Pandora in the Congo Quotes

“Yes, I felt very small. The typewriter seemed larger than a piano, I was less than a molecule. What could I do? I drank more.”
― Albert Sánchez Piñol, Pandora in the Congo

“Most geniuses are geniuses because of the way they manage their natural talents. He was one because of the way he took advantage of the world's defects.”
― Albert Sánchez Piñol, Pandora in the Congo

“And one of Richard’s few merits was being able to recognise his limitations, and so he enlisted under any flag that William was able to wave. That is a universal law: the clueless obey the insane.”
― Albert Sánchez Piñol, Pandora In The Congo

“Love is very difficult to understand. And do you know why? Because love is the most idiotic thing in the universe, Tommy, but also the most important. That's why it's so hard to understand.”
― Albert Sánchez Piñol, Pandora in the Congo

“A turtle without a shell is a very strange thing. Even with shells, turtles are very strange things, with their miniature elephant's feet, parrot's beak and ludicrous tail.”
― Albert Sánchez Piñol, Pandora in the Congo

“We sat down and I felt as if we were one of those rich married couples, more separated than united by their dinner table.”
― Albert Sánchez Piñol, Pandora in the Congo

“It was her, Marie Antoinette, scrutinizing me, satanically silent. Some would say that Marie Antoinette could only express her hate in silence because she was a turtle. To these naive souls I would reply that hate, like laughter, makes less noise the deeper it is.”
― Albert Sánchez Piñol, Pandora in the Congo

“The most incomprehensible aspect of horror is that there is nothing to understand. Horror is incredibly shallow and common. One only needs two things in order to kill: the ability and the desire.”
― Albert Sánchez Piñol, Pandora in the Congo

“Рабы без хозяина превращаются в свободных людей. Хозяева без рабов – ничто.

чем больше ложь, тем достовернее она кажется.

Конго было странным местом: боль и наслаждение там смешивались и накладывались друг на друга, как опавшие листья.

В этом заключается одна из всеобщих мировых закономерностей: те, у кого нет своих мозгов, подчиняются бредовым идеям других.

Мне не пришло в голову сопротивляться, когда меня отправляли на эту войну. Я пошел на фронт, как баран на бойню. А надев баранью униформу, я принял на себя ответственность, которую несут бараны. Бараны не невинны, они просто глупы.

В то время я снимал комнату в бедном районе, там, где люди и мыши вели постоянную войну, не доходившую никогда до решающего сражения.

Госпожа Пинкертон не понимала различия между любовью и хорошим воспитанием, и если бы кто-нибудь спросил ее, что больше всего беспокоило ее в этой жизни, она, несомненно, ответила бы, что ей внушает истинный ужас возможность опоздать на собственные похороны.

... потому что они смотрели на мир глазами пиратов и видели перед собой добычу, а не сокровище.

Он обладал тем, чем мне было не дано обладать никогда. Никогда. А слово «никогда» невероятно длинное. Я повторяю его: никогда.

Если бы судьи сочувствовали подсудимым, тюрьмы были бы пусты, а они забиты до отказа. Говорят, что правосудие освещает цивилизацию, как яркое солнце. Пусть так. Но говорят также, что от солнца нечего ждать слез.

Мы обычно думаем, что причиненная боль тем сильнее, чем больше усилие, которое пришлось приложить, чтобы нанести удар. Вовсе нет. Конго поставило Маркуса в исключительное положение: для активного участия в производимом зле ему надо было сделать лишь маленькую уступку – просто протянуть руку. Сейчас, прожив жизнь, я ни на минуту не сомневаюсь: этот жест стал сутью всего XX века.

В этом заключается одна из всеобщих мировых закономерностей: те, у кого нет своих мозгов, подчиняются бредовым идеям других.”
― Альберт Санчес Пиньоль, Pandora in the Congo