Кто-то скосил сухую траву, сгрёб её в дальний угол двора ...

Кто-то скосил сухую траву, сгрёб её в дальний угол двора и поджёг, запах едкий, горький, тленный. Городские морщатся, мне же не привыкать, я радуюсь ему, словно старому знакомому, дышу полной грудью. Подталкивая пустую баночку из-под монпансье, скачет по расчерченным мелом квадратикам одинокая мысль — скоро осень. Скоро. Осень.

Лето — время беспечное, легкомысленно-быстротечное, в лете столько радости, что кажется — его хватит на оставшуюся жизнь. Но на жестяных крышах гаражей раскинулись разноцветным листопадом вымытые ковры — жёлтые, синие, абрикосово-рубиновые. Скоро, совсем скоро осень.

На ужин медовый инжир, мягкий козий сыр, немного сухого вина под старое чёрно-белое кино, где влюблённый Богарт уедет за Хепбёрн в Париж. Наивный и прекрасный, канувший в лету мир, к которому если и возвращаться, то в Ереване — этот город удивительным образом умеет быть созвучным всему, что принято хранить в сердце и в душе. Этот город знает толк в настоящей красоте.

Завтра будет Алленовский "Манхэттен", прогулка по аллее платанов, долгое сидение на ступеньках Каскада, ветер и тишина. На синюю макушку библейской горы вновь задвинут облачный нимб, раскрасят закатным лиловым дома, запустят рапидную киносъёмку городских огней. Ничего не изнашивает человека так, как раскаяние, признается дорогой моему сердцу человек, и я вдруг пойму, что каждое расставание и есть повод для раскаяния. Повод вылинять, выцвести, облететь.

Ночь накинет на крыши домов вещаное покрывало небес, рассыплет звёздную мелочь, выпустит летучих мышей. В этом городе так мало необходимых мне людей. Без которых я — ополовиненный сосуд, высохшее русло реки, забытая марионетка театра теней. В этом городе так мало любимых людей! И разлука с каждым — вечность.
Лета стало мало, совсем на донышке, лета стало ровно столько, чтоб попрощаться и отпустить. Во дворе, гремя пустой банкой из-под монпансье, играет в классики жизнь.