It's Me, Eddie Quotes

“— Я ебал вас всех, ебаные в рот суки! — говорю я и вытираю слезы кулаком. Может быть, я адресую эти слова билдингам вокруг. Я не знаю.
— Я ебал вас всех, ебаные в рот суки! Идите вы все на хуй! — шепчу я.”
― Эдуард Лимонов, Это я – Эдичка

“Что ж ты, мир — еб твою мать! Ну, я терплю-терплю, но когда-то это мне надоест. Раз нет места мне и многим другим, то на хуй такая цивилизация нужна?!”
― Эдуард Лимонов, Это я – Эдичка

“Господи, как скучно все это, вот так, без любви, и утро скучное, и рассвет серенький, как неинтересно все...”
― Эдуард Лимонов, Это я – Эдичка

“Хладнокровные американцы, умные бля люди, советуют таким, как мы, переменить профессию. Непонятно одно, почему они сами не меняют своих профессий. Бизнесмен, потеряв полсостояния, бросается с 45-го этажа своего оффиса, но не идет работать гардом. Сломаться я и в СССР мог, на хуя сюда было ехать. Все, чего от меня хотела советская власть – чтоб я переменил профессию.”
― Eduard Limonov, It's Me, Eddie: A Fictional Memoir

“Aunque ya no me jode pensar en mi vida anterior, me esfuerzo tanto en olvidarla que creo que al final lo conseguiré. Tienes que ser así, si no uno está siempre en decadencia.”
― Eduard Limonov, It's Me, Eddie: A Fictional Memoir

“Не мог же я сказать ему, что его «Адам и Ева» — это не литературная форма, а форма охуения от западной жизни, в которую он, как и все мы, вступил по приезде сюда.”
― Eduard Limonov, It's Me, Eddie: A Fictional Memoir

“Я писатель уже десять лет. Я не виноват, что обоим государствам мой труд не нужен. Я делаю мою работу - где мои деньги? Оба государства пиздят, что они устроены справедливо, но где мои деньги?”
― Eduard Limonov, It's Me, Eddie: A Fictional Memoir

“Я прошел довольно далеко по укатанному отливом песку, глядя в океан, надеясь на что-то, но ничего и никого нужного для моих целей не встретил, только несколько детей и девочек-подростков остановили мое внимание. Но между ними и мной уже лежал непреодолимый мой возраст, моя полная прошлого голова, изрезанные мои руки и все та же грусть. Я вернулся к своим, условно говоря, разумеется, условно.”
― Eduard Limonov, It's Me, Eddie: A Fictional Memoir

“«Он циничный и умный», — говорил о нем Жигулин, говорили другие. Циничный и умный мужчина, а где же ваша доброта? И хуля все стоит в этом мире без доброты?”
― Эдуард Лимонов, Это я – Эдичка

“тяжелые испарения безлюбой души”
― Эдуард Лимонов, Это я – Эдичка

“Я хожу по жарким улицам летнего Нью-Йорка с улыбкой. Улыбка предназначается всем. И истеричной девушке с лохмотьями кудрей, играющей на неопределенном музыкальном инструменте, и черным, и белым, и желтым — идущим, стоящим или бегущим по улице, оборванные они и грязные или чисто вымытые и благоухающие духами. Я иду, покачивая бедрами, туго обтянутыми белыми штанами. Мои обнаженные руки и грудь коричневые и гладенькие. На мне все белое и мои ступни обнажены, лишь в одном месте пересекают их ремни босоножек. Мужчина и женщина, я иду на каблуках. Иду, двигаюсь. На меня смотрят.
Я вступаю в контакт с любым экземпляром человеческой породы, который только проявит интерес и внимание ко мне, скажет мне слово или улыбнется в ответ. Моя душа и тело доступны каждому. Я пойду с вами куда угодно — в темные кварталы Вест-сайда или в богатые апартменты Парк-авеню. Я пососу вам хуй, поглажу вас всего руками, ласково и любовно буду ласкать ваши половые органы. Я полижу вам пизду, тихо раздвинув ее тонкими ласковыми пальцами. Я добьюсь вашего оргазма и потом уже выебу вас сладострастно, медленно и нежно. На окне будет в это время болтаться какая-нибудь занавеска. А может, это будет на улице, на скамейке в сквере или парке, и от душной беседы мы вдруг перейдем к томительным прикосновениям.
Я не хочу работать, как-то называться и иметь профессию. Я работаю с вами. Я послан на эти улицы, я живу на них, я на них дома. И вы можете встретить меня и сказать мне: «Здравствуй, Эдичка!» И я отвечу: «Здравствуй, сладкий!».”
― Эдуард Лимонов, Это я – Эдичка

“Почему вы, русские, вечно напиваетесь? Маша напилась. В одном углу лежал пьяный русский поэт, в другом — пьяный русский писатель.”
― Эдуард Лимонов, Это я – Эдичка

“Взяв свой хуй, который по пьянке не очень-то мне повиновался, то стоял, то не стоял, кренился и падал, я прикоснулся им к ее пизде. Я опять отдаю ей должное — пизда у нее была хорошая, сладкая, сочная, спелая пизда — видите, сколько эпитетов. Поводив хуем по ее пизде, которая от этого прикосновения стала еще жарче и понравилась моему хую как и мне, я воткнул его в эту мягкость, текучесть и сочность. Он втиснулся туда, в это таинственное место. И уже наученный горьким опытом, я все-таки считаю это место таинственным.
Я некоторое время поебал ее, раздражая и раздвигая хуем ее слипшийся канал, это было мне приятно, но хуй мой от проведенных в бессознании может быть шести или семи часов все же не налился в полную силу, мое воображение и голова работали куда лучше, чем мой бедный цветок.
Я поебал ее, она кончила, а я даже не возбудился по-настоящему. А пизда, я же вам говорю, была вся подернута слизью, мягкая, всасывающая мой хуй. Пизда не была истеричной, как Розанн, она не раздражалась, не кричала, она была пиздой 33-х или 35-тилетней бабы, доброй пиздой, которая, казалось, кротко увещевает и успокаивает. — «Все умрем, будь здесь, здесь тепло и сыро, жгуче и спокойно, и только здесь человек чувствует себя на месте». Вот что говорила ее пизда и я был с ней, мягкой, пухлой и хлипкой, согласен.”
― Эдуард Лимонов, Это я – Эдичка

“Руммейт улыбнулась так, что мне захотелось тут же обнять ее, поцеловать, притронуться к ней, потереться о нее, и вообще улечься с ней прямо тут же, и ласкать ее, что я приблизительно через час и сделал.”
― Эдуард Лимонов, Это я – Эдичка

“Я твердо знал, что мне нужен человек, безразлично, мужчина ли, женщина, но чтоб любил он меня. К тому времени я уже четко знал, ведь я стал разумнее, нормальнее, и так много думал вынужденно последнее время — что вся моя жизнь была поисками любви, порой бессознательными поисками, порой сознательными.”
― Эдуард Лимонов, Это я – Эдичка

“Боясь все-таки, что я выйду из игры, что мой хуй упадет, я был еще болен, я решил сосредоточиться и кончить. Я призвал в помощь Елену, которую кто-то ебет. Я довольно объемно представил ее ебущейся с кем-то, мне отвратительным, но это не помогло ни хуя, как я ни старался. Тогда я вернулся к действительности, стал входить в то, что мы делали с Джонни, но почему-то это казалось мне естественным и нормальным и тоже не подвинуло меня на пути к оргазму. И тогда я вспомнил какую-то картинку или фотографию, где изображена мастурбирующая одинокая женщина лет тридцати. И да простит меня Джонни, но от ощущения вывернутости ее пизды наружу, увидев как бы въяве ее плохо залакированный красным лаком ноготок на мизинце, которым она терла верхнюю часть своей половой щели, сдвинутые вниз на высокие шнурованные сапоги трусики с небольшим желтым пятном посередине, маленькие, жалкие, лоскутик-тряпочка трусики одинокой стареющей женщины, ее маленькие с одной-двумя морщинками груди — я и кончил.
Не берусь объяснять, в чем заключалась тут для меня притягательность — почему именно мастурбирующая осенняя женщина должна была меня возбуждать к оргазму и возбудила, не знаю, но я очень хорошо кончил. И пусть простит меня Джонни за то, что “мне пришлось прибегнуть к помощи этой дамы, он делал это лучше любой женщины, лучше всех, имея мой хуй у него во рту, я чувствовал себя спокойно и счастливо. Один он — подонок и грязь уличная, попрошайка, ничтожнейший из ничтожнейших — любовно и нежно целовал мой хуй, смеялся мне, прижимал меня к себе, целовал мою попку и плечи.”
― Эдуард Лимонов, Это я – Эдичка

“Он любил эту работу, он всасывал мой бледный хуй в себя, и потом снова мой хуй выплывал из него на волнах сладостных, мягких и теплых-теплых — такие были у него губы, как волны южных морей — большие и теплые.”
― Эдуард Лимонов, Это я – Эдичка

“Шесть лет мой воровской опыт насчитывает — с пятнадцати до двадцати одного года. После двадцати одного я стал поэтом и интеллигентом.”
― Эдуард Лимонов, Это я – Эдичка

“— Хуля это — бутылка водки на такую кодлу! — сказал уныло Алешка.”
― Эдуард Лимонов, Это я – Эдичка

“Андрей был с длиннющими волосами, в джинсах, с бородой, хуй скажешь, что он приехал из СССР, обо мне это тоже хуй скажешь. Мы прикончили ром, пришел еще один парень, здоровенный блондин из Ленинграда, поэт, тихий такой, стихи о КГБ и о сапогах пишет, формалистическое. На хуя он приехал сюда в Америку — тоже неизвестно.”
― Эдуард Лимонов, Это я – Эдичка

“Я как бы бежал не глядя, бежал, устал, остановился, задумался, и мир предстал мягким, ласковым, все прощающим, все смывающим вечным миром.”
― Эдуард Лимонов, Это я – Эдичка

“Я сказал ему, что там, в отеле «Лейтем» я был счастлив, я любил и ебал свою Елену, мы переворачивали всю постель, и помню, ебались во время выступления Солженицына с включенным телевизором и его мордой на экране, ебались, и я хотел в этот момент кончить, но не мог, созерцая его в полувоенном френче, даже сладкая пипка моей девочки не могла меня заставить кончить. Ебались мы при Солженицыне, конечно, из озорства.”
― Эдуард Лимонов, Это я – Эдичка

“— С этой-то феодальной культурой, — говорю я, — внушающей людям неправильные отношения между людьми, возникшие в далеком прошлом при другом порядке вещей, с ней как? Разрушить ее на хуй, вредную, опасную, все эти рассказики о добрых миллионерах, о прекрасной полиции, защищающей граждан от зверских преступников, о великодушных политических деятелях — любителях цветов и детей. Почему ни одна падла из господ писателей, Алешка, ни одна, заметь — не напишет, что преступления, большинство их, порождены самой цивилизацией. Что если человек прирезал другого и взял его деньги, то вовсе не потому, что ему цвет и хрустение этих бумажек до степени убийства другого нравятся. Он от общества своего знает, что эти бумажки среди его сородичей — Бог, они ему и женщину дадут какую захочет, и жратву дадут, и от изнуряющей физической работы избавят. Или человек за измену жену убил. Но если бы нравы были другие, мораль другая, и только любовь мерила бы отношения между людьми, то зачем бы он за нелюбовь убивал. Нелюбовь это несчастье, за нее жалеть нужно. По телевидению все семьи да джентльменов в костюмах показывают. Но это уже уходит — джентльмены в костюмах уходят, и дикий ветер новых отношений, игнорируя все полицейские меры, все религиозные рогатки, воет над Америкой и всем миром. Джентльмен в костюме, седой глава семьи терпит поражение за поражением, и скоро, очень скоро он уже не будет управлять миром. Муж и жена, сошедшиеся, чтобы было спокойнее и экономически выгоднее жить, не по любви, а по приказанию обычая, это всегда было искусственно и порождало массу трагедий. На хуй сохранять отживший обычай…
Так я его агитировал, он возражал, а потом я все же занялся капустой, а он «Меморандумом».”
― Эдуард Лимонов, Это я – Эдичка

“А любовь нужна этому миру, мир вопит о любви. Я вижу, что миру нужны не национальные самоопределения, не правительства из тех или иных лиц, не смена одной бюрократии на другую, капиталистической на социалистическую, не капиталисты или коммунисты у власти, и те и другие в пиджаках — миру нужно разрушение основ этой человеконенавистнической цивилизации — новые нормы поведения и общественных отношений, миру нужно настоящее равенство имущественное; наконец, равенство, а не та ложь, которую в свое время написали на знамени своей революции французы. Любовь людей друг к другу нужна, чтоб жили мы все, любимые другими, и чтоб покой и счастье в душе.”
― Эдуард Лимонов, Это я – Эдичка

“Вместе с уходом от меня моей несчастной русской девочки, охуевшей от этой страны, от меня ушел и интерес к белым интеллигентным женщинам. Многие освобожденные или освобождающиеся дамы на мой болезненный взгляд освобождают себя от любви к другому, не к себе, человеку. Монстры равнодушия. «Мой хлеб, мое мясо, моя пизда, мой апартмент» — говорят монстры. И я ненавижу цивилизацию, породившую монстров равнодушия, цивилизацию, на знамени которой я бы написал самую убийственную со времен зарождения человечества фразу — «Это твоя проблема». В этой короткой формуле, объединяющей всех Жан-Пьеров, Сюзанн и Елен мира, содержится ужас и зло. А мне страшно, Эдичке, вдруг душа моя не найдет здесь к кому бы прилепиться, тогда и за гробом обречена она на вечное одиночество. А это и есть ад.”
― Эдуард Лимонов, Это я – Эдичка

“У них у всех были дети, кое у кого даже четыре ребенка. Прелестные были девочки у Кандиды, с такими причудливыми, такими манерными, так неестественно живыми и изящными лицами и фигурками были девочки Кандиды, что когда они пришли к матери в класс, я подумал о них, как о произведениях искусства. Смесь различных кровей дала такой неожиданный эффект. Изощренный эффект, я бы сказал, древнеегипетский, они были похожи на дочерей Эхнатона, хотя сама Кандида была обычного светлокоричневого цвета невысокая женщина с добрым и простым лицом. В лицах ее девочек, в разрезах глаз, в волосах была какая-то поэзия, утро, заря, какой-то аромат тонкости. Позволю себе пышность — они были как кофейные зерна, как пряности — ее дети.”
― Эдуард Лимонов, Это я – Эдичка

“Лекцию записывали на тайп-рикордер, мой соотечественник бурлил слова в микрофонную вилку, а я ходил и разглядывал плакаты на стенах. Я плохо понимал тогда разговорную речь, впрочем, и сейчас мой английский не блестящий, но у меня было и есть огромное любопытство к жизни. Это любопытство таскало меня пешком по всему Манхэттану, по самым страшным авеню Си и Ди и куда угодно во всякое время дня и ночи. Оно же заставляло меня ходить на поэтические чтения, где я ничего не понимал, но аккуратно платил контрибюшен и вслушивался в незнакомые слова внимательнее всех. Помню одно такое чтение в галерее «Нохо», где я сидел на полу со всеми, причем никто по равнодушию так и не спросил, кто я, пил вино, улыбался, аплодировал и был полноправным слушателем. Там в галерее был один милый горбатенький поэт, с которым мы перебросились несколькими словами, вообще состав собравшихся напоминал московский. Типы людей были приблизительно такие же. Только ньюйоркские были попроще.
Ходил я тогда и на музыкальные и на театральные выступления, два раза в неделю обходил все галереи Сохо. На театральное выступление некоей Сюзанны Руссель в Вилледже я пришел в страшный дождливый ураган, под зонтиком вымокнув до нитки, впрочем, мне было все равно. Я был в таком состоянии, что ничем заболеть не мог, это исключалось.
После каждого такого прикосновения к жизни я возвращался удовлетворенный и возбужденный. Все же я был с жизнью, не был один. Я узнал Нью-Йорк, его жизнь, и ее оттенки довольно быстро, куда быстрее, чем выучил английский язык.”
― Эдуард Лимонов, Это я – Эдичка

“В своем желании уничтожить ненавистный галлон мы уже вели себя как рвущиеся к победе спортсмены. Я к тому же имел дурную привычку смешивать напитки. Для оживления, как я утверждал, я выпил еще в промежутках между красным бургундским пару банок эля и несколько стаканчиков водки. Поэтому не удивительно, что время стало темным мешком, и что следующее озарение, открытие глаз, назовите как угодно, обнаружило меня и Александра в каком-то храме. Шла служба. Одного я не мог понять — синагога это или другой какой храм. Больше я склонялся к тому, что это синагога. Мы сидели на лавке, Александр почему-то все время улыбался, вид у него был очень радостный. Может, ему что-то только что подарили. Может, деньги.”
― Эдуард Лимонов, Это я – Эдичка

“Сейчас он прерывает разговор, и мы в ослепительном свете всех ламп Жан-Пьера танцуем «очи черные». Наша коренная российская музыка, которая обошла все кабаки мира. Когда-то офицерье в мундирах, разудалое, плачущее пьяно, подобно мне, Эдичке, выло в кабаках эту дикую вещь. Какая тоска и нарушающее тоску ликование в этих заунывных, но взвизгивающих вдруг азиатских звуках.”
― Эдуард Лимонов, Это я – Эдичка

“Все происходящее было каким-то жалким, чего я не выношу. Первый раз в жизни мне было жаль себя. Она возилась в ванной, вернее, в душе, я лежал в кровати и злился сквозь дремоту. «Простые люди, еб вашу мать, — думал я, — все-то у вас через жопу. Моя Ленка и легко и просто уселась бы где придется, смеялась бы до упаду, и еще много раз возбудила бы меня своими мелькнувшими попкой и пипкой, и я может быть из баловства, играясь, подставил бы ладони под ее струйку». Дальше я с удовольствием вспомнил, как показывал из кустов свой красный член весной, еще мальчишкой, на кладбище, будущей жене Анне, и как она писала, отойдя в сторону, а потом мы еблись на теплой кладбищенской плите, и медленно гасло небо.”
― Эдуард Лимонов, Это я – Эдичка