Max Frei's Blog, page 217

Новая чашка

..."я есть" - это дыхание. Это вообще умение быть наедине с собой. Умение быть во сне и бреду. И в предсмертье. Умение быть там, где твоя правота невозможна. Потому что правота возможна не везде.

a_str написал про "Чужака", и мы с ним про "Чужака" же (на самом деле, не только) поговорили.

Что мне особенно нравится в том, как a_str пишет про книжки - он часто вытаскивает на поверхность далеко не самые очевидные на первый взгляд темы. Которые оказываются фундаментально важными. Базово важными. И как только он их вытащил, сразу непонятно, как можно было об этом столько времени не говорить.

1 марта

В начале улицы Чюрлёнё кто-то нетерпеливый и страстный украсил голые ещё по-зимнему кусты бледно-сиреневыми искусственными цветами, спасибо ему за обман.

Текущая совокупность значений метеорологических элементов и атмосферных явлений милосердна - не столько ко мне, сколько к моей работе, стойко несёт караул в районе нулевой отметки, иногда кидает в серый суп дня щепоть холодных осадков - если и сбегу от письменного стола, далеко не уйду, вернут.

Всё же у меня довольно странная жизнь. В детстве мне хотелось путешествовать; меня очень мучило понимание, что мне наверное не понравится в космическом корабле, как-то там всё-таки стрёмно - но как же тогда отправляться на Марс и тем более в другую галлактику?! Время показало, что страх обосраться в космическом корабле так и останется умозрительным, на практике его захочешь, не воплотишь, и мне даже как-то полегчало. Впрочем, вместо того, чтобы путешествовать, я всё равно сижу за письменным столом и занимаюсь полной ерундой - ну, правда, по велению сердца. Из чего, вероятно, следует, что моё сердце - псих. И хочет совсем не того, чего на самом деле хочет, вот я о чём.

В начале улицы Чюрлёнё кто-то разрисовал мелом двери подъездов, такие чёткие поспешные профили, как на пушкинских черновиках, только носы всё больше картошкой. Есть на что поглядеть!
Это, как понимаем мы, были путевые заметки из единственно доступного мне сейчас далёкого путешествия через весь Старый Город, с одного холма на другой холм.
Да я прям васкодагама какое-то, йопт.

как объяснять дантеса живому зайцу

В полночь возле дома дорогу мне перебежал заяц и ускакал в сторону гаражей, и я теперь думаю - то ли ждать поутру рокового дантеса, то ли локти кусать, что было темно, и я без камеры, и когда завтра поутру придёт дантес, я расскажу ему про зайца, он не поверит, придётся значит стреляться, хочешь не хочешь, всё равно стреляться, да что ж такое, ёкэлэмэнэ.

цветут

Последние ботанические новости с наших холмов: к одинокой примуле возле моего дома прибавились тучные стада - иначе не скажешь! - белых подснежников. А на окраине клумбы расцвела лиловая печёночница - настоящий дикий лесной цветок. Есть в этих первоцветах лихая бесшабашная жертвенность - появиться в феврале, напророчить нам всем скорую буйную весеннюю жизнь и оцвести прежде, чем она начнётся. Какие-то они, получается, совсем нелепые дураки.
И я тоже.

такой квест

Люди обычно переоценивают значимость (на этом месте можно поставить точку, но я всё-таки не стану) своих ошибок, всех этих так называемых грехов и грешков, как будто действительно кто-то строгий (вероятно, весь в чорном) сидит и подсчитывает эти наши бессмысленные делишки, записывает в тетрадку, отправляет в адские кладовые предзаказ на возмездие справедливое обыкновенное - сто восемьдесят, предположим, штук.

На самом деле, кому это вообще интересно. Было бы что подсчитывать. Какой спрос с контуженного, себя не помнящего, бредущего в полной темноте и время от времени с грохотом опрокидывающего расставленные там предметы - падают ящии, шатаются стеллажи, бьются расставленные на них хрустальные вазы, каждая ценой в один смертный грех. Ну и грабли, грабли конечно. Куда без них.

Сколько ящиков ты уронил, сколько стекла перебил, сколько шуму наделал, пробираясь во тьме, не волнует никого, кроме таких же котнуженных полуслепцов, по трагической случайности бредущих в той же тьме, в то же примерно время, так что некоторые тяжёлые предметы могут упасть им на головы, а некоторые обрушенные ими стены - похоронить под собой нас. Но это вовсе не повод звать строгого в чорном с тетрадкой, да и нет его - любителя такой ерунды.

Важно в этой истории только одно: удастся ли бредущему во тьме хотя бы отчасти прочухаться и включить как минимум голову, хотя задача максимум, конечно, включить фонарь, по умолчанию встроенный в каждую человеческую конструкцию, но обычно в каком-нибудь хитром месте, сразу и не поймёшь, где он у тебя спрятан, но надо стараться, потому что упражнение, которое мы все тут выполняем, этот нелепый этап большой игры называется "найди свой фонарь", а вовсе не "не наступи на грабли", как почему-то принято думать. Грабли - можно. Без фонаря - никакого смысла. На этом этапе надо искать фонарь.

После того, как фонарь найден и включен, хотя бы переодически, время от времени включается - зарядка аккумулятора тоже важная часть игрового этапа, а мы за этим совсем не следим - так вот, после того, как фонарь будет найдет и включен, ронять ящики, бить вазы и наступать на грабли уже не то чтобы вот прямо "нельзя", но так некузяво, что будем считать, нельзя. Но это уже совсем другая история, и она тоже не о грехе, а просто о мастерстве и ответственности; впрочем тут можно вообще ничего не объяснять, те, кто иногда включает свои фонари, сами всё знают.

Пусть будет

Вам, предположим, двадцать три года, у вас, предположим, так называемый оригинальный ум, жаждущий неведомо чего, зато жаждущий этого неведомого с алчностью чёрной дыры, поглотившей за всю свою жизнь очень много бессмысленной пустоты и всего парочку сладких астероидов - слишком мало для насыщения, но достаточно для отчаянного недовольства безвкусной пустотой.

Вокруг вас, предположим, информационная пустыня, потому что вокруг вас - позднее сэсэсэр, самый конец восьмидесятых, и нет, вы не из столичного города, не из так называемой хорошей семьи. Самое ценное образование, полученное вами - умение читать, которое откуда-то само взялось, когда вам было три года. Остальное благополучно просвистело мимо. Да и не было там особо чему свистеть.

Вы, предположим, начитаны, насколько возможно быть начитанным человеку, чьи возможности исчерпываются хранилищами местных библиотек и милосердием немногих знакомых обладателей книжных сокровищ, которые иногда дают что-нибудь этакое почитать на пару часов или даже на ночь. На целую грёбаную ночь! Редко, но иногда везёт и настолько.

Ваш идеал жизненного уклада, предположим, гессевская Касталия, потому что там, йолки-палки, такие библиотеки! Такие учителя! И вокруг вас сплошь люди, у которых тоже есть эти учителя и эти библиотеки. И это, представляется вам, такой недостижимый уровень, такая глубина взаимопонимания, что можно уже вообще ни о чём не говорить. А иногда - вместе играть в эту их кастальскую игру, правила которой вам так и не стали понятны даже после дюжины перечитываний, но вы точно знаете, что родились именно для неё. И больше ни для чего. (Да, вот такой вы дурак в двадцать три года, ничего не поделаешь, что ж теперь.)

Предположим, другой ваш идеал, совсем уж недостижимый, смех бессмертных, вычитанный у того же Гессе. Хотя на самом деле, вы не понимаете, что это такое. Но жопой, сердцем и всем остальным, что есть у вас чуткого, чуете, что это вам надо. Вот прямо сейчас! И, йолки, только о том и думаете - вот бы так посмеяться однажды. Лучше при жизни, потому что учиться важным вещам надо заранее. А то помрёшь потом и окажется, что без умения так смеяться, ты смертен. И всё, поздняк метаться. Выключаем свет.

Предположим, в один прекрасный день в ваши руки попадает журнал "Иностранная литература", в котором напечатан роман. О романе известно, что по нему уже сняли фильм; знакомые каким-то чудом попали на полузакрытый простмотр, сказали, кино охуенное, но роман тоже вполне ничего. Если уж тебе не удалось увидеть кино, хотя бы почитай.

Преположим, вы берётесь читать и тут же обнаруживаете, что повествователя зовут Адсоном, а его старшего мудрого спутника - Вильгельмом Баскервильским. Это что такое вообще? Это как?! И начинаете ржать раньше, чем додумываетесь до сколько-нибудь удовлетворительного ответа; впрочем, до ответа вы так и не додумываетесь, потому что этот внутренний хохот наедине с собой и каким-то образом хором со всем миром - и есть ответ.

Предположим, вы читаете дальше, почти не понимая сюжета (ничего, не страшно, перечитаете потом), взахлёб, не отрываясь, не ради самого текста, а ради удивительного счастливого ощущения, что вас взяли в игру. Правила этой игры вам пока не знакомы, но вас всё равно взяли, сказав: ничего, научишься по ходу, как-нибудь сообразишь.
И это правда, по ходу многому можно научиться. Но это вы узнаете потом, а пока вы просто смеётесь, и смех ваш становится всё холоднее и звонче; это, конечно, совсем не тот смех бессмертных, о котором писал Герман Гессе, зато он очень похож на то, что смутно мерещилось вам. Ну потому что интерпретация - не только дубина в руках читателя, способная разрушить любой авторский замысел, но и волшебный посох, при помощи которого читатель может преобразовать свой мир. А это гораздо важней самого утончённого замысла, приходится признать.

И с этого дня вы, предположим, знаете (на самом деле, ещё ни черта не знаете, но когда всё-таки узнаете, поймёте, что знали с того самого дня), что такое постмодернизм и зачем он нужен.
Постмодернизм в вашей трактовке, которая, конечно, отличается от общепринятых, ну а чего вы хотели от невежды с восторженным складом не столько ума, сколько прилагающихся к этому уму девайсов - ай, неважно! - важно, что в вашем понимании посмодернизм - это удивительная возможность соединиться в братском кастальском объятии со всей остальной мировой культурой и хохотать, обнявшись. Ныне и присно, то есть правда, с этого дня и всегда.

Предположим, вы потом просто живёте дальше, ничего на самом деле не изменилось, так не бывает, чтобы от какой-то книжки вдруг изменилась человеческая жизнь. Вопрос только в том, кто теперь живёт дальше вашей нелепой, ещё буквально вчера бессмысленной жизнью, которая внезапно обрела невысказываемый, но совершенно конкретный смысл.
Невысказываемый, потому что он не слово, а смех. Даже не сам по себе смех, а просто его возможность. Шанс однажды когда-нибудь снова так смеяться, обнявшись со всем миром сразу. Пригласительный билет на очередной тур игры. Я не знаю, как ещё об этом говорить, оно по-прежнему слишком близко и важно. И слишком личное. То, о чём молчат. И я потом тоже буду об этом молчать, но прямо сейчас надо всё-таки попытаться высказать благодарность. Как могу, так и высказываю. Очень трудно, эх.

Я не любитель некрологов, приуроченных к случаю; любить надо каждый день, а не спохватываться к похоронам, но йолки, что делать, если до меня только сегодня дошло, что умерший позавчера Умберто Эко - один из немногих людей, о ком я могу сказать: он подарил мне жизнь. Такую, в которой удалось обнаружить какие-то важные для меня в тот момент смыслы, а потом идти с ними дальше, в других каких-то направлениях. Куда качнёт, туда и идти, ничего, по большому счёту, не страшась, потому что самое важное у меня уже хотя бы однажды было - когда мы, обнявшись, всем миром хохотали над мудрым следователем Вильгельмом Баскервильским и слепцом Хорхе Бургосским, и в нашем смехе было поровну бесконечного холода и бесконечной любви.

нимагумалчать

Сегодня на берегу Нерис, возле центрального универмага надували пёстрый воздушный шар. И он потом ПОЛЕТЕЛ!

17 февраля, чуваки. 17 февраля! А ещё недавно это у нас было сугубо летнее развлечение.

где твои деньги?

Самая гнусная, подлая, лживая разновидность материализма выражается формулой: "Если ты такой умный, где твои деньги?"

Я хочу сказать, что пока мы оцениваем себя и ближних, прибавляя к подлинным или мнимым (в данном случае совершенно неважно, оценка всегда субъективна) достоинствам способность обеспечивать себя кормом, или вычитая неспособность это сделать, мы - слоны, несущие на своих спинах безрадостный ад материалистической концепции, в рамках которой жизнь - это питание, размножение, выкармливание потомства и быстрая смерть ради освобождения кормовых площадок для нового поколения. И инивидуальные особенности нецелевого использования тёплых сортиров, известные под названием "личностный рост", ничего не меняют. Мало ли о чём таком возвышенном думает слон, пока он честно держит на своей спине ад, чертям это не особо мешает.

Способность зарабатывать деньги сама по себе не "хороша" и не "плоха", наличие этой опции - вопрос удачи в гораздо большей степени, чем принято думать. В разные времена и в разных культурах хорошо оплачиваются разные способности, склонности и свойства характера; в итоге, вопрос всегда стоит так: насколько удачно ты прицелился, выбирая место рождения. Вот и всё.
А когда прицелился неудачно, ради прокорма приходится задвигать себя в сторону. Есть устойчивое убеждение, будто способность прокормиться - сверхценность. Строго говоря, это и есть материализм. А вовсе не решительный отказ истово креститься на Мачу-Пикчу.

Способность задвинуть в сторону всего себя, со своими особенностями, страстями, желаниями, интересами ради прокорма всё ещё почитается добродетелью, а на самом деле она - просто разновидность готовности капитулировать, покориться материальности мира, данной нам в ощущениях, довольно острых и неприятных, когда доходит до недостачи корма. Понятная слабость, в той или иной степени свойственная всем, кроме лучших из лучших, для которых, впрочем придуман универсальный выход: умирай молодым. И возмущённый вой социума: "Как это - нет?" - в тех редких случаях, когда эти суки отказываются. И ещё какое-то время живут среди нас, подъедая жалкие крошки, упавшие со столов честных добытчиков корма, хором вопрошающих: "Если ты такой умный, где твои деньги?"

Где-где.

Мало что я ненавижу так сильно, как эту вашу самодельную мясорубку.

и ещё про любовь

Вчера на задворках той унылой части Нового Города, где жизнь удобна, но не живописна, мужик типичной постсоветсткой наружности (рыхлый шкап неопределённого возраста в диапазоне от сорока до семидесяти, одетый в набор чехлов, символизирующих приличную одежду, всё вот это вот, что я так не люблю и стараюсь не замечать) говорил в телефон: "Я салатов куплю, скажи, каких". - И после паузы: "Даже не вздумай сама готовить, ты тоже после работы, у тебя тоже вечер пятницы, и ходить никуда не надо, я сам принесу".

/как это было у нас дома: по вечерам, после идиотских семейных обедов из трёх блюд, которые навек отбили у меня вкус к питанию по расписанию за тщательно сервированным столом, мой папа всегда мыл посуду, потому что жена готовила, устала, а завтра ей рано, гораздо раньше, чем ему вставать на работу; мне же непременно напоминали, что не нужно рассказывать об этом родственникам и знакомым, потому что стыдно, вы же понимаете, очень стыдно мыть посуду, владея бесплатной прислугой модификации "жена", стыдно, но всё равно можно, если сердце полно любви, и если никто не узнает./

про любовь

- А вы знаете, что на днях во Вселенной встретились две чёрные дыры, и теперь?..
/следует ёмкая и содержательная лекция о гравитационных волнах, а также о том, почему это интересно и очень важно/
- А знаете, вот я вас слушаю, а на самом деле всё это время думаю о чёрных дырах. Что они чувствовали, когда встретились? Им это понравилось? В смысле, это история о любви или о трындеце?
- Вообще-то, чёрная дыра сама по себе трындец.
- Да! И вот встречаются два трындеца. По-моему, когда встречаются два трындеца, это всё-таки про любовь.