В Киеве цветёт жасмин. Небо над луковичками церквей расши...

В Киеве цветёт жасмин. Небо над луковичками церквей расшили бисером облаков, вплели в кроны каштанов ленты радуги, подсветили уходящий ввысь журавлиный клин золотом солнца — горит в сердце города свеча памяти по тем, о ком скорбеть и скорбеть.

Под куполом Софийского собора, воздев в заступнической молитве руки, парит Богоматерь Оранта, выступают из тени печальные лики святых, у каждого — взгляд сквозь вечность. Стены расписаны мелкими — едва различить — записями на старославянском. «Прости меня, Господи, за то, что я грешу». И чуть ниже, крохотной, почти незаметной строкой: «И грешить буду».

В Киеве лето, высоченные мосты-горбунки пьют воду чешуйчатого Днепра, выглядывает из-под побелки мозаичным узором старинная кладка — каждый камушек дышит забытым. Прижаться лбом, помолчать.
Отходит клубника, скоро не застать будет черешни, зато поспела первая вишня — сладкокислая, ароматная. Мне её приносят в трогательном — в сложенные детские ладошки — кулёчке.
— Мытая, можно прямо сразу есть, — заботливо подсказывает девочка. И улыбается.

На нижней ступеньке лестницы, неумело опершись на костыли и поджав загипсованную ногу, стоит молодая женщина. Рядом — дочь. Чуть выше — бабушка. Три возраста одного лица.
— Наринэ, мне сложно подняться на второй этаж, подпишите, пожалуйста, книгу.
Пока подписываю, шёпотом повторяет: «Спасибо, спасибо».

Мальчик лет восьми протягивает пятигривенную купюру:
— Я вашу книгу забыл. Напишите на деньгах.
— Купюра-то мелковата! — шутит кто-то из взрослых.
— На крупную мы с мамой поедим! — не оборачиваясь, снисходительно объясняет мальчик.

— Садитесь рядом, — предлагаю высокой грузной женщине, которая, тяжело опираясь рукой на спинку скамейки, протягивает мне книгу.
— Не смогу. Ноги отекают.
— У нас, высоких, это общая беда.
— Нет-нет. У меня онкология. Всё хорошо, не пугайтесь! Но ноги отекают, и колени с трудом сгибаются. Не смогу сесть.
Желает здоровья, уходит.

Очередь пропускает беременную красавицу. Муж заботливо помогает ей сесть. Она улыбается — открыто, лучезарно. Ему, мне.
— Когда роды?
— Сегодня вечером. Вчера уже положили в клинику, а сегодня велели много ходить, вот я и отпросилась к вам. Со скрипом, но отпустили. Я книгу подписать и обратно. Можно вас обнять?

Девушка-фотограф, оба дня снимающая встречи, подходит, когда все ушли, протягивает «Манюню»:
— Подпишите, пожалуйста, самой лучшей в мире маме.
— Так и написать?
— Так и напишите.

В Киеве ночь, круглая луна, смазанная лента неоновых огней. Спят подсолнухи и маки, спят мосты и каштаны, спят чудища на доме химер. Подруга Маруся, высунув в окно машины руку, подпевает Вакарчуку: «Як поруч з тобою — життя починаеться знов! Починається знов!»
С такими читателями действительно жизнь начинается вновь.
Спасибо вам за это. Спасибо.