more summer reading
None Dare Call It Conspiracy by Gary Allen
My rating: 3 of 5 stars
Шедевр правой риторики, подводящий итог 1960м: давно, конечно, надо было прочесть, но вот руки все никак не доходили. А из Гэри Аллена, меж тем, проросло много и в Пинчона, о чем мало кто нынче вспоминает. В частности – почти вся паранойя, как политико-финансовая, так и бытовая, и очень многие персонажи, по крайней мере – в “калифорнийских” романах. По крайней мере, метод рассуждений совершенно такой же, ну а “Радуга” положительно выглядит как набор иллюстраций к тому сценарию развития событий ХХ века, который описан здесь (но это уже материал для чьей-нибудь диссертации).
Но вообще, конечно, в пару этой книжке должна где-то существовать и левая конспирологическая теория истории. А то определение коммунизма как “заговорщического стремления править миром” как-то маловато будет. Риторика тут вообще мелковата и верхоглядска, как в любой пропагандистской брошюре. Хотя, конечно, сейчас, глядя на мир вокруг, нельзя не удивляться… Очень своевременная книжка, короче, с ней несколько лучше видна работа нынешних “художников-пейзажистов”.
По сути же видно, что чем правее и республиканскее в Штатах правительство, тем больше склонно оно к социализму – т.е. сосредоточению контроля и власти, личному обогащению правящей элиты, подачкам народонаселению и удушению демократических свобод, а не к тому, о чем вы сейчас подумали, потому что истинный социализм вас ебал во все дыры, а вовсе не придуман “для вас”; хотя на словах, понятно, самая ястребиная администрация может объявлять себя врагом социализма. Стенания нынешней русской “ваты” по ушедшему совку – то же самое рабское стремление к “сильной руке”, при которой “порядок”; Штаты при этом на словах объявляются “пиндосами”. На деле же титульный “заговор” – в том, что это две стороны одного доллара.
Ну а общий пафос Холодной войны вновь актуален, как ни странно: никаких отношений ни с ссср, ни с нынешней россией у цивилизованного мира быть не может. С другими полюсами многополярного мира можно договариваться, везде существуют понятия о чести и честной торговле. У русских же их никогда не было, нет и вряд ли будет, как показывает практика последних лет. Это изгои цивилизации, нация, систематически ставящая себя вне закона. Так, может, ну их нахуй уже и впрямь? Как ту ворону?
А что касается фактов и фактоидов, то полвека прошло, сейчас многое уже – общее знание, ну, или по крайней мере – вики-знание. Поэтому главное тут для нас – это манера подачи, выявляющая общую методологию и паттерны мышления, легшие в основу художественного метода Пинчона в той его части, которая “истерический реализм”.
The World Set Free by H.G. Wells
My rating: 3 of 5 stars
Странное дело, роман как будто написан стариком, страдающим словесным поносом, хотя Уэллзу было всего 47. Видать, недержание речи – отличительный признак поздневикторианской литературы. Редакционные статьи, собственно, – тоже. Роман без редакционной статьи – деньги на ветер, не великая литература. Надо нудеть, чем банальнее – тем лучше, конечно, чтоб никто не ушел обиженным. Ну и отдельные пёрлы так и прут: “The sky rained heroes upon the astonished earth”, например.
Роман я наверняка в детстве тоже читал, но из перевода Озерской, конечно, нихера не помню. Как выясняется, архитектура его – такая же, как у Пинчона: из мини-историй отдельных персонажей сшивается общее полотно “великой войны”, общие планы довольно механически монтируются с крупными. Хотя на основе подобной фактуры, конечно, Пинчон написал бы гораздо более путевый роман – особенно в той части, что касается электричества, – после перечтения романов Уэллза становится яснее, что тексты Пинчона – гораздо традиционнее, чем о них принято думать. Но все же они остаются так любимыми нами гипертекстами, в которых буквально каждая синтагма либо ведет другим текстам, либо содержит ключи к распаковке иных смыслов.
Но вообще нарративный прием изложения событий будущего как истории, если вдуматься, рассчитан на идиотов: если эти события стали историей, зачем излагать их тоном “как ты помнишь, дорогая, мы с тобой познакомились на пляже в Пицунде в 1933 году”. И вот этот всезнающий автор – он вообще кто? “Спящий” у него, если помните, весь рассказывается так, как будто его действие (с громадной паузой в 203 года) за несколько секунд мелькает в голове у главгероя, падающего в какой-то авиетке с неба, чтобы разбиться, только он этого еще не понял.
Почти вся прогностика у него здесь – какая-то дурацкая ахинея, сродни “творчеству” русских народных фантастиков, которые у него, видать, и учились (и нет бы чему хорошему). Атомные клепальные молотки одни чего стоят, об атомной бомбе, с которой нужно скусывать целлулоидную пробку, я даже не говорю. Зато манера длительного “взрыва” такой бомбы неожиданно отзывается у Пинчона в “романе в работе”: есть там такой неожиданный образ. Ну а война, на которую глухо ссылаются у Пинчона, – вот же она, в 1956 году, есть подозрение (героям удается прикоснуться к ней в этом альтернативном времени в т.ч. и посредством Уэллзовой машины времени).
А тут неожиданно проступает загадочный образ мельницы из “Радуги”:
“I think we are too—too silly,” I said to Mylius, “ever to stop war. If we’d had the sense to do it, we should have done it before this. I think this——” I pointed to the gaunt black outline of a smashed windmill that stuck up, ridiculous and ugly, above the blood-lit waters—“this is the end.”’
Вот, к примеру, прекрасное ретроактивное эхо вобще всей темы со временем: британский король обвиняет американского президента в любви к датам и “драматическим эффектам”:
Everything is happening always, but you want to say this or this is the real instant in time and subordinate all the others to it.
Хотя персонажи у Уэллза попадаются потешные: например, французский главнокомандующий, чья главная стратегия – помалкивать, чтобы сходить за умного, и ничего не делать, чтобы не ошибиться, а меж тем хорошо кормить солдат, ну просто на всякий случай. Одна персонажица считает его чудесным гением, а автор выводит весьма сочувственно, пока от него не остается только верхний плечевой пояс. Еще из потешного в языке: держава у Уэллза – он, а самолет – она.
Вот заодно и ключ к их общности с “романом в работе”:
I met a pleasant man the other day, a Maori, whose great-grandfather was a cannibal. It chanced he had a daguerreotype of the old sinner, and the two were marvellously alike. One felt that a little juggling with time and either might have been the other.
В той части, которая антиутопия, у него все, в общем, достоверно, а вот с утопией какая ебанина вышла, потому что он верит в человечество, похоже. Ну, т.е. в то, что, обосравшись от ужаса ядерной войны, человечество образумится. Мы теперь понимаем, что ничего подобного не произойдет, конечно. Но вот попытки объяснить мировую войну у него все равно вполне зачетные:
The memory of the empires of Rome and Alexander squatted, an unlaid carnivorous ghost, in the human imagination—it bored into the human brain like some grisly parasite and filled it with disordered thoughts and violent impulses. For more than a century the French system exhausted its vitality in belligerent convulsions, and then the infection passed to the German-speaking peoples who were the heart and centre of Europe, and from them onward to the Slavs. Later ages were to store and neglect the vast insane literature of this obsession, the intricate treaties, the secret agreements, the infinite knowingness of the political writer, the cunning refusals to accept plain facts, the strategic devices, the tactical manœuvres, the records of mobilisations and counter-mobilisations.
Вот с этими примитивными порывами кишечнополостных славян мы сейчас и имеем дело. Жаль Уэллз не дожил.
