Max Frei's Blog, page 221
January 4, 2016
January 3, 2016
Нимагунипаказать
Рождественская Прага в мульфтльмах. Я знаю, что Key Line - читерство, но мне всё равно очень нравится
January 1, 2016
тайные пули
Иногда я использую масштабные праздники типа Рождества, Нового Года и Пасхи (когда информационное поле гудит всеобщей расслабухой и умственно работать не даёт) для приёма тяжёлых, очень тяжёлых наркотиков. В смысле, смотрю кино. У меня с кино сложные отношения - в том смысле, что я проваливаюсь туда с головой (в любое вообще, от качества это, увы, не зависит) и всё это очень тщательно живу. А потом надо как-то выбираться обратно, то есть, возвращать сознание в оптимальное рабочее состояние, это очень трудно; ай, ладно, всё равно этой проблемы пожалуй никто не поймёт. Ну и вообще, важно не это, а то, что минувшей новогодней ночью меня подбили посмотреть старый вильм Вуди Аллена "Пули над Бродвеем", пообещав, что мне понравится.
НЕ ТО СЛОВО.
Ну, то есть, "понравилось" - это действительно слишком слабо сказано.
Не сомневаюсь, что этот фильм уже смотрели все-все-все и даже благополучно забыли, поэтому пересказывать сюжет не буду. Слушайте, а хоть кто-нибудь кроме меня врубился, что это ровно такая же история про художника (с большой буквы ХЫ), как "Тайное чудо" Борхеса? Что это вообще одна и та же история, просто фильм Аллена отягощён побочкой в виде формального сценариста и его дел.
Чич (как и Яромир Хладик) - всё, чего вы не хотели знать о художниках, потому что такое знание непрактично, неудобно, а для мало-мальски заинтересованных лиц довольно пугающе. Но придётся, потому что иногда мы (не такие идеальные, а потому до сих пор живые) проговариваемся. И потом уж всё, не вырубишь топором.
НЕ ТО СЛОВО.
Ну, то есть, "понравилось" - это действительно слишком слабо сказано.
Не сомневаюсь, что этот фильм уже смотрели все-все-все и даже благополучно забыли, поэтому пересказывать сюжет не буду. Слушайте, а хоть кто-нибудь кроме меня врубился, что это ровно такая же история про художника (с большой буквы ХЫ), как "Тайное чудо" Борхеса? Что это вообще одна и та же история, просто фильм Аллена отягощён побочкой в виде формального сценариста и его дел.
Чич (как и Яромир Хладик) - всё, чего вы не хотели знать о художниках, потому что такое знание непрактично, неудобно, а для мало-мальски заинтересованных лиц довольно пугающе. Но придётся, потому что иногда мы (не такие идеальные, а потому до сих пор живые) проговариваемся. И потом уж всё, не вырубишь топором.
December 31, 2015
каждый год 31 декабря мы с другом пьём кофе
- Ну ты чего вообще устроил? - возмущённо спрашиваю я.
Моё возмущение понятно. Мы стоим на бульваре Вокечю, у входа в тамошний "Кофеин". В правой руке у меня чаша с кровью кофейных зёрен, в левой - смердящий огненный жезл. В смысле, благоухающий - вишнёвым табаком. Но внутрь меня с этим жезлом всё равно не пустят. Поэтому мы остаёмся снаружи. Согласно показаниям приборной панели моего наземного мессершмитта, спешно переоборудованного в снегоход, на этой самой "наруже" минус десять с половиной (я люблю точность). А согласно показаниям приборной панели в недрах моего организма, мы все уже давным-давно умерли, причём у моего трупа смёрзся нос. Изнутри. Вам смешно, а мне с этим опытом теперь жить - после того, как воскресну.
- Ну всё-таки зима, - говорит он. - Зимой так положено - снег, мороз.
- Зимой положено плюс шесть, - твёрдо говорю я. - И мелкий дождь. Зря ты мне не веришь. А веришь каким-то простакам, которые насмотрелись открыток и бредят "снежком и морозцем". А потом первыми начинают ныть, что замёрзли. И кстати, слушай, нафига было так рано убирать с улиц глинтвейн?
- А то тебе пражской медовины мало было, - он делает такое специальное непроницаемое лицо, как бы говорящее: "Нет, мне не обидно. Хотя любому другому на моём месте было бы!"
- Йолки. Так это?..
- Ничего подобного, - поспешно говорит он. Тоном, подразумевающим: "Вот именно! В следующий раз будешь сначала думать, а потом - не делать. В смысле, никуда не уезжать".
- Да ладно тебе, - вздыхаю я. - Сколько там было той медовины. Три порции. Ну или четыре. И ещё один сваржак и один пунш с клубникой. И всё!
- За полтора дня, - язвительно вставляет он. - Как только ничего не слиплось?
- У меня там друг живёт, между прочим, - говорю я. - Я от тебя в Прагу не к Праге езжу. А к нему. Он... эээ... Ну, скажем так, он - не город. Определённо не город. Кто угодно, но только не город. Ну ты даёшь.
Он расплывается в довольной улыбке. Вроде бы, и хотел сдержаться, но не смог.
- А. Ну тогда ладно.
- Не "ладно", а где мой глинтвейн?
- Ну подумай, где я тебе его вот прямо сейчас возьму? - смущённо говорит он. - Уже всё убрали, сделанного не воротишь. Зато... Зато смотри, какой кофе сегодня вкусный!
- Да он тут каждый день вкусный.
- По-моему, это достоинство, а не недостаток. Скажешь, нет?
- Достоинство, - соглашаюсь я. - И слушай, давай уже, сделай что-нибудь с барристами на Вильняус. Перевоспитай! Это мой любимый "Кофеин", с самыми удобными подоконниками. А эти засранцы уже год варят какую-то мутную фигню. И ежевичного сиропа не доливают. Мало ли что я больше по соседству не живу. Всё равно захожу туда чуть ли не через день.
- Ладно, - кивает он. - Займусь. Мир?
Да не вопрос. У нас и так мир. В значении "Вселенная". Всегда. К тому же, я люблю его так сильно, что вслух об этом можно не говорить. Всё к лучшему. Прилюдные признания в любви - не моя стезя. Особенно со смёрзшимся носом.
Поэтому вместо слов любви я выкатываю очередную претензию. В устах трупа со смёрзшимся носом претензии - самое то.
- Лестницу ты всё-таки зря прикрыл.
- Какую лестницу?
И моргает так невинно, как будто и правда не понимает, о чём речь.
- Которая во дворе на Бокшто.
- Где Тонино кафе?
- Вот именно.
- Ну слушай. После того, как ты про это кафе всем растре...
- Я?!
- Ну ладно, мы. Но всё равно. Никак нельзя было её оставить. Некоторые вещи не выдерживают пристального внимания.
На самом деле, я это и без него знаю. Но лестницу мне жалко. Практически до слёз. И мост.
- И мост, - говорю я вслух.
Он, слава богу, не ломает комедию. Не переспрашивает, какой именно мост. Знает кошка, чьё сало съела.
Он сочувственно кладёт мне на плечо тень от фонарного столба. Эта тень у него сейчас вместо руки.
- Ничего не поделаешь. Так бывает. Если бы я не сообразил затеять там стройку... Нет, слушай, даже думать не хочу, что бы там началось.
И, помолчав, вздыхает:
- На самом деле, мне тоже его не хватает. Ничего, придумаем что-нибудь ещё.
- Придумаем, - киваю я. - Не вопрос. Пошли?
- Куда?
- Ну как - куда. Проводишь меня к машине. Не могу же я идти через весь город в отсутствии самого города. Ну, то есть, на самом деле, могу. Но не хочу. Без тебя никакого смысла.
- Без меня никакого смысла, - радостно соглашается он.
И с удовольствием повторяет потом всю дорогу: "Без меня никакого смысла!" А прохожие думают, это звонят колокола. Впрочем, они действительно звонят. Чего ж не звонить в такой вечер. В такую ночь. В такую нашу смешную жизнь.
Мы с городом Вильнюсом поздравляем всех присутствующих с Новым Годом. И твёрдо обещаем быть дальше. И требуем от вас аналогичного жеста.
Моё возмущение понятно. Мы стоим на бульваре Вокечю, у входа в тамошний "Кофеин". В правой руке у меня чаша с кровью кофейных зёрен, в левой - смердящий огненный жезл. В смысле, благоухающий - вишнёвым табаком. Но внутрь меня с этим жезлом всё равно не пустят. Поэтому мы остаёмся снаружи. Согласно показаниям приборной панели моего наземного мессершмитта, спешно переоборудованного в снегоход, на этой самой "наруже" минус десять с половиной (я люблю точность). А согласно показаниям приборной панели в недрах моего организма, мы все уже давным-давно умерли, причём у моего трупа смёрзся нос. Изнутри. Вам смешно, а мне с этим опытом теперь жить - после того, как воскресну.
- Ну всё-таки зима, - говорит он. - Зимой так положено - снег, мороз.
- Зимой положено плюс шесть, - твёрдо говорю я. - И мелкий дождь. Зря ты мне не веришь. А веришь каким-то простакам, которые насмотрелись открыток и бредят "снежком и морозцем". А потом первыми начинают ныть, что замёрзли. И кстати, слушай, нафига было так рано убирать с улиц глинтвейн?
- А то тебе пражской медовины мало было, - он делает такое специальное непроницаемое лицо, как бы говорящее: "Нет, мне не обидно. Хотя любому другому на моём месте было бы!"
- Йолки. Так это?..
- Ничего подобного, - поспешно говорит он. Тоном, подразумевающим: "Вот именно! В следующий раз будешь сначала думать, а потом - не делать. В смысле, никуда не уезжать".
- Да ладно тебе, - вздыхаю я. - Сколько там было той медовины. Три порции. Ну или четыре. И ещё один сваржак и один пунш с клубникой. И всё!
- За полтора дня, - язвительно вставляет он. - Как только ничего не слиплось?
- У меня там друг живёт, между прочим, - говорю я. - Я от тебя в Прагу не к Праге езжу. А к нему. Он... эээ... Ну, скажем так, он - не город. Определённо не город. Кто угодно, но только не город. Ну ты даёшь.
Он расплывается в довольной улыбке. Вроде бы, и хотел сдержаться, но не смог.
- А. Ну тогда ладно.
- Не "ладно", а где мой глинтвейн?
- Ну подумай, где я тебе его вот прямо сейчас возьму? - смущённо говорит он. - Уже всё убрали, сделанного не воротишь. Зато... Зато смотри, какой кофе сегодня вкусный!
- Да он тут каждый день вкусный.
- По-моему, это достоинство, а не недостаток. Скажешь, нет?
- Достоинство, - соглашаюсь я. - И слушай, давай уже, сделай что-нибудь с барристами на Вильняус. Перевоспитай! Это мой любимый "Кофеин", с самыми удобными подоконниками. А эти засранцы уже год варят какую-то мутную фигню. И ежевичного сиропа не доливают. Мало ли что я больше по соседству не живу. Всё равно захожу туда чуть ли не через день.
- Ладно, - кивает он. - Займусь. Мир?
Да не вопрос. У нас и так мир. В значении "Вселенная". Всегда. К тому же, я люблю его так сильно, что вслух об этом можно не говорить. Всё к лучшему. Прилюдные признания в любви - не моя стезя. Особенно со смёрзшимся носом.
Поэтому вместо слов любви я выкатываю очередную претензию. В устах трупа со смёрзшимся носом претензии - самое то.
- Лестницу ты всё-таки зря прикрыл.
- Какую лестницу?
И моргает так невинно, как будто и правда не понимает, о чём речь.
- Которая во дворе на Бокшто.
- Где Тонино кафе?
- Вот именно.
- Ну слушай. После того, как ты про это кафе всем растре...
- Я?!
- Ну ладно, мы. Но всё равно. Никак нельзя было её оставить. Некоторые вещи не выдерживают пристального внимания.
На самом деле, я это и без него знаю. Но лестницу мне жалко. Практически до слёз. И мост.
- И мост, - говорю я вслух.
Он, слава богу, не ломает комедию. Не переспрашивает, какой именно мост. Знает кошка, чьё сало съела.
Он сочувственно кладёт мне на плечо тень от фонарного столба. Эта тень у него сейчас вместо руки.
- Ничего не поделаешь. Так бывает. Если бы я не сообразил затеять там стройку... Нет, слушай, даже думать не хочу, что бы там началось.
И, помолчав, вздыхает:
- На самом деле, мне тоже его не хватает. Ничего, придумаем что-нибудь ещё.
- Придумаем, - киваю я. - Не вопрос. Пошли?
- Куда?
- Ну как - куда. Проводишь меня к машине. Не могу же я идти через весь город в отсутствии самого города. Ну, то есть, на самом деле, могу. Но не хочу. Без тебя никакого смысла.
- Без меня никакого смысла, - радостно соглашается он.
И с удовольствием повторяет потом всю дорогу: "Без меня никакого смысла!" А прохожие думают, это звонят колокола. Впрочем, они действительно звонят. Чего ж не звонить в такой вечер. В такую ночь. В такую нашу смешную жизнь.
Мы с городом Вильнюсом поздравляем всех присутствующих с Новым Годом. И твёрдо обещаем быть дальше. И требуем от вас аналогичного жеста.
каждый день 31 декабря мы с другом пьём кофе
- Ну ты чего вообще устроил? - возмущённо спрашиваю я.
Моё возмущение понятно. Мы стоим на бульваре Вокечю, у входа в тамошний "Кофеин". В правой руке у меня чаша с кровью кофейных зёрен, в левой - смердящий огненный жезл. В смысле, благоухающий - вишнёвым табаком. Но внутрь меня с этим жезлом всё равно не пустят. Поэтому мы остаёмся снаружи. Согласно показаниям приборной панели моего наземного мессершмитта, спешно переоборудованного в снегоход, на этой самой "наруже" минус десять с половиной (я люблю точность). А согласно показаниям приборной панели в недрах моего организма, мы все уже давным-давно умерли, причём у моего трупа смёрзся нос. Изнутри. Вам смешно, а мне с этим опытом теперь жить - после того, как воскресну.
- Ну всё-таки зима, - говорит он. - Зимой так положено - снег, мороз.
- Зимой положено плюс шесть, - твёрдо говорю я. - И мелкий дождь. Зря ты мне не веришь. А веришь каким-то простакам, которые насмотрелись открыток и бредят "снежком и морозцем". А потом первыми начинают ныть, что замёрзли. И кстати, слушай, нафига было так рано убирать с улиц глинтвейн?
- А то тебе пражской медовины мало было, - он делает такое специальное непроницаемое лицо, как бы говорящее: "Нет, мне не обидно. Хотя любому другому на моём месте было бы!"
- Йолки. Так это?..
- Ничего подобного, - поспешно говорит он. Тоном, подразумевающим: "Вот именно! В следующий раз будешь сначала думать, а потом - не делать. В смысле, никуда не уезжать".
- Да ладно тебе, - вздыхаю я. - Сколько там было той медовины. Три порции. Ну или четыре. И ещё один сваржак и один пунш с клубникой. И всё!
- За полтора дня, - язвительно вставляет он. - Как только ничего не слиплось?
- У меня там друг живёт, между прочим, - говорю я. - Я от тебя в Прагу не к Праге езжу. А к нему. Он... эээ... Ну, скажем так, он - не город. Определённо не город. Кто угодно, но только не город. Ну ты даёшь.
Он расплывается в довольной улыбке. Вроде бы, и хотел сдержаться, но не смог.
- А. Ну тогда ладно.
- Не "ладно", а где мой глинтвейн?
- Ну подумай, где я тебе его вот прямо сейчас возьму? - смущённо говорит он. - Уже всё убрали, сделанного не воротишь. Зато... Зато смотри, какой кофе сегодня вкусный!
- Да он тут каждый день вкусный.
- По-моему, это достоинство, а не недостаток. Скажешь, нет?
- Достоинство, - соглашаюсь я. - И слушай, давай уже, сделай что-нибудь с барристами на Вильняус. Перевоспитай! Это мой любимый "Кофеин", с самыми удобными подоконниками. А эти засранцы уже год варят какую-то мутную фигню. И ежевичного сиропа не доливают. Мало ли что я больше по соседству не живу. Всё равно захожу туда чуть ли через день.
- Ладно, - кивает он. - Займусь. Мир?
Да не вопрос. У нас и так мир. В значении "Вселенная". Всегда. К тому же, я люблю его так сильно, что вслух об этом можно не говорить. Всё к лучшему. Прилюдные признания в любви - не моя стезя. Особенно со смёрзшимся носом.
Поэтому вместо слов любви я выкатываю очередную претензию. В устах трупа со смёрзшимся носом претензии - самое то.
- Лестницу ты всё-таки зря прикрыл.
- Какую лестницу?
И моргает так невинно, как будто и правда не понимает, о чём речь.
- Которая во дворе на Бокшто.
- Где Тонино кафе?
- Вот именно.
- Ну слушай. После того, как ты про это кафе всем растре...
- Я?!
- Ну ладно, мы. Но всё равно. Никак нельзя было её оставить. Некоторые вещи не выдерживают пристального внимания.
На самом деле, я это и без него знаю. Но лестницу мне жалко. Практически до слёз. И мост.
- И мост, - говорю я вслух.
Он, слава богу, не ломает комедию. Не переспрашивает, какой именно мост. Знает кошка, чьё сало съела.
Он сочувственно кладёт мне на плечо тень от фонарного столба. Эта тень у него сейчас вместо руки.
- Ничего не поделаешь. Так бывает. Если бы я не сообразил затеять там стройку... Нет, слушай, даже думать не хочу, что бы там началось.
И, помолчав, вздыхает:
- На самом деле, мне тоже его не хватает. Ничего, придумаем что-нибудь ещё.
- Придумаем, - киваю я. - Не вопрос. Пошли?
- Куда?
- Ну как - куда. Проводишь меня к машине. Не могу же я идти через весь город в отсутствии самого города. Ну, то есть, на самом деле, могу. Но не хочу. Без тебя никакого смысла.
- Без меня никакого смысла, - радостно соглашается он.
И с удовольствием повторяет потом всю дорогу: "Без меня никакого смысла!" А прохожие думают, это звонят колокола. Впрочем, они действительно звонят. Чего ж не звонить в такой вечер. В такую ночь. В такую нашу смешную жизнь.
Мы с городом Вильнюсом поздравляем всех присутствующих с Новым Годом. И твёрдо обещаем быть дальше. И требуем от вас аналогичного жеста.
Моё возмущение понятно. Мы стоим на бульваре Вокечю, у входа в тамошний "Кофеин". В правой руке у меня чаша с кровью кофейных зёрен, в левой - смердящий огненный жезл. В смысле, благоухающий - вишнёвым табаком. Но внутрь меня с этим жезлом всё равно не пустят. Поэтому мы остаёмся снаружи. Согласно показаниям приборной панели моего наземного мессершмитта, спешно переоборудованного в снегоход, на этой самой "наруже" минус десять с половиной (я люблю точность). А согласно показаниям приборной панели в недрах моего организма, мы все уже давным-давно умерли, причём у моего трупа смёрзся нос. Изнутри. Вам смешно, а мне с этим опытом теперь жить - после того, как воскресну.
- Ну всё-таки зима, - говорит он. - Зимой так положено - снег, мороз.
- Зимой положено плюс шесть, - твёрдо говорю я. - И мелкий дождь. Зря ты мне не веришь. А веришь каким-то простакам, которые насмотрелись открыток и бредят "снежком и морозцем". А потом первыми начинают ныть, что замёрзли. И кстати, слушай, нафига было так рано убирать с улиц глинтвейн?
- А то тебе пражской медовины мало было, - он делает такое специальное непроницаемое лицо, как бы говорящее: "Нет, мне не обидно. Хотя любому другому на моём месте было бы!"
- Йолки. Так это?..
- Ничего подобного, - поспешно говорит он. Тоном, подразумевающим: "Вот именно! В следующий раз будешь сначала думать, а потом - не делать. В смысле, никуда не уезжать".
- Да ладно тебе, - вздыхаю я. - Сколько там было той медовины. Три порции. Ну или четыре. И ещё один сваржак и один пунш с клубникой. И всё!
- За полтора дня, - язвительно вставляет он. - Как только ничего не слиплось?
- У меня там друг живёт, между прочим, - говорю я. - Я от тебя в Прагу не к Праге езжу. А к нему. Он... эээ... Ну, скажем так, он - не город. Определённо не город. Кто угодно, но только не город. Ну ты даёшь.
Он расплывается в довольной улыбке. Вроде бы, и хотел сдержаться, но не смог.
- А. Ну тогда ладно.
- Не "ладно", а где мой глинтвейн?
- Ну подумай, где я тебе его вот прямо сейчас возьму? - смущённо говорит он. - Уже всё убрали, сделанного не воротишь. Зато... Зато смотри, какой кофе сегодня вкусный!
- Да он тут каждый день вкусный.
- По-моему, это достоинство, а не недостаток. Скажешь, нет?
- Достоинство, - соглашаюсь я. - И слушай, давай уже, сделай что-нибудь с барристами на Вильняус. Перевоспитай! Это мой любимый "Кофеин", с самыми удобными подоконниками. А эти засранцы уже год варят какую-то мутную фигню. И ежевичного сиропа не доливают. Мало ли что я больше по соседству не живу. Всё равно захожу туда чуть ли через день.
- Ладно, - кивает он. - Займусь. Мир?
Да не вопрос. У нас и так мир. В значении "Вселенная". Всегда. К тому же, я люблю его так сильно, что вслух об этом можно не говорить. Всё к лучшему. Прилюдные признания в любви - не моя стезя. Особенно со смёрзшимся носом.
Поэтому вместо слов любви я выкатываю очередную претензию. В устах трупа со смёрзшимся носом претензии - самое то.
- Лестницу ты всё-таки зря прикрыл.
- Какую лестницу?
И моргает так невинно, как будто и правда не понимает, о чём речь.
- Которая во дворе на Бокшто.
- Где Тонино кафе?
- Вот именно.
- Ну слушай. После того, как ты про это кафе всем растре...
- Я?!
- Ну ладно, мы. Но всё равно. Никак нельзя было её оставить. Некоторые вещи не выдерживают пристального внимания.
На самом деле, я это и без него знаю. Но лестницу мне жалко. Практически до слёз. И мост.
- И мост, - говорю я вслух.
Он, слава богу, не ломает комедию. Не переспрашивает, какой именно мост. Знает кошка, чьё сало съела.
Он сочувственно кладёт мне на плечо тень от фонарного столба. Эта тень у него сейчас вместо руки.
- Ничего не поделаешь. Так бывает. Если бы я не сообразил затеять там стройку... Нет, слушай, даже думать не хочу, что бы там началось.
И, помолчав, вздыхает:
- На самом деле, мне тоже его не хватает. Ничего, придумаем что-нибудь ещё.
- Придумаем, - киваю я. - Не вопрос. Пошли?
- Куда?
- Ну как - куда. Проводишь меня к машине. Не могу же я идти через весь город в отсутствии самого города. Ну, то есть, на самом деле, могу. Но не хочу. Без тебя никакого смысла.
- Без меня никакого смысла, - радостно соглашается он.
И с удовольствием повторяет потом всю дорогу: "Без меня никакого смысла!" А прохожие думают, это звонят колокола. Впрочем, они действительно звонят. Чего ж не звонить в такой вечер. В такую ночь. В такую нашу смешную жизнь.
Мы с городом Вильнюсом поздравляем всех присутствующих с Новым Годом. И твёрдо обещаем быть дальше. И требуем от вас аналогичного жеста.
хроники царства Хель
Вот только что выбросили йолку. На её место поставили ананас. Сойдёт, я думаю. Всё-таки тоже колючий.
December 30, 2015
праздник к нам всё приходит и приходит
Всякий раз, когда температура окружающей среды опускается ниже отметки минус 2, мой организм автоматически переходит в режим похуюмороз. То есть, перестаёт мёрзнуть. Вернее, начинает игнорировать холод - не настолько мне это нравится, чтобы это ощущать. Он у меня в этом смысле очень удобный (организм, не холод). Видимо перестроился в единственную мою зиму, проведённую на Урале, твёрдо решил: больше никогда не допущу таких ощущений! И не допускает.
В общем, судя по тому, как мне сегодня было жарко во время похода через город, там творится какой-то лютый погодный пиздец. На градусник суеверно не смотрю (а то вдруг поверю и сойду с ума от ужоса, и как же тогда).
Уличного глинтвейна, меж тем, бесповоротно нет. Позор тунеядцам!
Стулья и столы "кофеинов", вероятно, повадились нападать на прохожих. И отнимать у них новогодние подарки. По крайней мере, другого объяснения, почему горемычную мебель сковали цепями и оставили стоять на морозе, у меня нет.
Зато прекрасная новость про рождественский поезд. Пишут, что он собирается ездить по городу до 31 января. Совершенно верно, ЯНВАРЯ! дветыщщишешнаццатого.
То есть, прикиньте. Конец января. В городе давным-давно убрали не только рождественские украшения, но даже жалкие их остатки. Трупы невинноубиенных йолок вывезли со всех помоек. Витрины переделали под день валентина, или какой там у нас следующий праздник незамутнённого шоппинга. Народ, уставший от зимы, оказавшейся не такой милой, как на открытках, раскорячившись, бредёт по гололёду с полными авоськами свиных ушей и шоколадных сердец. Троллейбусы томно подползают к остановкам, из офисов выскакивают покурить усталые менеджеры среднего звена. В общем, суровые будни. И посреди всего этого, сверкая огнями и бренча колокольцами, синий рождественский поезд. Невинный, как в первый день творения, прекрасный, как горячечный бред. Усталые менеджеры среднего звена выбрасывают сигареты, хозяйки роняют авоськи с шоколадными сердцами и свиными ушами, все дружно запрыгивают в вагончики, вытаскивают из кошельков последние два евро и уезжают навсегда. Больше их никто не увидит.
Всё, как я люблю, короче. Так и будет.
В общем, судя по тому, как мне сегодня было жарко во время похода через город, там творится какой-то лютый погодный пиздец. На градусник суеверно не смотрю (а то вдруг поверю и сойду с ума от ужоса, и как же тогда).
Уличного глинтвейна, меж тем, бесповоротно нет. Позор тунеядцам!
Стулья и столы "кофеинов", вероятно, повадились нападать на прохожих. И отнимать у них новогодние подарки. По крайней мере, другого объяснения, почему горемычную мебель сковали цепями и оставили стоять на морозе, у меня нет.
Зато прекрасная новость про рождественский поезд. Пишут, что он собирается ездить по городу до 31 января. Совершенно верно, ЯНВАРЯ! дветыщщишешнаццатого.
То есть, прикиньте. Конец января. В городе давным-давно убрали не только рождественские украшения, но даже жалкие их остатки. Трупы невинноубиенных йолок вывезли со всех помоек. Витрины переделали под день валентина, или какой там у нас следующий праздник незамутнённого шоппинга. Народ, уставший от зимы, оказавшейся не такой милой, как на открытках, раскорячившись, бредёт по гололёду с полными авоськами свиных ушей и шоколадных сердец. Троллейбусы томно подползают к остановкам, из офисов выскакивают покурить усталые менеджеры среднего звена. В общем, суровые будни. И посреди всего этого, сверкая огнями и бренча колокольцами, синий рождественский поезд. Невинный, как в первый день творения, прекрасный, как горячечный бред. Усталые менеджеры среднего звена выбрасывают сигареты, хозяйки роняют авоськи с шоколадными сердцами и свиными ушами, все дружно запрыгивают в вагончики, вытаскивают из кошельков последние два евро и уезжают навсегда. Больше их никто не увидит.
Всё, как я люблю, короче. Так и будет.
December 29, 2015
фотыгода
Мне вообще-то казалось, что я больше не фотографирую. Ну, потому что сколько можно. Да и с отснятым материалом надо бы что-то делать, а мне некогда. (Грузить в компьютер и показывать в жж - недостаточно, по уму, работам нужны выставки и публикации, однако само оно не складывается, а какие-то дополнительные усилия я точно не потяну.)
Ну не снимаю, и не снимаю, договорились. Благо есть, чем ещё заняться.
Однако картинки всё равно есть. Ещё и выбрать трудно. Откуда они вообще взялись? Нет ответа.
Ладно. Привет, картинки.
Январь
Февраль
Март
Апрель
Май
Июнь
Июль
Август
Сентябрь
Октябрь
Ноябрь
Декабрь
Назидательное пожелание себе-фотографу: больше ада, пожалуйста, дорогой друг. Красивые картинки и без меня есть кому делать, некрасивые - тоже. А тайную изнанку фсиво - ну тоже, конечно, есть кому. Но нас таких всё-таки довольно мало. А у изнанки фсиво каждая палка для селфи на счету.
Ну не снимаю, и не снимаю, договорились. Благо есть, чем ещё заняться.
Однако картинки всё равно есть. Ещё и выбрать трудно. Откуда они вообще взялись? Нет ответа.
Ладно. Привет, картинки.
Январь
Февраль
Март
Апрель
Май
Июнь
Июль
Август
Сентябрь
Октябрь
Ноябрь
Декабрь
Назидательное пожелание себе-фотографу: больше ада, пожалуйста, дорогой друг. Красивые картинки и без меня есть кому делать, некрасивые - тоже. А тайную изнанку фсиво - ну тоже, конечно, есть кому. Но нас таких всё-таки довольно мало. А у изнанки фсиво каждая палка для селфи на счету.
December 28, 2015
йолки
Теперь у нас тут царство Хель. Вероятно, все мы, виленские жители, давным-давно умерли, причём без оружия в руках. Стыдно-то как. Никому не говорите.
Ярмарку на Кафедральной площади разобрали. Вчера ещё была, сверкала огнями и булькала напитками, а нынче уже нет. Совершенно зря, по-моему, в прежние годы ярмарка отлично стояла до конца школьных каникул. И мне ещё двух глинтвейнов до годовой нормы не хватает. А тот, что нынче наливают на Ратушной - безалкогольный компот с кучей пряностей. Вкусно, но несерьёзно.
Варить его что ли теперь? Вот этими вот руками? Вот прям в кастрюле? На плите?!
Ну уж нет. Ледяной ад ледяным адом, но некоторые ужосы не должны твориться со мной даже там. В смысле, тут.
Йолка на Кафедральной площади, впрочем, пока стоит. И это утешает меня посреди внезапно воцарившегося вокруг белого безмолвия.
И кстати о йолках. В прошлом году мы зачем-то соорудили букет из коротких еловых веток, воткнули его в маленькую вазу, увесили специальными шоколадными конфетами в виде игрушек и поставили на кухонную полку под самым потолком. В таком специальном удачном месте, куда не падает обычно взор человека, посещающего кухню с целью сварить кофе и достать из холодильника очередную тонну кошачьей еды.
Но сегодня очи мои, будучи возведены к небу (с воспитательной укоризненной целью) обнаружили эту, с позволения сказать, йолку под потолком. Прошлогоднюю йолку, подумать только, у нас всё совершенно как у нормальных людей! Все поколения моих предков ликуют сейчасв царстве Хель на небесах.
Теперь у нас есть всего три дня на то, чтобы выбросить йолку. Время пошло.
Ярмарку на Кафедральной площади разобрали. Вчера ещё была, сверкала огнями и булькала напитками, а нынче уже нет. Совершенно зря, по-моему, в прежние годы ярмарка отлично стояла до конца школьных каникул. И мне ещё двух глинтвейнов до годовой нормы не хватает. А тот, что нынче наливают на Ратушной - безалкогольный компот с кучей пряностей. Вкусно, но несерьёзно.
Варить его что ли теперь? Вот этими вот руками? Вот прям в кастрюле? На плите?!
Ну уж нет. Ледяной ад ледяным адом, но некоторые ужосы не должны твориться со мной даже там. В смысле, тут.
Йолка на Кафедральной площади, впрочем, пока стоит. И это утешает меня посреди внезапно воцарившегося вокруг белого безмолвия.
И кстати о йолках. В прошлом году мы зачем-то соорудили букет из коротких еловых веток, воткнули его в маленькую вазу, увесили специальными шоколадными конфетами в виде игрушек и поставили на кухонную полку под самым потолком. В таком специальном удачном месте, куда не падает обычно взор человека, посещающего кухню с целью сварить кофе и достать из холодильника очередную тонну кошачьей еды.
Но сегодня очи мои, будучи возведены к небу (с воспитательной укоризненной целью) обнаружили эту, с позволения сказать, йолку под потолком. Прошлогоднюю йолку, подумать только, у нас всё совершенно как у нормальных людей! Все поколения моих предков ликуют сейчас
Теперь у нас есть всего три дня на то, чтобы выбросить йолку. Время пошло.
December 27, 2015
sneg
Лорнировали sneg.
После этого лорнировали прогноз погоды на ближайшую неделю. По итогам лорнирования достали из (условного) чулана мои валенки с калошами.
Теперь я лорнирую беззвёздное небо над головой, подозревая наличие где-то там, среди туч, начальника регионального погодного отделения Небесной Канцелярии, и мысленно вопрошаю: "Мужык, ты чо?"
Начальник РПО(НК), надо полагать, ответно лорнирует меня (и мои валенки) с недосягаемых своих небес и назидательно думает: "А вот то-то же".
После этого лорнировали прогноз погоды на ближайшую неделю. По итогам лорнирования достали из (условного) чулана мои валенки с калошами.
Теперь я лорнирую беззвёздное небо над головой, подозревая наличие где-то там, среди туч, начальника регионального погодного отделения Небесной Канцелярии, и мысленно вопрошаю: "Мужык, ты чо?"
Начальник РПО(НК), надо полагать, ответно лорнирует меня (и мои валенки) с недосягаемых своих небес и назидательно думает: "А вот то-то же".
