some reading done anyway

The Magus by John Fowles

My rating: 5 of 5 stars

В детстве… ок, в универе когда-то в начале 80х я читал первоначальную версию романа 1965 года (окончательную, понятно, взять было еще негде). Мало что понял, насколько мне помнится, еще и потому, что для чтения Фаулза студенческого английского маловато. Но роман все равно произвел какое-то могучее и чарующее впечатление, сопоставимое с ударом оглобли по башке, только растянутым на время чтения (а читал я его до-олго). И вот теперь, видимо, пришло время получить полное удовольствие от него, но уже от редактированной второй версии 1977 года. В промежутке успели выйти русские переводы, но я не читал ни одного и не знаю, какую версию переводили, и кино, которое относительно недавно, но еще до войны посмотрел. Ну и теперь Греция, конечно.

В связи с чем хочется проверить некоторое количество завиральных теорий:

– в Греции только что закочилась гражданская война (действие – 1953 год), видно ли это по роману? (Отзвук оккупации – долгое эхо в нем и сожетообразующая доминанта; когда наши герои лезут на Парнас, оказывается, что бои с коммунистами-партизанами – вроде бы дело некоего далекого прошлого; но охота на коммунистов, объявленных вне закона, в конце играет немалую роль. Так что исторически все честно.)

– насколько слышен в романе Казандзакис, которого Фаулз подозрительно не поминает в числе вдохновителей (и похож ли Кончис на Зорбу, например, – помимо того, что обоих сыграл Энтони Куинн)? (И да, и нет: но греческие дионисийские и аполлонические трикстеры – тема вообще отдельная. Зато гораздо лучше стал виден другой ключ к роману, картина Челищева “Прятки” 1942 года. Вот что, кстати, было бы уместно на обложке.)

– насколько вообще хороша экранизация**? (Хороша, но объяснимо обеднена, пунктирна и сплющена, хотя фильм причудливым образом демонизирован его участниками: он совершенно понятен и доступен, а сделан в духе аналогового сюрреализма задолго до появления моды на цифровые спецэффекты, постмодернистские сценарные повороты сюжета и нелинейный монтаж, тут все честно, однако зыбкость романной реальности передана превосходно.)

– и главное – с какого испугу в русском переводе он “Волхв”? (Это вот совсем непонятно – даже в таро он маг, фокусник или даже фигляр, но уж никак не библейский царь востока. “Переводоведы”, простигосподи, считают, что Кузьминский “блистательно” выбрал слово из славянского обихода – т.е. сделал нам эдакий а-ля-рюсс, вот спасибо-то – потому что роман стал культовым для совецкой интеллигенцыи. Надо ли говорить, что ничего глупее и придумать было нельзя, разве что обозвать его, например, дядькой Черномором – вот было б радости славянофилам и русопятам.)

Лондонские сцены – британский извод зарождения битничества, к свободе наши героии пробирались на ощупь. Ну а дальше – весь роман сплошь про это, в разных видах, до кошмарных сцен выбора в оккупации (в фильме они значительно сплющены). О стремлении к свободе и погоне за ней, в том числе мучительный драйв к сексуальной свободе (мы не забываем, что на календаре у нас еще 1953 год, еще не все бикини на девушках видели). Вывод, понятно, неутешительный: бунт и контркультурная революция обречены просто потому, что делают их пустые и недалекие мудаки. И если раньше, в молодости, эту явно “реакционную” позицию можно было списывать на “буржуазность” автора, после 30 становится мучительно ясно, что он-таки прав.

Потому что нескончаемая череда “этических” переключений стрелок и пуска трамвая по тем или другим рельсам с теми или иными отябрятами на них, понятно, работает только в западной биполярочке. “The better you understand freedom, the less you possess it.” Недаром, конечно, единственное важное и ключевое слово романа – Ελευθερία. “Бунтарям” и “революционерам” это понятие и недоступно, и неподвластно, а самое главное – невыгодно, как мы знаем из истории. Подлинная свобода воли – не в кручении колеса самсары, а в некручении его.

Но что поражает сейчас, при неюношеском уже чтении: с каким изяществом автор показывает нам плетение самсары из сознания самого героя: практически все повороты сюжета подсказаны нашим “кукловодам” самим Николасом с “земной” фамилией, когда он пытается объяснить то, что не втискивается в узкие границы его “действительности”. Такое ощущение, что эти детки, прячущиеся в челищевской кроне, слушают его внимательно и радостно хлопают в ладоши: а это идея! Т.е. фактически режиссер этого шоу – даже не автор, а сам читатель.

Особая точка “маскарада” сансары – это сеанс гипноза, который проводит Кончис, напоив Николаса предварительно раки для облегчения перехода и заставив пялиться на Альфу Лиры. Теперь более понятно, что это была попытка пустить нашего героя напрямки в прямое переживание недвойственности, провести некоторым образом через бардо и даже показать прямой прорыв к природе Будды. Но в целом приключения мудаковатого “квадрата” в царстве привольного постмодерна и свободной этики уже чуть ли не 21 века – это отдельное удовольствие, лишь в самом начале отталкивающееся от вопроса “а что, так можно было?”.

Чертой фона возникает Идра с ее “сообществом художников” – и мы вдруг понимаем, что здесь где-то рядом Леонард Коэн. Наш герой только делает вид, что едет туда, поэтому связь придуманного искусства с настоящим остается нереализованной.

Смешное: Автор отчего-то считает Св. Димитрия святым Иаковом (Джеймзом т.е.). Кстати, загадка гнилостного запаха, который чудится Николасу в первую ночь в поместье Кончиса, легко объясняется наличием вокруг рожкового дерева, о чем автор нам говорит. Нам эту загадку, как и многие, не объясняют, но. Каробы цветут и смердят, как правило, осенью, но мало кто знает, что на юге Греции они цветут еще и весной. Правда, у нас стоит май, поздновато, но фиг знает.

В целом же это один из лучших романов всех времен и народов, надо сказать. Хорошо, что я его перечитал в это дикое и жуткое время и получил столько удовольствия.