Maybe Esther Quotes

“... все мы часть великого протяжного эпоса, лишь крохотный, ненароком высвеченный его отрезок.”
― Katja Petrowskaja, Maybe Esther: A Family Story

“Коли Ліда, мамина старша сестра померла, я збагнула, що означає слово "історія". Моє пожадання знати визріло, я була готова зійтися в бою з вітряками спогадів - і тут вона померла. Я стояла, набравши повітря, готова питати, та так і застигла. Якби це був комікс, хмарка з моїх уст була б порожня. Історія - це коли раптом не стає людей, яких можна запитати, а лишаються самі джерела. У мене вже не було нікого, кого можна було запитати, хто ще пригадував ті часи. Мені залишилися: уривки спогадів, непевні записи і документи в далеких архівах. Замість своєчасно ставити питання, я захлиснулася словом "історія".”
― Katja Petrowskaja, Vielleicht Esther

“Когда цепь случайностей складывается в текст, она становится судьбой.”
― Katja Petrowskaja, Maybe Esther: A Family Story

“Моя книга возникла на пересечении бессилия и гнева. И дело не в патриотизме, а в памяти места, во внутренней необходимости описывать, в каком пространстве мы выросли или находимся, пусть и в жанре прогулки. [...] О катастрофах, в которых гибнут миллионы невинных людей, невозможно рассказать до конца.”
― Katja Petrowskaja, Maybe Esther: A Family Story

“Мои родители говорили о том, о чем молчала официальная история, непрерывно рассказывали о болевых ее точках, будто заговаривая неправду, - для них это было делом чести, порядочности, что ли, может быть, даже кодом нахождения "своих", себе подобных. Иногда мне казалось, что этими рассказами (и бесконечными разговорами о литературе) они отвоевывали пространство своего самостояния, Пражская весна, Венгрия 1956 года, репрессии, "Солидарность", Афганистан и, конечно, эта киевская черная дыра, Бабий Яр, были их "набором- хромосом". Они считали это знание - это отношение к боли другого человека - гарантом совести и даже личной свободы. Но проблема любого рассказа о таких событиях в том, как сохранить историческую память, как говорить о насилии над людьми, не умножая это насилие, не повторяя - как в случае с Бабьим Яром - не только ту смерть, но и бесчестье той смерти в своем рассказе. Как говорить о насилии, не применяя насилия к другим.”
― Katja Petrowskaja, Maybe Esther: A Family Story

“Как всеведущий бог, я наблюдаю за этой сценой из окна дома напротив. Наверное, так пишут романы. Или сказки. Высоко сижу, далеко гляжу. Иногда, собравшись с духом, подхожу ближе и встаю у офицера за спиной, подслушать разговор. Но почему вы стоите ко мне спиной? Сколько я вас ни обхожу, вижу только спину. Как ни стараюсь разглядеть ваши лица, лицо бабушки и того офицера, как ни тянусь, сколько ни напрягаю все мускулы моей памяти, моего воображения, моей интуиции - ничего не получается. Я не вижу их лиц, не понимаю, а учебники истории молчат.”
― Katja Petrowskaja, Maybe Esther: A Family Story

“Так был ли фикус - или он не фикус, а фикция, фикшн, вымысел? Порождена ли моя фикция фикусом - или наоборот? А что, если мне так никогда и не узнать, существовал ли фикус, спасший жизнь моему отцу, на самом деле?

Звоню отцу, и он меня утешает.

- Даже если он не существовал, такие подвохи памяти иногда говорят нам больше, чем самые подробные инвентарные описи. Иной раз именно крупица поэтического вымысла делает воспоминание подлинно достоверным.”
― Katja Petrowskaja, Maybe Esther: A Family Story

“Анатолий Кузнецов вырос неподалеку от Бабьего Яра. Ему было одиннадцать, когда совсем рядом с его родительским домом начались расстрелы. После войны он обучался в балетной школе, потом танцевал в Киевском театре оперы и балета, но ужас Бабьего Яра не отпускал его, молчать об этом было невыносимо. Годами собирал он все следы происшедшего, какие еще можно было отыскать, и опрашивал свидетелей. В 1966 году он опубликовал первую книгу о Бабьем Яре и многих людей, в том числе и поэта Евгения Евтушенко, водил по зловещему оврагу, дабы те могли убедиться: показывать больше нечего, можно только рассказать, поведать.”
― Katja Petrowskaja, Maybe Esther: A Family Story

“Мускулистые советские герои - матрос, партизан и женщина-украинка - победно торжествовали над мраком прошлого. Слова "геройство", "мужество", "отчизна", "отвага" отскакивали от меня, как шарики для пинг-понга.”
― Katja Petrowskaja, Maybe Esther: A Family Story

“Гитлер убил читателей, а Сталин - писателей, так мой отец подытожил исчезновение языка”
― Katja Petrowskaja, Maybe Esther: A Family Story

“De câte ori devia acul indicator al unui aparat de măsură pe care noi nu-l cunoșteam, babușka cobora până jos la brutărie, de unde cumpăra un sfert de pâine pe care apoi o ascundea sub perna ei. Așa păcălești moartea: îți procuri un coltuc de pâine și moartea n-are ce să-ți mai facă. Cu cât îmbătrânea, cu-atât se prăbușea îndărăt în perioada războiului. MAma era îngrozită de câte ori găsea o asemenea bucată de pâine, era un sindrom de război răspândit, și nimeni nu cunoștea un remediu.”
― Katja Petrowskaja, Vielleicht Esther

“De câte ori devia aculindicator al unui aparat de măsură pe care noi nu-l cunoșteam, babușka cobora până jos la brutărie, de unde cumpăra un sfert de pâine pe care apoi o ascundea sub perna ei. Așa păcălești moartea: îți procuri un coltuc de pâine și moartea n-are ce să-ți mai facă. Cu cât îmbătrânea, cu-atât se prăbușea îndărăt în perioada războiului. MAma era îngrozită de câte ori găsea o asemenea bucată de pâine, era un sindrom de război răspândit, și nimeni nu cunoștea un remediu.”
― Katja Petrowskaja, Vielleicht Esther

“Babij Jar: Bleibt ein Ort derselbe Ort, wenn man an diesem Ort mordet, dann verscharrt, sprengt, aushebt, verbrennt, mahlt, streut, schweigt, pflanzt, lügt, Müll ablagert, flutet, ausbetoniert, wieder schweigt, absperrt, Trauernde verhaftet, später zehn Mahnmale errichtet, der eigenen Opfer einmal pro Jahr gedenkt oder meint, man habe damit nichts zu tun?”
― Katja Petrowskaja, Vielleicht Esther