Alexey Slapovsky's Blog, page 25

Юлия Щербинина о паракритике

Юлия Щербинина, автор недавно прочитанной мной книги "Вербальная агрессия" (всем рекомендую), разложила по полкам современную литературную критику, с тактичным сарказмом (и такой бывает) уличив ее в "семи грехах". Думаю, многие зоилы с неудовольствием себя узнают: http://magazines.russ.ru/continent/2010/145/sh24.html

Стослов. Оправдание воровства

Отец рассказывал: поставили его бригадиром на молочной ферме, он в первый же день обнаружил, что доярки выносят под одеждой мешочки с комбикормом. Домашнюю живность подпитать, а живностью семью. Отец по должности взялся их совестить, они ему спокойно: «Нам вместо кормов и денег голые палочки да грамоты дают, а наши дети что есть будут? Палочки и грамоты? Мы заработали, своё берем! Уйди, бригадир, не доводи до греха!» (Ясно, что время было послесталинское).

 

Вот откуда (на самом деле – издревле) в России молчаливое общественное одобрение воровства, особенно мелкого. Вечное ощущение, что – недодали. Я больше заработал, я большего достоин. Следовательно, не ворую, свое беру.

Стослов. В Пушкине взорвали Ленина

Опять взорвали Ленина. Он устоял, зато вылетели стекла в окнах соседних домов.

Надо ли крушить памятники? Гитлеру, Сталину, Ленину, т.е. человекоубийцам? 

Я слышал, как мальчик лет десяти, увидев памятник Ленину, спросил: «А кто это?» Я умилился, я представить не мог, что придет время, когда кто-то старше 3-х лет не будет знать о Ленине.

Потом подумал: умиляться нечему. Надо знать, кто такой Ленин, надо оставить его в учебниках. Но с улиц и из мавзолея все-таки убрать. К черту. Однако тут я противник частной инициативы. Убрать нужно спокойно, заурядно, официально. Удивительно: разгонять демонстрации живых людей власть не боится, а каменных истуканов – бздит.

Стослов. Время визуалов

Оператор на съемках: «Мне все равно, что они там говорят, я за картинкой слежу». 

Сюжет для романа в духе Зюскинда. Название – «Картинка». Сериальный оператор перестал понимать смысл слов не только на площадке, но и в жизни. Любовь, смерть – не имеет значения. Важны освещение, ракурс, интерьер. Картинка. Его подруга, веб-дизайнер, того же сорта. Заказы получает от коммунистов, фашистов, либералов. Старается одинаково. Оба живут, любят, слушают и даже едят – глазами. 

Она беременна. Это портит картинку. Он бросает ее. Она убивает себя и ребенка. Умом он пробует горевать, но не может. Видит лишь одно – картинка беременной покойницы ужасна, но прекрасна. Только исправить свет.

Стослов. Перевернутые

Преамбула.

Написав огромнющий роман «Большая книга перемен», который выйдет книгой в следующем году, а в «Волге» и в электронной библиотеке «Журнального зала» только что появился целиком (см. http://magazines.russ.ru/volga/2010/9/sl1.html, http://magazines.russ.ru/volga/2010/11/sl3.html), я заполучил временное, надеюсь, отвращение к писанию худ. произведений и текстов вообще (за исключением того, что пишется для денег: сырой костер вдохновения сплескивается бензином необходимости).  Особенно пугает неотвратимая протяженность, долгота. Если б я сонеты писал! В них надо втиснуть содержание в строго определенное число строф и строк. Но можно и самому придумать спасительное ограничение: не писать, например, больше ста слов (по версии Ворда). Кстати, в этом вступительном тексте тоже сто слов.

  Перевернутые 

Появилось много перевернутых людей, у которых низ стал верхом, а верх низом. 

Ладно, пусть бы ходили на голове, но им хочется перевернуть и окружающее – чтобы их низ казался верхом, а остальное наоборот. Литературная дама, беллетристка: «Я не люблю Джойса, мне нравится Ле Карре». Её лукавое «нравится» означает – «лучше». Потому что она сама хочет быть Ле Карре. 

Те, кто выбрал и защищает Колядину – перевернутые. Ее низ – их верх. Они выбрали себя, а не ее. 

При этом часто защита фуфла, попсы, имитации, вторсырья в литературе, кино, в искусстве вообще (да и в жизни тоже) удивительно агрессивна. А как иначе? – за себя бьются.

Очепятка

Посылая деловитое письмо про то, что, дескать, посылаю скан и подпись, на всякий случай глянул еще раз текст перед отправкой и увидел вместо "подпись" - "подрись". Порадовался: какие хорошие бывают опечатки.
Помню еще байку советского времени: в газете вместо выражения "искусно вскрывают недостатки" было "искусно скрывают недостатки". Но это мифологическое что-то, а у кого какие прекрасные были именно личные опечатки?

"Скрипка и немножко нервно"

Вроде бы все нормально, если о личном. Да и в общем - ничего такого. Привычные новости: аварии, убийства, словесные инициативы Медведева, полеты наяву Путина, выходят книги и спектакли (об этом в новостях скудно, интереснее, что Поттер собрал на Украине 11 миллионов чего-то, может даже $).
Но почему вот уже которую неделю и даже месяц так тревожно?
Душа живет будущим - и у верующих, и у неверующих. И не только своим, даже больше не своим, хотя не всегда об этом подозревает. Так вот, как-то нервно на душе. Будто я кошка (т.е. кот, естствно), чующая признаки землетрясения задолго до него.
У меня одного так?

АУ. Я

(См. Э и Ю)

Я.
Сказка вместо типа
Мне подарили золотую рыбку с характерным для китайского языка коротким названием Я. Но чем дальше, тем больше меня стала донимать эта Я. Подплывет и смотрит. Чего смотрит? Ничего. Жрать хочет. Но, главное дело, я ведь сам приучил ее к распорядку. Впрочем, как без этого? Если будешь кормить реже, но больше, вода станет мутной от разлагающегося корма и рыбьих экскрементов, т.к. гадить Я, естественно, могла только под себя – а куда же еще? Теперь утром, днем и вечером я обязан был помнить: покормить Я. Иначе – а что иначе? Небось сразу не сдохнет! И все же… Нехорошо: живая тварь…
Теперь я вставал с мыслью: покормить Я. Если где-то задерживался во время обеда, бросал все дела и мчался кормить Я. Если забывал покормить на ночь, вскакивал и плелся к Я, протирая глаза. А уж если забывал сменить воду, это были муки совести на весь день, а Я, как нарочно, еле плавала, томно и предсмертно поводя плавниками: «Видишь, до чего ты меня довел?!»
Она стала жиреть. Требовалось все больше корма. Я сделалась кубастой, неповоротливой – да и как не зажиреть в таком малом пространстве? Я купил аквариум. Набросал туда камушков. Мне казалось, что Я довольна мной. Я был в эту минуту почти счастлив.
И ведь эта холоднокровная тупица мне даже не нравилась. Кружит себе в воде, златоперая харя, и молчит. И весь тебе в этом смысл бытия. Даже обидно. И, в чем отдельная подлость, Я как бы ничего не требует! Она просто существует. Но попробуй не покормить, не сменить воду, не вымыть аквариум – сам же себя загрызешь!
Я росла и росла, ела и ела. Пришлось купить еще аквариум. А потом еще один – на половину комнаты . Теперь все, что я зарабатывал, уходило на прокормление Я.
Что мне мешало прикончить эту Я, эту, на самом-то деле, разновидность карася? Ничто. И я уже подумывал об этом. Но медлил…
А однажды вернулся, открыл дверь, хлынула вода, везде валялись осколки стекла… Я нигде не было!
Я захохотал, счастливый. И тут что-то ткнулось мне сзади под коленку.
Я сожрала меня равнодушно, без эмоций. Просто потому, что хотела есть.
Затем Я выплыла на улицу и слопала всех, кто встретился на пути. Москва опустела. Я поплыла по стране, как чудо-юдо, рыба-кит. В три дня на огромных просторах России никого не осталось. Потом пришла очередь и других народов, включая китайцев, что, согласитесь, вполне логично.
И вскоре Я съела всех. И людей, и зверей, и рыб, а потом принялась за гумус.
Земля стала безвидна и пуста, и только роскошный хвост Я вился над водами.

Но, позвольте, а кто вот это все пишет?
Не знаю. Я плаваю себе в банке, ничего не прошу, никого нее трогаю, а какое-то бесформенное громоздкое существо время от времени само подходит и бросает мне корм.

октябрь 10

АУ. Юбиляр

(См. Э)

Ю. ЮБИЛЯР

По форме правильнее было бы назвать его Юбилярщиком, но Человек этого типа очарован календарем. Записная книжка его полным-полна именами и фамилиями, напротив которых имеется не только адрес и телефон, но и обязательно - дата рождения.
В учреждении, где он служит (а он любит служить в каком-нибудь скромном государственном учреждении, где уютный теплый и постоянный коллектив), все знают о его страсти.
Кто-то, например, глядит, глядит, глядит в окно на апрельскую солнечную сырость и вдруг спросит:
- А у Селены Семеновны не в апреле ли день рождения?
- Надо у Куринкина спросить, он знает!
И Куринкин, то есть наш Юбиляр, конечно же, знает! Он не только знает, он уже готовится. За две недели до юбилея Селены Семеновны он перестает думать обо всем постороннем, погружаясь в раздумья и хлопоты на предмет предстоящего праздника. Он знает о жизни Селены Семеновны все, но прибавляет к своему досье еще и факты, накопившиеся за год. Правдами и неправдами он выманивает у нее фотографии, делает с них копии. Потом берет ватманский большой лист и приступает к творчеству. Он отрезает головы Селены Семеновны от копированных ее изображений и приставляет к Венере Милосской, к Джоконде, к Вильяму Шекспиру и Черчиллю, а для тех, кто остроумия изображений не поймет сам, подписывает, что Селена Семеновна красива, как Венера, загадочна, как Джоконда, талантлива, как Шекспир и умна, как Черчилль.
Все это делается, конечно, дома, на работе слишком заметно, да и эффект сюрприза пропадет. На работе же Куринкин готовит текстовую часть поздравительной стенгазеты: в стихах, в прозе, в афоризмах. Афоризмы вырезаются без жалости из книги "Вечная мудрость", из раздела "Любовь", проза берется из газет, где восхваляются лучшие женщины современности (фамилии убираются), стихи же, как наиболее ответственную часть, Куринкин пишет сам.
Когда меня вдруг спросишь ты,
Где взять секреты вечной красоты,
Селену Суйкину ты тут же осмотри:
Она прекрасна внешне и внутри!
Или:
Селена Семеновна, вам уже тридцать?
От смеха, ей-богу, хочу умориться!
Готов день и ночь от души повторять,
Что вам двадцать два - или, ну, двадцать пять!
И вот газета готова. Остается неделя. Куринкин не может допустить, чтобы юбилей вылился в будничное служебное застолье в конце дня - наспех и кое-как. Он обходит всех сослуживцев и каждому вручает листок с коротким стихотворением или тостом. Стихотворения, опять же, написаны им самим, а тосты взяты из книги "Застольные шутки и тосты народов мира". Затем обговаривается, какие необходимо купить закуски и напитки, кто что принесет с собой - и т.д. При этом Куринкин сохраняет непроницаемый вид, призывая и других к соблюдению конспирации. Но Селена Семеновна, конечно же, знает о сужающемся вокруг нее кольце любви и обожания, она совершенно дезорганизована, то и дело задумывается и густо пунцовеет.
И вот - день Юбиляра!
То есть это день Селены Семеновны, но и его день.
Он приходит на службу за час и вывешивает свою стенгазету. Сотрудники, появляющиеся один за другим, хихикают, хохочут, тычут пальцами, Куринкин стоит в стороне, скромно улыбаясь. Селена Семеновна, зная ритуал, появляется в этот день позже. Куринкин вручает ей тут же цветы и подарок, купленный на коллективные средства, а потом все опять собираются у стенгазеты, наперебой читают тексты, тычут пальцами в Венеру Милосскую и Черчилля, хохочут, а Селена Семеновна едва видит сквозь застилающие глаза слезы, да ей, в сущности, и неважно, что там. Парадоксально то, что подобную стенгазету Куринкин вывешивал столько, сколько трудился бок о бок с Селеной Семеновной, то есть семнадцать раз за семнадцать лет – и не приедается! И если кому другому пятидесятидвухлетняя юбилярша не простила бы стихов насчет возраста, то Куринкина награждает поцелуями, испачкав помадой все его лицо.
Весь день все в приподнятом, возбужденном состоянии. Обсуждают, начать празднество в пять часов или в четыре. Приходят к выводу, что надо закрыть к черту отдел после обеда! У человека раз в году день рождения бывает!
Начинается главное.
Право выступить первыми Куринкин предоставляет начальнику отдела, а потом кому-нибудь из женщин. Это тонкая дипломатия! Пусть собравшиеся два раза выпьют и закусят и уже не будут чувствовать жгучей жажды и непреодолимого аппетита. Ибо следующим выступает сам Куринкин, а речь он произносит не менее получаса, заглядывая в конспектик, сыпля афоризмами и цитатами. Он описывает весь жизненный и служебный путь Селены Семеновны, она слушает, склонив голову и роняя капли на стол, поражаясь тому, сколько же ей в жизни пришлось пережить и испытать, и тому, как много она сделала на благо отдела и родины!
Если б все такими были,
То давно бы на земле
Мир и счастье наступили.
Так поздравим ее все! -
завершает речь Куринкин и, обессилевший, садится.
Хор похвал раздается вслед за этим в адрес Селены Семеновны. Она не выдерживает и бежит в туалет рыдать от счастья, что ее так любя, и от горя, что жизнь проходит, а потом умывается, чтобы вернуться сияющей королевой сидячего бала.
Но почему сидячего? Куринкин строго следит за регламентом. Вот отодвигаются два-три канцелярских стола и высвобождается место для танцев.
Потом, пока все еще соображают, Куринкин устраивает конкурсы, отгадывание загадок, игру в фанты, при которой самый, естественно, лакомый приз - поцеловать Селену Семеновну.
Но ближе к вечеру Куринкин все же устает. К тому же, он понимает, что пришла пора той стихии, которую не усмиришь и не организуешь. Он сидит, красный и умиленный, и принимает поздравления. Селена Семеновна обрыдала ему весь пиджак. Сослуживцы отбили все плечи, хваля и восторгаясь.
Куринкин почти не пьет. Может, он и рад бы выпить, но кто тогда все увидит, все запомнит - и кто будет рассказывать? - ибо для него праздник не кончится днем юбилея.
Долго потом он рассказывает всем с добродушным смехом, как начальник отдела танцевал танец с саблями, используя столовые ножи, семь раз падая и семь раз вставая, как Мисхеева начало тошнить, и он побежал в туалет, но не донес, тогда взял совок и веник - и убрал, но, возвращаясь, опять не выдержал, опять взял совок и веник - и весь вечер так и провел, он рассказывает, как Рыляев просил руки замужней Светочки, обещая в случае отказа прыгнуть в окно, Светочка отказала, но Рыляев в окно не прыгнул, он рассказывает, как Василий Васильевич Горенец вдруг засел за телефон, стал звонить высоким чинам и анонимно обзывать их последними словами, он рассказывает, как молодой специалист Саша Протоколенко доказывал и показывал, что может спать на шкафу, а Лиза Войчик, кружась в своем обтягивающем свитерочке, просила на взгляд определить, носит она бюстгальтер или не носит - и т.д.
Все смущенно посмеиваются, поглядывают друг на друга. Через некоторое время эти рассказы начинают уже надоедать, но тут Куринкин и сам умолкает: приближается очередной юбилей.
И если он так активен на службе, в казенной обстановке, то легко представить, каких масштабов достигает его юбилярская деятельность в кругу семьи, среди друзей и знакомых. Даже меня, не признающего никаких праздников и юбилеев, включая собственный день рождения, пижонски толкующего о непрерывности времени и скрывающего этим свое неумение получать радость от людей, собравшихся в большом количестве и ответно дарить им радость, даже меня Куринкин не забывает поздравить. Он звонит с утра пораньше и читает по телефону:
Сказать я должен, Алексей,
Что ты краса планеты всей.
И без тебя бы, Леха,
Скудна была б эпоха!
Я благодарю его, слегка досадуя, но не на него (мы с ним, собственно, встречались всего один раз в случайной компании), а скорее на себя - за то, что не умею почувствовать хоть на минуту, хоть на секунду, что я "краса планеты всей", - а ведь это правда, применимая к любому человеку, не так ли?
... Пришли другие времена, пришел другой начальник, учреждение стали трясти, переформировывать, отделы сокращать. Новый начальник объявил, что одну единицу в этом месяце приказано убрать, но в соответствии с духом перемен он не желает быть диктатором и предоставляет коллективу открыто и прямо избавиться от балласта, доставшегося нам от гнилого застойного времени, и назвать человека, наиболее подходящего под сокращение.
Все долго молчали, глядели на окна, стены и в потолок. И тут бывший молодой специалист, а ныне зрелый демагог и пустопорожник Саша Протоколенко вскочил и закричал, что хватит потакать бесталанным бездельникам, что настала пора оценивать людей не по возрасту или каким-то там еще внеслужебным заслугам, а по таланту и энергии, давая дорогу молодым!
И все почему-то посмотрели на Куринкина.
- В самом деле! - буркнул Мисхеев, затаивший, оказывается, на Куринкина злобу за рассказ о тошноте и совке с веником.
- Да вы что! - воскликнула Селена Семеновна.
- У вас другое мнение? - спросил начальник.
Селена Семеновна вспомнила, что, хоть зять ее и сидит в областном начальстве, но - крепко ли? - а она по возрасту уже пенсионерка.
- Почему другое?.. - сказала она.
- А какое?
- Личное, - прошептала Селена Семеновна.
- И какое оно, личное? - не давал сорваться с крючка начальник.
- Как у всех, - сказала Селена Семеновна - и заплакала.
И Куринкина сократили.
Прошел год. Второй. Третий. Пять лет прошло.
Никто не знал, что с Куринкиным, никто не решился позвонить ему или сходить к нему: совестно было.
Но обязательно, когда отмечается чей-то день рождения (традиция эта, попритихшая на время, опять возобновилась), отмечается причем бездарно: все за час-полтора напиваются и объедаются под тосты: "Чтоб вам, ну, сами понимаете..." - обязательно кто-то скажет: "Какой человек был! Как он нас любил!"
И все понимают, о ком речь. И вдруг вспыхивают, клянутся друг другу завтра же позвонить, сходить, узнать...
Но утром, похмельным и серым утром никто не вспоминает об этом.
Лишь Саша Протоколенко пытается пошутить, говоря, что он, сидя вчера возле Мисхеева, держал наготове совок и веник. Никто, однако, даже не улыбается, а Мисхеев презрительно цедит:
- Не умеешь - не берись.
- За что? За совок? - не унимается Саша.
- Скотина! - откровенно говорит вдруг Светочка.
- Была бы ты не дама, я бы тебе всю морду разбил! - парирует Саша.
Тут входит начальник - и всё умолкает с видом смиренного трудолюбия...

АУ. Энтузиаст

Антология уходящего. Краткая энциклопедия ушедших типов ушедшей эпохи
Надоело мне возиться с этой энциклопедией, поэтому помещаю сразу три последние буквы, да еще тогда, когда никто этого не делает - воскресным утром. Неважно. Пусть будут.
Итак:

Э. ЭНТУЗИАСТ (он же хоббист)

Энтузиастами в начальные годы советской власти считались те, Но, надо быть правдивым, на ударных стройках встречались и энтузиасты подлинные, горящие трудовым азартом ради светлого будущего, каким они его себе представляли.
Кончилось время громких первых пятилеток, отгремела война, опять понемногу стала налаживаться жизнь. Пропаганда сначала еще говорила об энтузиастах той или иной масштабной стройки, но знала себе, что уже другой пошел Энтузиаст: тот, кто выполняет трудную работу в трудных условиях, но с посильной энергией и за деньги, иначе его калачом не заманишь. Рядовых же работяг эта самая пропаганда, как ни была бессовестна, энтузиастами называть уже стеснялась.
Но она старалась. Мелькали в сводках и новостях ударники, передовики, застрельщики, инициаторы и т.п. Под сурдинку промелькивали средь них и энтузиасты, но все понимали, что их нет. Как, впрочем, и всех остальных. При этом само коренное слово «энтузиазм» в пропагандистской риторике осталось основным. Небывалые взлеты энтузиазма рабочих, крестьян и советской интеллигенции были регулярными, аккуратно совпадая с очередными и внеочередными партийными съездами и пленумами. Взлеты эти совершались как бы сами собой, в силу очевидных преимуществ реального социализма, без участия и даже без ведома рабочих, крестьян и советской интеллигенции. То есть энтузиазм был – энтузиастов не было.
И, вроде, что сейчас говорить об этом? Но таково свойство моей памяти: я помню и хорошее - и хорошо помню! - и плохое (тоже хорошоу), а уж ежедневную феерию лицемерия забыть не смогу до самой смерти. Все можно простить и забыть - кроме унижения. А унижение ложью - оскорбительнейшее из унижений.
Да ладно...
Энтузиаст на самом деле остался. Но энтузиазм настоящего Энтузиаста настолько редко совпадал с его работой, что почти никогда. Больше того, чем горячее Энтузиаст отдавал себя любимому делу, тем прохладней он относился к той работе, за которую получал деньги.
Трудно спорить с древним постулатом, что труд есть проклятие человека. Но - подневольный труд, постылый труд.
И вот вам парадокс: в самые, как их сейчас называют, застойные годы социализма в нашей стране развелось огромное количество счастливых людей - и развелось именно благодаря существующему строю, существующей системе. Она, эта система, сделала все возможное, чтобы отбить у любого нормального человека охоту горбатиться на рабочем месте, и даже принцип материальной заинтересованности, последняя уступка социализма в преддверии его агонии, не сработала: заинтересованность, может, и появилась бы, да с материальностью стало туго. Зато государство как бы освободило людей от моральной ответственности перед ним. Оно дало своеобразную свободу для самовыражения помимо работы - и, поскольку человеку все-таки необходимо уважать себя за что-то, он начал самовыражаться: вне работы, помимо работы, вместо работы и даже на работе, но делая что-то – для себя. Жестянщик-рыбак мормышки мастерит, плотник любимой женщине наличнички строгает для заветного окошка...
Короче, энтузиаст превратился в хоббиста.
Он имел все условия для развития. Во-первых, уйму свободного времени. Во-вторых, уйму ресурсов, что было важно для хоббистов технического склада. Эти ресурсы черпались не только на свалках, а, естественно, прямо на предприятиях и заводах, вопросы же их выноса решались простейшим образом: сторожу поллитровку, кто не скупой, а кто скупой, но наглый - есть дыра в заборе. В-третьих, была уйма единомышленников. И т.д.
Не перечислить всех областей, где бурлили в созидательном порыве Энтузиасты, отдавая себя до дна, до капли: это и астрономия, и абсолютно все виды художественного творчества, это садоводство, минералогия, археология, палеонтология, народная медицина, собирание, засолка и засушка грибов, рыболовство - само собой! охота - конечно! туризм пеший, конный, байдарочный, велосипедный - естественно!
И так далее, и тому подобное.
Казалось бы, сам собой напрашивался гениальный и простой вывод для всех и каждого: сделай работу увлечением, вот и все! Любишь охоту и рыбалку - стань лесником. Любишь модели кораблей строить - не пожалей ума, получи образование, стань профессиональным корабелом. Любишь стихи писать - ступай в Союз писателей, пусть принимают и печатают, не им одним жировать!
Если б так просто!
…
Алексей Александрович Локотев был Энтузиаст резьбы по дереву. Как и все Энтузиасты, он только этим и жил, существуя параллельно на унылую зарплату техника в какой-то житлконторе. В старом сарайчике старого двора своего старого дома он творил чудеса, выпиливая, строгая, полируя. Всю мебель для своего жилья он сделал сам, но жену его это не утешило, потому что от Алексея Александровича кроме мебели она ждала еще и любви, а на любовь его не хватало, он, подобно всем Энтузиастам, был мономан. Она ушла субботним утром с маленькой дочкой, а Локотев даже и не заметил, потому что именно с субботнего утра залез в сарайчик и не вылезал до вечера воскресенья. Ну, погрустил, конечно, но что ж делать... Судьба!
Продолжил жизнь. Мебели себе уже не надо было, работал просто так, для удовольствия: всякие деревянные художества, завитушечки, игрушечки, украшеньица и т.п.
Заглянул к нему однажды шурин - попенять на то, как обошелся Локотев с его, шурина, сестрой. Увидел мастерство Локотева и обомлел. А работал шурин начальником цеха на мебельной фабрике, где как раз был получен заказ на партию мебели в стиле пятидесятых годов для какого-то начальника - и они с ног сбились, ища человека, умеющего умело работать с деревом, и не могли найти - а тут он вот он!
Уговорил шурин Локотева бросить свою жилконтору, привел его на фабрику. Первые несколько месяцев Локотев был счастлив. Мало того, что любимым делом занимается, да еще деньги за это платят! Но тут ему спустили план, потом урезали норму, потом потребовали ГОСТу соответствовать, потом стали привлекать к общественной работе... - и пошло, и поехало!
- Дерьма-пирога! - выразился Локотев по народному - и с огорчения запил.
Вот и весь огонь и пыл.
А смысл прост: дали б каждому без лозунгов, встречных обязательств, посильного участия, чувства локтя, коллективистского духа – просто работать. Но при этом как бы не работать, а заниматься любимым делом, хобби.
Впрочем, говорят, в нынешних корпорациях все это опять появилось: и обязательства, и участие, и дух. Ну так я вам предрекаю: нормальные работники от вас сбегут, а оставшиеся будут еще те суки, похуже парторгов.
А для хобби времени уже нет.