I don’t do advice

The Translator’s Invisibility: A History of Translation by Lawrence Venuti
My rating: 5 of 5 stars

Несомненно, самая полезная книжка по «переводоведению», что мне попадалась. И не только — это вообще самая полезная книжка по истории/теории перевода в обозримой вселенной (не считая Норы Галь, конечно, но там практика). Лоренс Венути объявляется самым вменяемым человеком в той же самой обозримой вселенной — и бесполезно спрашивать, как я жил раньше, не читамши его. Хорошо жил, чоужтам, но нужда и тяга к чтению его книжек по художественному переводу случились только сейчас. Ну и мозговые валентности свободные появились.
Т.е. он ничего особого нового не говорит, конечно, за исключением пристального разбора интересных кейсов (самые примечательные здесь — это, конечно, омофонные переводы Катулла четой Зукофских и переводы Эзры Паунда и Пола Блэкбёрна в ассортименте). Не новое оно потому, что практически до всего этого практический переводчик, как показывает практика и как правило, доходит своим умом. Мы же дошли вот. Но вся штука в том, как именно он этого ничего нового не говорит. Т.е. он иронически проходится по позиции, которой я и сам долгое время придерживался («есть законы термодинамики, но на кухне их знание не очень пригождается»), но польза в том, что он а). легитимизирует и наши (в т.ч.) практические подходы, б). показывает — в очередной уж раз, — что мы не одиноки во вселенной и вообще стоим на верном пути. Что не только полезно, разумеется, но и приятно.
В связи с объективной полезностью этой книжки для практики становится тем более непонятно, почему ее не существует на русском языке. Я, по крайней мере, не обнаружил, может, она, конечно, ходит в академическом самиздате. На Венути вообще я видел только ссылки и понавыдерганные цитаты из него — как правило, с весьма, гм, критическими, если не прямо ругательными комментариями.
Проблема тут вот в чем. По чтению некоторых советских и постсоветских «учебников художественного перевода» (Нелюбина и Хухуни, в частности) становится понятно, что теоретическая мысль в отечественном «переводоведении» замерла на рубеже начала 1960-х годов. На Юджине Найде примерно (работ которого тоже per se на русском в каком-либо серьезном объеме не существует, что странно, но вот поди ж ты). Найда, как известно, был библеистом и консультантом Американского библейского общества по переводу, т.е. махровейшим реакционером с советской точки зрения. Отчего его так полюбили советские теоретики, есть большая загадка — но для них он был (и остается, судя по всему, до сих пор) последним писком переводоведческой моды. Хотя теоретические выкладки свои он основывали лишь на практическом материале особенностей перевода одной книги (Книги, сказать вернее) со всеми вытекающими — и потому двигал теорию «приручения» иноязычного текста с позиций этноцентризма, культурного империализма и нарциссизма. Каковая стратегия и остается для наших диванных переводчиков симпатичной и основополагающей — в этом же, видать, и советские теоретики видели классовую и идеологическую близость.
Венути же, с ним спорящий уж четверть века, для них, само собой, по-прежнему анфан-террибль и подрывной радикал, слишком маргинальный для здешнего теоретического захолустья. Его взгляды остаются уделом филологов, да и то далеко не всех, а разделяют их и вообще единицы (предполагаю, их можно пересчитать по пальцам одной руки). Охранительные тенденции «советской школы перевода» же у нас по-прежнему, как мы видим, актуальны, городовые на посту и бдят, тащат и не пущают в перевод ничего, что не похоже на этнические консервы, именуемые «каноническими переводами». В этом если не трагедия, то уж точно драма, драма идей (тм).
Ну и в вопросах этики перевода Найда был ветхозаветно последователен, чего советские его цитатели предпочитали не замечать (тем самым вызывая сейчас сомнения в ценности и целостности собственных построений, см. Кашкина, к примеру). Он приравнивал работу переводчика к работе христианского миссионера и сообщал, что долг переводчика — идентифицироваться с народом: «как христианский служитель он должен идентифицироваться с Христом, как переводчик — со Словом, а как миссионер — с народом». Почему над ним не устроили показательный процесс с расстрелом, не очень понятно, за такие-то слова. Мы-то знаем и для себя уже давно решили, что никому ничего переводчик не должен: его верность — только переводимому тексту и его автору.
Найда, конечно, пыльноват, но нельзя сказать, чтобы он был совсем уж неправ или бесполезен для нас. Он проповедовал «динамическую эквивалентность», как известно, с ее популярным тезисом о «восприятии переведенного текста так, как его воспринимали в оригинале». Советская школа перевода по-пролетарски пошла дальше американского библеиста — и предлагала в той или иной форме переводить так, как если б «это было написано по-русски», что есть нонсенс. Вроде похоже, но разница огромного масштаба. Вдумчивому переводчику необходимо действовать во всем этом диапазоне между «приручением» и «остраннением» (язык не поворачивается называть эти крайние точки стратегии «доместикацией» и «форенизацией», как это делают наши кабинетные теоретики, борющиеся за чистоту русского языка; в данном случае — умозрительной «нормы», коя есть просто-напросто не что иное как «стандартный диалект»), таки да, беря все лучшее от обоих миров. Недаром Венути цитирует Пола Блэкбёрна, ответившего на прямой вопрос, что такое переводчик, заимствовав фразу у Боба Дилана: «Это тот, кто все тащит в дом. Псих, иными словами».
А если подытожить, то чтение «переводоведческих» академических текстов на русском языке — по-прежнему занятие потешное. Т.е. раньше раздражало, потому что ну нельзя же быть людьми настолько далекими от любого здравого смысла и практической пользы и так нагло торговать воздухом. Сейчас в этом появилась еще и определенная развлекательная ценность — примерно как на клоунов в цирке смотреть (ну и финский стыд, конечно, присутствует). Эти люди, по-прежнему цитируя Кашкина, Чуковского и прочих светочей, титанов и столпов «советской школы перевода» (они же, как уж вышло, — «священные коровы»), как-то не в курсе, похоже, что ничего нового тут придумать невозможно примерно с 1813 года, когда закончились (что в Англии, что в России — батальные полотна и там, и там, очень похожи, уж поверьте мне на слово) битвы критиков подушками в темноте — лекцией Фридриха Шлайермахера, в которой он сказал, что переводческих стратегий «существует лишь две. Либо переводчик как можно больше оставляет автора в покое и тащит к нему читателя; либо оставляет в покое читателя и подтягивает к нему автора». Все остальные измышления на эту тему — пустое сотрясение воздуха и обман покупателя.
Поскольку тема по-прежнему во мне животрепещет, можно ожидать продолжения.

The Scandals of Translation: Towards an Ethics of Difference by Lawrence Venuti
My rating: 5 of 5 stars

Продолжение банкета. Венути здесь собирает воедино маргиналии к темам, покрытым первой книгой, и пытается отвечать на разнообразные вопросы, почему у нас все так. Почему преимущественно переводятся и издаются такие книжки, а не те, какие бы хотелось? Отчего популярна всякая шняга, а не, опять же, гениальные книги, которые нравятся нам? Почему нас учат тому, чему нас учат, а не чему-то по-настоящему полезному? Откуда вот это вот все и зачем? И т.д.
Как и при чтении первой книги, здесь тоже имеет автоматически заменять «англоговорящий мир» на «русскоговорящий», делать некоторую поправку на экономику и — «сличать, сличать» (с). Тогда становится понятно, почему великодержавный этноцентризм в переводе — практика порочная (а так — поди это объясни, не поймут же). Это в широком смысле. А в более узкоспециальном — почему не стоит сводить практику и преподавание перевода к лингвистике, как это часто и широко делают, и почему это ведет к культурному шовинизму. Интересных кейсов тут тоже очень много — в частности, очень познавателен краткий очерк художественного перевода в Китае в первой половине ХХ века: много полезных параллелей отсюда может вывести пытливый читатель.
Ну и важный вопрос этики продолжает освещаться: иллюзия прозрачности и беглости достигается престидижитацией переводчика, жонглирующего стандартным диалектом. Само по себе это, конечно, немалое искусство, спору нет, но иллюзия от этого не перестает быть иллюзией. Приручающему переводчику приходится очень сильно стараться, чтобы чужой текст стал приемлем для переводящей его культуры, но достигается это в широком диапазоне за счет, в первую очередь, измены автору и его стилю, натужным (хоть и сколь угодно ловким и умелым) сужением диапазона и обеднением регистров речи. А чужой текст так и остается чужим, так что остранняющий подход тут, безусловно, честнее.

Translation Changes Everything: Theory and Practice by Lawrence Venuti
My rating: 5 of 5 stars

Читая эту подборку эссе, продолжающую и развивающую темы, обозначенные ранее, убеждаешься еще раз (и не раз), что у каждого практика — своя теория. Венути (как, собственного любого теоретика-описателя) имеет смысл читать не вместо букваря, а лишь как закрепление пройденного материала, так что мне в этом смысле повезло, я бы решил. И выработав в себе достаточный иммунитет, потому что иначе это грозит синдромом сороконожки. Они именно что способен объяснить, почему ты это делаешь, но не способен, конечно, научить, как. Все его примеры — скорее подтверждение уже открытого: да, можно и так. Среди хайлайтов этого тома — более подробное растолкование речевого «остатка» (по Жан-Жаку Лесёрклю) и «насильственной верности» (по Льюису). В целом, и эта книжка, разумеется, неимоверно полезна, хотя закрыв ее по-прежнему подмывает все это немедленно забыть.

Минувшие дни. Воспоминания by Нина Дьяконова
My rating: 5 of 5 stars

Воспоминания Нины Яковлевны с виду незамысловаты и читаются как текст очень пожилого человека, но в этом и их прелесть и ценность. Эта небольшая книжка очень утешает — она показывает непрерывность истинной интеллигентской и гуманитарной традиции на этих территориях, невзирая ни на что, а прикасаться к ней всегда полезно. Я очень рад, что мне довелось слушать Н.Я. живьем, и в мемуарах приятно было увидеть, что свои гастроли во Владивостоке в 1980 году она помнила. Тогда, помню, она поразила всех нас — истинно «железная леди» англистики и литературоведения. Кроме того, здесь обнаружилась еще парочка интересных «рукопожатий» — косвенных и/или виртуальных, но тем не менее. И пара ее книг у меня на полке до сих пор, они пережили года и переезды. Не скажу, что ее лекции и эти книжки дали мне основной стимул заниматься тем, чем я занимаюсь до сих пор, но одной из важных ролевых моделей для меня, тогда буквально вчерашнего школьника, она, несомненно, стала. Спасибо ей за это огромное и низкий поклон.

Everybaby by Anna Krushelnitskaya
My rating: 5 of 5 stars

Продолжаем нашу читательскую программу «Вечера за чтением дальневосточной прозы», как когда-то говорило Приморское радио. Анна Крушельницкая — осколок ДВ-диаспоры (Чита-Владивосток) из Анн-Арбора, и это ее первая (и пока единственная) книжка: монологическое высказывание в коротких историях, изящных, щемящих, порой пронзительных, иногда мрачных — о крохотных людях и их всяких отношениях в диапазоне от любви до ненависти. Человечки у нее настолько крохотные, что поневоле вспоминаешь Чехова и Карвера. Масса затекста и подводного течения. Все, чем нам бывает дорог бытовой психологический реализм и, что называется, «современная женская проза».

Малый мир. Дон Камилло by Giovannino Guareschi
My rating: 4 of 5 stars

Классика итальянского примерно юмора, которая в ХХ веке была популярнее… ну да, Иисуса Христа. Перевели Гуарески на все мыслимые языки мира, включая гренландский и вьетнамский — до последнего времени не было только на китайском и русском. А потом и китайцы издали. Русский перевод появился только в этом столетии, лет пять назад — и он достаточно пыльный и суконный, но представление дает. К чести русского издателя, огни не пошли по пути сокращений и адаптаций, что делалось при переводах на английский (что и создало книгам Гуарески о Доне Камилло мировую славу, собственно), хоть и издали только первую из примерно шести книжек. А почему его не издавали в советском союзе, примерно очевидно. Верующие коммунисты и революционные попы всегда неуместны — и даже теперь, когда первых развелось во множестве, а вторых на этой территории как не было, так нет. Но если гипотетически предположить, что в этой стране в референтных группах еще остались люди, умеющие читать, то им это пригодится. Для спасения души, конечно.
По сути это, конечно, даже не сколько юмор марки ха-ха, хотя там и в русском переводе осталось несколько звонких фраз, невзирая на усилия переводчицы затупить все острые углы, сколько гимн терпимости и гуманизму в широком смысле. А самый комический персонаж, конечно, — голос Иисуса из распятия. Особенно когда понимает, что его наебали, — или наебывает кого-то сам. «Ты служишь не делу мировой революции — ты служишь орфографии и синтаксису».
Экранизации Жюльена Дювивье с Фернанделем — очень клевые, кстати, хотя русский перевод и там посасывает.

[image error]  

  

  

  

я как-то пропустил, что Макси чуть ли не год назад выложил раритет: Сдвиг исполняет свою версию Дёминого “Плана уничтожения меня”. собственно, версия близка к оригиналу, потому что ну что там может быть нового, а оригинал никогда не записывался, насколько мне известно. вот она:

Filed under: Дёма, just so stories