Джон Максвелл Кутзее

“Примем боль за истину, все прочее подвергнем сомнению.

если вы заблудитесь, именно нам выпадет задача найти вас и вернуть в лоно цивилизации. Мы оба умолкаем, и каждый по-своему смакует иронический смысл последнего слова.

Если уж говорить откровенно, – замечает он, – смысл любой войны в том и заключается, чтобы навязать другой стороне решение, которого она никогда не приняла бы по своей воле.

Как, скажите, искоренить презрение, особенно если в основе его лежат такие ничтожные причины, как разная манера вести себя за столом и некоторое несходство в строении глазного века?

какое типичное заблуждение полагать, что ты можешь прожечь, или просверлить, или прорубить себе путь к тайне чужого тела!

Сон перестал быть для меня целебной ванной, восстановлением жизненных сил; он теперь – лишь забвение, лишь еженощная встреча с небытием.

именно сознание собственной неустойчивости вызывает у меня величайший стыд и величайшее безразличие к небытию. Пожалуй, я понимаю слишком много, а это недуг, заразившись которым вряд ли излечишься. Я ни в коем случае не должен был брать фонарь и идти выяснять, что происходит в пристройке у амбара. Но, с другой стороны, взяв фонарь, я уже никак не мог поставить его на место. Нить запутывается в клубок сама собой; конца ее мне не найти.

Шакал выгрызает у зайца нутро, а жизнь как шла, так и идет.”
― Джон Максвелл Кутзее, Waiting for the Barbarians