Фантастика 04. Жажда перемен

ЖАЖДА ПЕРЕМЕН

Джо Иваныч Tolstoy с утра чувствовал себя не в своей посуде: вялость, уныние, ощущение душевной темноты, тесноты, тупика.
Наверное, это кризис среднего возраста: сто двадцать один год, как ни твисти, а больше половины жизни уже прожито. Ленясь встать, он дотянулся до яйчейки, взял эпилятор–&–освежитель и начал втирать в кожу лица, удаляя растительность, глядя на себя в монитор потолка, то зумируя, то редуцируя изображение. С этим лицом он ходил уже пять или шесть лет, и оно ему поднадоело. Слишком смазливо и молодо для его нынешнего ощущения. Сегодня он не прочь выглядеть зрелым мужчиной лет на сто пятьдесят. И погрубее.
Не откладывая, Джо Иваныч убрал из-под себя постель, включил систему душевой герметизации, а потом пустил воду. Освежившись, взял фейс-ченч, задал опции, приложил к лицу и после нескольких минут легкого покалывания, пощипывания и волноподобных движений кожи снял прибор. Увидел довольно угрюмую физиономию с поперечными складками лобных морщин и жестким, сжатым в готовности к терпению, ртом. Не вызывает ни симпатии, ни интереса. Впрочем, никто, кроме самого Джо Иваныча, этого не заметит: каждый, кто с ним связывается, видит такого человека, какого хочет видеть. Не исключено, что для некоторых он в женском обличье.
Завтракая (и постоянно меняя вкус еды, так как все не нравилось), Джо Иваныч просматривал инфу, продолжая ощущать томящее чувство беспричинного раздражения. Может быть, все просто: что-то разладилось в организме? Не отрываясь от транслёра, Джо Иваныч нажал на выступ за ухом, программа запустилась, начались сканирование и передача данных, в транслёре боковыми строками выстроились показатели. Большинство строк были зелеными, то есть показатели соответствовали норме, несколько предупредительно-желтых и две-три красных – с рекомендациями по исправлению. В другое время Джо Иваныч тут же исполнил бы эти рекомендации, приняв соответствующие вещества или настроив саморегулирование, но сейчас только усмехнулся. Ему словно даже было приятно ощущать себя старым, он не огорчился бы, увидев еще пару красных строк. Вот так, должно быть, начинают готовить себя к смерти…
За ночь поступило несколько тысяч личных сообщений, Джо Иваныч отсортировал их, на какие-то быстро ответил сам, другие перенес в автоответчик.
Но были рабочие вопросы, от них не отделаешься так просто – работа и есть работа, ее нужно выполнять, она дает средства на субсистенцию. Конечно, Джо Иваныч трудится с удовольствием, иначе он не уважал бы себя – да и почти не осталось в мире людей, унижающих себя нелюбимой работой, за исключением тех, кто сознательно выбирает то немногое, что еще не автоматизировано – припаивание поттернов или уборку баркедов, но они зато и средств на субситенцию имеют втрое больше среднего уровня.
Однако сегодня работа была в лом, как выражались в старину.
Это уж совсем никуда не годится!
Следовательно ее, как и лицо, надо поменять. Четыре с лишним года – любому надоест. Не откладывая, Джо Иваныч сообщил по всем каналам о своем намерении уволиться. Получил в ответ, как обычно, кучу благодарностей за предыдущее сотрудничество и пожелания успехов на новом филде. Без проволочек ему перечислили задолженности и одновременно вычли то, что он был должен за недоделанные проекты.
Чувствуя частичное обновление души, но еще не избавившись от какой-то мути на дне её, Джо Иваныч послал запросы и резюме в центр подбора, откуда в течение нескольких секунд пришло несколько сотен вариантов. Джо Иваныч настроил фильтр, указав, что пункт работодачи должен находиться у теплого моря. Ему захотелось к теплому морю. Давненько он, месяца уже полтора, фактически никуда не перемещался, а прежних работодателей ни разу не видел в лицо. И вдруг вот почему-то захотелось не только к морю, но и с кем-то вживую пообщаться. Поэтому Джо Иваныч добавил параметр, который обычно редко кто использует: «Личное присутствие».
Из двух десятков немедленно предложенных вариантов Джо Иваныч выбрал архипелаг Новую Землю, городок Шманцы у пролива Matochkin Shar. Несколько сотен персон ротационного населения, пальмовый берег с чистым песком, ласковое море, можно надолго выходить в опенспейс – на час и более, в отличие от тех мест, где носа не дает высунуть жара за семьдесят по Цельсию или холод за те же семьдесят, но в обратную сторону.
Он хотел было зарегистрироваться как Пестер Лодчич Paladin – одно из прежних его имен, но подумал, что это нелогично, ему вовсе не хочется возвращаться в прошлое, наоборот, он хочет все поменять. И Новая Земля выбрана не случайно – само название обнадеживает. Если бы еще можно было изменить личный шифр, но это пока никому не разрешается, дабы не воспользовались недобросовестные люди, которых еще вполне хватает. А если бы и разрешалось, сделать все равно невозможно: интеграриум вводится еще в плод, зреющий в чреве матери или в автономной оболочке. Даже если мать по каким-то причинам попытается отказаться или скрыться, шифр все равно активируется, будучи заложен в ней самой – если только ее предки в семи коленах не умудрились избегнуть шифрации, что невозможно ни теоретически, ни практически. Про авто-оболочку нечего и говорить – там все под контролем.
Нет. Пусть так и будет – Джо Иваныч Tolstoy. Ведь хочется перемен не внешних, а внутренних. Только понять бы, каких, вот в чем проблема! Несмотря на обилие средств и программ, корректирующих психосоматику, есть глубины, до сих пор недоступные. Имеются признаки сбоя, но ни один скан, ни один поисковик не способен распознать, где именно; ученые всего мира заняты исследованиями загадочных вакуумных опухолей, как они это называют, но пока безуспешно.
Джо Иваныч вызвал левикар, не желая лишать себя удовольствия от ощущения движения – молниеносные прыжки в пространстве ему прискучили. Выйдя, оглянулся на свой дом, сформованный в стиле конца 27–го века. Конечно, на новом месте он может создать точно такой же, но хотелось сохранить именно этот, в котором многие уголки помнят его, а он помнит эти уголки. Поэтому Джо Иваныч заархивировал дом, сунул в карман получившуюся коробочку. Она показалась ему теплой – хранила его тепло! После этого он уселся в прибывший левикар, чтобы через час с небольшим очутиться над Карским морем, успев по пути насытить зрение пронесшимися внизу пейзажами.
Ему захотелось послушать музыку. Что-нибудь легкое, пипловое. Нажал в игрателе виндошко «хит-пипл», потом «лирика», потом «случайный выбор». Попалась песня «Побачення in the moonlight», исполняла певица Zaraza. Сама певица появилась напротив, играя голосом и телом. Джо Иванычу показались слишком приторными и голос, и тело Zarazы, он пролистал список других исполнителей этой песни, нашел имя «Купи Дон». Что-то новенькое. Нажал. Возник юноша лет шестидесяти, вильнул бедрами и подхватил с того места, где оборвала песню Zaraza. Неплохо, но патоки тоже многовато. Джо Иваныч изменил настройки, голос стал слегка хриплым, немного уставшим, слегка разочарованным. Заодно местами транспонировал мелодию, выкинул назойливый кларнет в строе си–бемоль и добавил баритональную гитару с ее затаенно интимным звуком. А вдобавок убрал у «Купи Дона» шелковистые волосы и прибавил ему полсотни лет. Теперь можно слушать.
Но ни пейзажи, ни песня не доставляли удовольствия, Джо Иваныч продолжал оставаться в состоянии неконтролируемого раздражения. Время тянулось бесконечно. Вырубив певца на полуноте, будто мстя ему неизвестно за что, Джо Иваныч решил что-нибудь посмотреть. Не про любовь и не психологическую драму, упаси боже. Что-то смешное. Задал параметры, выбрал актеров из живых, умерших и вовсе несуществующих, полуфабрикатно созданных и пригодных для любых ролей, муви-микс обработал информацию, началась комедия. Умеренно глупо, достаточно смешно, но Джо Иванычу сегодня не угодишь, он хмурился, кривился, а потом нажал на пару виндошек, комедия превратилась в триллер, герои, только что бывшие приятелями и влюбленными, начали отгрызать друг другу головы и пускать кровь разнообразными способами. Остался один, он стоял на горе трупов, размахивая лучестрелом, и озирался, не зная, что ему делать дальше. Джо Иваныч наставил на него палец пистолетом, сказал: «Бах!» – и героя разнесло в клочья. Появилась надпись «Тхе энд» (Джо Иваныч не включил англолизатор).

Сойдя на берег, Джо Иваныч прошел ногами по земле, с приятностью ощущая природные неровности почвы. Через несколько минут возникла стрелка с надписью



Ну, добро так добро, подумал Tolstoy.
Он поднялся по каменным ступеням, ведущим к белому зданию, вошел в него, прошел полированными коридорами (стрелки услужливо указывали путь), коснулся двери из осязаемых волн, она исчезла, Джо Иваныч вошел в комнату и увидел трех сотрудников. Он отвык от такого многолюдья, ему стало даже слегка не по себе. Там были: молодая красивая женщина, зрелый мужественный мужчина и мэн–вумэн с оранжевыми волосами. Мысли и эмоции скрыть в наше время невозможно, поэтому Джо Иваныч сразу почувствовал недоброжелательное отношение мужчины, спокойное мэн–вумэн и, как ни странно, заинтересованность со стороны женщины. Да еще с сексуальным оттенком.
– Здравствуйте, – сказал мужчина. – Не рад вас приветствовать и видеть, но закон есть закон, мне скоро двести и придется уйти. Возможно, вас сделают моим преемником. Сейчас я вас почти ненавижу, но это пройдет.
Проговорив это, он посмотрел на мэн–вумэн, передавая ему (то есть ей) очередь.
– Да ну его к черту, – сказал (а) мэн–вумэн. – У меня сегодня в голове полный думп. Думп–думп, – повторил (а) он (а), улыбаясь каким-то своим мыслям.
– А мне приятно вас видеть, как ни странно, – с недоумением сказала женщина. – Меня зовут Май Натальевна Smooch.
Джо Иваныча не удивило, что у нее матчество, а не отчество, у него самого были периоды, когда материнское начало казалось важнее, и он нарекался Галинычем.
– У тебя просто давно не было живого секса, – сказал (а) ей мэн–вумэн. – Бертгерт тебя не интересует, я тоже, а тут все-таки полноценный мужчина с неплохим, надо сказать, гормональным излучением.
– У меня тоже давно не было живого секса, – признался Джо Иваныч.
– Я это поняла, – сказала Май Натальевна. – Тогда вы не против?
– Конечно.
И Джо Иваныч с Май Натальевной, не откладывая, совершили контактный половой акт. Бертгерт и мэн–вумэн наблюдали с прохладным любопытством – как за игрой в принг–пронг, любимое развлечение офисных сидельцев. После этого Май Натальевна вздохнула с облегчением, а Джо Иваныч вдруг захотел к себе домой, на Тянь-Шань, ему стало скучно.
Что со мной происходит? – не понимал он. Я же все поменял и должен хотя бы на время успокоиться. Нет, не получается, хандра нарастает. Так и до больницы недолго, а это позор – в его-то возрасте!
Выяснилось, что личное присутствие вызвано тем, что сотрудники наблюдали явления, связанные с природными факторами, в частности, водой Карского моря, для чего требовались обязательные осязательные ощущения – на месте, на берегу, у воды. При этом ощущения сравнивались. Восемь раз в день Джо Иваныч и трое сотрудников шли к воде, опускали туда руки, снимали показатели, которые автоматически обрабатывались, и возвращались. Вот и вся работа. Эти встречи у водопоя, как их называл (а) мэн–вумен (ее или его звали Иван д'Марья Винценто Stuff), быстро приелись Джо Иванычу. Он еще раз пару раз приласкал Май Натальевну и больше не захотел, да и та охладела. Джо Иваныч ловил себя на том, что начинает потихоньку ненавидеть коллег, Иван д'Марья, почувствовал (а) это и обнадежил (а), что через пару недель все нивелируется. Главное, чтобы нравилась работа, а не люди. Помогает также хобби, они тут все хоббируют: Бертгерт плавает в океанариуме с крокозаврами, надеясь на красивую смерть, хоть и знает, что системы безопасности не допустят этого, Май Натальевна собирает на берегу так называемые Chicken Gods, куриных богов, то есть камешки с дырками, занятие, пришедшее из глубины тысячелетий; она собрала их уже восемьсот с лишним, а цель – тысяча.
– Мое хобби веселей, – сказал (а) Иван д'Марья, – я хожу в найтклуб, он здесь довольно приличный, и один вечер мэнствую, а другой вумэнствую. Очень бывает смешно смотреть, как ревнуют мои партнеры: мужчина к женщине и наоборот. Но все это, конечно, игра, когда вы последний раз видели ревнивого человека?
– Лет сто назад.
– То-то!
У Джо Иваныча тоже раньше было хобби – полировать вручную кваэдры, доводя их до абсолютной шаровидности. Но в том-то и дело, что он остыл к этому.
Он остыл ко всему.
Он сменил внешность, работу, место житья, но тоска не отступала, томила душу, и он никак не мог понять, в чем причина. И когда однажды, глядя в бездонную воду, подумал о самоубийстве, понял: пора сдаться врачу.
Врачом Джо Иваныча уже сорок с лишним лет был Петр Паблич Chmo, всегда спокойный и рассудительный человек. Джо Иваныч не консультировался с ним лет пятнадцать, не было повода. И вот связался, Петр Паблич через полчаса появился – зримый и осязаемый, хоть и находился бог весь в каких далях. На этот раз он был шоколадного цвета, с голубыми глазами и с бородкой, завитой на сотню косичек. Джо Иваныч даже не успел ему ничего сказать, Петр Паблич наставил на него метрометр и пробормотал:
– Все ясно, все ясно…
– Что ясно?
– Забывателем пользовались?
– Конечно. Дурные воспоминания укорачивают жизнь.
– Расхожее, но недоказанное мнение.
– Считаете, что я хочу вспомнить что-то плохое?
– Мне кажется, да. Сейчас, кстати, просто какая-то эпидемия, не вы один такой.
– А что именно я хочу вспомнить?
– Вы меня спрашиваете? У нас же, как всегда, сначала придумают препарат, а антипрепарат – через пару тысяч лет. Забыватель есть, вспоминателя не имеется, увы. Есть программа ассоциаций, она активирует дирекшены к забытому, иногда это помогает. Но дело трудное, долгое, хлопотное.
– Мне некуда спешить.
– Тогда попробуйте. Программа здесь, – Петр Паблич коснулся пальцем виска Джо Иваныча, внедряя программу, а потом дружески похлопал его ладонью по колену. Джо Иваныч едва удержался, чтобы не убрать колено из-под этой мертво-живой руки.
Тем же вечером Джо Иваныч активировал программу и сконнектил ее с запрошенными ресурсами. Все было основано на фактах и событиях его собственной жизни. Мелькали города, облака, моря, люди, леса, животные, но сердце Джо Иваныча билось ровно.

Долго ли, коротко, прошло одиннадцать или двенадцать лет. Джо Иваныч с удовольствием работал и еще с большим удовольствием хоббировал, теперь его хобби было: найти свою боль.
Иногда казалось – вот–вот, вот–вот… – но Джо Иваныч усилием воли сворачивал: он не хотел слишком быстрой развязки, он почему-то желал продлить предболевую муку.
Но однажды не хватило терпения, он углубился в предложенный дирекшен…
И – будто пронзило.
Он увидел.
Он вспомнил.
Горечью, печалью, грустью, тоской сжалось сердце.
Это было лет восемьдесят с лишком назад. Тогда он был с седьмой своей женщиной, вместе с которой они к тому времени съяйцевали трех детей (сейчас их восемнадцать от разных женщин, плюс пятьдесят четыре внука, двести восемьдесят с чем-то правнуков и неучтенное количество правправнуков, расселенных по всей густонаселенной Вселенной).
Было какое-то празднество, Джо Иваныч радовался, пил хмелину, курил кряк, и тут появилась Она. Кто она была, откуда появилась, никто не мог сказать. Джо Иваныч приблизился, сканировал и узнал сам. Ее звали Олла Ондрич Forgetmenot.
Они сразу поняли, что нравятся друг другу.
Олла даже удивилась:
– Ого, как меня на тебя повело!
– А как меня повело! – в ответ засмеялся Джо Иваныч.
Однако, программы совместимости, заложенные в них и включившие свои радары, увы, известили Джо Иваныча и Олу, что уж кто на свете меньше всего подходит друг другу, так это как раз они. К тому же, у обоих были матримониальные и социальные обязательства, работные контракты. Все говорило о том, что симпатия ни на чем не основана, случайна, потенциально мешабельна. И самое лучшее – тут же расстаться, едва встретившись.
Но произошло странное: они взялись за руки и нырнули в кусты. Джо Иваныч вспомнил эти багряно-голубые кусты с мерцающими стрекалями на листьях. Не говоря ни слова, они начали целоваться, то и дело отрываясь, глядя в глаза друг другу и говоря:
– Это невозможно.
– Конечно, невозможно.
– Тогда зачем?
– Не знаю.
И продолжали целоваться старинным способом, только ртом, без участия обычно задействованных в этом процессе частей тела.
– Сейчас, – сказала Олла. – Подожди.
Она пошла за хмелиной. Джо Иваныч видел, как ее подхватил под руку какой-то мужчина и повел в сторону, а потом вдаль. Она оглянулась. Но только один раз. Она оглянулась один раз – и все. И Джо Иваныч не побежал, не ухватил ее за руки, не сказал всего, что мог сказать.

Лет пятнадцать или двадцать он почти не вспоминал об этом эпизоде – мало ли какие случаи подсовывает жизнь! А потом вдруг вспомнил. И еще раз. И еще. Через тридцать лет это превратилось в болезнь. Каждый день Джо Иваныч вспоминал Оллу и думал: дурак, я упустил женщину, которая нравилась мне, как никто. С которой я мог бы прожить всю жизнь и умереть в один день! И плевать на все футуроскопы, которые пророчили обратное – они тоже ошибаются!
Джо Иваныч не выдержал, нашел Оллу, что было, конечно, нетрудно, послал нейтральное сообщение, но она обо всем догадалась и через час сидела перед ним, причем сама, в формате один в один, то есть вживую.
Но после нескольких минут сентиментального и бурного разговора, они вдруг резко замолчали. И поняли: ничего не будет. То, что было тогда, в багряно-голубых кустах, могло продолжиться, но именно только тогда, не сейчас. Упущено. Не вернешь.
Тогда-то Джо Иваныч и прибегнул к недавно изобретенному забывателю, и стер это тяжелое, грызущее душу воспоминание. Все можно поменять в этом мире, кроме прошлого – прошлых ошибок, неприятностей, потерь. Современный человек, если его лишить бесконечных, ничем не ограниченных возможностей менять одно на другое, чувствует себя несчастным, Джо Иваныч несчастным быть не хотел.
То есть он думал, что не хотел.
А теперь каждый вечер, то есть условный вечер, все перепуталось в этом мире, он ложится в постель, вспоминает Оллу, думает об упущенных возможностях, о жизни, пошедшей наперекосяк, вспоминает кусты с мерцающими стрекалями, и плачет, тоскует… Ему больно, но он ни за что на свете не откажется теперь от этой боли. Коллеги присматриваются к нему, не в силах проникнуть в его непроницаемые лакуны, чувствуют беспокойство. По правилам корпоративной и человеческой этики Джо Иваныч должен с ними поделиться своими мыслями и эмоциями, но он не хочет делиться, зная при этом, что поступает плохо, однако странным образом это его злорадно веселит.
Май Натальевна даже влюбилась в него – женщины так и не отучились влюбляться в мужчин, имеющих загадку, эта загадка их онтологически тревожит, будто закрытая комната в доме, где ты живешь или хочешь жить, древним инстинктом они желают ее открыть, узнать, а потом присвоить ее или надсмеяться над нею.
Ничего, думает Джо Иваныч, пусть помучается. Пусть узнает, как это прекрасно – мучиться.