“Но ему было не легче и наедине с ней. Встречая его ласковой улыбкой, она усаживалась с ним в одном из уютных уголков гостиной и обыкновенно начинала разговор с того, что, изгибаясь кошкой, заглядывала ему в глаза темным взглядом, в котором вспыхивало что-то жадное. — Я так люблю говорить с вами, — музыкально растягивая слова, пела она. Все эти — мне надоели... они скучные, ординарные, изношенные. А вы — свежий, искренний. Ведь вы их тоже не любите? — Терпеть не могу! — твердо ответил Фома. — А меня? — тихонько спрашивала она. Фома отводил глаза в сторону и, вздыхая, говорил: — Который раз вы это спрашиваете... — Вам трудно сказать? — Не трудно... да зачем? — Мне нужно знать это... — Играете вы со мной... — угрюмо говорил Фома. А она широко открывала глаза и тоном глубокого изумления спрашивала: — Как играю? Что значит — играть? И лицо у нее было такое ангельское, что он не мог не верить ей. — Люблю я вас, люблю! Разве это можно не любить вас? — горячо говорил он, и тотчас же пониженным голосом с грустью добавлял: — Да ведь вам это не нужно!.. — Вот вы и сказали! — удовлетворенно вздыхала Медынская и отодвигалась от него подальше. — Мне всегда страшно приятно слушать, как вы это говорите... молодо, цельно... Хотите поцеловать мне руку? Он”