The Faces Quotes

“Peace meant not existing in other people’s consciousness.”
― Tove Ditlevsen, The Faces

“Nogle, især piger, havde måttet leve deres mors barndom, mens deres egen lå gemt hen i en hemmelig skuffe. For sådanne piger var det vanskeligst. Deres stemmer brød ud af dem som materien af et sår, og lyden af den forskrækkede dem, som når de opdagede, at nogen havde læst i deres dagbog, skønt den var låst inde mellem skrammel og gammelt legetøj fra den tid, hvor de bar en firårigs udsatte ansigt. Det stirrede op på dem mellem snurretoppene og de invalide dukker med det uskyldige, forbavsede glasblik. Deres søvn var let og lugtede af angst. Hver aften når de ryddede op på deres værelse, måtte de samle deres tanker sammen for natten som fugle, der skal lokkes ind i deres bur. Det hændte, at en af dem ikke var deres egen, og så vidste de ikke, hvor de skulle gøre af den. I farten, for de var altid trætte, proppede de den om bag et skab eller ind mellem to bøger i reolen. Men når de vågnede, disse piger, passede tankerne ikke mere til deres ansigt, som havde opløst sig under søvnen ligesom en fastelavnsmaske, hvis stive pap er revnet og gennemvædet af den varme ånde. Med besvær tog de det nye ansigt på sig som en skæbne, og de blev svimle af at se ned på deres fødder, så stor var afstanden blevet i nattens løb.”
― Tove Ditlevsen, Faces

“She no longer belonged to herself. No matter where she sought refuge, people had unashamedly formed an image of her over which she had no control.”
― Tove Ditlevsen, The Faces

“But you know what — it takes more bravery to worry about your neighbor's calluses than about the blacks in the Congo.”
― Tove Ditlevsen, The Faces

“Gitte almost never took baths. She had a black line under her chin because she would just rub the sponge across her face. Dirt was part of her view of life. You have to remember, she said, that penicillin is made from mold.”
― Tove Ditlevsen, The Faces

“She stared at her friend as a feeling of total desolation slipped through her, as if she were drifting away on an ice floe without a single living person hearing her cries for help.”
― Tove Ditlevsen, The Faces

“...and the fear came back like a faithful friend who doesn't care whether return his feelings or not.”
― Tove Ditlevsen, The Faces

“But what was real in this world, and what was not real? Wasn’t it a kind of sickness that people could walk around holding onto their own ego? – that whole chaos of voices, faces, and memories that they only dared to let slip from themselves drop by drop, and never could be certain of retrieving again.”
― Tove Ditlevsen, The Faces

“К середине утра свет старел. У него был оттенок сухой пожелтелости, как у поблеклых любительских фотографий в ящике, который давно не открывали. Солнце пряталось за серыми, державшимися вместе тучами; небо испускало слабый запах, спертый, как дыхание давно не евших людей.”
― Тове Дитлевсен, The Faces

“Жизнь — цепочка крошечных и незаметных событий, которые могут переехать человека, если упустить из виду хотя бы одно из них.”
― Тове Дитлевсен, The Faces

“Тонкая, изогнутая вопросительным знаком, она вытягивала книгу с самой нижней полки. В этой позе она застыла немного дольше обычного, словно марионетка, чей хозяин забыл потянуть за веревочки.”
― Тове Дитлевсен, The Faces

“Она прикрыла глаза, и перед ней сразу закружились маленькие балерины, как будто их нарисовали на изнанке век.”
― Тове Дитлевсен, The Faces

“Преисподняя окутала ее, и она спрятала голову в ладонях. Слезы ползли по щекам, и казалось, лицо тает, течет сквозь пальцы.”
― Тове Дитлевсен, The Faces

“Надежда прокралась в нее мелодичными нежными фразами, злость улеглась, словно собака на свое место.”
― Тове Дитлевсен, The Faces

“Больше она самой себе не принадлежала. Где бы она ни пыталась найти убежище, люди нагло создавали представление о ней, на которое она никак не могла повлиять. Рильке где-то писал: «Найдешь имя свое на устах чужих, возьми другое». Ее пальцы скользили по лицу — она словно желала убедиться, что его никто не отнял, пока она лежала без сознания и не могла за ним следить.”
― Тове Дитлевсен, The Faces

“Время взмахнуло своими ужасными крыльями и унеслось вместе с действительностью, которая ей уже не принадлежала. Все невзгоды покинули ее, и она подняла взгляд к голубому небу, усыпанному воспоминаниями.”
― Тове Дитлевсен, The Faces

“Она забрала свой голос обратно, и он лежал на ее языке, тугой и блестящий, точно свернувшаяся кольцом змея, — готовый к нападению.”
― Тове Дитлевсен, The Faces

“Искусственный свет опередил звезды. Теплый и позолоченный, он заливался под веки, просачивался сквозь поры в коже и попадал в кровь, где расходился сетью по воспоминаниям и нежно касался полузабытых событий. Они пересекали Ратушную площадь, лицо Герта то затемнялось, то подсвечивалось светом от мерцающей световой рекламы, которая всегда оставалась неизменной.”
― Тове Дитлевсен, The Faces

“Любовь распростерлась между ними — такая уязвимая, словно натянутый кусок марли. Она прекрасно понимала: долго это не продлится. Ненависть, обиды, равнодушие и эгоизм вернутся, как старые верные приятели, и им никак не докажешь, что здесь их никто не ждал.”
― Тове Дитлевсен, The Faces

“Церкви, колонны, грязно-соленые стены елизаветинской эпохи —
Как спокойно прощаются люди со всем, что обрушилось грудой щебенки.
Бомбы есть бомбы — им надо во что-то попасть. Благослови каждую,
Что падет по косой на строенье в готическом стиле, если спасется хотя бы один ребенок.
Искусством нельзя торговать, меняя его на рабство, позор и злобу.
Что толку в том, чтобы спасти Нотр-Дам, заплатив за это свободой?
Искусство вправе получить свои раны, саднящие, кровавые.
Лондон, лишенный памятников, — таким его и полюбит мир.

— Нет, — повторила она. — Я по-прежнему слышу голоса, а здоровый человек их не слышит. И я совсем не разбираюсь в работе по дому.
— Вам совершенно ни к чему в ней разбираться, — настойчиво ответил он. — Достаточно того, что вы разбираетесь в поэзии. Я считаю, что вы написали совершенно восхитительные стихи.
— Они безнадежно банальны, — добавил он, — в них столько признаний о том, что вы чувствуете, что чувствуете, когда чувствуете.

— Пусть те, кто хочет, спасают мир, лишь бы тебе удалось понять его — отчетливо, ясно и как единое целое.”
― Тове Дитлевсен, The Faces

“Жизнь — цепочка крошечных и незаметных событий, которые могут переехать человека, если упустить из виду хотя бы одно из них.

Откуда-то явилась тревожная мысль: рук в мире вдвое больше, чем лиц.

Мы всегда переоцениваем значение того, чего у нас нет

But I was young and foolish, and now am full of tears

Под глазами набрякли небольшие мешки, словно он носил в них горькие воспоминания о неудавшейся жизни.

Лизе сняла халат и снова залезла под одеяло. В его хорошо знакомых складках не было ни капли сна.

в мире достаточно людей и книг. Добавлять к ним что-то новое — только повторяться

Покой — значит не существовать в сознании других людей

«Никакого пути к любви не существует. Она лежит поперек пути и разрушает его, исчезнув».

В назойливом звуке телевизора таилась угроза, враждебный ей мир призывал к безотлагательному участию

Где бы она ни пыталась найти убежище, люди нагло создавали представление о ней, на которое она никак не могла повлиять.

Наде она казалась впечатляюще терпимой, но та путала терпимость с безразличием. Чтобы быть терпимой, нужно быть сопричастной.

Она позволила кроткой и унылой мысли пробраться на страницы книги. Мысль вывалилась из нее и повисла на краю обложки, пока не начала падать на пол каплями, как слезы с ресниц. Гитте присвоила себе книгу, словно во всем мире не существовало другого экземпляра и другого возможного толкования.”
― Тове Дитлевсен, The Faces

“Дети носили лица тех, в кого им предстояло вырасти, — правда, лица становились впору лишь через много лет. Почти всегда они сидели слишком высоко, и детям приходилось тянуться на цыпочках и прилагать много усилий, чтобы хотя бы взглянуть на изображение по ту сторону век. Некоторым, особенно девочкам, выпадало проживать детство своих матерей, пока собственное хранилось взаперти в секретном шкафчике. Таким девочкам приходилось очень сложно. Голос сочился из них, словно гной из раны, и одно его звучание пугало, словно они обнаружили, что кто-то прочитал их дневник, хотя тот и был закопан под всякой ерундой и старыми игрушками еще с тех времен, когда им, четырехлетним, надо было носить уже использованное лицо. Оно выглядывало между юлой и искалеченными куклами, таращило стеклянные глаза невинно и удивленно. Их сон был чуток и смердел страхами. По вечерам, во время уборки в комнате, девочкам приходилось собирать свои мысли, словно птах, которых нужно запереть в клетке. Иногда обнаруживалось, что одна из них чужая, и что с ней делать — непонятно. Девочки в спешке из-за вечной усталости прятали эту птаху за шкаф или между ­книгами на полке. Но утром мысли больше не подходили их лицам, разлагались во время сна, словно карнавальная маска, треснувшая и размокшая от теплого дыхания. С трудом удавалось натянуть на себя новые лица, точно судьбы, и при одном только взгляде на ноги кружилась голова — так стремительно увеличивалось расстояние до них за одну ночь.”
― Тове Дитлевсен, The Faces