Фантастика. Прозрачный мир

Неожиданно пробило на фантастику.
ПРОЗРАЧНЫЙ МИР
Татьян поссорился с Борисой...

ПРОЗРАЧНЫЙ МИР
Татьян поссорился с Борисой сразу же после знакомства.
Он был венгромын, а она евронемка, они встретились на плантациях селиевой пыльцы, когда были волонтерами. Страсть вспыхнула тут же – и тут же была утолена. Контакт любящих наблюдали все, кто хотел, как и принято в нашем прозрачном мире. Давали советы. Обсуждали. Многим девушкам нравился Татьян и не нравилась Бориса, а юношам нравилась Бориса и не нравился Татьян. Нашлись и откровенные недоброжелатели, в частности, одна из предыдущих девушек Татьяна, Алуппка.
– Татьян вы дурак, – комментировала она на доступном всем медиум–языке, корявом, но вполне доносящем смыслы. – Вы сейчас назвали ее лучшая всех а я получается какой по рейтинг? На самом деле я всегда и только первым во всем что вы знали что это навсегда и вы всегда последний буду длиться вечно и вы самый глупый человек на земле и вы бросить все потому что вы ничего не понимаете в девочек.
– Заткнись, корова, – вежливо отвечал ей Татьян.
Но она не унималась
– Я показала все самое лучшее и если вы не подтвердишь изолью на ваш текст жизни урод животных материал!
– Иди в школу, – ответил Татьян.
Но у Алуппки была уже истерика:
– Я лучше всех сказано тебе и если ты это не подтвердишь я буду сыпать на твой текст всю жизнь скотина дрянь урод.
– Хорошо, я подтверждаю, что ты лучшая, дай мне продолжить, – торопливо сообщил Татьян.
И тут же получил ответ:
– Тогда возможно мы будем продолжать наши отношения если я тебе нравлюсь как прежде? Я так и всегда знала что ты со мной лучше чем сказать что применяется.
Борисе надоело, что Татьян постоянно отвлекается, поэтому она выскользнула из–под него со словами:
– Такая любовь меня не устраивает.
– Я всего лишь делаю шутку! – оправдывался Татьян.
– Уж что-нибудь одно: любовь или шутка, – сказала Бориса.
И отошла навсегда.

Некоторое время Татьян жил одинокий.
От этого впал в печаль, не занимался знаниями, творчеством и работой. То есть ничего не делал. А кто ничего не делает, его не видят и не слышат, о нем нечего обсуждать, а тот, о ком нечего обсуждать, его как бы и нет.
Вот тогда–то Татьян и встретил эту странную девушку.
Ее звали Ель.
Она сразу понравилась Татьяну.
Это было в подводном коко–шоке, куда Татьян заплыл с приятелями. Он настроился на ее сигнал и тут же узнал все, что хотел: возраст, рост, вес, вкусы, пристрастия и т.п. Ель, увидев, что ее сканируют, оглянулась на Татьяна (сигнал показывал его близкое присутствие), не улыбнулась, просто посмотрела, но Татьян счел это достаточным основанием для того, чтобы подплыл к ней.
– Ты лучшая, я хочу познакомиться, – сказал он.
Ель вместо прямой реакции на прямое желание вдруг спросила:
– Твой смысл жизни в том, чтобы всегда искать девушку лучше и никогда не остановиться?
– Я пока еще не знаю. И это глупо спросить, когда я просто хочу познакомиться, а ты хочешь узнать все теоретически про мою будущую жизнь, чего не знаю я сам.
– У тебя будут проблемы, – тут же возник чей–то голос над Татьяном и Елью. – У этой девушки инфофобия.
– Это правда есть? – спросил Татьян. – В твоих досьях этого не обозначено.
– Все обозначено, ты просто смотрел по верхам, – опять возник голос.
– Да, это правда, – призналась Ель.
Татьян с сочувствием посмотрел на девушку.
Инфофобия – грустная и редкая болезнь. Люди, страдающие ею, начинают тяготиться обычными условиями жизни – тем, что о тебе во все стороны каждую секунду распространяется информация. Иначе не может быть. Ты можешь лишить себя всех устройств, посылающих и принимающих сигналы, но как избавиться от собственного электромагнитного поля, излучаемого тобой тепла, импульсов мозга и всего прочего? Даже смерть, пока ты не истлел до последнего атома, не избавляет тебя от возможности идентификации в любой момент кем угодно. Такова эра прозрачности. Землю окружает такое количество сканирующих устройств, что отсоединиться от них не представляется возможным. Инфофобы не могут этого изменить, но всячески пытаются закрыться, особенно когда дело касается тех сторон жизни, которые в старину называли интимными.
Такая красивая девушка и калека, сожалел Татьян.
Но, наверное, хочет вылечиться, если на свободе. Большинство инфофобов, читал Татьян текст на внутреннем дисплее, стремятся попасть в изоляторы, чего им, конечно, никто не может воспретить, хотя изолятор – средство для преступников. Вернее, для сумасшедших: в здравом уме и не крякнутой памяти никто преступлений не совершает. Дело не в повышении совести, а в тотальном контроле: невозможно убить или ограбить, зная, что тебя видят в режиме реального времени десятки тысяч людей и ты будешь немедленно схвачен.
– Я все о тебе понял, Ель, – сказал Татьян. – Если я тебе взаимно нравлюсь, давай сделаем шаг к твоему излечению вместе. У тебя не было друга почти год, пусть я прямо сейчас стану твоим другом во всех смыслах?
– Я была бы рада, что это хорошо, – ответила Ель, – но мне надо шаги свои делать постепенно. Сначала бы я хотела самое начало: контакт с тобой. Но для первого раза в изолириуме.
Изолириум, в отличие изолятора, место более комфортное. Оно тоже специальным образом отгорожено и отграничено он инфо–пространства, но там ты можешь сам регулировать степень защиты или вовсе убрать ее.
Татьян заказал в кредит мобильный изолириум, который прибыл через несколько минут и известил о себе.
Молодые люди вынырнули к нему.
Ель оглянулась.
– Здесь так много людей и строений. Хорошо бы он стоял где–то, где нет никого и ничего. Или хотя бы мало.
– Там все устроено консервно, ты даже не будешь слышать звуков и голосов из вовне, – успокоил ее Татьян.
– Но я буду все равно знать, представлять и воображать, что все это есть прямо рядом.
– А ты представляй, знай и воображай, будто этого нет.
– Мне будет легче это сделать там, где и в самом деле нет.
Какая упрямистая, подумал Татьян. Вряд ли у нас будет далекое будущее хотя бы на два–три месяца, но, может быть, две–три недели удастся продержаться.
И он уступил, перезаказал изолириум в другое место, где они и сами оказались через несколько минут. Тут было тихо и пустынно: всего лишь пара сотен людей неподалеку совершали какой–то праздник по профессиональному признаку.
Они вошли.
Татьян впервые оказался в изолириуме. У него возникло ощущение, что он ослеп и оглох. Прекратились все трансляции на внутренний дисплей, исчезли голоса и шумы. Он напрягся. А Ель, наоборот, расслабилась и улыбнулась.
– Ты часто бывала в таких местах? – спросил Татьян.
– Два раза. Или три.
В открытом пространстве Татьян тут же проверил бы и понял, правду ли говорит Ель. Но тут, в отсутствие коммуникаций, он не мог этого сделать. Это было непривычно, дико, даже страшновато. Как общаться с человеком, если не знаешь правду его мыслей и слов? А по лицу и глазам он даже не пытался: не верил, что это действенный способ.
Татьян огляделся. Обычная обстановка обычного жилья: едяной шкафчик, лежальное место (просторное, не для одного), еще какие–то мелочи. Возможно, в этом есть какой–то дизайн, но Татьян не понимал, какой. Обычно он в любой обстановке получал тут же сотни комментариев и сообразовывался с ними, это помогало понять, нравится ему окружающее или нет. Теперь, брошенный на произвол, он этого не понимал.
Даже взгляд на Ель изменился. Ель понравилась ему в коко–шоке не только потому, что она ему понравилась, но и потому, что она понравилась его друзьям. При контакте он намеревался утвердиться в своих чувствах, оценив красоту и стройность Ели. Но сейчас он смотрел и не мог сообразить, так ли она красива и стройна, как ему показалась. Десяток–другой комментариев помог бы ему это сделать, но сейчас – глухо, как в могиле.
– Ты великолепна и у тебя все замечательное, – сказал Татьян, чтобы услышать хотя бы свой комментарий.
– Спасибо, – ответила Ель.
И опять Татьян не понял, от души она это говорит или от вежливости.
Чувствуя, что стынет, будто айс–пай положили ему за шиворот, Татьян поторопил события:
– Пожалуйста, раздевайся, и я тоже, чтобы не умереть от нашего нетерпения.
– Да, наверное, сделать это нужно так, – сказала Ель и выключила свет.
Татьян чуть не заорал от ужаса.
То есть он заорал, но гораздо тише, чем хотелось бы – сказалось хорошее воспитание:
– Что ты делаешь и зачем?!
– Я буду стесняться, если видеть. Ты забыл? У меня инфофобия, я давно этого не делала и надо постепенно.
– Как мы будем это делать, если я тебя не вижу? И никто другие тоже вообще?
– Есть голоса и осязание. Это много, если люди нравятся друг другу.
– Чепуха какая–то, – проворчал Татьян.
Но никуда не денешься, начатое надо завершить во избежание психологического дискомфорта, да и девушку жалко.
Он слышал звуки девушки, снимающей одежду, но это его не воспаляло, а почему–то даже настораживало. Кто знает, вдруг она из мутантнутых, с какими-нибудь патологиями. Торопливо раздевшись, Татьян сел на лежальник и протянул руку:
– Где ты?
Что–то прикоснулось.
Татьян невольно отдернул руку.
Обычно он, касаясь чего–то, слышал тут же голоса, оценивающие стать и формы того, чего касался. Сейчас ничего этого не было.
– Чудак, – прошептала Ель, – это мои пальцы.
Татьян, преодолевая страх, дотронулся до пальцев, а потом еще до чего–то. Кажется, дальнейшая рука до локтя. Довольно гладко и приятно. Может быть. Скорее всего. Наверное. А может, и нет. Как это понять, если не видишь – причем не только своими глазами, но и в отражающих, сканирующих, телепередающих устройствах? Плюс глаза и голоса наблюдающих и комментирующих.
Очень странно, очень.
И тут что–то влажное и горячее прыгнуло на рот Татьяна и вцепилось в него.
Он отскочил, втюхнулся в стенку, упал и закричал:
– Что это?!
Ель что–то прошептала, он не понял.
– Не слышу!
– Я поцеловала тебя.
– Предупреждать надо!
Успокоившись и уняв нервную дрожь, Татьян сказал:
– Вот что. Никаких больше инициатив с твоей стороны. Я сам буду всё действовать.
И начал действовать, угадывая и привыкая. Постепенно он пришел в себя, но при этом чувствовал себя не готовым приступить к любви. Тишина и темнота угнетали.
– Можно я хоть чуть–чуть рассветлю? – попросил он.
Молчание было знаком отказа, как всегда у девушек.
– Тогда хотя бы два–три канала трансляции?
– Что ты собираешься транслировать? Я тебе разонравилась?
Татьяна всегда раздражало, когда предлагали одним махом ответить на два разнородных вопроса.
Он хотел уже сдаться, но привычка к самоуважению не позволила отступить. В конце концов, есть воображение. Он может представить – и Ель в полном свете, и комментарии наблюдающих, и все остальное.
Татьян закрыл глаза и попробовал. Стало получаться. Он торопливо приник к Ели.
Ель задышала благодарно и нежно, это подстегнуло Татьяна.
Процесс пошел.
Обычно в таких случаях сразу же раздавалось со всех сторон:
– Давай, давай, парень!
– Сделай ее!
– Обработай ее!
– Люби ее нежно!
Ну, и прочее, включая более откровенные оценки деталей и частностей.
Татьян делал все, что надо, но не понимал, хорошо он это делает или нет. Без комментариев он не мог сориентироваться, никто не кричит: «она задыхается!», «она глазки закатила!», «она в восторге!» Или, напротив: «ей по фигу!», «ты лох!», «потренируйся на резине!» – что вызывало бодрящее желание доказать, показать и продемонстрировать искусство и мощь.
Сейчас – полное недоумение и ума, и организма.
– Ты как там? – спросил Татьян, уловив в собственном голосе нотку раздражения.
Послышался мокрый звук.
– Ты плачешь, что ли?
Да, она плакала.
Но отчего? От счастья, от разочарования, от наслаждения или отвращения?
И с Татьяном произошло то, чего никогда не случалось: он сник.
Он сдался.
Вскочил, включил свет, торопливо оделся и выбежал, не оглянувшись на Ель.

Знакомая, родная стихия голосов и звуков охватила его. Посыпались вопросы:
– Ну как, ну как, ну как?
И, удаляясь от изолириума, Татьян на ходу начал рассказывать, получая тут же сотни комментариев, в том числе язвительных, но они его не огорчали, наоборот, он чувствовал себя наконец опять живущим и понимающим, что к чему.
– Теперь ты оценился что к чему? – это был знакомый голос Алуппки.
– Да, я тебя обожаю! – завопил Татьян и устремился в направлении того сигнала, который направила эта честолюбивая девушка.
– Надо же, как бежит! – оценил кто–то.
А ведь и впрямь, бегу, подумал Татьян. И стал окончательно счастливым: он точно знал, что именно теперь делает. Бежит.
А в кромешной темноте рыдала безутешная Ель. Но этого никто не видел и не слышал, поэтому можно с полным основанием считать, что этого не было. В конце концов, сама виновата.