Колыбельная ноября

Как можно рассказать о любви? Об одетых в копоть свечей, ушедших по пояс в землю хачкарах, о шуршащем листвяной шелухой ноябре, о предрассветном крике петухов, скоротечном и бестолковом, словно сама жизнь — не успел наглядеться — а она уже вспорхнула на плечо ближайшего холма, и, взмахнув разноцветным крылом, нырнула в облака — аа-а! Промелькнула, словно и не была.
Идёшь по заскорузлой дороге, щербатой, будто дно русла, каждая впадина — линия чьей-то жизни, чьё-то позабытое имя. За опрокинутым забором кладбища крохотный могильный камень, с охапку, с детскую люльку, что подвешивали под потолком сакли, и, медленно раскачивая, распевали — аа-а, аа-а! Если поводить пальцем по ржавому мху, можно различить имя — Якоб, родился и умер 18 декабря 1821 года, пришёл и сразу же ушёл на небеса — аа-а. Камень узорчатый, воздушный, словно укутанный в пуховый платок, тут крест, там крылатый ангел и рядом ребёнок — на круглом лице два огромных глаза, в них плещется душа — от края и до края, от этого берега и до самого конца. Вокруг сухая осока. И — молчаливый, пахнущий близким декабрём Берд. С перевала ночью прилетал ветер, рассказывал, что в Ущелье Сов лёг рыхлым настом снег, вроде недолгий, но к утру подтаял и сразу же покрылся ледяной коркой, заматерел. И теперь уже не сойдёт до самого апреля.
«Назавтра с макушки Мургуза спустится облако-Думан, привезёт в арбе пургу да стынь, как бы не отчаяться, как бы до весны дожить!» — причитал ветер камню Якоба, наматывая на стылые пальцы хриплую осоку.
Если идти от старого кладбища в сторону реки, мимо крепости, мимо пшеничного поля, мимо виноградника и уснувших пасек, можно добрести до Крест-горы. Местные знают её секрет и выжидательно молчат, а приезжие разочарованно разводят руками — тоже мне Крест-гора, обычный валун, высотой может с амбар, а может и того ниже, ну стоит особняком, ну зарос мхом, ну чуть откинулся на спину, словно собрался прикорнуть, что в нём такого, что нужно было так долго, так бесконечно долго к нему идти? Погоди-ка, а что это у него на верхушке? Неужели дырочка? Просверлили-нет? Само? Надо же, словно упавший с небес гигантский кулон. Странно-то как, вроде цельная глыба, а нижний край мягкий, податливый, песочно-глиняный. И в самой сердцевине этой податливости — кресты. Кресты!!! Один-два-три-четыре. Откуда?
— Камень крепкий, кувалдой не прошибёшь, — терпеливо объясняют местные, — а в ногах совсем неустойчивый. Но не падает, так и стоит века. Ливни смывают глину, а её не убывает, и кресты не исчезают, хотя должны были, но вот надо же, как проступали, так и проступают. Потому и Крест-гора. Ничего её не берёт, даже время.
Время. Оно в Берде такое, что кажется — его нет и не было никогда. Исчезло, забрав с собой всё, что дорого человеческой душе — имена, прикосновения, голоса. Запахи-цвета. Свечение над макушкой камня Якоба. Раньше оно было, а потом угасло. Как вернуть? — спрашиваю у себя, и тут же отвечаю — а зачем? Был Якоб — а теперь его нет. Только камень остался — крохотный, ажурный, подвешенный невидимой нитью под небеса.
Аа-а. Аа-а. Колыбельная ноября.