“Квартировладение в Москве было властью, проклятьем, спокойствием, неосознаваемым счастьем. Притом люди, здесь обитающие, почти ничем не отличались от людей её города или любого другого. Просто судьба распорядилась так, что они после олигархов, политиков, звёзд шоу-бизнеса и топ-менеджеров, оказались самыми богатыми людьми в стране, потому что владели объёмом московского воздуха, огороженным кирпичом или бетоном.

Как я понимаю, смысл жизни любого человека вне зависимости от гендера – дорабствоваться до того, чтобы избежать повторения своего детства. Чтобы ничего в быту, эмоциях, в теле не срифмовалось.

Влюблённость и страсть могут высохнуть, надо смотреть на то, что остаётся.

Так они и общались на языке раздражения и привычки – давнем семейном наречии.

Москва - большая свалка возможностей.

Я помню, что десять лет назад на вечеринках (на тех двух, что я была) в офисах, в транспорте люди опыляли своими понтами других, показывали взаимопрезрение, показывали свою значимость. Так стало теперь немодно. Люди почеловечили.

Зина думала, что есть жизнь-жизнь, когда ее отвлекаешь, завлекаешь и отковыриваешь в ней что-то новое, другое, оказываешься на новой улице хотя бы два раза в год, а есть жизнь-движение-к-смерти, когда ее уже привычно пережевываешь, а она – тебя. Как многие в городе. Даже тот человек, что построил дачу в виде НЛО. Но он все понял и хотел улететь отсюда.

Единственное спокойное, защищённое пространство – «дома», но, оказалось, нет, оказалось, нет.

Даже отправив вправо не самые самовлюблённые анкеты, успешно преодолев первый этап переписки, отсеяв маниакально самовлюблённых и злых, при встрече Зина проваливалась в плесень сексизма и объективации.

Это была женская боль, боль выбора,
боль постоянной готовности к утрате.

Людей очень много,
Так много, что вы даже не заметите,
Что мы даже не заметим,
Что кого-то больше нет,
Что у кого-то больше нет любви.”