Max Frei's Blog, page 130
October 14, 2018
х++ фактов про RIBOCA
Начало:
1
2
25. Внезапно житейский совет умудрённой мыслящей монады другим, чуть менее умудрённым: на крупные, насыщенные художественные события лучше ходить (ездить) с собеседником (или парой-тройкой собеседников, больше - это ужесвальный грех совсем другой жанр), как минимум, нашего уровня понимания темы. В идеале - круче, чем мы (то есть, с пятёрками по тем предметам, по которым у нас тройки - чтобы дал списать).
Мне в этом смысле повезло, у меня есть друг Р., всамделишный магистр всяческих искусств с оттакенным диссером.Вильнюсская худ.академия настолько крута, что там можно выучиться на моего друга; для того её, собственно, и учредили, чтобы мне в одиночку над мёртвыми зайцами не причитать.
Карочи, всегда путешествуйте с магистром! Или его аналогом. Потому что если увидеть много актуального искусства сразу и ни с кем об этом не поговорить, разорвёт, чего доброго, на части. Но беда даже не в этом, некоторые и по частям живут не тужат. А в том, что многие сложные, интеллектуально и чувственно насыщенные вещи, не проговорив, толком не поймёшь (не осмыслишь). Так и останутся в организме непереваренным смутным комком впечатлений и эмоций, который занимает кучу места на диске, а хозяйственного толку от него ноль. Это только музыку лучше слушать в одно рыло. Ипирожки лопать на море смотреть. А актуальное искусство в своей высшей октаве – напряжённый, насыщенный многоуровневый диалог (и чем большая часть зрителя включится в диалог, тем круче, важнейшая задача художника - нас, долбоёбов, включить), поэтому переживать/усваивать его тоже лучше всего получается в диалоге. Наиболее простой и естественный путь.
26. Та часть Рижской биенналички, которая в арт-центре Zuzeum, оказалась тоже вполне себе имени Дэвида Линча.
27. В холле Зузеума звучит аццкий инфразвук, символизирующий (вероятно) тяжёлую поступь актуального искусства по нашим нежным органам восприятия (как в таких условиях выживает специальная информационная девочка - загадка, на которую нет ответа; во что эта бедная девочка мутирует к концу дежурства, тоже загадка, ответ на которую несомненно есть, но является достоянием науки, а не моим).
28. Во всех остальных помещениях Зузеума царит темнота в диапазоне от освещённого лампами лёгкого полумрака до совсем уж непроглядной тьмы. Выставочные помещения отделяются от коридора и друг от друга чорными бархатными шторами, которые надо раздвигать, если хочешь проникнуть в тёмную суть выставочного помещения.
29. За одной из чорных штор Зузеума сияет тусклый, но всё равно невыносимый и одновременно притягательный синий свет. Этот невыносимый синий свет озаряет вход в уборную. Так остроумное мироздание троллит меня лично (а я его за это ещё больше люблю).
30. Там, в Зузеуме, вдохновлённые тьмой и синим светом, мы совершили Деяние с большой буквы, достойное культурных героев вроде нас: запустили Лотерею Лимба. Лотерея Лимба заработала. Живите с этим теперь, муа-ха-ха.
31. Лотерея Лимба (Limbo Lottery) – это работа художника Хана Хогербрюгге (Han Hoogerbrugge). Выглядит она так:
32. Друг Р. (говорю же, всегда путешествуйте по биенналям с магистрами изящных искусств, биенналя без магистра – деньги на ветер) нашла в потаённом боку конструкции две кнопки. Одна кнопка приводит Лотерею Лимба в движение, вторая это движение регулирует. Ну и всё.
33. Мне удалось отыскать видео, демонстрирующее Лотерею Лимба в действии, и щас я его вам покажу. Трипищити:
34. Если уж вынесло меня снова в Зузеум, надо заодно рассказать про «Шторм в Балтийском море» (Karel Koplimets, «Case No. 14. The Storm on the Baltic Sea»). Это простенькое, в сущности, видео про кораблик, прыгающий на волнах, но за счёт того, что пол в помещении, где крутят киношку, находится под уклоном, зритель испытывает... эээ... скажем так, некоторую причастность к происходящему.
Видео в этих ваших интернетах нету пока, картинку вот удалось найти (чорный силуэт - это зритель стоит, а не часть худ.замысла):
35. Меня этот шторм совершенно очаровал, а опытная друг Р. сказала, что видео уж больно топорно сделано. Теперь, почитав статьи, я знаю, что она сразу просекла суть: видео нарочно сделано топорно, потому что работа на самом деле не про шторм, а про недостоверность информации в современном мире, про невыносимую лёгкость создания фейков. Всё-таки иногда я - простодушный зритель, не считываю авторские послания. Вот и тут мне просто офигенно понравился шторм («оооо, история всей моей жизни, я же там на палубе с кофе в картонном стаканчике сижу»).
36. Но вообще (возвращаясь из мрачного Зузеума на благословенный биофак ликующего ужаса), самым сильным моим впечатлением стала «Энциклопедия» Хакана Йонсона и Йоханнеса Хельдена (Håkan Jonson, Johannes Heldén).
37. Это прям всё как мы любим: гигантская библиотечная картотека, на каждой карточке – название и описание животного, вымершего по вине человека. Начиная читать карточки, сразу обращаешь внимание, что животные ещё не вымерли, а вымрут когда-нибудь в будущем (на карточках указаны даты окончательного исчезновения вида). Потом понимаешь, что животные вымышленные, таких нет в природе, и не может быть. И охреневаешь от зависти к художникам, которые долгими зимними вечерами сочиняли эту божественную чушь, весь миллион несуществующих вымерших тварей. Каждый хотел бы так! Ну а потом выясняешь, что вымерших животных не придумали художники, а сгенерил созданный ими искусственный интеллект, которого перед работой хорошенько покормили разнообразными справочниками и энциклопедиями.
Вот одна из карточек, наугад:
38. Карочи. Борхес ликует с нами в небесной вавилонской библиотеке, или где он там сейчас.
39. Щас он у нас ещё больше заликует. Группа из Финляндии IC-98 не стала заморачиваться вымершими животными, а сделала видео про последние 10 минут последнего часа жизни нашей планеты. Это офигенно красивые 10 минут. И главное, апокалипсис уже устраивать необязательно: его красота у нас и так есть.
По ссылке можно посмотреть двухминутный кусочек этого видео, целиком найти не удалось: https://makasiinicontemporary.com/artists/43-ic-98/works/182/
Тo be continued
1
2
25. Внезапно житейский совет умудрённой мыслящей монады другим, чуть менее умудрённым: на крупные, насыщенные художественные события лучше ходить (ездить) с собеседником (или парой-тройкой собеседников, больше - это уже
Мне в этом смысле повезло, у меня есть друг Р., всамделишный магистр всяческих искусств с оттакенным диссером.
Карочи, всегда путешествуйте с магистром! Или его аналогом. Потому что если увидеть много актуального искусства сразу и ни с кем об этом не поговорить, разорвёт, чего доброго, на части. Но беда даже не в этом, некоторые и по частям живут не тужат. А в том, что многие сложные, интеллектуально и чувственно насыщенные вещи, не проговорив, толком не поймёшь (не осмыслишь). Так и останутся в организме непереваренным смутным комком впечатлений и эмоций, который занимает кучу места на диске, а хозяйственного толку от него ноль. Это только музыку лучше слушать в одно рыло. И
26. Та часть Рижской биенналички, которая в арт-центре Zuzeum, оказалась тоже вполне себе имени Дэвида Линча.
27. В холле Зузеума звучит аццкий инфразвук, символизирующий (вероятно) тяжёлую поступь актуального искусства по нашим нежным органам восприятия (как в таких условиях выживает специальная информационная девочка - загадка, на которую нет ответа; во что эта бедная девочка мутирует к концу дежурства, тоже загадка, ответ на которую несомненно есть, но является достоянием науки, а не моим).
28. Во всех остальных помещениях Зузеума царит темнота в диапазоне от освещённого лампами лёгкого полумрака до совсем уж непроглядной тьмы. Выставочные помещения отделяются от коридора и друг от друга чорными бархатными шторами, которые надо раздвигать, если хочешь проникнуть в тёмную суть выставочного помещения.
29. За одной из чорных штор Зузеума сияет тусклый, но всё равно невыносимый и одновременно притягательный синий свет. Этот невыносимый синий свет озаряет вход в уборную. Так остроумное мироздание троллит меня лично (а я его за это ещё больше люблю).
30. Там, в Зузеуме, вдохновлённые тьмой и синим светом, мы совершили Деяние с большой буквы, достойное культурных героев вроде нас: запустили Лотерею Лимба. Лотерея Лимба заработала. Живите с этим теперь, муа-ха-ха.
31. Лотерея Лимба (Limbo Lottery) – это работа художника Хана Хогербрюгге (Han Hoogerbrugge). Выглядит она так:
32. Друг Р. (говорю же, всегда путешествуйте по биенналям с магистрами изящных искусств, биенналя без магистра – деньги на ветер) нашла в потаённом боку конструкции две кнопки. Одна кнопка приводит Лотерею Лимба в движение, вторая это движение регулирует. Ну и всё.
33. Мне удалось отыскать видео, демонстрирующее Лотерею Лимба в действии, и щас я его вам покажу. Трипищити:
34. Если уж вынесло меня снова в Зузеум, надо заодно рассказать про «Шторм в Балтийском море» (Karel Koplimets, «Case No. 14. The Storm on the Baltic Sea»). Это простенькое, в сущности, видео про кораблик, прыгающий на волнах, но за счёт того, что пол в помещении, где крутят киношку, находится под уклоном, зритель испытывает... эээ... скажем так, некоторую причастность к происходящему.
Видео в этих ваших интернетах нету пока, картинку вот удалось найти (чорный силуэт - это зритель стоит, а не часть худ.замысла):
35. Меня этот шторм совершенно очаровал, а опытная друг Р. сказала, что видео уж больно топорно сделано. Теперь, почитав статьи, я знаю, что она сразу просекла суть: видео нарочно сделано топорно, потому что работа на самом деле не про шторм, а про недостоверность информации в современном мире, про невыносимую лёгкость создания фейков. Всё-таки иногда я - простодушный зритель, не считываю авторские послания. Вот и тут мне просто офигенно понравился шторм («оооо, история всей моей жизни, я же там на палубе с кофе в картонном стаканчике сижу»).
36. Но вообще (возвращаясь из мрачного Зузеума на благословенный биофак ликующего ужаса), самым сильным моим впечатлением стала «Энциклопедия» Хакана Йонсона и Йоханнеса Хельдена (Håkan Jonson, Johannes Heldén).
37. Это прям всё как мы любим: гигантская библиотечная картотека, на каждой карточке – название и описание животного, вымершего по вине человека. Начиная читать карточки, сразу обращаешь внимание, что животные ещё не вымерли, а вымрут когда-нибудь в будущем (на карточках указаны даты окончательного исчезновения вида). Потом понимаешь, что животные вымышленные, таких нет в природе, и не может быть. И охреневаешь от зависти к художникам, которые долгими зимними вечерами сочиняли эту божественную чушь, весь миллион несуществующих вымерших тварей. Каждый хотел бы так! Ну а потом выясняешь, что вымерших животных не придумали художники, а сгенерил созданный ими искусственный интеллект, которого перед работой хорошенько покормили разнообразными справочниками и энциклопедиями.
Вот одна из карточек, наугад:
38. Карочи. Борхес ликует с нами в небесной вавилонской библиотеке, или где он там сейчас.
39. Щас он у нас ещё больше заликует. Группа из Финляндии IC-98 не стала заморачиваться вымершими животными, а сделала видео про последние 10 минут последнего часа жизни нашей планеты. Это офигенно красивые 10 минут. И главное, апокалипсис уже устраивать необязательно: его красота у нас и так есть.
По ссылке можно посмотреть двухминутный кусочек этого видео, целиком найти не удалось: https://makasiinicontemporary.com/artists/43-ic-98/works/182/
Тo be continued
Ни дня без котика
Гюстав Курбе. Женщина с кошкой
October 13, 2018
х+ фактов про RIBOCA
Начало
12. Ещё на Рибоке (арт-квартал SPORTA 2) были картины латвийского художника Эрикса Апаляйса (Ēriks Apaļais). О них довольно много всякого умного понаписано в каталоге (деконструкция, то-сё), но меня подкупило, что это живопись-живопись (холст-масло, как в глубокой древности) и при этом ч/б. Про летающий в леденящем космосе одинокий ботиночек, одинокую книжечку (в леденящем космосе же) и прочее одинокое в нём.
Примерно вот такое оно*:
13. А эти картинки на биенналичку не взяли, нет! Просто так посреди города цынично в магазине продают.
14. Ту часть биенналички, которая расположилась на территории бывшего биологического факультета, мы сразу назвали "биеннале имени Дэвида Линча", потому что такая она и есть. Мы там были в светлое время суток и вдвоём (и вокруг бродили разные другие люди-зрители, включая бодрую закрепощённую женщину востока в платке), но лично мне несколько раз становилось по-настоящему жутко от сочетания запутанных лестниц и коридоров, странных помещений, размещённых в этих помещениях художественных высказываний, запахов, звуков и других удивительных ощущений, которые испытывал помещённый в выставочную среду организм, а ведь я не то чтобы пугливый человек. Но восприимчивый, это да.
15. Например, там есть лабиринт тёмных комнат, куда следует идти с фонариком (фонарики – красные и синие, на выбор – можно взять у входа в лабиринт). Фонарики светят не особо ярко, и их противоестественные лучи выхватывают из темноты странное. То мёртвого бэмби, завёрнутого в целлофан, что твоя лора палмер, то сову, которая не то, чем кажется, хоть и чучело... вроде бы. Наверное, всё-таки оно. И ещё всякие шкафы, предметы, чучела, скелеты, всё вот это вот.
Ну вот примерно так оно мерцает во тьме:
Добравшихся до последней комнаты героев ждёт суперприз: парадный суповой набор, подсвеченный зелёненьким. Примерно вот такой:
16. Этот чёртов лабиринт тёмных комнат – как бы инсталляция американского художника Марка Диона (Mark Dion). Считается, что. Но ясно, что Марк только притворяется художником, на самом деле он – коллега агента Купера из того самого отдела эфбиай. И чорный вигвам из Америки в Европу (Восточную, которую не жалко) по заданию правительства США (и многочисленным просьбам отчаявшегося местного населения) перевёз. Но это ничего, в Америке ещё много чорных вигвамов осталось, хватит на всех. Никто не уйдёт обиженным.
Крутая штука, короче, я именно это пытаюсь сказать.
17. В одном из коридоров первого этажа бывшего биофака живут пиздец-яблочки. Это алюминиевые яблочки, с виду совершенно как настоящие. Яблочки висят высоко под потолком, время от времени они соприкасаются и издают страшные электрические звуки, как будто мы все давно в электроаду с электрочертями, и там электрогрешники вот так страшно кричат. Пока не знаешь о яблочках (они некрупные, в натуральную величину, висят под потолком, поди их заметь), от этого звука хочется спасти человечество. Начиная с себя.
18. Пиздец-яблочки – работа Михаэля Зайльшторфера (Michael Sailstorfer); этотчёртов психопат выдающийся немецкий художник сделал ещё другую работу под названием «Антиосень»: приклеивал к дереву опадающую с него листву, о чём снял поучительное видео (художника с ассистентами потом отфотошопили, и кажется, будто всё происходит само). Особенно прекрасно в этом видео, что дерево никаких звуков не издаёт.
Видео мы смотрели недолго, и поучительную историю дерева узнали уже из каталога. На то и каталог!
19. Каталог RIBOCA - вообще крайне полезный прикроватный байбл, увесистый и нажористый, захватывающее чтение для долгихзимних новых летних вечеров.
20. Тем не менее, я уже полчаса не могу найти в этом чёртовом байбле, кто автор красной туманной комнаты. А красная туманная комната – одно из сильнейших моих впечатлений. Заходишь и попадаешь вот в такое пространство:
И что хочешь, то и делай со своей жизнью там.
21. А. Вроде удалось найти имя автора красной комнаты (в интернете). Это датский художник Якоб Киркегор (Jacob Kirkegaard). Просто в каталоге другая его работа представлена.
22. На улице (строго говоря, в парке) возле бывшего биофака стоит скульптура Джеймса Бекетта (James Beckett) «Руины дворца». Важно в этой скульптуре то, что из неё идёт дым. Днём мы посмотрели на неё со снисходительным одобрением: о, фабрика тумана, как у нас летом была, только тумана поменьше! Но ничего, старается машинка, молодец.
А потом мы случайно попали в это место ночью, зашли с другой стороны. И вот ночью это было – дааа!
23. Ночью нафигаченный скульптурой дым-туман окутал парковые окрестности, особенно статую Пушкина и бабушку, которая под покровом ночи любовно ухаживала за статуей – вот уж чего художник Бекетт никак предвидеть не мог! А мы увидели и сперва содрогнулись от жути, а потом поржали конечно. Но потом.
Фотография совершенно не передаёт впечатления. Но хотя бы фиксирует эту наведённую галлюцинацию как документальный факт:
24. И это только начало. Много зловещих тайн искусства скрывает бывший биофак. А ведь кроме него есть и другие локации! Поэтому - to be continued.
_______________________
* Фотографии здесь и далее потыренные из интернетов и мои, вперемешку, неохота каждый раз указывать, где чего; в любом случае, их ценность сугубо информативная, так что пусть.
12. Ещё на Рибоке (арт-квартал SPORTA 2) были картины латвийского художника Эрикса Апаляйса (Ēriks Apaļais). О них довольно много всякого умного понаписано в каталоге (деконструкция, то-сё), но меня подкупило, что это живопись-живопись (холст-масло, как в глубокой древности) и при этом ч/б. Про летающий в леденящем космосе одинокий ботиночек, одинокую книжечку (в леденящем космосе же) и прочее одинокое в нём.
Примерно вот такое оно*:
13. А эти картинки на биенналичку не взяли, нет! Просто так посреди города цынично в магазине продают.
14. Ту часть биенналички, которая расположилась на территории бывшего биологического факультета, мы сразу назвали "биеннале имени Дэвида Линча", потому что такая она и есть. Мы там были в светлое время суток и вдвоём (и вокруг бродили разные другие люди-зрители, включая бодрую закрепощённую женщину востока в платке), но лично мне несколько раз становилось по-настоящему жутко от сочетания запутанных лестниц и коридоров, странных помещений, размещённых в этих помещениях художественных высказываний, запахов, звуков и других удивительных ощущений, которые испытывал помещённый в выставочную среду организм, а ведь я не то чтобы пугливый человек. Но восприимчивый, это да.
15. Например, там есть лабиринт тёмных комнат, куда следует идти с фонариком (фонарики – красные и синие, на выбор – можно взять у входа в лабиринт). Фонарики светят не особо ярко, и их противоестественные лучи выхватывают из темноты странное. То мёртвого бэмби, завёрнутого в целлофан, что твоя лора палмер, то сову, которая не то, чем кажется, хоть и чучело... вроде бы. Наверное, всё-таки оно. И ещё всякие шкафы, предметы, чучела, скелеты, всё вот это вот.
Ну вот примерно так оно мерцает во тьме:
Добравшихся до последней комнаты героев ждёт суперприз: парадный суповой набор, подсвеченный зелёненьким. Примерно вот такой:
16. Этот чёртов лабиринт тёмных комнат – как бы инсталляция американского художника Марка Диона (Mark Dion). Считается, что. Но ясно, что Марк только притворяется художником, на самом деле он – коллега агента Купера из того самого отдела эфбиай. И чорный вигвам из Америки в Европу (Восточную, которую не жалко) по заданию правительства США (и многочисленным просьбам отчаявшегося местного населения) перевёз. Но это ничего, в Америке ещё много чорных вигвамов осталось, хватит на всех. Никто не уйдёт обиженным.
Крутая штука, короче, я именно это пытаюсь сказать.
17. В одном из коридоров первого этажа бывшего биофака живут пиздец-яблочки. Это алюминиевые яблочки, с виду совершенно как настоящие. Яблочки висят высоко под потолком, время от времени они соприкасаются и издают страшные электрические звуки, как будто мы все давно в электроаду с электрочертями, и там электрогрешники вот так страшно кричат. Пока не знаешь о яблочках (они некрупные, в натуральную величину, висят под потолком, поди их заметь), от этого звука хочется спасти человечество. Начиная с себя.
18. Пиздец-яблочки – работа Михаэля Зайльшторфера (Michael Sailstorfer); этот
Видео мы смотрели недолго, и поучительную историю дерева узнали уже из каталога. На то и каталог!
19. Каталог RIBOCA - вообще крайне полезный прикроватный байбл, увесистый и нажористый, захватывающее чтение для долгих
20. Тем не менее, я уже полчаса не могу найти в этом чёртовом байбле, кто автор красной туманной комнаты. А красная туманная комната – одно из сильнейших моих впечатлений. Заходишь и попадаешь вот в такое пространство:
И что хочешь, то и делай со своей жизнью там.
21. А. Вроде удалось найти имя автора красной комнаты (в интернете). Это датский художник Якоб Киркегор (Jacob Kirkegaard). Просто в каталоге другая его работа представлена.
22. На улице (строго говоря, в парке) возле бывшего биофака стоит скульптура Джеймса Бекетта (James Beckett) «Руины дворца». Важно в этой скульптуре то, что из неё идёт дым. Днём мы посмотрели на неё со снисходительным одобрением: о, фабрика тумана, как у нас летом была, только тумана поменьше! Но ничего, старается машинка, молодец.
А потом мы случайно попали в это место ночью, зашли с другой стороны. И вот ночью это было – дааа!
23. Ночью нафигаченный скульптурой дым-туман окутал парковые окрестности, особенно статую Пушкина и бабушку, которая под покровом ночи любовно ухаживала за статуей – вот уж чего художник Бекетт никак предвидеть не мог! А мы увидели и сперва содрогнулись от жути, а потом поржали конечно. Но потом.
Фотография совершенно не передаёт впечатления. Но хотя бы фиксирует эту наведённую галлюцинацию как документальный факт:
24. И это только начало. Много зловещих тайн искусства скрывает бывший биофак. А ведь кроме него есть и другие локации! Поэтому - to be continued.
_______________________
* Фотографии здесь и далее потыренные из интернетов и мои, вперемешку, неохота каждый раз указывать, где чего; в любом случае, их ценность сугубо информативная, так что пусть.
Ни дня без котика
Я думаю, меховой чайный сервиз Мерет Оппенгейм (Meret Oppenheim) может и даже должен считаться котиком.
October 12, 2018
внизапна
Внутренний заинька (см. новый юзерпик) велит мне творить лютый ужос добро всякоэ что угодно, лишь бы внизапна.
Поэтому ВНИЗАПНА - сеанс мистических услуг. Начинается вотпрямщас, продолжается строго до 03:00 по виленскому времени. Восточноевропейскому летнему, UTC+3.
Мы с вами уже несколько раз устраивали такое с новыми книжками. И новая книжка (которая совсем новая) тоже хочетчеловечины поиграть.
Процесс выглядит так: вы пишете комментарий и называете номер страницы (с 1 по 329) и номер строчки сверху или снизу (строчек на целиком исписанной странице 44, кто не укажет направление, по умолчанию буду считать сверху). А я вам пишу строчку, которая получилась, или предложение, частью которого она является, целиком. Это на моё усмотрение, как покажется правильным.
Можно участвовать анонимно, я временно убираю опцию скрывать анонимные комментарии.
Рекомендация, следовать которой, разумеется, не обязательно: с конкретно сформулированным (для себя, мне его писать не нужно) вопросом эта штука работает гораздо лучше, чем без него.
ВНИМАНИЕ: комментарии не будут приходить мне на почту, поэтому написать и удалить - это будет слишком таинственно, я не узнаю об этом никогда.
В 03:00 гадание закончится, но комментарии останутся как есть, на виду. И пост под глаз не уйдёт. Писать после 03:00 не нужно. Уговорить меня нельзя, правила есть правила, без их соблюдения не бывает игры.
______________________________
UPD
Приём закончен, последний рабочий комментарий - от юзера
ksvitlana
На него (и все предыдущие) сейчас отвечу, на последующие - нет.
Большое спасибо всем. И чтобы хорошо наши с книжкой пророчества зашли :)
Поэтому ВНИЗАПНА - сеанс мистических услуг. Начинается вотпрямщас, продолжается строго до 03:00 по виленскому времени. Восточноевропейскому летнему, UTC+3.
Мы с вами уже несколько раз устраивали такое с новыми книжками. И новая книжка (которая совсем новая) тоже хочет
Процесс выглядит так: вы пишете комментарий и называете номер страницы (с 1 по 329) и номер строчки сверху или снизу (строчек на целиком исписанной странице 44, кто не укажет направление, по умолчанию буду считать сверху). А я вам пишу строчку, которая получилась, или предложение, частью которого она является, целиком. Это на моё усмотрение, как покажется правильным.
Можно участвовать анонимно, я временно убираю опцию скрывать анонимные комментарии.
Рекомендация, следовать которой, разумеется, не обязательно: с конкретно сформулированным (для себя, мне его писать не нужно) вопросом эта штука работает гораздо лучше, чем без него.
ВНИМАНИЕ: комментарии не будут приходить мне на почту, поэтому написать и удалить - это будет слишком таинственно, я не узнаю об этом никогда.
В 03:00 гадание закончится, но комментарии останутся как есть, на виду. И пост под глаз не уйдёт. Писать после 03:00 не нужно. Уговорить меня нельзя, правила есть правила, без их соблюдения не бывает игры.
______________________________
UPD
Приём закончен, последний рабочий комментарий - от юзера
ksvitlana
На него (и все предыдущие) сейчас отвечу, на последующие - нет.
Большое спасибо всем. И чтобы хорошо наши с книжкой пророчества зашли :)
х фактов про RIBOCA
1. RIBOCA это такая специальная полезная Рижская биеннале (то есть, проходящая раз в два года художественная выставка) современного искусства.
2. Это первая Рижская биеннале. Очень хорошая получилась.
3. RIBOCA, как несложно догадаться, происходит в городе Риге, и будет происходить там ещё до 28-го октября.
4.Всем многим хорошим и умным (это обязательное условие) людям туда надо. Они живут на белом свете и не знают, а надо туда срочно им!
5. Расписание ейное туточки.
6. Полное название биеннале звучит так: "Это было навсегда, пока не кончилось". Оно позаимствовано из книги Алексея Юрчака про СССР, но покойное сысысэр к Рижской биеннале никаким (ладно, почти никаким) боком не пристёгивается. Потому что "Это было навсегда, пока не кончилось" - про весь наш знакомый, обжитой (как нам по малолетству кажется) мир и про всю эту нашу смешную жизнь.
6. Мы были на пяти площадках из семи возможных (восьмая, которая в Юрмале, закрылась ещё в конце сентября). Больше просто не успели, надо было на день больше закладывать. Но и так еле живы остались (восприятие искусства - счастливый, но очень тяжёлый труд).
7. Две площадки из виденных нами пяти (бывший биологический факультет Латвийского университета и Zuzeum) реально круты.
8. Квартира Кристапса Морберга показалась мне самой слабой из площадок (собственно скучные для меня кровавые куски сысысэра в основном раскиданы там). Арт-квартал на Sporta 2 – вполне ничего. Впрочем, в обоих случаях, сами по себе пространства (обветшавший дом богача-мецената и корпуса бывшей кондитерской фабрики) заслуживают внимания, и хорошо, что у нас появился повод туда попасть.
9. Kaņepes Kultūras Centrs (KKC) - прекрасное место, один из самых известных центров альтернативной культуры в Риге. Там размещена всего одна работа - инсталляция Петры Бауэр и Ребекки Катц-Тор «Все еще предстоит: Грамматика феминистской организации», очень (на мой взгляд) смешная (на фотографиях тётенек учат читать, стоя на одной ноге, и штопать с такими специальными суровыми феминистскими лицами, как будто они навек зашивают ширинки на мужниных штанах) и так лихо вписавшаяся в интерьер, словно всегда там была.
10. На осмотренной нами части биеннале было обнаружено 2 (прописью – целых две) живописные экспозиции. Обе очень крутые.
11. Для начала расскажу про живопись, выставленную в Zuzeum. Это прям крутота, возвращение золотых (для актуального искусства) европейских пятидесятых и наших подпольных восьмидесятых эпохи прокисшего сысысэра. Болгарский художник Валё Ченков (Valio Tchenkov, Валя Щенков, как мы сперва прочитали) – отныне мой кумир, услада сердца, всё что в таких случаях положено говорить. Очень, очень крутой. Его проект называется «Private Zoo on Stage» и выглядит примерно так:
/хотя фото, к сожалению, вообще ничего не передаёт./
Мои фотографии не шибко лучше, но если я не покажу человечеству этих заек сердца моего, меня разорвёт.
to be continued
2. Это первая Рижская биеннале. Очень хорошая получилась.
3. RIBOCA, как несложно догадаться, происходит в городе Риге, и будет происходить там ещё до 28-го октября.
4.
5. Расписание ейное туточки.
6. Полное название биеннале звучит так: "Это было навсегда, пока не кончилось". Оно позаимствовано из книги Алексея Юрчака про СССР, но покойное сысысэр к Рижской биеннале никаким (ладно, почти никаким) боком не пристёгивается. Потому что "Это было навсегда, пока не кончилось" - про весь наш знакомый, обжитой (как нам по малолетству кажется) мир и про всю эту нашу смешную жизнь.
6. Мы были на пяти площадках из семи возможных (восьмая, которая в Юрмале, закрылась ещё в конце сентября). Больше просто не успели, надо было на день больше закладывать. Но и так еле живы остались (восприятие искусства - счастливый, но очень тяжёлый труд).
7. Две площадки из виденных нами пяти (бывший биологический факультет Латвийского университета и Zuzeum) реально круты.
8. Квартира Кристапса Морберга показалась мне самой слабой из площадок (собственно скучные для меня кровавые куски сысысэра в основном раскиданы там). Арт-квартал на Sporta 2 – вполне ничего. Впрочем, в обоих случаях, сами по себе пространства (обветшавший дом богача-мецената и корпуса бывшей кондитерской фабрики) заслуживают внимания, и хорошо, что у нас появился повод туда попасть.
9. Kaņepes Kultūras Centrs (KKC) - прекрасное место, один из самых известных центров альтернативной культуры в Риге. Там размещена всего одна работа - инсталляция Петры Бауэр и Ребекки Катц-Тор «Все еще предстоит: Грамматика феминистской организации», очень (на мой взгляд) смешная (на фотографиях тётенек учат читать, стоя на одной ноге, и штопать с такими специальными суровыми феминистскими лицами, как будто они навек зашивают ширинки на мужниных штанах) и так лихо вписавшаяся в интерьер, словно всегда там была.
10. На осмотренной нами части биеннале было обнаружено 2 (прописью – целых две) живописные экспозиции. Обе очень крутые.
11. Для начала расскажу про живопись, выставленную в Zuzeum. Это прям крутота, возвращение золотых (для актуального искусства) европейских пятидесятых и наших подпольных восьмидесятых эпохи прокисшего сысысэра. Болгарский художник Валё Ченков (Valio Tchenkov, Валя Щенков, как мы сперва прочитали) – отныне мой кумир, услада сердца, всё что в таких случаях положено говорить. Очень, очень крутой. Его проект называется «Private Zoo on Stage» и выглядит примерно так:
/хотя фото, к сожалению, вообще ничего не передаёт./
Мои фотографии не шибко лучше, но если я не покажу человечеству этих заек сердца моего, меня разорвёт.
to be continued
Ни дня без котика
Мария Примаченко, наверное самая известная на пост-советском пространстве художница-примитивистка:
Это не очень похоже на котика, но называется "украинский кот в сапогах":
Это не очень похоже на котика, но называется "украинский кот в сапогах":
October 11, 2018
ещё такое
Вышла вот такая книжка:
Объяснительную составителей Александра Етоева и Павла Крусанова можно прочитать тут.
Моя первая реакция на предложение написать что-нибудь о себе для этой книжки была: ну и что я вам напишу? Здравствуйте, меня зовут Макс Фрай, и меня нет, - так что ли?
- Ну кстати да, - ответили мне составители. - Хорошо написать от имени писателя, которого нету.
Большое им за это спасибо. Я обычно не думаю о себе - чего обо мне думать, вот я, тут, всегда под рукой. Не объект, а инструмент познания (мира, который гораздо больше и безусловно интересней, чем я). Но стоило начать, и мне понравилось. Так небось и становятся нарциссами! Прикольная штука, как оказалось, это самое "я".
Здесь никого нет
- Никакого Макса Фрая, конечно же, нет. Не только в философском смысле, как вообще всех, но и в самом обычном, житейском. Меня нельзя увидеть глазами и пощупать руками, я это имею в виду.
Это, на самом деле, очень удобно: когда тебя нет, тебя не принимают всерьёз, не берут в расчёт, смотрят сквозь пальцы, а значит, ты совершенно свободен, причём не в результате долгой изнурительной борьбы с обществом, а изначально, по праву рождения, вернее, по праву отсутствия факта рождения.
В частности, в моём положении можно не принадлежать (то есть, при всём желании невозможно всерьёз принадлежать) ни к какой-либо национальной, ни, тем более, к мировой литературе. Что ни делай, всё равно ты - вне общего литературного контекста. А значит – свято место пусто не бывает – приходится самостоятельно создавать себе этот контекст. С блэкджеком и шлюхами, разумеется; где бы мы все были без наших блэкджеков и шлюх.
В силу этих (сугубо технических) причин, мои руки настолько развязаны, что они - практически крылья. Штук шесть, не меньше. Мне крупно повезло.
- Когда-то, ещё в конце прошлого века, меня придумала пара художников; изначально предполагалось, будто я – их художественный проект. Ну, в общем, примерно так оно сперва и было. Но с тех пор прошло больше двадцати лет, и многое изменилось. Теперь ещё надо крепко подумать, кто из нас чей проект.
Впрочем, мы умеем договариваться. Они охотно одалживают мне свой опыт, сформированные в процессе его нелёгкой добычи суждения и некоторые автобиографические детали.
Взамен я даю им смысл.
- Прежде, чем стать художественным проектом, я был призраком, годами сидевшим в красном кресле в холле трёхэтажной виллы Вальдберта, в баварском городке Фельдафинг, известном, в основном, своими полями для гольфа, домиком для свиданий короля Людвига Баварского на острове в центре озера Штарнберг, ну и ещё этой виллой, где постоянно сменяются гости, писатели и художники, приглашённые Мюнхенским магистратом. Возможно, впрочем, уже не сменяются, но в девяностые годы прошлого века дела обстояли именно так.
История моего рождения отчасти (и не без доли художественного вымысла, к которому пришлось прибегнуть ради хоть какой-то связности изложения) описана в книге «Энциклопедия мифов»; для настоящей, серьёзной автобиографии она, разумеется, не подходит, зато для беллетристики – в самый раз.
- В моей жизни (как я уже говорил выше, одолженной под проценты смысла у авторов художественного проекта «Макс Фрай»; здесь и далее речь будет идти только о ней, где ж я вам в два часа ночи другую возьму) – так вот, в моей жизни было три великих учителя литературного мастерства.
Первым учителем стала пятиклассница Наташа, которая охотно возилась с дворовой малышнёй и водила нас на чердак слушать страшные сказки, которые придумывала сама. В Наташиных рассказах события всегда происходили с ней самой, или с кем-то из общих знакомых, или на нашей улице, или в школьном дворе. С тех пор я точно знаю, что самые лучшие истории – те, которые могут случиться с нами, слушателями и читателями. А даже если на самом деле не могут, пока мы читаем и слушаем, точно знаем, что могут всё равно.
Вторым моим учителем оказался анонимный автор Тибетской Книги Мёртвых. Благодаря ему, я знаю, что хорошая книга обязательно должна быть спасательным средством для гибнущего (и просто потенциально способного однажды погибнуть) сознания. Бревном, которое Аллах раз за разом посылает тонущему мореходу Синдбаду, дружеской рукой, лодкой, монетой для перевозчика. Ключом, паролем, мостом.
Мой третий учитель - русский поэт Арсений Тарковский. Положа руку на сердце, не то чтобы он действительно чему-то путному меня научил, просто я так часто вслед за ним повторяю: «И я из тех, кто выбирает сети, когда идёт бессмертье косяком», - что добросовестная экспертиза наверняка отыщет в химическом составе моей иллюзорной, вымышленной крови несовместимую с небытием дозу его стихов.
- Читать, по семейному преданию, я умею примерно лет с четырёх; по моим собственным воспоминаниям, вообще всегда. Точнее, я просто не умею не читать.
Моими первыми книжками стали «Война Миров» Герберта Уэллса и «Война и мир» Льва Толстого. Смешное совпадение, но это правда так. Выбор был обусловлен тем, что оба двухтомника, Уэллс и Толстой, стояли на нижней полке, их было легко доставать тайком от родителей и быстро ставить на место, услышав шаги в коридоре. В этих книгах, как мне казалось, излагалась недоступная остальным детям ужасающая информация про настоящую взрослую жизнь.
В мой самый первый школьный день всем первоклассникам подарили по книжке с картинками и сказали: «Всего через год вы сможете сами их прочитать». Мне досталась книжка «Три поросёнка», в ней было, если не ошибаюсь, двенадцать страниц, на каждой – картинка и несколько строчек текста очень крупными буквами. Вопрос: «За кого меня тут принимают?» - в тот день впервые стал для меня по-настоящему актуальным. Так с тех пор и стоит.
- Умереть от Одесской холеры семидесятого года мне не дал старик Хоттабыч. Папа неотлучно дежурил рядом и читал вслух книжку Лазаря Лагина. А какой дурак согласится умереть, не дослушав интересную сказку? Ну вот, и я – нет.
С тех пор я очень хорошо знаю, зачем нужна художественная литература. И какова порой её власть.
- Что люди иногда лгут, рассказывают о том, чего нет и не было, мне стало понятно достаточно рано. Однако всё, что написано в книгах, ещё долго казалось подлинной правдой: в голове не укладывалось, что кто-то станет набирать красивыми печатными буквами и тиражировать враньё.
Постепенно выяснилось, что книжная правда выгодно отличается от повседневной. Она бывает трагична, но никогда не бессмысленна и не скучна. Значит, в книгах пишут не просто всю правду подряд, а самую главную её часть – осенило меня.
Таким образом, один из важнейших принципов символизма «a realibus ad realiora» - от реального к реальнейшему – был переизобретён мною заново, в возрасте примерно семи лет, хотя термин «реалиора» (сверх-, над-реальность) стал известен мне много позже. Тот (редкий, на самом деле) случай, когда изучая чужие идеи и теории, начинаешь гораздо лучше понимать себя.
- Впрочем, для меня «реалиора» не просто термин, придуманный символистами, а ныне почти забытый. Я оттуда родом. Я, собственно, до сих пор здесь живу.
- «Непостижимое и неопределенное — вот единственное святое», — эти слова вложил в уста своей героини автор романа «Вирсавия» Торгни Линдгрен. Благодаря ему, у меня теперь есть чёткий ответ на мучительный школьный вопрос: «Что хотел сказать автор?» Автор в моём лице всегда, во всех случаях, при любых обстоятельствах хотел сказать нечто непостижимое и неопределенное. Непостижимое и неопределенное — единственное, что по-настоящему занимает меня.
- В детстве у меня (как наверное почти у всех) были сказки Андерсена. Из всех его сказок больше всего меня впечатлил цикл про Оле Лукойе; неудивительно: в детстве у многих непростые отношения со снами, и часто совершенно не с кем об этом поговорить. Правда приключения мальчика Яльмара казались мне скучноватыми, но это не имело значения: возможность узнать, как оно бывает у других, сама по себе бесценна.
Но больше всего меня потряс брат Оле – тот, который на коне, в чёрном плаще и вышитом серебром кафтане. И даже не сам по себе брат, а тот факт, что Смерть рассказывает сказки тем, кого уносит с собой.
Смерть рассказывает сказки тем, кого уносит. Господи боже, вот бы их когда-нибудь почитать, оставшись при этом в живых! Мне много лет этого хотелось, может быть, больше всего на свете. Даже когда стало понятно, что Андерсен - просто сказочник, а сказочники всё выдумывают, всё равно хотелось. Потому что - ну ясно же, что всё остальное он может быть выдумал, а про Смерть, рассказывающую сказки, откуда-то узнал.
Почитать книгу сказок брата Оле Лукойе мне конечно так и не удалось. Но в некоторых особо важных вопросах слова «нет» для меня не существует. Поэтому я уже много лет эти сказки пишу.
- В русской литературе мне всегда недоставало несбывшейся русской литературы. Теоретически имевшей шанс осуществиться, но так и не осуществившейся.
Собственно, всё, что я делаю – и как писатель, и как составитель сборников чужих рассказов, и как частное лицо, по мере возможности способствующее изданию книг некоторых других авторов – осуществляю одну из несбывшихся русских литератур, фундаментальным, знаковым автором которой мог бы стать Александр Грин, до сих пор настолько недооценённый, насколько это вообще возможно для фигуры такого масштаба.
Я отдаю себе отчёт, что пытаюсь сделать нечто невозможное. Но возможное сделают и без меня.
- Чтение художественной литературы всегда казалось мне разновидностью сновидения. Контролируемое сновидение для ленивых, но всё равно любопытных – так я обычно говорю.
Самое ценное, что нам дают сновидения - и обычные, и навеянные читательским забытьём – уникальный опыт, получить который при иных обстоятельствах невозможно. И сновидец, и увлечённый читатель проживают гораздо больше жизней, чем изначально им было отпущено скаредным бытийным кладовщиком.
Для меня это – область личной ответственности автора. Тот, кто пишет книгу, в каком-то смысле, дарует дополнительную жизнь всем, кто её прочтёт. Очень важно, что это будет за жизнь. Каких попало, лишённых смысла и радости, и без наших усилий хватает, надо выправлять этот скорбный баланс.
- Лучшее, что может произойти с человеком на этой земле – момент торжества его духа и созидательной воли над унылой рутиной небытия. Жизнь, в которой этого ни разу не случилось, прошла бессмысленно. Книга, в которой этого не случилось, написана зря.
А я стараюсь зря ничего не делать. Я, несмотря на своё сомнительное происхождение, очень практичный автор. И персонаж.
- У меня обострённое чувство комического; считается, будто оно вырабатывается благодаря умению обнаруживать противоречия в окружающем мире. Исходя из этого, обострённое чувство комического совершенно неизбежно для всякого мыслящего человека. С чем-чем, а с неразрешимыми противоречиями у нас тут всё очень хорошо.
На самом деле моё обострённое чувство комического ковалось в отделении травматологии Одесской городской детской больницы. Нас там было очень много – переломанных, прооперированных, выздоравливающих подростков. Большинству из нас было больно двадцать четыре часа в сутки: на обезболивающих немилосердно экономил младший медицинский персонал, а наши родители далеко не всегда знали, кому и сколько следует совать в карманы белых халатов. Взятки в советских медицинских учреждениях – тайная сакральная наука для избранных, в школах и даже ВУЗах её не преподавали.
Это всё я рассказываю не для того, чтобы кого-то разжалобить, просто ввожу в контекст. Мы были подростками, нас было много в сравнительно небольшом замкнутом пространстве, нам всегда было больно, и у нас была куча свободного времени. В больницах развлечений особо нет.
Так вот, никогда в жизни, не до, ни после этой больницы мне не приходилось столько хохотать. Смеялись мы, практически не затыкаясь, над всем на свете – друг другом, своими загипсованными конечностями, костылями, каталками, «утками» и «подсовами», толстыми краснолицыми санитарками подшофе, крысами в туалете, бродячими собаками, голубями и прохожими, которых видели из окна. И анекдоты друг другу рассказывали, и разные забавные случаи из жизни. Но честно говоря, это было не обязательно: смешным нам тогда казалось вообще всё.
С тех пор я знаю цену чувству комического: оно здорово помогает отвлечься от острой боли. Всё остальное по сравнению с этим – полная ерунда.
- Положа руку на сердце, я не знаю, что делаю в этом вашем так называемом «реальном мире», где существует оружие массового уничтожения, бойни и смертная казнь. С этим я совершенно точно не справлюсь. В смысле, ничего не исправлю. Я не умею себя обманывать и заранее знаю, что все мои усилия тщетны. Но продолжаю их предпринимать, просто потому что это красиво. А обречённость бодрит.
- Я по натуре человек деятельный, мне всегда было нужно занятие. В смысле, ЗАНЯТИЕ. ДЕЛО. С очень больших, прямо до неба букв. Однако в юности меня не прельщало ни одно из занятий, которые был готов предложить мне окружающий мир. Некоторые казались не очень отвратительными, но даже таких было не слишком много. Ну и ДЕЛО со всех больших букв из подобных занятий не сделаешь. Максимум, можно как-то выжить, опираясь на них.
Зачем, собственно, выживать, тоже было не очень понятно. Вескими казались разве что Гамлетовские резоны: какие сны в том смертном сне приснятся, никому не известно, может ещё гаже текущих. А если вообще никаких, я так не играю. Поэтому ладно, пока живём.
Однажды в гостях мне дали посмотреть журнал «А – Я». Заграничный эмигрантский журнал о неофициальном современном советском искусстве. А там - Вагрич Бахчанян (по малолетству он меня больше всех тогда впечатлил), Косолапов, Пригов, Булатов, Кабаков, Комар-Меламид, Коллективные Действия, Герловины и другие, весь вот этот вот московский романтический концептуализм и не только он.
Это было натурально как удар молнии. Оказывается - дошло до меня - бывает и такое искусство. Какое угодно искусство бывает, оказывается. Всё что угодно может стать (и считаться) искусством, если оно - остроумное (или просто непонятное) высказывание, оформленное каким-либо удивительным образом. А остроумные высказывания - это же именно то, что я могу. Wow! В смысле, мамочки. Держите меня семеро, это же ОНО.
Мне, конечно, неправильно тогда показалось. Но моё наивное понимание того, что такое искусство и, главное, уверенность, что я вот это прекрасное и удивительное тоже могу, стало для меня настоящей опорой. Теперь ясно, что делать! Можно приступать.
Одно из ярчайших воспоминаний моей жизни: я сижу на балконе, крашу оставшейся от ремонта нитроэмалью найденную на улице доску. И уже знаю, что на ужасном горчичном фоне будет изображён осёл и кривая (я не умею не только чертить шрифты, но даже писать мало-мальски пристойным почерком) разноцветная надпись: «Нежность ослика живородящего след оставит в сердцах». И ещё знаю, что как только найду голубую краску, покрашу ею овальный фанерный щит, тоже найденный на улице, нарисую белые облака, оскаленных по-вампирски пионеров в школьной форме и воздушные шарики; на шариках будут буквы, из которых сложится слово «У Ж А С». Дело, стало быть, только за голубой краской, но ничего, дорисую осла и сразу её где-нибудь раздобуду.
То есть, я сижу, занимаюсь никому не нужной фигнёй, планирую следующую никому не нужную фигню, а с неба на меня проливается, страшно сказать, божественный свет, и я - золотая пылинка в столбе этого света, и одновременно - сам столб. И заранее знаю, что теперь так будет всегда, ну, то есть, как минимум, в те моменты, когда я буду при деле, вернее, при ДЕЛЕ, все буквы очень большие, до неба, и я тоже до неба, а небо - до меня.
Так началась жизнь. А что там были за картинки с кривыми буквами, не имеет никакого значения, потому что с точки зрения небес, на которых я с тех пор хотя бы отчасти обитаю, нет никаких картинок, только столб света и золотая пыль.
- Я никого ничему не хочу научить. Нет у меня ни такого желания, ни даже уверенности, будто если вдруг захочу, смогу. Я вообще не слишком верю в обучающую силу каких бы то ни было записей, включая так называемые священные тексты.
Но что действительно можно сделать – это ободрить тех, кто самостоятельно пришёл к чему-то более-менее сходному с тем, что пишешь ты. Пусть знают, что они не одни такие психи, и вообще не психи, а ровно наоборот. Подобная поддержка для меня когда-то была бы бесценной, пусть она теперь будет у тех, кто хотя бы отчасти похож на меня.
- Так называемый реализм (то, что принято называть реализмом, хроники душного замкнутого мира без намека на выход наружу, без единого шанса даже на сквозняк извне) на поверку обычно оказывается мошенничеством, преднамеренным или нет — иной вопрос. А так называемая сказка исполнена подлинной, живой правды гораздо чаще, чем может показаться. Даже не потому, что иносказание — легкодоступный способ говорить правду, просто всякая жизнь при должном к ней подходе — это terra incognita, восхитительная, страшная, сложная, многоцветная, непредсказуемая, где может случиться всё что угодно, и слава богу, что так, потому что предсказуемые варианты нам вряд ли понравятся.
- Немного досадно, что прекрасный, ёмкий и точный термин «метареализм» («метафизический реализм») давным-давно занят замечательными поэтами (Ольга Седакова, Алексей Парщиков, Аркадий Драгомощенко, Виктор Кривулин, Елена Шварц и ещё полтора десятка таких же значимых для русской поэзии имён). Этот термин идеально подошёл бы мне для самоопределения, но он, повторяю, занят, не толкаться же локтями. Следовательно, метареалистом мне не бывать.
Ладно, значит, никак не стану называться, так и буду вызывающе торчать из вашего культурного контекста неназываемым никем.
- У меня неоднозначное отношение к разного рода наградам и премиям: литература не кажется мне той областью деятельности, где кто-то может победить, а кто-то проиграть. Однако у меня есть литературная награда, которой я дорожу - Order of Dodo of Honour, он же Орден Почетного Додо, учреждённый совместно Институтом Книги и сообществом сети книжных магазинов «DodoMagicBookroom» для поощрения заслуг перед российской словесностью и читательской/зрительской аудиторией в области фантазии, воображения, жизнеутверждения, созидательной игры, остроумия и человеколюбия.
Кроме меня кавалерами Ордена стали Нил Гейман, Юрий Норштейн, Джоан Харрис и Евгений Клюев. В этой награде прекрасно всё, особенно сам орден из войлока оранжевого цвета и тот удивительный факт, что моё имя в ряду награждённых выглядит вполне логично. Не то чтобы оно там необходимо, но действительно вполне может стоять.
Внезапно лицом к лицу столкнуться с логикой, в рамках которой твоё существование допустимо, само по себе награда для вымышленного автора-персонажа, вроде меня.
- Как и майор Бриггс из сериала Дэвида Линча «Твин Пикс», я боюсь, что любви может оказаться недостаточно. Но делаю вид, будто ни черта не боюсь.
- Пространство текста куда более пластично и податливо, чем пространство материального мира, и при этом имеет на него несомненное (хотя в большинстве случаев опосредованное) влияние. То есть текст является инструментом не только познания, но и преображения реальности; вопрос лишь в том, насколько пишущий этим инструментом владеет. И осознанно ли действует.
Я – да.
- Мои амбиции непомерны. Мне нужна власть над миром, и ничего, кроме власти над миром.
В каком-то смысле, эта власть у меня есть.
А меня – нет.
Чего понаписали остальные писатели, я не знаю. Но как минимум про половину точно хочу узнать. Обязательно раздобуду эту книжку, и всем - не то чтобы вотпрям настойчиво советую, но что-то вроде того.
Объяснительную составителей Александра Етоева и Павла Крусанова можно прочитать тут.
Моя первая реакция на предложение написать что-нибудь о себе для этой книжки была: ну и что я вам напишу? Здравствуйте, меня зовут Макс Фрай, и меня нет, - так что ли?
- Ну кстати да, - ответили мне составители. - Хорошо написать от имени писателя, которого нету.
Большое им за это спасибо. Я обычно не думаю о себе - чего обо мне думать, вот я, тут, всегда под рукой. Не объект, а инструмент познания (мира, который гораздо больше и безусловно интересней, чем я). Но стоило начать, и мне понравилось. Так небось и становятся нарциссами! Прикольная штука, как оказалось, это самое "я".
Здесь никого нет
- Никакого Макса Фрая, конечно же, нет. Не только в философском смысле, как вообще всех, но и в самом обычном, житейском. Меня нельзя увидеть глазами и пощупать руками, я это имею в виду.
Это, на самом деле, очень удобно: когда тебя нет, тебя не принимают всерьёз, не берут в расчёт, смотрят сквозь пальцы, а значит, ты совершенно свободен, причём не в результате долгой изнурительной борьбы с обществом, а изначально, по праву рождения, вернее, по праву отсутствия факта рождения.
В частности, в моём положении можно не принадлежать (то есть, при всём желании невозможно всерьёз принадлежать) ни к какой-либо национальной, ни, тем более, к мировой литературе. Что ни делай, всё равно ты - вне общего литературного контекста. А значит – свято место пусто не бывает – приходится самостоятельно создавать себе этот контекст. С блэкджеком и шлюхами, разумеется; где бы мы все были без наших блэкджеков и шлюх.
В силу этих (сугубо технических) причин, мои руки настолько развязаны, что они - практически крылья. Штук шесть, не меньше. Мне крупно повезло.
- Когда-то, ещё в конце прошлого века, меня придумала пара художников; изначально предполагалось, будто я – их художественный проект. Ну, в общем, примерно так оно сперва и было. Но с тех пор прошло больше двадцати лет, и многое изменилось. Теперь ещё надо крепко подумать, кто из нас чей проект.
Впрочем, мы умеем договариваться. Они охотно одалживают мне свой опыт, сформированные в процессе его нелёгкой добычи суждения и некоторые автобиографические детали.
Взамен я даю им смысл.
- Прежде, чем стать художественным проектом, я был призраком, годами сидевшим в красном кресле в холле трёхэтажной виллы Вальдберта, в баварском городке Фельдафинг, известном, в основном, своими полями для гольфа, домиком для свиданий короля Людвига Баварского на острове в центре озера Штарнберг, ну и ещё этой виллой, где постоянно сменяются гости, писатели и художники, приглашённые Мюнхенским магистратом. Возможно, впрочем, уже не сменяются, но в девяностые годы прошлого века дела обстояли именно так.
История моего рождения отчасти (и не без доли художественного вымысла, к которому пришлось прибегнуть ради хоть какой-то связности изложения) описана в книге «Энциклопедия мифов»; для настоящей, серьёзной автобиографии она, разумеется, не подходит, зато для беллетристики – в самый раз.
- В моей жизни (как я уже говорил выше, одолженной под проценты смысла у авторов художественного проекта «Макс Фрай»; здесь и далее речь будет идти только о ней, где ж я вам в два часа ночи другую возьму) – так вот, в моей жизни было три великих учителя литературного мастерства.
Первым учителем стала пятиклассница Наташа, которая охотно возилась с дворовой малышнёй и водила нас на чердак слушать страшные сказки, которые придумывала сама. В Наташиных рассказах события всегда происходили с ней самой, или с кем-то из общих знакомых, или на нашей улице, или в школьном дворе. С тех пор я точно знаю, что самые лучшие истории – те, которые могут случиться с нами, слушателями и читателями. А даже если на самом деле не могут, пока мы читаем и слушаем, точно знаем, что могут всё равно.
Вторым моим учителем оказался анонимный автор Тибетской Книги Мёртвых. Благодаря ему, я знаю, что хорошая книга обязательно должна быть спасательным средством для гибнущего (и просто потенциально способного однажды погибнуть) сознания. Бревном, которое Аллах раз за разом посылает тонущему мореходу Синдбаду, дружеской рукой, лодкой, монетой для перевозчика. Ключом, паролем, мостом.
Мой третий учитель - русский поэт Арсений Тарковский. Положа руку на сердце, не то чтобы он действительно чему-то путному меня научил, просто я так часто вслед за ним повторяю: «И я из тех, кто выбирает сети, когда идёт бессмертье косяком», - что добросовестная экспертиза наверняка отыщет в химическом составе моей иллюзорной, вымышленной крови несовместимую с небытием дозу его стихов.
- Читать, по семейному преданию, я умею примерно лет с четырёх; по моим собственным воспоминаниям, вообще всегда. Точнее, я просто не умею не читать.
Моими первыми книжками стали «Война Миров» Герберта Уэллса и «Война и мир» Льва Толстого. Смешное совпадение, но это правда так. Выбор был обусловлен тем, что оба двухтомника, Уэллс и Толстой, стояли на нижней полке, их было легко доставать тайком от родителей и быстро ставить на место, услышав шаги в коридоре. В этих книгах, как мне казалось, излагалась недоступная остальным детям ужасающая информация про настоящую взрослую жизнь.
В мой самый первый школьный день всем первоклассникам подарили по книжке с картинками и сказали: «Всего через год вы сможете сами их прочитать». Мне досталась книжка «Три поросёнка», в ней было, если не ошибаюсь, двенадцать страниц, на каждой – картинка и несколько строчек текста очень крупными буквами. Вопрос: «За кого меня тут принимают?» - в тот день впервые стал для меня по-настоящему актуальным. Так с тех пор и стоит.
- Умереть от Одесской холеры семидесятого года мне не дал старик Хоттабыч. Папа неотлучно дежурил рядом и читал вслух книжку Лазаря Лагина. А какой дурак согласится умереть, не дослушав интересную сказку? Ну вот, и я – нет.
С тех пор я очень хорошо знаю, зачем нужна художественная литература. И какова порой её власть.
- Что люди иногда лгут, рассказывают о том, чего нет и не было, мне стало понятно достаточно рано. Однако всё, что написано в книгах, ещё долго казалось подлинной правдой: в голове не укладывалось, что кто-то станет набирать красивыми печатными буквами и тиражировать враньё.
Постепенно выяснилось, что книжная правда выгодно отличается от повседневной. Она бывает трагична, но никогда не бессмысленна и не скучна. Значит, в книгах пишут не просто всю правду подряд, а самую главную её часть – осенило меня.
Таким образом, один из важнейших принципов символизма «a realibus ad realiora» - от реального к реальнейшему – был переизобретён мною заново, в возрасте примерно семи лет, хотя термин «реалиора» (сверх-, над-реальность) стал известен мне много позже. Тот (редкий, на самом деле) случай, когда изучая чужие идеи и теории, начинаешь гораздо лучше понимать себя.
- Впрочем, для меня «реалиора» не просто термин, придуманный символистами, а ныне почти забытый. Я оттуда родом. Я, собственно, до сих пор здесь живу.
- «Непостижимое и неопределенное — вот единственное святое», — эти слова вложил в уста своей героини автор романа «Вирсавия» Торгни Линдгрен. Благодаря ему, у меня теперь есть чёткий ответ на мучительный школьный вопрос: «Что хотел сказать автор?» Автор в моём лице всегда, во всех случаях, при любых обстоятельствах хотел сказать нечто непостижимое и неопределенное. Непостижимое и неопределенное — единственное, что по-настоящему занимает меня.
- В детстве у меня (как наверное почти у всех) были сказки Андерсена. Из всех его сказок больше всего меня впечатлил цикл про Оле Лукойе; неудивительно: в детстве у многих непростые отношения со снами, и часто совершенно не с кем об этом поговорить. Правда приключения мальчика Яльмара казались мне скучноватыми, но это не имело значения: возможность узнать, как оно бывает у других, сама по себе бесценна.
Но больше всего меня потряс брат Оле – тот, который на коне, в чёрном плаще и вышитом серебром кафтане. И даже не сам по себе брат, а тот факт, что Смерть рассказывает сказки тем, кого уносит с собой.
Смерть рассказывает сказки тем, кого уносит. Господи боже, вот бы их когда-нибудь почитать, оставшись при этом в живых! Мне много лет этого хотелось, может быть, больше всего на свете. Даже когда стало понятно, что Андерсен - просто сказочник, а сказочники всё выдумывают, всё равно хотелось. Потому что - ну ясно же, что всё остальное он может быть выдумал, а про Смерть, рассказывающую сказки, откуда-то узнал.
Почитать книгу сказок брата Оле Лукойе мне конечно так и не удалось. Но в некоторых особо важных вопросах слова «нет» для меня не существует. Поэтому я уже много лет эти сказки пишу.
- В русской литературе мне всегда недоставало несбывшейся русской литературы. Теоретически имевшей шанс осуществиться, но так и не осуществившейся.
Собственно, всё, что я делаю – и как писатель, и как составитель сборников чужих рассказов, и как частное лицо, по мере возможности способствующее изданию книг некоторых других авторов – осуществляю одну из несбывшихся русских литератур, фундаментальным, знаковым автором которой мог бы стать Александр Грин, до сих пор настолько недооценённый, насколько это вообще возможно для фигуры такого масштаба.
Я отдаю себе отчёт, что пытаюсь сделать нечто невозможное. Но возможное сделают и без меня.
- Чтение художественной литературы всегда казалось мне разновидностью сновидения. Контролируемое сновидение для ленивых, но всё равно любопытных – так я обычно говорю.
Самое ценное, что нам дают сновидения - и обычные, и навеянные читательским забытьём – уникальный опыт, получить который при иных обстоятельствах невозможно. И сновидец, и увлечённый читатель проживают гораздо больше жизней, чем изначально им было отпущено скаредным бытийным кладовщиком.
Для меня это – область личной ответственности автора. Тот, кто пишет книгу, в каком-то смысле, дарует дополнительную жизнь всем, кто её прочтёт. Очень важно, что это будет за жизнь. Каких попало, лишённых смысла и радости, и без наших усилий хватает, надо выправлять этот скорбный баланс.
- Лучшее, что может произойти с человеком на этой земле – момент торжества его духа и созидательной воли над унылой рутиной небытия. Жизнь, в которой этого ни разу не случилось, прошла бессмысленно. Книга, в которой этого не случилось, написана зря.
А я стараюсь зря ничего не делать. Я, несмотря на своё сомнительное происхождение, очень практичный автор. И персонаж.
- У меня обострённое чувство комического; считается, будто оно вырабатывается благодаря умению обнаруживать противоречия в окружающем мире. Исходя из этого, обострённое чувство комического совершенно неизбежно для всякого мыслящего человека. С чем-чем, а с неразрешимыми противоречиями у нас тут всё очень хорошо.
На самом деле моё обострённое чувство комического ковалось в отделении травматологии Одесской городской детской больницы. Нас там было очень много – переломанных, прооперированных, выздоравливающих подростков. Большинству из нас было больно двадцать четыре часа в сутки: на обезболивающих немилосердно экономил младший медицинский персонал, а наши родители далеко не всегда знали, кому и сколько следует совать в карманы белых халатов. Взятки в советских медицинских учреждениях – тайная сакральная наука для избранных, в школах и даже ВУЗах её не преподавали.
Это всё я рассказываю не для того, чтобы кого-то разжалобить, просто ввожу в контекст. Мы были подростками, нас было много в сравнительно небольшом замкнутом пространстве, нам всегда было больно, и у нас была куча свободного времени. В больницах развлечений особо нет.
Так вот, никогда в жизни, не до, ни после этой больницы мне не приходилось столько хохотать. Смеялись мы, практически не затыкаясь, над всем на свете – друг другом, своими загипсованными конечностями, костылями, каталками, «утками» и «подсовами», толстыми краснолицыми санитарками подшофе, крысами в туалете, бродячими собаками, голубями и прохожими, которых видели из окна. И анекдоты друг другу рассказывали, и разные забавные случаи из жизни. Но честно говоря, это было не обязательно: смешным нам тогда казалось вообще всё.
С тех пор я знаю цену чувству комического: оно здорово помогает отвлечься от острой боли. Всё остальное по сравнению с этим – полная ерунда.
- Положа руку на сердце, я не знаю, что делаю в этом вашем так называемом «реальном мире», где существует оружие массового уничтожения, бойни и смертная казнь. С этим я совершенно точно не справлюсь. В смысле, ничего не исправлю. Я не умею себя обманывать и заранее знаю, что все мои усилия тщетны. Но продолжаю их предпринимать, просто потому что это красиво. А обречённость бодрит.
- Я по натуре человек деятельный, мне всегда было нужно занятие. В смысле, ЗАНЯТИЕ. ДЕЛО. С очень больших, прямо до неба букв. Однако в юности меня не прельщало ни одно из занятий, которые был готов предложить мне окружающий мир. Некоторые казались не очень отвратительными, но даже таких было не слишком много. Ну и ДЕЛО со всех больших букв из подобных занятий не сделаешь. Максимум, можно как-то выжить, опираясь на них.
Зачем, собственно, выживать, тоже было не очень понятно. Вескими казались разве что Гамлетовские резоны: какие сны в том смертном сне приснятся, никому не известно, может ещё гаже текущих. А если вообще никаких, я так не играю. Поэтому ладно, пока живём.
Однажды в гостях мне дали посмотреть журнал «А – Я». Заграничный эмигрантский журнал о неофициальном современном советском искусстве. А там - Вагрич Бахчанян (по малолетству он меня больше всех тогда впечатлил), Косолапов, Пригов, Булатов, Кабаков, Комар-Меламид, Коллективные Действия, Герловины и другие, весь вот этот вот московский романтический концептуализм и не только он.
Это было натурально как удар молнии. Оказывается - дошло до меня - бывает и такое искусство. Какое угодно искусство бывает, оказывается. Всё что угодно может стать (и считаться) искусством, если оно - остроумное (или просто непонятное) высказывание, оформленное каким-либо удивительным образом. А остроумные высказывания - это же именно то, что я могу. Wow! В смысле, мамочки. Держите меня семеро, это же ОНО.
Мне, конечно, неправильно тогда показалось. Но моё наивное понимание того, что такое искусство и, главное, уверенность, что я вот это прекрасное и удивительное тоже могу, стало для меня настоящей опорой. Теперь ясно, что делать! Можно приступать.
Одно из ярчайших воспоминаний моей жизни: я сижу на балконе, крашу оставшейся от ремонта нитроэмалью найденную на улице доску. И уже знаю, что на ужасном горчичном фоне будет изображён осёл и кривая (я не умею не только чертить шрифты, но даже писать мало-мальски пристойным почерком) разноцветная надпись: «Нежность ослика живородящего след оставит в сердцах». И ещё знаю, что как только найду голубую краску, покрашу ею овальный фанерный щит, тоже найденный на улице, нарисую белые облака, оскаленных по-вампирски пионеров в школьной форме и воздушные шарики; на шариках будут буквы, из которых сложится слово «У Ж А С». Дело, стало быть, только за голубой краской, но ничего, дорисую осла и сразу её где-нибудь раздобуду.
То есть, я сижу, занимаюсь никому не нужной фигнёй, планирую следующую никому не нужную фигню, а с неба на меня проливается, страшно сказать, божественный свет, и я - золотая пылинка в столбе этого света, и одновременно - сам столб. И заранее знаю, что теперь так будет всегда, ну, то есть, как минимум, в те моменты, когда я буду при деле, вернее, при ДЕЛЕ, все буквы очень большие, до неба, и я тоже до неба, а небо - до меня.
Так началась жизнь. А что там были за картинки с кривыми буквами, не имеет никакого значения, потому что с точки зрения небес, на которых я с тех пор хотя бы отчасти обитаю, нет никаких картинок, только столб света и золотая пыль.
- Я никого ничему не хочу научить. Нет у меня ни такого желания, ни даже уверенности, будто если вдруг захочу, смогу. Я вообще не слишком верю в обучающую силу каких бы то ни было записей, включая так называемые священные тексты.
Но что действительно можно сделать – это ободрить тех, кто самостоятельно пришёл к чему-то более-менее сходному с тем, что пишешь ты. Пусть знают, что они не одни такие психи, и вообще не психи, а ровно наоборот. Подобная поддержка для меня когда-то была бы бесценной, пусть она теперь будет у тех, кто хотя бы отчасти похож на меня.
- Так называемый реализм (то, что принято называть реализмом, хроники душного замкнутого мира без намека на выход наружу, без единого шанса даже на сквозняк извне) на поверку обычно оказывается мошенничеством, преднамеренным или нет — иной вопрос. А так называемая сказка исполнена подлинной, живой правды гораздо чаще, чем может показаться. Даже не потому, что иносказание — легкодоступный способ говорить правду, просто всякая жизнь при должном к ней подходе — это terra incognita, восхитительная, страшная, сложная, многоцветная, непредсказуемая, где может случиться всё что угодно, и слава богу, что так, потому что предсказуемые варианты нам вряд ли понравятся.
- Немного досадно, что прекрасный, ёмкий и точный термин «метареализм» («метафизический реализм») давным-давно занят замечательными поэтами (Ольга Седакова, Алексей Парщиков, Аркадий Драгомощенко, Виктор Кривулин, Елена Шварц и ещё полтора десятка таких же значимых для русской поэзии имён). Этот термин идеально подошёл бы мне для самоопределения, но он, повторяю, занят, не толкаться же локтями. Следовательно, метареалистом мне не бывать.
Ладно, значит, никак не стану называться, так и буду вызывающе торчать из вашего культурного контекста неназываемым никем.
- У меня неоднозначное отношение к разного рода наградам и премиям: литература не кажется мне той областью деятельности, где кто-то может победить, а кто-то проиграть. Однако у меня есть литературная награда, которой я дорожу - Order of Dodo of Honour, он же Орден Почетного Додо, учреждённый совместно Институтом Книги и сообществом сети книжных магазинов «DodoMagicBookroom» для поощрения заслуг перед российской словесностью и читательской/зрительской аудиторией в области фантазии, воображения, жизнеутверждения, созидательной игры, остроумия и человеколюбия.
Кроме меня кавалерами Ордена стали Нил Гейман, Юрий Норштейн, Джоан Харрис и Евгений Клюев. В этой награде прекрасно всё, особенно сам орден из войлока оранжевого цвета и тот удивительный факт, что моё имя в ряду награждённых выглядит вполне логично. Не то чтобы оно там необходимо, но действительно вполне может стоять.
Внезапно лицом к лицу столкнуться с логикой, в рамках которой твоё существование допустимо, само по себе награда для вымышленного автора-персонажа, вроде меня.
- Как и майор Бриггс из сериала Дэвида Линча «Твин Пикс», я боюсь, что любви может оказаться недостаточно. Но делаю вид, будто ни черта не боюсь.
- Пространство текста куда более пластично и податливо, чем пространство материального мира, и при этом имеет на него несомненное (хотя в большинстве случаев опосредованное) влияние. То есть текст является инструментом не только познания, но и преображения реальности; вопрос лишь в том, насколько пишущий этим инструментом владеет. И осознанно ли действует.
Я – да.
- Мои амбиции непомерны. Мне нужна власть над миром, и ничего, кроме власти над миром.
В каком-то смысле, эта власть у меня есть.
А меня – нет.
Чего понаписали остальные писатели, я не знаю. Но как минимум про половину точно хочу узнать. Обязательно раздобуду эту книжку, и всем - не то чтобы вотпрям настойчиво советую, но что-то вроде того.
