Пропариж

Проснуться в самую рань, распахнуть окно, улыбнуться рассвету, спуститься к завтраку, обнаружить, что у метрдотеля взгляд твоего отца и его улыбка, в этом городе живут удивительно красивые люди, но некоторые отличаются той до боли знакомой красотой, от которой перехватывает дыхание, бонжур мадам, бонжур месье, коман сава, бьен, мерси, соорудить себе наспех бутерброд, выпить кофе с молоком, время терпит, можно прогуляться

пройтись до Триумфальной арки, полюбоваться развевающимся флагом, а дальше вниз, вниз, на льющийся откуда-то из-под небес настойчивый колокольный звон — густой, требовательный, непререкаемый, углядеть высокий, знакомый купол колокольни — неужели апостольский?— ан нет, церковь Сан-Пьер-де-Шайо, смурые профили святых, неожиданно византийские фрески и колонны, темноликие монахи, застать праздничные шествия: французское — под нестройное песнопение, ирландское — под волынку, паства с робкими, едва проклюнувшимися ветвями вербы — Вербное у католиков, значит и у твоих Цахказард, день освещения ивовых и вербных ветвей

улыбаться людям, собирать охапки их улыбок, выйти к Сене, кивнуть золотистому куполу русского храма, помахать Эйфелевой башне, вернуться другой дорогой, заглянуть в патиссери, выпить горячего чая, доехать до редакции журнала «Nouvelles d'Arménie», где с тобой долго и обстоятельно будет беседовать Элизабет-помнящая-родства — о городе детства, о Москве, о твоих родных, потом о своих родных — о том, как grand hayrik просил говорить с ним только по-армянски, потому что хотя бы так вы его не забудете, и вы не забыли

поехать на встречу с читателями, их будет неожиданно много — и ты растеряешься, потому что не верила, что кто-либо придёт, а они пришли, и слушают тебя, напротив стоит Цыпкин — неожиданно серьёзный, настоящий, и ты вдруг понимаешь, что ему предстоит пройти тот же путь, что и тебе — от смеха к горечи, только он этого пока не знает, а ты уже знаешь, а потом ты подписываешь книги, и люди благодарят и дарят подарки, и тебе неудобно, потому что это лишнее, ну правда лишнее, но люди улыбаются — это вам, это вам

ночью, внезапно проголодавшись, вы заглядываете поесть пиццы, и умница Аствацатуров рассказывает истории — одну прекраснее другой, и вы слушаете, затаив дыхание, что, впрочем, не мешает вам поглощать пиццу и запивать её вином, у издательницы Маши зелёные кошачьи глаза, у редактора Анны они медовые, а у Надеж с лёгкой лукавинкой, потом вы едете по ночному городу, который немного похож на Петербург, и совсем не похож на город твоего детства, когда-нибудь перестанешь искать его черты в чертах других городов? — безнадёжно коришь ты себя

добравшись до гостиницы, бережно разворачиваешь подарки, и вдруг из нарядной салфетки выкатывается солнечный круг гаты и озаряет всё вокруг, а ты стоишь над ним, ослеплённый и оглушённый, и хватаешь ртом воздух, а потом, отдышавшись, отламываешь кусочек и ешь — давясь и размазывая по щекам слёзы — после пиццы, после вина, после многоголосья книжного салона, холодной Сены и прокуренного голоса Элизабет, рассказывающего о grand hayrik, после колокольного звона Сан-Пьер-де-Шайо и освященных ветвей вербы: И когда вошёл Он в Иерусалим, весь город пришёл в движение и говорил: кто Сей?— Народ же говорил: Сей есть Иисус, Пророк из Назарета Галилейского, и вошел Иисус в храм Божий и выгнал всех продающих и покупающих (...), и приступили к Нему в храме слепые и хромые, и Он исцелил их

и я хочу поблагодарить всех, кто вёл и оберегал меня эти дни, спасибо, что были рядом, грели и исцеляли, спасибо, что подарили мне тот Париж, о котором я не смела даже мечтать.