now, report time

вчера вот что вчерне закончил:

Profane Friendship by Harold Brodkey
My rating: 5 of 5 stars

Одна сплошная радость, а не роман, с массой маячков и вешек, раскиданных там и сям на потеху литературоведам (которые его все равно читать не станут). Чуть облегчим им задачу. Это текст-лабиринт в традиции Джуны Барнз, вычурный и причудливый, как сама Венеция, о которой он, собственно, и повествует (венецианскость тут при этом выступает синонимом византийскости). Синтаксис здесь — городская архитектура, затапливаемая и крошащаяся, выстроенный в словах, как Горменгаст Мервина Пика (Сережа Ильин такое полюбил бы, наверное). Бродки в нем так же скрупулезно приметлив и тщателен, как Набоков.
Сам по себе роман по большей части — о детстве (и старости, но старость наступит позже) при тоталитарном/тираническом режиме, и при этом он — своеобычный извод «обывательского романа»: сродни, в общем, Гайдару, который писал, в общем, о том же, только, кажется, не прочитывается так до сих пор, да и в моменте своем — в котором писал — не был таким умным, как Бродки (а тот в юности все ж никого не расстреливал и полками не командовал). А еще это — неоднократно вывернутый и перевывернутый Крапивин, если такое кому-то ближе. И, кроме того, Бродки создает свою версию Пинчоновой Зоны — только, понятно, в отдельно взятой Венеции.
Сам автор говорит что этот текст — как «безумный венецианский дом», только мне все ж кажется, что бери выше — в нем Бродки пытается воссоздать весь город. Чем дальше в него углубляешься, тем больше и город этот, и язык, из которого он выстроен, приобретают мифическое и метафизическое измерения, становятся сюрреалистическим коллажем и миражом.
Это не роман-кино, хотя кино (и немножко театр) он затрагивает, вскрывая саму анатомию гламура, показывая его изнанку. Это роман-фотография. Стоя на венецианской улочке, ты не просто смотришь на каменную стену, а часто разглядываешь саму каменность стены. В этом — особенность оптики Бродки. Глядя на мозаику, видишь, в первую очередь, не отдельные разноцветные кусочки смальты, которые лишь на расстоянии складываются в картинку, — а само их свойство, смальтовость. И что делать с такой оптикой, поначалу непонятно: первая задача, какая стоит перед нами, — понять, как видимое хотя бы поименовать, а разбираться со смыслами — ну и общей картиной — это дело восемнадцатое. Проза Бродки здесь (в рассказах она у него все ж иная) в высшей степени сансарна: фактически, это полевой справочник по пребыванию в сансаре, если оставить за скобками гомоэротизм и детскую сексуальность, которых, к слову, тут не так уж и много.

p.s. хотя этот роман не считается его magnum opus-ом, сравнений с “Тоннелем” Гэсса мне сейчас избегнуть трудно (you’re always, сука, on my mind): на мой взгляд, это гораздо более цельная и удачная попытка полностью сконструировать литературную реальность: не можешь не поверить, что сам автор, прикрывшийся маловероятным псевдонимом и причудливым происхождением, не провел детство в Венеции. а он не провел, у него вообще другое детство было. его фиктивная биография же – полезный ключ к пониманию текста.

My Venice by Harold Brodkey
My rating: 4 of 5 stars

Прелестные маргиналии к венецианскому роману, собранные друзьями и изданные посмертно, – с картинками (но будут ли картинки в русском издании – не знаю).

вторая книжка по замыслу издателя будет небольшим дополнением к роману. ну а издатель – “Колонна”: Митя Волчек, святой человек, в этом году вспомнил о наших разговорах в начале 00-х о том, что неплохо было б издать Бродки на русском и почти 20 лет спустя предложил перевести роман, хотя тогда я имел в виду рассказы. надо ли говорить, что я очень доволен такому повороту событий

вот немножко дополнительного чтения для тех, кто не знает, кто такой Херолд Бродки: