе: не трогать женщин.
Зовут ее, допустим, Нина Котова. (Это единственное изменение в абсолютно реальной истории, на пересказ которой, кстати, я получил от героини разрешение.)
Она всегда была сгусток энергии. Работала в газете в одном из небольших городов Саратовской области. Основала музей какого-то именитого земляка. Организовала народный театр. Писала стихи и рассказы. Взяла себе в мужья лучшего мужчину, которого можно было найти в городе. Но все ей было мало, неукротимая энергия требовала еще какого-то выхода.
Однажды она купила на лотке и прочла книгу из тех, что называют криминально-эротическим чтивом. И воскликнула: «Да я сама таких сто напишу!»
И написала одну, для пробы. Там были море крови и море любви, но была там и ничем не прикрытая, голая правда жизни, которую Нина хорошо знала: журналистка все-таки.
С рукописью она поехала в Саратов и стала предлагать издательствам. Ей, как человеку неизвестному, незнакомому, сказали: пожалуйста, издадим, но за ваш счет. И назвали, какой этот счет.
Нина вернулась в свой город и за два дня собрала половину суммы у друзей и знакомых, а вторую половину получила у городских властей, убедив их, что стыдно им будет, если они не помогут подняться на ноги местному таланту, патриоты вы или нет?!
Книгу издали. В мягкой обложке, тощенькая, однако - книга!
Но надо же и продать.
Сколько-то купили те же городские власти – за казенные деньги, не для внутреннего чтения, а для подарков официальным гостям. Ну, и по безналичной оплате распределили книгу по городским библиотекам, учреждениям и предприятиям, школам и детским садам.
Сколько-то Нина сама разнесла по книжным магазинам и киоскам «Роспечати».
И стала даже получать некоторую прибыль.
Тогда она купила билет в Турцию: поездом, а потом теплоходом. Но не для отдыха.
А зачем?
В самом деле, зачем? Известно, в Турцию ездили наши «челноки» - туда с деньгами, оттуда с дешевым по цене и качеству товаром.
Нина Котова была, может, единственная, кто повез в Турцию товар - и какой! - книги.
Четыре чемодана книг повезла она, пятьсот штук.
Первый чемодан она распродала еще в поезде после того, как начальник поездной бригады объявил по радио, что в таком-то вагоне в таком-то купе едет известная писательница Нина Котова и продает свои книги с автографами.
Поезд следовал к морю через Крым, то есть через таможню. Таможенник однозначно посмотрел на чемоданы Нины. Она очаровательно улыбнулась, достала книгу, расписалась - и вручила ему.
Таможеннику было лестно: милая женщина, писательница, автограф дала! - и он сообщил своим товарищам. Скоро у купе Нины выстроилась очередь таможенников.
- Халява кончилась! - объявила им Нина. - Книги с автографом - но за деньги!
И таможенники достали свои (!) деньги (!) и отдали (!) их (!) Нине за счастье читать книгу с подписью автора. Так ушло еще полчемодана.
На теплоходе Нина увидела, что большинство пассажиров - толстые мужики с толстыми кошельками и толстыми золотыми цепями на грудях.
- Я ночь не спала, - рассказывала она мне. - Меня досада взяла: 200 богатых козлов едет, а у меня - книги. Кому ж покупать, как не им, даже если они не все буквы знают?!
Наутро она поднялась на капитанский мостик.
Капитан, свято помня, что женщина на мостике - плохая примета, хотел шугнуть ее, невзирая на миловидность. Но не успел.
- Привет, мореман! - сказала она ему. - Как тебя там?
- Владислав Сергеевич.
- Привет, Владик, а я Нина Котова, известная русская писательница, вот книга, полюбуйся. У тебя шампанское есть?
- Есть, - растерянно сказал капитан.
- Откупоривай - и выпьем! У меня день рождения сегодня!
И он достал шампанское и выпил с женщиной, которая беспрерывно хохотала, била его по плечу, сверкала жемчужными зубами и толкала его мягким плечиком. Он выпил, а во время ужина вышел к пассажирам с глупой улыбкой (какой никто из команды никогда не видел у него) и сказал:
- Господа! Нам повезло! На нашем борту находится писательница Нина Котова. У нее сегодня день рождения. Ура!
Под возгласы и крики Нина вышла на возвышение: маленькая, живенькая, беленькая, - и сказала:
- Разрешаю себя поздравить, но с условием: каждый у меня книжку купит. - И потрясла книжкой в воздухе. - Книжка - блеск, останетесь довольны! И всего два доллара!
И все - все! - 200 (двести) новейших бизнесменов, из которых и впрямь не все хорошо грамотой владели, купили по книге, за это получив возможность поздравить Нину, пожать ей руку, а некоторые даже норовили в щеку поцеловать. Нина смеялась. Помимо денег за книгу она получила в подарок: две золотые цепочки, сережки с топазами, браслет серебряный, но антикварный - а кроме этого восемь прямых и косвенных предложений относительно проведения грядущей ночи. Приняв подарки, от всех прямых и косвенных предложений она отказалась, но так мило, так обаятельно, что никто не обиделся, не убил ее на месте и даже не ударил (что, может, самое удивительное в этой истории).
И вот - Турция. А у Веры еще полтора чемодана.
Она притащила их на рынок, где было полным-полно русских челноков, скупщиков и перекупщиков.
- Небось, с ума тут сходите от бескультурья! - сказала она им. - Ни газет русских свежих, ничего! А вот - книга, не оторветесь! Три доллара всего!
И у нее брали книгу. И даже по две, и по три брали.
А последние пятьдесят она всучила какому-то торговцу из турок. На пальцах она объяснила ему, что любой русский гость за книгу тут же шесть долларов отвалит. Она же отдаст ему оптом - за четыре. Поторговавшись, сошлись на трех с половиной.
Отдыхая и попивая кофе, Нина обратила внимание на высокого красивого молодого человека, который обслуживал небольшую туристическую группу. Он поразил её тем, что, насколько сумела понять Нина, говорил на турецком, английском, русском и французском языках, легко переходя с одного на другой.
Нина подошла, взяла его за руку и отвела в сторонку: для разговора.
Выяснилось, что парень из Болгарии, только что окончил университет и подрабатывает здесь переводчиком и гидом, чтобы продолжить образование в одном из престижных заведений Англии.
- Ты мальчик с будущим, - сказала Нина. - Уж я-то вижу. Но тебе нужен жизненный опыт во всех сферах. Пошли со мной.
- У меня клиенты! - сказал болгарин.
- Подождут, - сказала Нина.
Три дня болгарин водил ее по турецким издательствам, где Нина предлагала для перевода и издания свою книгу. Два издательства вежливо отклонили, хозяин третьего, классический пожилой турок с масляными глазами, сказал, что издаст не одну, а пять книг Нины, если она сейчас уединится с ним в прохладный полумрак. Болгарин, переводя, вспыхнул, но Нина не дала ему вступиться.
- Скажи ему, - велела она, - что сейчас я позову с рынка моих мальчиков и они живьем закопают его в землю за попытку изнасилования российской гражданки и писательницы!
Турок, несмотря на то, что земли для закапывания на четырнадцатом этаже, где находился его офис, не хватило бы даже в кадках с цветами, страшно испугался, взял книгу Нины и тут же выплатил ей аванс.
- То-то же! - сказала Нина. - Но про пять книг не забудь, сам пообещал, я тебя за язык не тянула!
Турок кивал.
На четвертый день юный болгарин сказал, что просит у Нины руки и сердца, а если она откажется, он за себя не ручается.
- Вообще-то я замужем, - сказала Нина, - но дело не в этом. Мне тебя жалко, пропадешь ты со мной. Я женщина роковая, непостоянная, брошу тебя в России, и затопчут тебя, как куренка, больно ты нежный, мальчишечка ты мой.
И, поцеловав его в лоб, отплыла к родимым берегам: вся в золоте, с деньгами, одевшись в лучшее из того худшего, что турецкий базар мог предложить ее изысканному вкусу.
Прошло три года.
Она живет уже в Саратове и подумывает перебраться в Москву.
Она издала уже шесть книг своих и три книги сборников молодых авторов, которых нашла и окружила заботой. Она издает газету «Детектив от Нины». На издание очередной книги она обычно берет деньги у двух-трех десятков спонсоров, не гнушаясь даже мелочью, лично обходя их и говоря: «На культуру денег слабо дать?» Эти же спонсоры дают ей обязательство выкупить после выхода тиража определенное количество книг. Остальные расходятся по двадцати двум «контактерам», как их называет Нина, в двадцати двух городах России - с каждым из которых она встречалась и подружилась навек. Что-то она распространяет и своими руками, устраивая творческие встречи с читателями. Особенно любит, как она говорила мне, работать с военными училищами. «Милое дело, там их две тысячи, этих курсантов, и все по команде живут. Командир им только скажет: купить по книге! - и они строем идут! колоннами! аж земля дрожит! - и у каждого денежка наготове».
Но не нажива, отнюдь, интересна Нине. Ей интересен сам процесс, это вот коловращение, она вечно горит жаждой устроить, как она выражается, культурный скандал в рамках приличия, но в форме веселого безобразия. Да, я наглая, говорит она, но в целях литературы!
- Жаль, - сказала она мне недавно, - что ты мои книжки считаешь макулатурой. Я твои тоже считаю такими же, каждый имеет право на свое мнение, но мы ведь все равно одним делом занимаемся, должны друг друга поддерживать! Давай что-нибудь такое совместное учиним, давай, давай, сил нет, как я тебя люблю, паразит! - и все в ней дышит, искрится и изнемогает энергией, и мне становится стыдно за свою вялость, неумелость, непредприимчивость. Я говорю: «Ладно, как-нибудь надо бы...»
Вот и все пока о Нине Котовой.
Может показаться, что я изменил еще одному принципу: описывать в своей энциклопедии людей, каких больше уже не будет, типы уходящие, - показав вдруг образец человека, за которым, скорее всего, будущее. Но человек этот женщина, а женщина уходящим типом быть не может.

Где положил

Соседка, у которой внук-подросток, видя, как я вынимаю свою младшенькую из коляски, сказала деревенским голосом: "Ох, с маленькими-то хорошо: где положил, там и взял!"
Замечательно. Никогда не слышал.

ИКЕА. Бытовое

Я наконец догадался, что икейской мебелью можно обставлять только подвалы, чердаки или летние домики при нормальных жилых домах. А еще, наверное, у них там нет пыли: слишком много открытых полок, стеллажей, вообще открытых поверхностей.

Завтра читки сценариев

См.: http://community.livejournal.com/fest2in1/2913.html

Россия и Америка

Левиновский прислал:
о Саратове

http://sovetov.su/article/chto_takoe_sovdep.html
и об Америке

http://echo.msk.ru/blog/echomsk/719842-echo/

 

О нашем прошлом и ихнем (и не только) будущем. Есть о чем подумать.